Церковь Христова

Речь у нас пойдет о том, что совершается в Церкви, – о православных Таинствах.

Под Церковью в разговорном «обиходе» чаще всего подразумевается здание о четырех стенах, с куполом, – помещение, в котором служится Литургия и совершаются другие богослужения. Но в богословском понимании Церковь есть нечто большее. Определение Церкви мы, вероятно, дать не сможем никогда, хотя известно, что во всех догматических учебниках, катехизисах такие попытки делаются. Но удовлетворительного определения мы в них никогда найти не сможем. Чтобы убедиться в этом, нужно лишь вспомнить о том, что Церковь – это Тело Христово. И точно так же, как мы никогда не сможем дать исчерпывающее словесное объяснение тайны Христовой – Воплощения Сына Божьего, Его пришествия в мир, того Спасения, которое Он совершил, — мы точно так же никогда не сможем до конца объяснить и тайну Его Тела, которое есть одновременно и Его Плоть, и мы с вами – те, кто составляют Тело Церковное. Христос – наш Глава, а мы — члены Его Тела. И в этом своем значении, смысле слово «Церковь» приобретает гораздо более глубокое, возвышенное измерение, чем просто увенчанное куполом здание, пусть даже на этом куполе и водружен крест. Церковь – это место встречи Бога и человека, и не только встречи, но и нашего с Господом – по дару благодати – духовного единения, того, что в Церкви именуется обó жением.

По выражению святого Германа Константинопольского, «Церковь есть земное небо, где Небесный Бог живет и движется»[2]. Движется – не в смысле путешествует, переходит с места на место, от одного человека к другому, а в смысле – действует, животворит, в смысле – освящает. Итак, Церковь – есть небо на земле; и всякий раз, когда мы входим в храм, участвуем в церковном богослужении, Таинствах, мы с вами приобщаемся небесной благодати и отчасти принадлежим уже тому горнему Небесному Иерусалиму, в который мы призваны войти во Втором и славном пришествии Христовом.

§ 3. Понятие «Литургическое Предание»

Теперь, прежде чем говорить о самом содержании нашего с вами предмета, о духовном смысле православных Таинств, об историческом развитии их чинопоследований, о современном порядке их совершения по Требнику, Служебнику, Архиерейскому чиновнику, необходимо прояснить некоторые очень важные общие понятия. Прежде всего нам следует выяснить самый смысл названия изучаемого предмета – «Литургическое Предание».

Поговорим о термине «Предание». Предание по-гречески звучит как par£ dosij (парадосис). Если мы обратимся к апостольским Посланиям, то увидим как бы два понимания церковного Предания:

«Итак, братия, стойте и держите предания, которым вы научены или словом или посланием нашим» (2Фес. 2: 15). «Завещаем же вам братия, именем Господа нашего Иисуса Христа, удаляться от всякого брата, поступающего бесчинно, а не по преданию, которое приняли от нас...» (2Фес. 3: 6). В этих двух отрывках апостол Павел немного по-разному использует этот термин. В первом отрывке он говорит о преданиях во множественном числе, во втором он говорит о единственном Предании. Это выражение позволило православным богословам развить следующую идею: в Церкви есть Предание и предания. Что же такое предания? Это древние обычаи, которые получены со времен апостольских от Христа через апостолов и сохраняются до нашего времени. Это установления, которые не нашли отражения в тексте Священного Писания Нового Завета, но, тем не менее, Церковью сохраняются как для нее важнейшие, значимые, обязательные.

Например, в Библии ничего не говорится о том, что нам следует осенять себя крестным знамением; и тем не менее, этот обычай существует еще с апостольских времен и неукоснительно соблюдается Церковью. Правда, со временем сама форма того или иного обычая, предания может меняться. Если бы мы попали в Византию во времена святителя Иоанна Златоуста, мы увидели бы, что крестное знамение тогда совершалось иначе, чем сегодня. Некоторые христиане тогда крестились, знаменуя большим пальцем крест на лбу; сегодня крестное знамение изменилось по форме, но не по сути, потому что как тогда, так и теперь крестным знамением мы ограждаем себя от силы бесовской, крестным знамением мы как бы подтверждаем нашу готовность сораспяться Христу и свидетельствуем, что имеем во Христе нашу жизнь и нашу цель.

Были еще и другие существовавшие издревле в Церкви обычаи, предания: например, обращение во время молитвы на восток (алтари православных храмов обращены на восток), запрет стоять на коленях во время молитвы в воскресные дни. Обо всех этих обычаях мы узнаем от первых веков существования Церкви, нам свидетельствуют о них священномученик Ириней Лионский, священномученик Киприан Карфагенский, святитель Василий Великий, Ориген и другие древние церковные писатели. Это первый смысл понятия «Предания» – как многих древних преданий, то есть сохраняемых с апостольских времен обычаев.

Преданием также часто называется совокупность церковного учения: догматические истины, наследие Святых Отцов, богослужебные тексты, символы веры и так далее – все то, что для нас с вами особо значимо в деле нашего Спасения, наши ориентиры, маяки на путях соединения со Христом.

Но о Предании мы можем сказать и еще более возвышенно. Святитель Филарет Московский пишет о Предании так: «Истинное и Святое Предание – не только видимая словесная передача учений, правил, постановлений, обрядов, но также и невидимое и действенное сообщение благодати и освящения»[3]. То есть Предание – это передача нам не только знаний, не только опыта, но и передача благодати, даров Святого Духа. Понятие «предание» ведь и означает передачу чего-либо, а любая передача подразумевает существование того, кто это «что-то» подает, личность дарителя. В Церкви эта дарующая нам Свое Священное Предание Личность – Сам Бог: действующий в Церкви Святой Дух. Замечательный богослов ХХ века Владимир Николаевич Лосский пишет: «Предание есть жизнь Духа Святого в Церкви, жизнь, сообщающая каждому члену тела Христова способность слышать, принимать, познавать истину в присущем ей свете»[4]. Таким образом, Предание — это не просто передача опыта, передача знаний, и даже не только передача благодати, это еще и даруемая нам способность расслышать, почувствовать эту благодать.

