Негативно-прагматическая энергетика оскорбительных речевых актов

Огромное количество публикаций в различных отраслях современной науки – психологии, психолингвистики, социологии, социолингвистики, философии, лингвофилософии, биолингвистики, компьютерной лингвистики, эмотиологии, концептологии, лингвокультурологии, коммуникативистики и др. – свидетельствует о всё возрастающей эмоционализации глобального коммуникативного пространства, об интенсификации социальной, этнической, конфессиональной напряженности, переходящей в агрессию. К сожалению, ни один государственный институт сегодня не занимается проблемой повышения уровня терпимости (толерантности) в коммуникативном сообществе, но специалисты в области гуманитарного знания, обеспокоенные затяжной ситуацией эмоциональной напряженности практически на всех континентах, пытаются выработать рекомендации по применению различных тактик и методик, способствующих ее ослаблению.

В данной работе мы обращаемся к проблеме экологии эмоционального общения и пытаемся доказать путем приведения соответствующей аргументации зависимость здоровья общества и конкретного индивида от правильного использования языка, который, являясь ценнейшим средством общения, формирования и формулирования мысли, может при этом быть средством ее сокрытия, даже сокрытия ее отсутствия у говорящего субъекта. Язык также способен выражать эмоции, быть средством повышения или снижения агрессии в обществе.

В современном коммуникативном пространстве наблюдается общее снижение толерантности, повышение обидчивости, обострение конкурентности, зависти, утрата добродетельности, все, что нарушает Нагорную проповедь Иисуса Христа и библейские заповеди «Непротивление злу насилием»; «Если тебя ударили по правой щеке, то подставь левую»; «Помолись за здоровье своего врага» и др.

Эмоции бросили серьезный вызов homo sapiens и его языку, они фактически трансформировали homo sapiens в homo sentiens. Несдержанность эмоций во всех сферах человеческого общения, вплоть до деловой и даже дипломатической сфер, приводит к ухудшению климата официально-делового и межличностного общения, росту судебных исков об оскорблении, о защите чести и достоинства. Такое положение в сфере речевого взаимодействия привело к появлению нового научного направления – юрислингвистики, созданию специальной организации – Гильдии лингвистов-экспертов по документационным и информационным спорам (ГЛЭДИС), к членам которой суды обращаются за разъяснением спорных ситуаций, связанных с проявлением негативных эмоций, нетолерантности, агрессии, использованием оскорбительных или кажущихся оскорбительными высказываний. Для успешного решения поставленных перед юрислингвистикой задач требуется уточнить содержание ее базовых категорий и выделить языковые средства их реализации.

Следует отметить, что в течение многих лет специалистам в области юрислингвистики, политологии не удалось прийти к единому мнению о содержании понятия «толерантность». Единое понимание содержания этого понятия отсутствует даже в области законодательства и права [Михайлова, 2011]. В ряде статей, посвященных обсуждению данного вопроса, отмечаются разные подходы и предлагаются неоднозначные определения понятия «толерантность». Это еще раз доказывает справедливость мнения А. Вежбицкой о невозможности универсальных дефиниций одного и того же феномена и даже об их вреде, ибо каждая дефиниция является прокрустовым ложем, которое неизбежно огрубляет, обрубает понятие феномена и превращает его в усеченное понятие, в деформированное, неполное, кажущееся полным в целом, но для каждого субъекта всегда отличным от его интерпретации другим субъектом [Вежбицкая, 1968]. Представляется, что толерантность – явление одновременно внутреннее и внешнее. Человек может в целом поддерживать идеологию терпимого отношения к другому (толерантности), но в ситуациях реального общения испытывать негативные эмоции, скрывая их (‘ ненавижу, но стараюсь внешне демонстрировать терпимость’) или выражая их прямо (‘ ненавижу и не буду терпеть ’).

С универсальной точки зрения представление о толерантности остается по-прежнему неясным: всегда ли это преодоление себя, своего несогласия и невыражение последнего коммуникативному партнеру? Вынужденная толерантность обусловлена необходимостью соблюдать ожидаемые обществом правовые и этические нормы, однако эмоциональные дискурсивные практики демонстрируют открытое игнорирование норм толерантного общения. По причине субъективности у каждого коммуниканта имеется индивидуально-личностный порог толерантности, соответственно, отличается и порог реагирования на вербальные стимулы-инвективы. Отсюда то, что одни субъекты пропускают мимо ушей, для других является оскорблением и унижением личного достоинства. Приведем несколько примеров высказываний из специальных англоязычных словарей оскорблений: Calling you stupid would be an insult to stupid people; Do you want to die stupid; Don’t think it may sprain your brain [см.: ID, 1988; CDIQ, 2000]. В английской лингвокультуре существуют и специальные словари, фиксирующие т. н. вежливые оскорбления [GBI, 2000]: например, ситуация в парикмахерской – «I have asked to shave me, not to scratch»; в ресторане (возмущенно) – «Have you added your age to the bill?!». Жаль, что нет аналогичного словаря в русской лексикографии. И это тоже может быть перспективной задачей для эмотиологии.

Наблюдения за практикой общения свидетельствуют не только о значительном снижении порога толерантности, но и об утрате общественного интереса к вопросам нормирования, правильности родного языка, о серьезном размывании границ узуса и активном включение инвективной лексики в сферу публичного общения. Рост эмоционализации и экспрессивизации общения, снижение взаимной терпимости приводит, например, к оправданию широкого использования мата в сфере публичного общения. И лингвисты, наблюдая за тенденциями инвективизации в языковом употреблении, обращаются к изучению их причин. Об этом свидетельствует рост специальных статей о так называемой «матерной картине мира», диссертационные и монографические исследования, в которых рассматриваются функции мата в общении (см., например, [Жельвис, 1997]), а также интерес к издаваемым словарям русского мата (см., например: [Мокиенко, Никитина, 2010; SDORO, 1980; ZPRS, 1973] и др.).

