Студопедия

Главная страница Случайная страница

Разделы сайта

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Из сводки новостей, 16. 45, воскресенье, 8 ноября 1981 2 страница






– Ну так иди. Я тебя не задерживаю…

– Да я не об этом. Я про все это. Про Блакеберг. Весь этот чертов город. Дороги, по которым мы ходим, места, люди – все это будто какая-то чудовищная болезнь, понимаешь? Здесь все не так. Вроде как думали, планировали, хотели построить идеальный город. А вышло все наоборот. Дерьмо вышло. Как будто… не могу объяснить… как если бы здесь просчитали, скажем, углы расположения домов по отношению друг к другу. Чтобы создать гармонию и все такое. Но что-то случилось с линейкой или там с угольником, что там для этого используют, – и все пошло наперекосяк, а со временем только усугубилось. И теперь ходишь между этими домами и чувствуешь – нет. Нет-нет-нет. Здесь быть нельзя. Здесь что-то нечисто, понимаешь? Хотя дело, конечно, ни в каких не в углах, а в чем-то другом, это как… как болезнь, въевшаяся в стены. И я не хочу так больше.

Звяканье бутылки о край стакана – Гёста без спроса наливал Лакке новую порцию. Лакке с благодарностью принял стакан. Выплеск эмоций оставил после себя приятную расслабленность в теле, пустоту, которую спиртное заполнило теплом. Он откинулся на спинку кресла, выдохнул.

Они молча посидели, как вдруг раздался звонок в дверь. Лакке спросил:

– Ты кого-нибудь ждешь?

Гёста покачал головой, с трудом поднимаясь с дивана.

– Нет. Просто проходной двор какой-то.

Лакке ухмыльнулся и поднял бокал. Ему стало лучше. Можно сказать, совсем хорошо.

Дверь открылась, пришедший что-то сказал, и Гёста ответил:

– Входи.

 

Лежа в ванне, в теплой воде, окрасившейся от крови в розовый цвет, Виржиния решилась.

Гёста.

Ее новое «я» подсказывало: чтобы войти, ей нужно приглашение. Ее старое – что это не может быть никто из тех, кого она любит. Или кто хоть как-то симпатичен. Гёста отвечал обоим требованиям.

Она вылезла из ванны, вытерлась, надела брюки и блузку. Только на улице она заметила, что забыла пальто. Тем не менее она не мерзла.

Сплошные плюсы.

У высотки она остановилась, подняла голову на окна Гёсты. Он был дома. Он всегда был дома.

А если он будет сопротивляться?

Об этом она не подумала. Она вообще ни о чем не думала, кроме того, что придет и возьмет то, что ей нужно. А что если Гёсте хочется жить?

Конечно, ему хочется жить. Он же человек, и человеческие радости ему не чужды, а что станет с его котами…

Мысли затормозились, исчезли. Она приложила руку к сердцу. Оно делало пять ударов в минуту, и она знала, что должна его защитить. Что во всех этих суевериях про осиновый кол что-то есть.

Она поднялась на лифте на предпоследний этаж и позвонила. Когда Гёста открыл дверь и увидел Виржинию, его глаза расширились в слабом подобии удивления.

Он что, знает? Неужели так заметно?

Гёста произнес:

– Как… это ты?!

– Да. Можно?..

Она махнула рукой вглубь квартиры. Она и сама ничего толком не понимала. Только интуитивно знала, что ей нужно приглашение, а иначе… иначе дело плохо. Гёста кивнул и сделал шаг в сторону:

– Входи.

Она вошла в коридор, и Гёста закрыл за ней дверь, глядя на нее водянистыми глазами. Он был небрит; дряблый подбородок, свисавший над горлом, казался грязным от серой щетины. Вонь в квартире оказалась хуже, чем ей запомнилось, еще сильнее.