Мы с вами можем по-разному приобщаться к Таинствам; так, мы можем приобщиться к Таинству Евхаристии, но не почувствовать – чтó произошло с нами. И в этом смысле жизнь Духа Святого в Церкви – это еще и источник даруемого нам понимания смысла происходящего с нами в Таинствах, – понимания, которое мы обретаем благодаря действующей в нас благодати.

В древней Церкви, перед тем как человек принимал Крещение, истекал довольно большой период времени. Человек постепенно проходил подготовительную дисциплину – оглашение. Вы, наверное, помните, что во время Литургии диакон возглашает: «…оглашенные, изыдите»; речь здесь как раз идет о тех самых «оглашенных» – некрещеных людях, готовившихся к принятию Крещения. Они сознательно делали свой выбор, желали достичь Спасения, но не сразу принимали Крещение, потому что им еще нужно было многое узнать и многому научиться. Сегодня такой систематической общепринятой дисциплины в Церкви практически не существует. Но ведь и сегодня для принятия Крещения взрослому некрещеному человеку все так же необходима серьезная внутренняя подготовка, нужно ощущение своего недостоинства и своей ответственности за те христианские обеты, которые он принимает на себя при Крещении. Тем самым оглашение как таковое для вступающих в Церковь по-прежнему очень важно, значимо: просто сегодня изменилась его форма, пути его совершения стали иными, чем в древности. Но важнейший принцип здесь остался тем же, что и в древности: нельзя взрослому человеку прийти в храм и покреститься формально, неосознанно, без живой веры во Христа. Хотя сегодня, увы, в храмы как раз приходит немало людей с такими понятиями, которые фактически не являются церковными понятиями, приходят не с верой, а с суевериями. Потому что в Бога они веруют как в безличную целительную, магическую силу: а вдруг получится, сработает! Например, а вдруг я выздоровлю от болезни или избавлюсь от тех или иных житейских трудностей, если прииму Крещение?

Каждый человек, хотящий креститься, должен сначала понять – во что же он крестится, куда он приходит, что он получает, и какая ответственность ложится на его плечи. Потому что жизнь в Церкви – это еще и огромная ответственность. И вот как раз для того, чтобы к человеку пришло подобное понимание, в жизни древней Церкви и существовал такой институт оглашения («институт» в смысле некоего устроения, порядка, последовательности). Люди эти – оглашенные – в течение долгого времени, за несколько лет, постигали основы православной веры. Эти основы изучались сначала под руководством поставленных для этого мирян, затем – пресвитеров, наконец с катехизируемыми вел так называемые огласительные беседы епископ (иногда они произносились и пресвитером). И вот в этих беседах оглашаемым излагались основы веры: там говорилось о сотворении мира, о Боге-Троице, о пришествии в мир Спасителя, о смысле Его искупительного подвига, о жизни будущего века, обо всем церковном учении, за одним исключением – им почти ничего не говорили о церковных Таинствах и о богослужении. Вот это-то учение от крещаемых как раз и скрывалось; более того, когда они приступали к купели уже готовые принять Крещение, они себе не очень четко представляли, что с ними сейчас произойдет. И только после того, как они крестятся, только после того, как их помажут святым миром, после того, как они причастятся Христовых Таин, лишь после этого с ними проводились так называемые тайноводственные беседы, то есть беседы о Таинствах. Им объясняли, что же с ними произошло в Крещении: что их привели к купели ради важнейших духовных целей, что их троекратно погрузили в воду в определенном духовном и символическом смысле. Почему же все это объяснялось им лишь после Крещения, Миропомазания и Причастия? Отнюдь не потому, что Церковь — это какое-то тайное общество, вроде масонского, или потому, что для познания ее учения необходимо магическое посвящение, – совсем нет. Просто Церковь издревле прекрасно понимала: пока человек не будет крещен, пока он не будет иметь внутренний духовный опыт жизни в Церкви, пока его не коснется освящающая Божественная благодать, он никогда не поймет, что такое Таинство, что такое Евхаристия, что такое Тело и Кровь Христовы, не поймет – как можно духовно умереть и возродиться в крещальной купели, что такое получение «печати дара Духа Святого» в Таинстве Миропомазания, и так далее… Человек начинает видеть Бога, восходить к вершинам боговедения лишь тогда, когда Сам Бог зажжет в человеке свет Своего победного дня, воспламенит в нем огонь Святого Духа. До этого наше духовное око бывает замутнено сумраком неведения и туманом ложных представлений. По слову древнего учителя Церкви Климента Александрийского, «…мы, при помощи Духа Святого омыв в Крещении подернутый туманом и закрытый тьмой греха глаз своего духа, после того имеем его чистым, здравым и светлым. Бога познаем мы потому только, что (в Крещении) изливается на нас с неба Дух Святой. Привходит в наш глаз небесный луч, сообщающий ему способность видеть небесный свет. Подобное и дружит с подобным; святое дружит со своим первоисточником, а этот по преимуществу именуется светом. “ Вы были некогда тьма, а теперь — свет в Господе” (Ефес. 5: 8)»[5]… Пока человек не имеет такого духовного опыта, он никогда не поймет, сколь бы ему долго и подробно не объясняли смысл совершающегося в Церкви, что происходит в церковных Таинствах. Без внутреннего и подлинного опыта Богообщения он обязательно воспримет здесь вместо истинного понимания понимание ложное – собственную догадку, допущение, химеру, «идола»: ведь в него пока еще не вселился научающий Истине Святой Дух. Именно по этой причине древнецерковным оглашенным и не преподавалось учение о Таинствах Церкви.

Как пишет тот же В.Н. Лосский, развивая далее свою мысль о значении Священного Предания: «Предание – это знание Воплощенного Слова в Духе Святом»[6]. Предание – это опыт познания Христа, опыт познания Сына Божьего таким, каким нам Его открывает действие благодати Духа Святого в Церкви, в нашем приобщении Святым Христовым Тайнам и в других церковных Таинствах.

