Мордюкова

Если вдруг, правда? Если, на самом деле, душа имеет физический вес? Ваша, моя, Её... Представляете, как небу тяжко – двадцать один грамм «живого веса» с каждого?

Всем изначально поровну, всем одинаково. Всем – как стартовый капитал, как исходный продукт, как шанс на спасение – двадцать один грамм жизни. Как же так получается, как выходит так, что при всех наших «равных граммах», все мы разные, все одинокие и, очень часто, несчастные?

Есть люди, их ничтожно мало, которые объединяют всех. Соединяют наши с вами разорванные связи, склеивают наши разбитые сердца, зализывают наши душевные раны. О себе они почти не вспоминают. Разве только на чужих похоронах. В общий хоровод не лезут. Только если очень позовут. Никогда для себя ничего не попросят – сами последнее снимут и отдадут. Потому и Народные, что от себя, как от хлеба, куски ломают, что ни словом, ни делом никогда не солгут.

MOZART

Я плачу. Как маленькая девочка, у которой улетел воздушный шарик. Плачу по неуловимому, недосягаемому, безвозвратному. Не то праздник улетел, не то счастье... «Надо было успеть прижаться к его резиновой щёчке, поцеловать на прощанье. Мой шарик, мой. Даже там, в небе, даже навсегда не со мной – всё равно мой». Слёзы... безутешные слёзы детства.

Моцарт – одна из моих немногих любовей. Любовь, не требующая взаимности, устраивающая обе стороны – это ли не единственно идеальное чувство? Нет, чтобы сказать: «я люблю музыку Моцарта», так я возьми и ляпни: «люблю Моцарта». И всё, подписала себе. А что делать? Вот так вот, и всё! Он умер когда? Вот. А я его люблю. И, как говорится, дай Бог, чтобы после вашей смерти вас так любили. Совсем сбрендила, будто живых мужиков мало – на покойника запала. Ну, что такого надо было сделать, чтоб по тебе, спустя два века, убивались? Думаете, шучу? А я серьёзно: никогда и никого так. Хожу себе, горжусь: я Моцарта люблю. «Баа... ты чё ли влюбилась – светишься вся?» «Ага» – тихо отвечаю. «В кого это?». «В Моцарта». «В кого??». «В Моцарта. В Мо-цар-та». «Во как... а зовут-то как?». «Вольфганг. Амадей». «Еврей что ли?». «Почему...австриец». «Ну, ты маханула! К нему поедешь?». «Да нет, – улыбаюсь, – погожу пока».

Шарик улетел и никогда не вернётся. Я – дура, хоть уже и взрослая девочка.