Я не хо…

Ее старый мозг отключился. Голод взял верх. Она положила руки на плечи Гёсты, вернее, увидела, как руки легли на его плечи. Допустила это. Прежняя Виржиния сидела, сжавшись в комок, в глубине собственной черепной коробки, больше не контролируя ситуацию.

Ее губы произнесли:

– Хочешь мне помочь? Не двигайся.

Она что-то услышала. Голос.

– Виржиния! Ты! Как я рад, что ты…

 

Когда Виржиния повернула к нему голову, Лакке отпрянул.

Глаза ее были пусты. Как будто кто-то воткнул в них иголки и высосал то, что являлось прежней Виржинией, оставив лишь безжизненный взгляд анатомической модели. Иллюстрация номер восемь: глаза.

Виржиния секунду смотрела на него, потом выпустила Гёсту, повернулась к двери и нажала на дверную ручку, но дверь оказалась заперта. Она повернула защелку замка, но Лакке схватил ее и оттащил от двери.

– Ты никуда не пойдешь, пока не…

Виржиния вырвалась, заехав локтем ему в губу, рассекшуюся об зубы. Он крепко схватил ее за руки, прижался щекой к ее спине.

– Джини, черт! Мне нужно с тобой поговорить! Я чуть с ума не сошел, так за тебя волновался. Успокойся, да что с тобой?!

Она рванулась к двери, но Лакке держал ее, подталкивая к гостиной. Он изо всех сил старался говорить тихо и спокойно, как с испуганным животным, направляя ее в нужную сторону.

– Сейчас Гёста нам нальет чего-нибудь, и мы сядем и спокойно обо всем поговорим. Я… я тебе помогу. Что бы это ни было, я тебе помогу, хорошо?

– Нет, Лакке. Нет.

– Да, Джини. Да.

Гёста протиснулся мимо них в гостиную, сделал Виржинии джин с тоником в стакане Лакке. Тот затолкнул ее в комнату, отпустил и встал, упершись руками в дверной проем, как охранник. Слизнул кровь с нижней губы.

Виржиния стояла посреди комнаты, напрягшись и оглядываясь по сторонам, будто ища путь к отступлению. Ее взгляд застыл на окне.

– Нет, Джини, нет.

Лакке держал ухо востро, готовый в любой момент броситься и схватить ее, если ей придут в голову какие-нибудь глупости.

Да что это с ней? У нее такой вид, словно вся комната набита привидениями.

Он услышал звук, напоминающий шкворчание яйца на раскаленной сковородке.

И еще, точно такой же.

И еще.

Комната наполнилась все нарастающим шипением.

Все коты в комнате поднялись и, выгнув спины и подняв хвосты, смотрели на Виржинию. Даже Мириам неловко встала, волоча живот по полу, прижала уши и оскалила зубы.

Из спальни и кухни в комнату хлынули другие коты.

Гёста замер с бутылкой в руках, глядя на своих питомцев широко раскрытыми глазами. Шипение повисло в воздухе, как наэлектризованное облако, набирая силу. Лакке пришлось перейти на крик, чтобы перекричать котов:

– Гёста, что это с ними?

Гёста покачал головой, махнув рукой и расплескав джин:

– Я не знаю… я никогда…

Маленькая черная кошка сделала прыжок и, впившись когтями в ляжку Виржинии, укусила ее. Гёста со стуком поставил бутылку на стол, произнес:

– Фу, Титания, фу!

Виржиния наклонилась, схватила кошку за загривок и попыталась оторвать ее от своей ноги. Еще две кошки, воспользовавшись предоставившейся возможностью, запрыгнули ей на спину и плечи. Виржиния закричала, оторвала кошку от ноги и отшвырнула в сторону. Одна из кошек на ее спине забралась ей на голову, вцепилась когтями в волосы и укусила ее за лоб.

Прежде чем Лакке подоспел, на нее запрыгнуло еще три кота. Они орали, когда Виржиния принялась молотить по ним кулаками, но все равно держались, терзая своими мелкими зубами ее плоть.