Наш предмет называется не просто Предание, но Литургическое Предание. Кратко остановлюсь на понятии «Литургия». Литургия, богослужение, которое совершается в храме, — это одно из семи Таинств, иначе именуемое Евхаристией. Слово «Литургия» греческое (leitourg…a); оно происходит от двух греческих понятий: l»itoj (леитос, «общественный») и œ rgon (эргон, «дело»), то есть «общее дело». Здесь можно сразу вспомнить слова Спасителя: «...где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них» (Мф. 18: 20). Литургия, Евхаристия – общее дело всех христиан, единых в Церкви Христовой. Следует подчеркнуть, что в понятие «литургичности» Церкви мы также включаем, вкладываем и весь ее целостный духовный опыт богослужебной жизни, всю совокупность ее богослужебной практики.

Наш с вами предмет — Литургическое Предание — призван раскрыть и зримо явить нам одну из многих, весьма разнообразных форм передачи Богом Своей Церкви общего единого Церковного Предания.

Каждая из этих форм (способов и образов такой Божественной «передачи», такого дарования), будь то святоотеческое наследие или древние Символы веры, постановления церковных Вселенских соборов или православная икона, по-разному выражают одну и ту же истину — истину о путях действия Бога в Церкви, доносят до нас одно и то же единое Божественное Откровение. Просто это Откровение в каждой из форм Церковного Предания облекается в различные внешние, словесные или даже изобразительные формы. Литургическое Предание как раз и являет нам это Откровение в одной из таких форм: то, как оно даруется нам Богом в православном богослужении, в священнодействиях Церкви. Мы с вами постараемся в дальнейшем выявить содержание этого Предания и попробуем хотя бы немного приблизиться к постижению тех способов, с помощью которого Святой Дух преподает это Свое Предание Церкви — в освящающей и преображающей благодати Церковных Таинств.

По-гречески «Церковь» – ™kklhs…a (экклесия, «собрание»). Она – собрание, единство верующих людей. Такое определение Церкви, однако, также не может считаться исчерпывающим. Например, протестанты – верующие люди, но мы их собрание не можем назвать Церковью в полном смысле этого слова. Церковь есть лишь там, где действует Христос, там, где действует благодать Святого Духа, там, где не нарушено апостольское преемство, там, где соблюдается чистота вероучения. То есть она – это не просто собрание «по интересам», не просто объединение верующих, но единство тех, среди которых подлинно пребывает Христос – их Глава. Это – собрание христиан вместе с невидимо пребывающим посреди них Христом, это – единение не только друг с другом, но и наше «общее дело» с Господом. Как сказал Сергей Фудель, «Церковь – это прекращение одиночества»[7]. Потому-то, даже если христианин окажется на необитаемом острове, в тюремной камере, будет лишен возможности всякого общения с другими людьми, он не будет одинок, потому что с ним всегда Господь, а он – христианин – всегда неотрывно пребывает в мистическом Теле Церковном. Церковь превосходит все мыслимые границы тварного: и временные, и материальные. Церковь – это как бы особое «божественное измерение», где не действуют наши законы ограниченности. Раз вечен и бесконечен Бог, значит, и мы, живя в Церкви, приобщаясь Его Телу и становясь Его Телом, оказываемся в этом измерении божественной вечности и бесконечности. Мы оказываемся современниками, со-свидетелями и апостолов, и сотворения мира, и множества иных обстоятельств истории Божественного Промысла о мироздании и о Спасении человека. Мы с вами участвуем в богослужении и духовно, мистически соединяемся со всеми поколениями христиан, которые когда-либо жили на нашей земле. И пусть само это слово – «мистика» – зачастую используется в оккультных традициях; мы же будем помнить, что это понятие издревле также и христианское. Одно из самых выдающихся произведений святоотеческой христианской традиции – это сочинение Дионисия Ареопагита «Мистическое богословие», где излагается учение о путях соединения человека с Богом. Да ведь и само слово «таинство» по-гречески звучит must)hrion (мюстерион).

§ 4. Православные Таинства. Понятия «языческого магизма»
и «христианского символа»

Откуда берется этот термин — must»rion (мюстерион), «таинство» – в христианской богословской традиции? До пришествия Христа в языческом мире так именовались тайные религиозные обряды, в которых могли принимать участие лишь особым мистическим образом посвященные люди. В Ветхом Завете понятие «мюстерион», «таинство» первоначально обозначало всякую глубокую, сокровенную мысль, вещь или действие. Этим словом также именуется, уже в Новозаветной традиции, Божественное Домостроительство Спасения рода человеческого. В Первом послании к Тимофею говорится: «И, беспрекословно, великая благочестия тайна: Бог явился во плоти, оправдал Себя в Духе, показал Себя Ангелам, проповедан в народах, принят верою в мире, вознесся во славе» (1Тим. 3: 16). Здесь говорится об истории нашего Спасения, о событии пришествия в мир Христа: все вместе это названо «великая благочестия тайна». Заметим, что в греческом оригинале Новозаветного текста здесь как раз и использовано слово must»rion (мюстерион) – «тайна», «таинство».

В современной богословской традиции под церковным Таинством понимается особое действие Промысла Божьего на верующих, в силу которого благодать Божия сообщается нам через видимое посредство предметов окружающего нас мира, преображая человека, обновляя его природу и его личность. С помощью Таинств мы, как личности, становимся членами Тела Церковного. Таинства лежат в этом смысле в основании нашей христианской жизни. С Таинств – с Крещения и Миропомазания – начинается отсчет нашего христианского бытия, и без постоянного, регулярного участия в Таинствах мы христианами оставаться, считаться не можем.

В Таинствах осуществляется та великая цель, которую провозглашает нам преподобный Серафим Саровский. Он говорит, что истинная цель жизни христианской состоит в стяжании Духа Святого Божьего. И вот стяжание Духа Святого и является плодом нашего участия в Таинствах. Тем самым, по словам известного русского догматиста епископа Сильвестра (Малеванского), Таинства – «богоучережденные священнодействия, которые установлены с той исключительной целью, чтобы через свое посредство преподать верующим освящающую благодать Святого Духа»[8].

Существует семь церковных Таинств: Крещение, Миропомазание, Евхаристия, Покаяние, Священство, Брак, Елеосвящение (Соборование). В древности разные Отцы называли различное количество Таинств, и даже включали в список Таинств совсем иные, чем сейчас, церковные священнодействия. Например, преподобный Феодор Студит именовал Таинством монашеский постриг, а также чин погребения; того же мнения придерживался автор, чьи произведения дошли до нас под именем Дионисия Ареопагита.

Мы знаем, что таинства как религиозные священнодействия существуют не только у христиан, но и у язычников. Однако православные Таинства отличаются от языческих принципиальнейшим образом. И это несмотря на то, что в языческих, нехристианских, религиях мы можем обнаружить какие-то обряды, обычаи, которые своей внешней формой удивительно похожи на наши православные Таинства. В советское атеистическое время, в эпоху воинствующего безбожия, ученые-религиоведы очень любили отыскивать языческие корни православных Таинств, утверждая, что одни свои Таинства христиане украли у древних египтян, другие – у последователей культа Митры, третьи – у кого-то еще. Действительно, внешне здесь можно обнаружить определенное сходство в обрядах, в порядке совершения священнодействий, однако духовный смысл у Таинств христианских и таинств языческих совершенно противоположный.

Попробуем определить корни языческого понимания таинств, прояснить духовное основание древнего «магизма». С точки зрения языческого магизма в духовном мире, в мире богов и демонов, существуют определенные законы, столь же неизменные, как и природные законы мира материального. Этим законам были подчинены даже боги, которые в представлении язычников были очень могущественны, но и они, подобно людям, также не были совершенны, имели свои слабости, привычки, привязанности, зависели от тех или иных закономерностей мироздания. И вот, чтобы заставить этих богов «поработать» на пользу мага, заклинателя, жреца, ему было нужно лишь найти «ключик» к каждому богу, понять, что же этому богу нравится, от чего он в этом мире зависит. А может быть, думал такой древний маг, мне даже удастся подчинить себе этого духа, найдя какую-то его слабость, узнав его заветную тайну. Во всем этом как раз и заключен смысл языческого магизма: нужно разгадать законы этой «божественной» вселенной и подчинить себе эту вселенную – ради своего собственного, вполне материального, физического благополучия. Проще говоря, задача магизма – поработить человеку невидимый духовный мир. И для этого магу было необходимо выработать беспроигрышный метод, последовательность действий, заклинаний, воздействий на божественную реальность. Когда, к примеру, нас мучает жажда, мы можем подойти к автомату с газированной водой, бросить в него монетку, нажать кнопку, и оттуда вылетит какой-нибудь «спрайт». Язычник стремился воздействовать на своих богов подобным же образом. Ему нужно было лишь узнать, понять, где такой «духовный» автомат стоит, какую монетку-жертву в него кинуть, на какую кнопку здесь нажать; и тогда-то прямо к нему в руки вылетала эта вожделенная банка благополучия. В конечном итоге язычники лишь заботились об одном: о подчинении богов своей человеческой власти. Тем самым, в языческом магизме проявилась глубинная связь древнего человека с грехопадением. Первый проступок Адама как раз и был попыткой поставить свою волю выше воли Божественной, возобладать над Богом. Языческий магизм продолжает эту печальную традицию: нужно утвердить себя выше Самого Бога.

В христианстве иные законы. В христианском богообщении нет механицизма. Здесь не найти той древней, как первородный грех, ложной языческой посылки: если я совершил Таинство, то оно должно «сработать», и Господь, в ответ на мои действия, просто обязан дать мне то-то и то-то. В Церкви Христовой нет места магизму – как принуждению Божества. Здесь есть лишь место для веры в милосердие Божие, надежды на Его любовь к нам, на ту любовь, Которая не остается безучастной к нашей молитве и отвечает на наш призыв. В Церкви мы не найдем ни волхвований, ни заклятий, а лишь свободный Божественный Промысел, ведущий нас ко Спасению, к соединению с нашим Господом.

Мы знаем, что все Таинства Церкви, хотя и совершаются невидимой, не зависящей ни от чего материального, земного, Божественной благодатью, обязательно имеют свою земную составляющую: это та видимая форма, в которую облекаются Таинства. Для того, чтобы совершить Таинства, нужны определенные вещества: для Крещения – вода, для Елеосвящения – елей и вино, для Миропомазания – миро и так далее… Эта земная форма также реализуется в необходимости соблюдать определенное чинопоследование, в используемых в храмах священных предметах, облачениях священнослужителей.

Зачем же нам нужны все эти обрядовые сложности? За них Православную Церковь издавна упрекают протестанты. Они говорят: «Зачем вам нужен весь этот формализм, если Дух Божий дышит где хочет»? Они напоминают нам, что при совершении Тайной Вечери Спасителю были необходимы лишь хлеб и вино. «Зачем же вам все эти епитрахили, алтарные завесы, открытие и закрытие царских врат»?

Что на это можно ответить? Наше богослужение символично, оно состоит из символических действий. Что же означает это понятие – «символ»?

Сегодня в житейском обиходе в это понятие зачастую вкладывают какой-то ущербный, уничижительный смысл. Я сегодня позавтракал «чисто символически», то есть остался голодным. Мне платят «символическую» зарплату. Примерно в этом же смысле понимают значение символа и протестанты. Символически – для них означает условно, «понарошку». Но в православной традиции понятие «символ» воспринимается совсем иначе, гораздо глубже и серьезней.