Лакке запустил руки в кишащую пульсирующую массу на груди Виржинии, ухватился за шкуры, скользившие над напряженными мускулами, и стал раскидывать в сторону кошачьи тела. Блузка Виржинии порвалась, она закричала, и…

Она плачет!

Нет, это кровь стекала по ее щеке. Лакке схватил кошку, сидевшую у нее на голове, но та только глубже впилась когтями и сидела, как приклеенная. Ее голова целиком помещалась в ладони Лакке, и он тянул ее из стороны в сторону, пока поверх всего этого гвалта не раздался глухой треск и морда кошки не уткнулась в волосы Виржинии. Из носа животного выступила капля крови.

– А-а-а-ай! Девочка моя!

Гёста подбежал к Виржинии и со слезами на глазах принялся гладить кошку, которая даже после смерти не разжала когтей.

– Девочка моя любимая!

Лакке опустил глаза, и их с Виржинией взгляды встретились.

Это снова была она. Виржиния.

 

Отпусти меня.

Через туннели своих глаз Виржиния наблюдала за тем, что происходит с ее телом и как Лакке пытается ее спасти.

Оставь, не надо.

Это не она сопротивлялась и размахивала руками. Это та, другая, которая хотела жить, хотела, чтобы ее оболочка продолжала жить. Сама она сдалась, как только увидела горло Гёсты и почувствовала вонь в квартире. Будь что будет. Она в этом участвовать не собиралась.

Боль. Царапины саднили. Но это скоро пройдет.

Так что оставь меня.

 

Лакке прочитал это в ее глазах. Но не смирился.

Сад… два дома… огород…

В панике он пытался оторвать котов от Виржинии. Они держались до последнего, клубки мускулов, покрытые шерстью. Те немногие, кого ему удалось отцепить, рвали ее одежду в лохмотья, оставляя на коже длинные кровавые полосы, но большинство впились насмерть. Он пробовал колотить по ним кулаками, слышал, как ломаются кости, но стоило одному упасть, как его место занимал другой. Коты карабкались друг на друга, сгорая от нетерпения… И вдруг – темнота.

Он отлетел на метр от удара в лицо, чуть не упал и ухватился за стену, хлопая глазами. Гёста стоял рядом с Виржинией, сжимая кулаки, и смотрел на него глазами, полными яростных слез.

– Им же больно! Им же больно!

Виржиния превратилась в клубок орущей и шипящей шерсти. Мириам дотащилась до нее, поднялась на задние лапы и укусила за ногу. Увидев это, Гёста наклонился к ней и погрозил пальцем:

– Милая, так нельзя. Это больно!

Лакке утратил всякое соображение. Он сделал два шага вперед и поддел Мириам ногой. Нога погрузилась в ее пузо, полное котят, но Лакке даже не испытал отвращения, лишь удовлетворение, когда мешок внутренностей отлетел в сторону и ударился о батарею. Он схватил Виржинию за руку –

Уходим! –

и потащил ее к входной двери.

 

Виржиния пыталась сопротивляться. Но и Лакке, и поразившая ее напасть были одинаково сильны, и их воля значительно превосходила ее собственную. Сквозь туннели она видела, как Гёста упал на колени, услышала вопль отчаяния, когда он взял мертвую кошку на руки и принялся гладить ее по спине.

Прости меня, прости меня.

Потом Лакке потащил ее за собой, и больше она ничего не видела, потому что очередная кошка вскарабкалась ей на лицо и укусила за голову. Все превратилось в сплошную боль, когти впивались в ее кожу, она оказалась внутри живой «железной девы». Она потеряла равновесие и упала, чувствуя, как кто-то волочит ее по полу.

Дай мне умереть.

Но кошка перед ее глазами съехала в сторону, и она увидела, как открывается дверь, темно-красную руку Лакке, тащившую ее за собой, затем лестничную клетку, ступеньки… Она поднялась на ноги, с трудом выбираясь из глубин сознания, пытаясь взять контроль в свои руки, и…

 

Виржиния выдернула руку из его ладони.