Слово «символ» происходит от греческого понятия sumb£ llw (сюмбалло) – составляю, соединяю. Поначалу в античном мире это слово имело вполне прозаическое значение, использовалось в торговых отношениях. Однако как раз это его применение может оказаться для нас с вами очень интересным, прояснив и богословское значение этого понятия. Например, собираются заключить деловое соглашение два древнегреческих купца, договариваются о покупке товара: один продает ковры, другой готов за эти ковры выложить определенную сумму денег. Вот они договариваются: ты мне выплачиваешь авансом всю сумму, а завтра присылаешь ко мне раба, чтобы он забрал товар. Но есть опасность, что какой-нибудь другой человек, еще один купец, прознает об этой сделке, пришлет своего раба за товаром, якобы от лица законного покупателя, и обманом получит ковры. Как же узнать, что за товаром пришел раб законного покупателя ковров? Оба купца брали какую-нибудь глиняную статуэтку или дощечку и разбивали ее пополам – одну половину брал тот, кто покупает, другую – продавец. И когда на следующий день раб шел за товаром, ему вручалась эта статуэтка, которую он должен был отдать продавцу, чтобы тот сложил расколотые половинки и убедился, что этот раб действительно пришел от законного покупателя. Понятно, что подделать такую половинку попросту невозможно, половинки любой расколотой вещи могут подойти только друг ко другу. И вот образующееся при сложении этих расколотых половинок единство как раз и называлось «символом».

Понятие «христианского символа» означает в богословии живую, действенную и подлинную связь между двумя реальностями – Божественной и человеческой. Случилось так, что между небом и землей произошел раскол: две половинки бытия, неразрывно связанные между собой с первого дня творения, откололись друг от друга вместе с грехопадением Адама. Первый человек согрешил, отступил от Бога, проложил между собой и небом непреодолимую пропасть. Задача новозаветного человека, христианина – восстановить ту изначальную, ныне разрушенную, связь, перекинуть через эту пропасть новый мостик, который поможет нам перейти обратно на ту – небесную, райскую – сторону, соединиться с Богом. Христианские символы, в том числе и символы богослужебные, – это те самые многочисленные мостики, что призваны помочь нам перейти через пропасть богооставленности; их цель – соединить расколовшиеся небесную и земную половинки бытия. Почему же этих символов в Церкви так много, и почему их число умножалось от века к веку? Если мы положим над пропастью, через которую нам нужно перебраться, всего одну доску, она может и проломиться, не выдержав нашего веса. Но если это будет мост из многих бревен, то мы по нему перейдем уверенно и безопасно. И чем он будет надежней, тем легче мы переберемся на ту сторону, вернемся в дом нашего Небесного Отца. Все те обычаи, установления, символические священные предметы, которые существуют в нашем храме (богослужебные сосуды, облачения для священников и т. д.), это все новые и новые символы, новые и новые связи, которые образуются между нами и Богом. И каждый из этих символов несет в себе глубокое духовное содержание, еще надежнее, полнее связывая нас с той реальностью, к которой мы жаждем приникнуть.

В богослужении мы приносим жертву – Евхаристию называют Евхаристической Жертвой. Кому она приносится? Она приносится Богу. Зачем Богу жертва? Разве Бог не вседоволен, не благ, разве Ему что-либо нужно от нас? Бог настолько совершенен, самодостаточен, что добавить что-то к Его жизни, к Его совершенству абсолютно невозможно. Зачем же тогда мы приносим Ему жертвы в наших храмах? И не только Жертву Евхаристическую, но и иные – кладем в церковную кружку деньги, покупаем и ставим перед иконами свечи. Жертва эта нужна не Богу, а нам. Потому-то Бог, хотя и не нуждается в наших приношениях, все же принимает эту жертву как наш дар, как дар нашей любви, как наш благодарный ответ на ту Жертву, которую за нас принес Христос на Кресте. И в первую очередь такое значение нашей жертвенности делается явным и зримым именно при совершении Евхаристии. Как пишет святитель Григорий Двоеслов, «необходимо, когда мы совершаем Таинство Евхаристии, приносить самих себя в жертву Богу с сокрушением сердца; совершая Таинство страстей Господних, мы должны подражать тому, что совершаем. Тогда только Таинство будет истинною жертвою Богу за нас, когда сами себя сделаем жертвою»[9].

Мы говорим: «Таинство совершает батюшка, священник», – это одновременно и верно, и неверно, потому что подлинным Совершителем Таинств является Сам Бог, Господь Иисус Христос. Священник, безусловно, соучаствует вместе с Господом в богослужении Таинств, но не является их главным совершителем. В Церкви есть такое богословское понятие, греческий термин – «синергия» (sunerg…a) – содействие, соработничество. Синергия между Богом и человеком проявляет себя в самых различных областях бытия Церкви, в том числе и в деле Спасения: Бог не спасает человека без участия человека, без усилия его свободной воли. Все в Церкви совершается Богом и человеком совместно. Священник наделен особым даром, даром благодати, даром священнодействия, которого у нас с вами – у мирян – нет; и в этом смысле священник отнюдь не механический «передатчик» Божественной благодати, но именно свободный соработник Бога. И все же Богу священник со-служит, со-работает, а Таинства совершает Сам Бог Своей благодатью. Как говорит святитель Иоанн Златоуст, «что священники совершают на земле, то Бог довершает на Небе…»[10]

Таинства – это духовное явление, но реализуются они в Церкви через посредство материальных вещей. И мы достигаем Спасения через воды Крещения, через хлеб и вино, прелагаемые в Тело и Кровь в Евхаристии, через миро Миропомазания. Тем самым Таинство оказывает воздействие не только на душу христианина, но и на его тело, воздействует на нас не только в духовном, но и в материальном плане: ведь человек должен спастись весь, в полноте своей природы. Это дает нам уже здесь, на земле, залог грядущей славы в будущем веке – как освящения всей полноты нашего душевно-физического состава, тела и души, которые равно призваны обожиться, навеки соединиться с Богом по дару Его благодати.

В Таинствах мы выходим за пределы времени. Мы помним, что Божественная Литургия совершалась во все времена, совершалась она по-разному, по различным чинопоследованиям, но вместе с тем мы твердо знаем, что суть ее не менялась никогда, что Евхаристия едина и единственна на все века. Строго говоря, мы даже не можем утверждать, что участвуем сегодня в какой-нибудь миллионной Литургии с тех времен, когда Христос совершил Тайную Вечерю, потому что Литургия пребывает вне времени, она над временем. Можно сказать, что мы участвуем в одной и той же Литургии со Христом и Его апостолами. Господь со Своими учениками некогда совершил Тайную Вечерю, и мы, служа Евхаристию, всякий раз оказываемся вмести с Ним за тем же самым столом, в Сионской горнице. Литургия совершилась тогда раз и навсегда; именно поэтому мы и не можем говорить о многих литургиях, мы участвуем в одной единственной Литургии, присоединяясь к ней и тем самым превосходя все мыслимые законы времени.

Какой способ существует для того, чтобы лучше всего, действеннее всего помолиться за наших усопших? Хорошо послужить панихиду, но самое лучшее для нас – прийти в день их памяти на Божественную Литургию. Но не только прийти в храм на богослужение, постоять за Литургией, помолиться – этого еще не достаточно. Нужно за такой Литургией еще и причаститься Святых Христовых Таин. Потому что этот близкий нам человек причащался за этой же – вечной, единственной на все времена – Литургией, и самый надежный способ молитвенно, духовно соединиться с ним, приблизиться к нему уже умершему (а на самом деле подлинно живому) – это причаститься с ним из одной Чаши. Ведь у Бога он по-прежнему жив, он в Боге пребывает, а наш «Бог не есть Бог мертвых, но Бог живых» (Мк. 12: 27).

Говоря о храме, мы можем даже сказать о его «географии»: ведь в Церкви мы выходим не только за пределы ограничений времени, но и за пределы ограничений пространства. Мы присутствуем не только при тех событиях, которые вспоминаются, но и в тех самых местах, где эти события Священной истории случились. Например, апсида – алтарное полукружие храма, где совершается служба – символизирует собой Вифлеемскую пещеру и пещеру Гроба Господня. Престол – это Гроб Христов и Божий престол, на котором Господь носится херувимами. Амвон – это образ камня возле Святого Гроба, на который, отвалив его от Гроба, воссел ангел.

Таинства — вещь очень страшная. Мы привыкли ходить в храм, участие в церковных Таинствах сделалось для нас, увы, обыденным занятием, привычкой. Сегодня я пришел в храм, и все было как всегда: сначала поисповедовался, потом причастился – ну вот, и слава Богу. На самом деле такое добродушное отношение к хождению в храм очень опасно, потому что Таинства Церковные — вещь очень опасная, ответственная. Таинство – это уже не символ, оно больше, значимей, важнее любых символов. Символ нас соединяет с другой реальностью – небесной, божественной, а Таинство и есть эта самая реальность богопричастности. Облачения – символы, богослужебные сосуды – символы, а вот Тело и Кровь Христовы – не символы. Крещение – не символ, это подлинная реальность смерти и Воскресения, к которым мы приобщаемся через крещальную купель. Мы подлинно, а отнюдь не символически, умираем и воскресаем в Крещении. Мы думаем: как же мы будем умирать в нашей физической земной жизни, как же это случится, что мы будем при этом переживать, чувствовать? Но если мы крещеные христиане, то, значит, мы однажды уже умерли. Мы думаем: как мы будем воскресать во Втором пришествии Христовом, в каких телах, каков будет сам механизм этого воскресения; но один раз мы уже пережили и это. И произошло это в Крещении, где мы умерли вместе со Христом, легли вместе с Ним в гроб, и совоскресли вместе с Ним для жизни в Боге. Когда мы вкушаем Плоть и Кровь Христа, мы вкушаем человеческой Плоти и человеческой Крови Христовой.

В сборниках, посвященных подвигу древних монахов-подвижников, в Патериках можно найти подобные примеры чудесного Откровения человеку содержимого Евхаристической Чаши: некоторые монахи, когда они причащались Святых Христовых Таин, подлинно видели, что перед ними в Чаше зримые Плоть и Кровь Господа. Так, Древний Патерик рассказывает нам историю инока, который по бесовскому искушению утратил веру в то, что в Евхаристии нам преподаются подлинные Плоть и Кровь Христовы. Он признался в этом монастырской братии, и монахи стали усиленно молиться о том, чтобы Господь явил ему за богослужением что же на самом деле, хотя и невидимо, всякий раз происходит в Таинстве Евхаристии. И вот, по рассказу Патерика, как свидетельствует сам этот монах, во время Литургии по окончании чтения Евангелия он увидел, как «отверзлись небеса и сходил огонь и со огнем множество святых ангелов, и среди их другие два чудные лица, красоты которых нельзя рассказать. И было сияние их, как молния, и среди двух лиц малый Отрок. И святые ангелы стали вокруг святой трапезы, и два лица над ней, и Отрок в середине их. И когда были окончены святые молитвы и приблизились клирики раздробить хлебы Причащения, я видел, что два лица стали держать Младенца за руки и ноги, и взяли нож и закололи Его и сточили Кровь Его в потир, и, рассекши Тело Его, положили на верху хлебов и сделались хлебы Телом. Когда подходили братия принимать, давалось им Тело, и когда взывали они, говоря: аминь, становилось Оно хлебом в руках их. Когда и я пришел принять, дано мне было Тело, и я не мог вкусить его, и услышал голос, говорящий мне: что не принимаешь? Не то ли это, чего ты искал? А я сказал: милостив будь ко мне Господи! Тела не могу я вкусить. И сказал мне: если бы мог человек вкушать Тело, Тело бы и обреталось бы, как ты видел, но поскольку никто не может вкушать мясо, посему учредил Господь хлебы Причастия. Итак, с верою ли примешь то, что держишь в руке твоей? И я сказал: верую, Господи. И когда я сказал сие, Тело, которое держал я в руке моей, стало хлебом, и возблагодарив Бога, принял я святую просфору»[11].