Лакке обернулся к живому клубку шерстяных тел, в который превратилась Виржиния, чтобы снова взять ее за руку, чтобы…

Чтобы что? Ну что?!

Чтобы выбраться. Прочь отсюда.

Но она протиснулась мимо него, и на какую-то секунду дрожащая кошачья спина прижалась к его лицу. Мгновение – и Виржиния оказалась на лестничной площадке, где шипение тварей многократно усилилось, как горячечный шепот, а она подбежала к ступенькам и…

Нет-нет-нет!

Лакке рванулся, чтобы остановить ее, но, как человек, уверенный, что не может разбиться, или которому уже на все наплевать, она подалась вперед и мешком покатилась вниз по лестнице.

Коты, придавленные ее телом, визжали, пока Виржиния катилась вниз, ударяясь о бетон ступенек. Легкий хруст тонких ломающихся костей, тяжелый стук, заставивший Лакке вздрогнуть, когда голова Виржинии…

Кто-то прошелся по его ноге.

Маленький серый кот с волочащимися задними лапами выполз на площадку, уселся и горестно завыл.

Тело Виржинии застыло у подножия лестницы. Выжившие коты оставили ее в покое и бросились обратно. Зайдя в квартиру, они начали вылизываться.

Только маленький кот оставался сидеть, сокрушаясь, что не смог поучаствовать в охоте.

 

*

 

В воскресенье вечером полиция устроила пресс-конференцию. Для нее в участке выделили зал на сорок мест, но этого оказалось недостаточно. Пришли даже несколько журналистов из иностранных газет и с телеканалов. Тот факт, что беглеца уже больше суток не могли поймать, лишь подогревал внимание прессы, и один британский журналист дал самый меткий анализ того, почему это событие вызвало такой интерес:

«Это охота на архетипическое Чудовище. Его внешний вид, совершенные им преступления… Это обобщенное Чудовище из любой сказки. И всякий раз, когда мы его ловим, нам хочется верить, что этот раз – последний».

Еще за четверть часа до назначенного времени воздух в плохо вентилируемом помещении стал душным и влажным, и единственными, кто не жаловался, оказались итальянские тележурналисты, заявившие, что им не привыкать.

Конференцию перенесли в другой зал, и ровно в восемь появился начальник управления стокгольмской полиции, сопровождаемый комиссаром, который возглавлял следствие и разговаривал с преступником в больнице, а также командиром бригады, отвечающим за операцию в лесу Юдарнскуген.

Они ничуть не опасались, что журналисты разорвут их на куски, потому что решили подкинуть им жирную кость. У полиции была фотография преступника.

 

Зацепка с найденными часами принесла результаты. В субботу часовщик города Карлскуга не поленился поднять картотеку устаревших гарантийных сертификатов и нашел номер, запрошенный полицией во всех часовых мастерских страны.

Он позвонил в полицию и сообщил имя, адрес и номер телефона человека, зарегистрированного в качестве покупателя. Полиция Стокгольма пробила имя по картотеке и обратилась к полиции города Карлскуга с просьбой отправить наряд по указанному адресу, посмотреть, не найдут ли что-нибудь.

Некоторое оживление вызвал и тот факт, что вышеупомянутый гражданин оказался семь лет назад судим за попытку изнасилования девятилетнего ребенка, был признан психически больным и провел три года в местах заключения, после чего получил справку о выздоровлении и был выпущен на свободу.

Полиция Карлскуга обнаружила владельца часов дома и в полном здравии.

Да, у него действительно были такие часы. Нет, он не помнит, что с ними случилось. Только после двухчасового допроса в полицейском участке и напоминания о том, что заключение о психическом здоровье может быть пересмотрено, он вспомнил, кому их продал.

Хокан Бенгтссон из Карлстада. Они когда-то встречались и вместе проводили время, но, чем именно они занимались, он не помнит. Он действительно продал ему часы, но адреса у него нет и внешность он может описать лишь приблизительно, и нельзя ли ему уже пойти домой?

Проверка по картотеке ничего не дала. В Карлстаде было найдено двадцать четыре человека по имени Хокан Бенгтссон. Половину из них сразу исключили по причине возраста. Начали обзванивать остальных. Поиск значительно облегчало то, что, если потенциальный кандидат мог говорить, это автоматически исключало его из списка подозреваемых.

К девяти часам вечера список сократился до одного человека. Некоего Хокана Бенгтссона, работавшего преподавателем шведского в старших классах школы и переехавшего из Карлстада, после того как при невыясненных обстоятельствах сгорел его дом.

Полиция позвонила директору школы и узнала, что, да, ходили слухи, будто Хокан Бенгтссон любил детей в неподобающем смысле этого слова. Несмотря на субботний день, директору пришлось пойти в школу и разыскать в архиве старую фотографию Хокана Бенгтссона из школьного альбома 1976 года.

Местный полицейский, у которого в воскресенье были какие-то дела в Стокгольме, переслал копию фотографии по факсу, а в субботу вечером привез оригинал. Фотография оказалась в руках стокгольмской полиции в час ночи с субботы на воскресенье, то есть чуть больше получаса после того, как преступник выпал из окна больницы и его смерть была засвидетельствована врачами.

Утро воскресенья ушло на то, дабы при помощи медицинской и стоматологической карт, запрошенных из Карлстада, удостовериться, что лицо на фотографии действительно принадлежало человеку, еще день назад прикованному к больничной кровати. Это подтвердилось: на фотографии был в самом деле он.

Во второй половине дня полиция провела собрание. Можно было с уверенностью заявить, что со временем удастся выяснить, чем преступник занимался с тех пор, как покинул Карлстад, и разобраться, насколько совершенные им преступления были частью единого замысла и не сопутствовали ли ему другие жертвы.

Но сейчас вопрос стоял по-другому.

Преступник был все еще жив и разгуливал на свободе, и главной задачей было отыскать его местожительство, так как существовала вероятность, что он попытается туда вернуться. Движение преступника в сторону Западного округа это подтверждало.

Таким образом, было решено, что, если преступника не обнаружат до пресс-конференции, придется прибегнуть к помощи ненадежного, но, ох, вездесущего свидетеля – широкой общественности.

Возможно, кто-то его видел в то время, когда он еще походил на человека с фотографии, и мог бы подсказать, в каком районе он жил. Кроме того – хотя это, конечно же, было соображением второстепенным, – нужно было что-то подкинуть прессе.

 

Так что в эту минуту трое полицейских сидели за длинным столом на сцене, и среди собравшихся журналистов прокатился гул, когда начальник управления скромным жестом, который, как он знал, лишь усилит драматизм ситуации, поднял увеличенную фотографию преступника и произнес:

– Человека, которого мы разыскиваем, зовут Хокан Бенгтссон, и до того, как его лицо претерпело изменения, он выглядел вот так!

Начальник управления сделал паузу, пока камеры щелкали затворами, а вспышки на какое-то время превратили зал в один сплошной стробоскоп.

Само собой, у них имелись копии снимка, чтобы раздать журналистам, но иностранные газеты наверняка предпочли более волнующую фотографию полицейского, так сказать, с убийцей в руках.

Когда снимки были розданы, а следователь и командир подразделения высказали свое мнение, настало время для вопросов. Первому дали слово журналисту из «Дагенс Нюхетер»:

– Когда можно рассчитывать на поимку преступника?

Начальник управления полиции сделал глубокий вдох и, решившись поставить на кон свою репутацию, наклонился к микрофону и ответил:

– Не позднее завтрашнего дня.

 

*

 

– Привет!

– Привет.

Оскар прошел в гостиную, не дожидаясь Эли, чтобы поставить музыку, которая вдруг ему вспомнилась. Перебрав мамину скромную коллекцию пластинок, он нашел, что искал. «Викинги». На обложке музыканты стояли внутри конструкции, похожей на остов викингского корабля, который не очень вязался с их блестящими костюмами.