Вообще говоря, в Евхаристии всегда происходит одно весьма необычное каждодневное чудо. Мы привыкли к тому, что всякое чудо – это хорошо заметное и ощутимое, зримое для всех и каждого, властное проявление Божественного могущества. Мы знаем, что чудеса – потрясающее сердца людей своей мощью вмешательство благодати Творца в привычный ход вещей и событий. Мы всегда ожидаем от чудес очень многого: ярких впечатлений, душевных потрясений. Уж если чудо – так чудо настоящее. Уж если исцеление – так, пожалуйста, сразу многих людей. Уж если явление над нашими головами светящегося креста, то желательно – во все небо. Иначе – как-то и не интересно, не «эффектно». Но бывают еще и другие, совсем особенные, «тихие» чудеса. И Евхаристия – как раз одно из таких чудес. В ней благодать Божия не являет себя, а усиленно прячет. Каждый день за Литургией хлеб и вино прелагаются в человеческие Тело и Кровь, а мы этого не видим. Не видим, ибо мы к этому – не готовы. И вот, снисходя к нашей слабости, Господь каждый раз скрывает от нас это величайшее чудесное событие, таинственным образом являя нам не подлинную картину происходящего – лежащую на дискосе человеческую Плоть и наполненный Кровью Потир, – но «маскируя» все это от нас за «завесой» образов хлеба и вина…

Такая реалистичность, истинная реальность Таинств Святыми Отцами подчеркивается неоднократно. Святитель Иоанн Златоуст пишет: «...чтобы ввести нас в большее содружество с Собою, и показать Свою Любовь нам, Христос дал желающим не только видеть Его, но и осязать, и есть, и касаться зубами Плоти Его, соединяться с Ним, и насыщать Им всякое желание. Будем же отходить от этой Трапезы, как львы, дышащие огнем, страшные для диавола, помышляя о той Любви, какую Христос показал к нам»[12].

В евангельской беседе о Хлебе Жизни Господь говорит: «...если не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни...» (Ин. 6: 53). Евреи в ответ на эти Его слова реагируют очень бурно: «Кто может это слушать?» (Ин. 6: 60). И многие именно после этих слов отступают от Христа, перестают следовать за Ним. Почему же именно эти слова Господа отталкивают от Него многих из учеников? В греческом оригинале новозаветного текста на месте русского перевода «будете есть Плоть» стоит очень сильный греческий глагол f£ ghte (фагете). Это очень реалистичное понятие: нам следует не просто есть Тело Христово, но физически им насыщаться, жевать и проглатывать Его – вот такой предельный реализм. Связанное с этим греческим глаголом существительное f£ goj (фагос) может даже означать обжору, лакомку, любителя поесть. То есть Господь обещает вечную жизнь лишь тем, кто будет вкушать Его Плоть и Кровь не как красивые и поэтичные «символы», но как подлинную и страшную реальность приобщения к Его живой человеческой телесности.

Однако некоторые протестанты, утверждающие, что Евхаристия – это якобы не реальное вкушение человеческих Плоти и Крови Христа, а только символ, достаточно условное отображение той единственной Евхаристии, которую совершил со Своими учениками Господь, ссылаются для подтверждения правильности этой мысли на слова Самого Христа, сказанные Им во время Тайной Вечери: «сие творите в Мое воспоминание» (Лк. 22: 19). Что такое воспоминание? – говорят протестанты. Это, мол, не более чем память о давно минувшем, прошедшем, о том, чего ныне уже нет и в помине. А значит, эти слова Господа («сие творите в Мое воспоминание») лишь свидетельствуют нам о том, что Евхаристия – единократна и неповторима, что та Евхаристия, которую мы совершаем сегодня, уже не может считаться Таинством в подлинном смысле этого слова; по мнению протестантов, она только призвана символически напомнить нам о том, что давно ушло: о единственном в истории «настоящем» Причастии, которого удостоились лишь ученики Христовы и никто больше.

Конечно, мы с вами привыкли к тому, что слово «воспоминание» в нашей обыденной жизни чаще всего обозначает именно припоминание того, чего уже нет и невозможно вернуть. Например, холодным зимним вечером я могу снять с полки фотоальбом с моими летними фотографиями, раскрыть его и погрузиться в яркие разноцветные воспоминания: вот я на море, вот в лесу, вот с друзьями в кафе. При этом я буду пользоваться не только своей несовершенной памятью; многое из того, о чем я успел забыть, мне напомнят оказавшиеся у меня перед глазами зримые, надежные и документальные образы, кадры, отпечатки давно прошедших эпизодов моей жизни – реалистичные, в цвете, хорошего качества печати. Быть может, моя память сумеет услужливо воспроизвести и те запахи, которые я ощущал тогда, когда были сделаны эти снимки, те звуки, что я слышал во время моих летних путешествий. Но все равно, стоит мне только отвлечься от этих приятных воспоминаний, вернуться к сегодняшней реальности и взглянуть в окно – и я увижу все тот же зимний снег и серый угрюмый город. Воспоминания уйдут, исчезнут и уступят место неприглядной действительности.

Протестанты мыслят о Евхаристии именно так: как об очень важном, возвышенном, реалистичном, но все же символе, образе, о котором важно помнить, вспоминать (ведь Сам Христос повелел нам это делать), но к которому нельзя подлинно приобщиться. Можно попытаться духовно «фотографически» точно воспроизвести этот образ за протестантским богослужением, но все равно эта служба окажется всего лишь вежливой данью давно минувшему, в ней уже не будет приобщения подлинному историческому Телу Воплотившегося Господа.

Однако, здесь следует сказать о том, что понятие «воспоминание» в его библейском значении содержит в себе гораздо более глубокий смысл, чем просто воспроизведение в памяти давно минувших событий, образов, лиц, впечатлений.

Давайте припомним рассказ, содержащийся в 3 Книге Царств и повествующий о том, как пророк Илия поселился в Сарепте Сидонской в доме бедной вдовы. Как вы, наверное, помните, у этой вдовы неожиданно умер сын. После этого случившегося с нею несчастья вдова назвала пророку очень странную причину смерти сына: причиной гибели отрока стало само присутствие в ее доме пророка. Она восклицает: «ты пришел ко мне напомнить грехи мои и умертвить сына моего» (3 Царств. 17, 18). Как же следует понимать эти странные слова? Наверное, она совершила в прошлом некие тяжкие грехи. И вот пришедший в ее дом Илия своим присутствием как бы «напомнил» эти ее грехи Богу. При этом подобное напоминание, воспоминание и оказалось равнозначным гибели ее сына. Вдова была наказана смертью своего отрока потому, что вместе с Илией под ее кров вступил и Сам, властно действующий через Своего пророка и наполняющий его Своей благодатью, Господь. В Его присутствии уже нет прошлого. Само Его присутствие (как вы, наверное, помните, об этом уже говорилось ранее) неизбежно возводит нас к надвременной реальности, в которой всякий поступок – это «сейчас», всякое событие – это «ныне», а значит, и всякий грех – это «сегодня». При этом само присутствие Божественной благодати – это всегда присутствие судящее, призывающее человека к ответу и одновременно проверяющее его на «духовную прочность». Исполненный благодати, предельно близкий к своему Творцу пророк, придя в дом вдовы, поставил ее перед лицом этой судящей благодати и вместе с тем вывел ее за пределы времени, ограниченности сегодняшнего дня и привел ее к ответу за давно минувший грех, вдруг – в присутствии Бога – сделавшийся вновь для нее актуальным, как бы совершаемым ею прямо «теперь и сейчас». И вот этот «пришедший на память Богу» грех тотчас же повлек за собой ответственность, пожигающее прикосновение благодати, умертвившее ее сына. Вероятно, это палящее прикосновение было предназначено не столько для осуждения, сколько для вразумления, очищения и раскаяния вдовы: мы помним, что ее сын был в конечном итоге воскрешен, а значит – она, пережив горе и покаявшись в содеянном, получила за свой грех прощение. Но для нас с вами сейчас важно не только это. Из этого рассказа мы можем сделать значимый для нас вывод: когда в нас действует Бог, мы всегда вступаем в Его вечность. Когда мы совершаем в наших православных храмах богослужение и пребываем в Боге, мы вспоминаем те или иные события Священной Истории не в ограниченном, человеческом понимании этого слова. Всякое воспоминание при действии превосходящей ограниченность времени Божественной благодати перечеркивает понятия «вчера», «сегодня», «завтра» и возводит нас к непреходящему «ныне и присно и во веки веков». Это максимально верно для нашей сегодняшней реальности Православной Церкви, потому что с момента Рождества Христова – отныне и навсегда – «с нами Бог» (Мф. 1: 23), потому что Сам Господь обещает нам: «Я с вами во все дни до скончания века» (Мф. 28: 20). А это означает, что все происходящее в наших храмах, даже если это воспоминание, совершается в Божественном присутствии и при непосредственном Божественном участии. Благодаря этому даже наше воспоминание минувшего делается уже не припоминанием о давно ушедшем и невозвратном, но преображается в подлинное восстановление сущности того, что совершилось в прошлом. В вечном Боге прошлое делается нашим «теперь». Значит, и слова Христа, произнесенные Им за Тайной Вечерей – («сие творите в Мое воспоминание» (Лк. 22: 19)), – это отнюдь не призыв к неким «сентиментальным» воспоминаниям о давно утраченном, но непреходящая заповедь вновь и вновь воспроизводить подлинную сущность того, что свершил Господь со Своими учениками в Сионской горнице…[13]

За православным богослужением мы неоднократно слышим изложение нашей веры, ее Никео-Царьградский Символ. Символ веры звучит при Крещении, при Исповеди, во время Литургии. Замечу, что в традиции Греческой церкви за Литургией он читается, у нас – в Русской церкви — поется. В православной традиции Символ веры понимается не просто как сумма вероучительных истин; он – обращенная к Богу молитва. В нашем богослужении догматы становятся частью молитвенного опыта, они нами реально переживаются. И недаром за нашим богослужением весь народ согласно поет: «Исповедую едино крещение…», «чаю воскресение мертвых...»; это наша надежда, это наша молитва о том, чтобы данные Господом обетования о единстве верующих во Христе, о Воскресении для вечной жизни в Боге – исполнились и на нас.

Цель существования православных Таинств состоит в обожении христианина: по выражению апостола Петра, нам необходимо сделаться причастниками Божественного естества (2Петр. 1: 4). Мы должны приобщиться к благодати Божьей, и она может даровать нам те Божественные свойства, качества, которыми Бог обладает по Своей природе. В Боге, Который являет Себя как милость, любовь, благость, и мы – по дару благодати – должны сделаться любовью, милостью, благостью. Итак, с помощью Божией, мы способны обрести те качества и те свойства, которыми обладает Бог. Сын Божий, Бог стал человеком, чтобы человек стал богом. Как говорит святитель Афанасий Великий, «Божие Слово… вочеловечилось, чтобы мы обожились»[14]. Конечно же, человек может стать богом не с большой буквы, не по природе, а по благодати, по тем совершенствам, к которым мы призваны: «...будьте совершенны, как совершен Отец ваш небесный» (Мф. 5: 48). И вот это обожение, преображение благодатью, не окажется доступным для нас лишь в жизни будущего века, но отчасти достижимо для нас уже сегодня, сейчас, здесь на земле. Обожение не есть только конечная цель человека по его воскресении из мертвых; оно – то состояние, к которому человек должен стремиться постоянно: через жизнь в Церкви, посредством церковных Таинств.