Эли все не шла. Оскар вышел в коридор с пластинкой в руках. Она стояла в дверях.

– Оскар. Ты должен пригласить меня в дом.

– Но… а как же окно? Ты ведь раньше сюда входила.

– Это другой вход.

– Ага. Ну, тогда…

Оскар замолчал, облизал губы. Посмотрел на пластинку. Фотография была снята в темноте, со вспышкой, и «Викинги» сияли, как группа святых, приготовившихся сойти на землю. Он сделал шаг в сторону Эли, показал ей пластинку.

– Смотри. Как будто они в животе у кита.

– Оскар…

– Что?

Эли стояла, уронив руки, и смотрела на него. Он усмехнулся, подошел и помахал рукой в дверном проеме прямо перед ее лицом.

– Ну что? Хочешь сказать, здесь что-то есть?

– Не начинай.

– Нет, я серьезно. Что будет, если ты войдешь без приглашения?

– Не начинай, – Эли слабо улыбнулась. – Ты хочешь увидеть, что будет? Да? Ты этого хочешь?

Эли произнесла с явным расчетом, что Оскар скажет «нет», поскольку тон ее вопроса предвещал нечто ужасное. Но Оскар сглотнул и ответил:

– Да. Хочу! Покажи мне!

– Ты же написал в записке, что…

– Да, написал. Ну и что? Может, я хочу посмотреть, что случится?

Эли сжала губы, немного подумала и сделала шаг вперед, переступив через порог. Оскар напрягся всем телом, ожидая, что сейчас будет синяя вспышка или дверь распахнется, пройдя сквозь тело Эли, и снова захлопнется – ну или что-то в этом роде. Но ничего не произошло. Эли зашла в прихожую, закрыла за собой дверь. Оскар пожал плечами:

– И это все?

– Не совсем.

Эли стояла так же, как и на лестничной клетке, – уронив руки и не отрывая глаз от Оскара. Он покачал головой:

– Ну и что? Это же…

Он умолк – из глаза Эли выкатилась слеза. Вернее, из обоих глаз. Только это были не обычные слезы, темного цвета… Кожа ее лица меняла цвет, став сначала розовой, потом красной, потом темно-красной, кулаки ее сжались, когда поры вдруг открылись и по всему лицу выступили капли крови. С шеей творилось то же самое.

Губы Эли сжались от боли, из уголка рта вытекла струйка крови, слившись с быстро растущими каплями на подбородке, которые стекали вниз по окровавленной шее.

Руки Оскара беспомощно повисли. Пластинка выпала из конверта, ударилась ребром об пол и упала на половик. Он взглянул на руки Эли.

Тыльная сторона ладоней была влажной от тонкого слоя все прибывающей крови.

Он снова взглянул Эли в глаза, но не узнал их. Казалось, они утонули в глазницах, залитых кровью, стекавшей вдоль переносицы к губам и заливавшей рот. Два тонких ручейка струились из уголков рта, бежали по шее и исчезали в вырезе рубашки, на которой тоже проступили темные пятна. Каждая пора ее тела кровоточила.

Задыхаясь, Оскар закричал:

– Входи, входи… ты можешь… ты можешь войти!

Эли расслабилась. Ее кулаки разжались. Гримаса боли исчезла. Какое-то мгновение Оскар надеялся, что кровь тоже исчезнет, как будто ее никогда и не было, – теперь, когда он пригласил ее войти.

Но он ошибался. Кровь перестала течь, но лицо и руки Эли по-прежнему оставались темно-красными, и за то время, что они стояли друг против друга, кровь начала сворачиваться, застывая черными пятнами и комками там, где ее скопилось больше всего. Оскар почувствовал слабый запах больницы.

Он поднял пластинку, вложил обратно в конверт и сказал, не глядя на Эли:

– Прости… Я не думал…

– Ничего. Это же я решила. Но мне, наверное, стоит принять душ. У тебя есть пакет?

– Пакет?

– Ну да. Для одежды.

Оскар кивнул, вошел в кухню и вытащил из-под раковины пакет с надписью «Супермаркет „ИКА" – ешь, пей и радуйся жизни!». Затем он вернулся в гостиную, положил пластинку на журнальный столик и остановился с шуршащим пакетом в руках.

А если бы я ничего не сказал? Позволил бы ей… истечь кровью?

Он смял пакет в шарик, затем разжал пальцы, и он выскочил из его ладони на пол. Оскар поднял его, подкинул в воздух, поймал. В ванной включился душ.

Значит, все правда. Значит, она… Он…

Направляясь к ванной, Оскар расправил пакет. «Ешь, пей и радуйся жизни». За закрытыми дверями раздавался плеск воды. Окошко защелки показывало белый – не заперто. Он осторожно постучал:

– Эли?..

– Да. Входи.

– Да нет, я только… пакет принес.

– Ничего не слышу! Войди!

– Нет.

– Оскар, я…

– Я его тут положу!

Он положил пакет у двери и убежал в гостиную. Вытащил пластинку из конверта, включил проигрыватель и поставил иглу на третью песню, свою любимую.

Довольно длинное вступление – и наконец из колонок раздался мягкий голос певца:

 

В волосах у нее маргаритки,

Легким шагом по полю идет,

И лицо освещает улыбка,

Ей уже девятнадцатый год.

 

Эли вошла в гостиную. Она обмотала полотенце вокруг пояса, а в руках держала пакет с одеждой. Лицо было чистым, а мокрые волосы липли к щекам и шее. Оскар сложил руки на груди, стоя у проигрывателя, и кивнул ей.

 

Что улыбки той стало причиной,

У калитки столкнувшися с ней,

Спросит парень у девушки милой.

«Тот, кого я люблю всех сильней».

 

– Оскар?

– Что? – Он сделал потише и мотнул головой в сторону пластинки: – Фигня, да?

Эли покачала головой.

– Нет, по-моему, здорово. Вот это мне нравится.

– Правда?

– Да. Слушай… – Эли собиралась было продолжить, но только обреченно добавила: – А, ладно! – и развязала полотенце.

Оно упало к ее ногам, и она осталась стоять обнаженной в нескольких шагах от Оскара. Эли широким жестом указала на свое тоненькое тело и произнесла:

– Вот, чтоб ты знал.

 

Выйдут вместе на берег песчаный,

Выводить будут знаки, слова

И друг другу шептать неустанно:

«Как же ждал я тебя… Как ждала…» [36]

 

Короткий инструментальный финал – и песня закончилась. Из динамиков доносилось тихое потрескивание, пока игла скользила в промежутке между песнями. Оскар смотрел на Эли.

Темные соски выглядели почти черными на ее бледной коже. Узкая, прямая грудная клетка без малейшего намека на выпуклости, только ребра четко вырисовывались под светом люстры. Ее тонкие руки и ноги казались неестественно длинными, словно ветви юного деревца, обтянутого человеческой кожей. Между ног у нее… ничего не было. Ни складок, ни пениса. Лишь гладкая кожа.

Оскар провел легонько по волосам и так и застыл с рукой на шее. Как он ни сдерживался, у него невольно вырвалось это дурацкое мамино словечко:

– Но у тебя же… нет письки!

Эли наклонила голову и посмотрела себе между ног, будто для нее это было открытием. Началась новая песня, и Оскар не расслышал, что́ она ответила. Он нажал рычажок проигрывателя, и игла плавно поднялась над пластинкой.

– Что ты сказала?

– Я сказала, что раньше была.

– И что же случилось?

Эли засмеялась. Оскар понял, как глупо прозвучал его вопрос, и залился краской. Эли всплеснула руками и прикусила нижнюю губу.

– Забыла в метро.

– Тьфу ты дурочка.

Не глядя на Эли, Оскар прошел в ванную, чтобы убедиться, что там не осталась следов крови.

Горячий пар висел в воздухе, зеркало запотело. Ванна была такой же белой, как и раньше, только по краям виднелась чуть заметная желтая полоска застарелой несмываемой грязи. В раковине тоже было чисто.

Ничего этого не было.

Эли просто зашла в ванную для вида, для поддержания иллюзии. Но нет: мыло. Оскар взял его в руки. Мыло было розоватым, а под ним, в лужице воды в мыльнице, плавало нечто вроде головастика – да, что-то живое! – и он вздрогнул, когда оно вдруг –

поплыло:

«зашевелилось и, виляя хвостом, скользнуло в раковину и застыло на краю сливного отверстия. Но больше оно не двигалось – нет, все-таки не живое. Оскар пустил воду из крана и смыл эту дрянь, сполоснул мыло и вытер раковину с мыльницей. Потом снял с крючка свой халат, вернулся в гостиную и протянул его Эли, все еще стоявшей нагишом, оглядываясь по сторонам.

– Спасибо. Когда придет твоя мама?

– Через пару часов. – Оскар поднял пакет с ее одеждой. – Я выбрасываю?

Эли натянула на себя халат, завязала пояс.

– Нет. Я потом заберу. – Она дотронулась до его плеча. – Оскар? Ты понимаешь, что я не девочка, что я?..

Оскар сделал шаг в сторону.

– Блин, вот заладила! Да знаю я! Ты же говорила!

– Я ничего не говорила.

– Нет, говорила.

– Когда?

Оскар подумал.

– Не помню. Но я в любом случае знал. И давно.

– Ты очень расстроен?

– Чего это я должен расстраиваться?

– Ну не знаю. Может, тебе это неприятно. Друзья там…

– Прекрати! Вот дура. Прекрати!

– Ладно.

Эли повертела в руках пояс халата, потом подошла к проигрывателю и уставилась на крутящуюся пластинку. Обернулась, оглядела комнату.

– Знаешь, я так давно не была просто так у кого-то в гостях. Я уже забыла, как это… Что мне делать?

– Нашла кого спросить.

Эли опустила плечи, сунула руки в карманы халата и снова, как загипнотизированная, уставилась на черную дыру пластинки. Открыла рот, собираясь что-то сказать, закрыла. Вытащила правую руку из кармана, протянула к пластинке и прижала ее пальцем, так что та остановилась.

– Осторожно, сломаешь.

– Извини.

Эли быстро отдернула палец, и пластинка опять завертелась. Оскар заметил влажный отпечаток пальца, проплывавший мимо каждый раз, когда пластинка оказывалась в свете лампы. Эли снова засунула руку в карман, она продолжала смотреть на пластинку, будто пытаясь услышать музыку, и разглядывала дорожки.

– Это, наверное, глупо, но… – Уголки ее рта дрогнули. – У меня уже двести лет не было ни одного нормального друга.

Она взглянула на Оскара с виноватой улыбкой, словно оправдываясь: прости что я говорю всякие глупости.

Глаза Оскара округлились:

– Ты что, ты такая старая?!

– Да. Нет. Родилась я примерно двести двадцать лет назад, но половину этого времени я спала.

– Но я-то тоже сплю. Ну, по крайней мере по восемь часов – это сколько получается? Треть всего времени.

– Да, только когда я «сплю», я по нескольку месяцев не встаю вообще. А потом несколько месяцев живу. По ночам. А днем отдыхаю.

– Так положено?

– Не знаю. У меня – так. А потом, когда просыпаюсь, я опять маленькая. И слабая. И мне нужна помощь. Может, поэтому я и выжила. Потому что я такая маленькая. И люди готовы мне помогать. По разным причинам.






© 2023 :: MyLektsii.ru :: Мои Лекции
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
Копирование текстов разрешено только с указанием индексируемой ссылки на источник.