Как полагают исследователи, картина мира, в которой практически нормативными считаются агрессия и использование инвективных выражений, формируется у русскоязычных коммуникантов с раннего детства, и причины этого видятся не столько в либерализации норм общения, сколько во всеобщей криминализации и авторитаризме. Это, в определенной степени, объясняет распространенность и различие функций мата в практике речевой коммуникации – для оскорбления другого человека, для выражения личного отношения или эмоций и т.д.

В одной из своих работ мы уже предлагали идею о том, что оскорбление не всегда является бесконечно унизительным для адресата. Часто это реакция на определенный стимул: «Любое речевое противодействие является имманентной характеристикой речевого взаимодействия» [Черенков, 2011]. После первой инстинктивной рефлексии на семиотику оскорбления его семантика все чаще и чаще получает реверсивное переосмысление адресатом, который начинает видеть его причину и пытается скорректировать свое отношение как к самому оскорблению, так и к адресанту, а значит, и изменить свое поведение, в том числе коммуникативное. Соответственно эмоции имеют креативную энергию: положительные эмоции – выраженную, а отрицательные – потенциальную.

Употребление мата ситуативно, и для точной интерпретации его функций следует учитывать такие условия: а) делается это без адресата и наблюдателя; б) делается это в присутствии адресата и наблюдателя; в) делается это только в присутствии адресата. С определенной долей условности можно сказать, что в последнем случае (в) имеет место ситуация оскорбления; в случае (б) – оскорбление для адресата и неоскорбление для наблюдателя; в случае (а) – вообще не оскорбление, а «разрядка», канализация эмоций. Но в любом случае инвективы могут быть восприняты как обидные и оскорбительные, даже если адресант не имел намерения обидеть или оскорбить. Поэтому общение посредством мата в любом случае является неприличным, и за его современную экспансию несут ответственность не только «матершинники», но и все общество, т.к. оно сегодня относится к мату очень толерантно.

Однако, как ни странно это выглядит на первый взгляд, оскорбление, выраженное в конфликтной ситуации в форме нестандартной лексики, может быть педагогичным, т.е. положительно повлиять на поведение человека [см.: Селье, 1979]. Соглашаясь с мнением К.А. Переверзева, который утверждает, что «лингвистике малоинтересны данные беспристрастной действительности: она рассматривает мир сквозь призму языка и в модусе субъекта» [Цит. по: Семёнова, 2006, с. 6], мы полагаем, что через этот модус (модус кажимости) можно усматривать воспитательный (положительный) потенциал любого конфликта, включая, в частности, и личностные оскорбления. Эмоциональный отпор приводит адресата «в чувство» и заставляет меняться в лучшую сторону, но это не значит, что надо всем и всех оскорблять для улучшения «породы». Все-таки доброе слово, особенно вовремя сказанное, «породу» улучшает безболезненно, не говоря уже о том, что «доброе слово лечит», «доброе слово и кошке приятно». С другой стороны, бесконечно добрыми словами, комплиментами и особенно лестью («облить грязью похвал») можно избаловать и испортить человека. И тогда «в чувства его привести» можно только оскорблением при помощи лексики очерняющей, умаляющей, унижающей человеческое достоинство захваленного коммуникативного партнера [Кара-Мурза, 2009]. Получается замкнутый, бесконечно конверсируемый языковой круг, в котором вращается добро и зло и который подтверждает вечную справедливость гениального философского закона о единстве и борьбе противоположностей [Коробкина, 2011].

Возвращаясь к проблеме нетолерантности и снижения требований к нормам публичного общения, отметим, что обращение к мату и другим формам оскорблений, по мнению лингвистов, имеет разные причины и требует детального изучения. Трудность заключается, например, в дефиниционном разграничении мата как оскорбления и мата как аффектива, а для этого необходимо создание толкового правового словаря аффективной (инвективной) лексики, фразеологии и выражений, снабженного когнитивно-дискурсивными дефинициями, которого пока еще нет даже в проекте, но составление которого могло бы стать одной из ближайших лексикографических задач эмотиологии. По свидетельству Е.С. Кара-Мурза, сегодня в России список единиц лексики мата почти составлен, и теперь нужны правовые меры для привлечения к ответственности за их публичное использование [из специальной программы «НТВшники: Россия без мата» от 22.10.2010]. Эти слова Е.С. Кара-Мурза справедливы не только для использования инвективной лексики (мата), но и для любого другого оскорбления в любой форме: обзывания, клеветы, распространения слухов и диффамации.

По нашему мнению, многое из обидного можно не замечать, если ввести в общение коэффициент «модус кажимости»: очень часто говорящие имеют ввиду совсем не то, что слышат адресаты. Форма слов значима, и каждый слушающий начиняет эту форму своим смыслом, именно это и становится причиной искаженной интерпретации и ведет к коммуникативным неудачам.

Только эмоционально нечувствительный субъект может быть всегда толерантен для окружения. Субъектам с нормальной эмоциональной психикой всегда приходится реагировать на неприятные, а тем более оскорбительные для них высказывания других субъектов либо внутренне, либо внешне (интериоризация / экстериоризация толерантности). Эти оскорбления могут быть реальными, т.е. интенциональными, а могут быть и кажущимися, т.е. ненамеренными и даже вообще не оскорблениями по своей семантике, хотя по форме они могут соотноситься с семиотикой оскорбления. Явное по форме оскорбление (вульгарное слово с неприличной семантикой одинаково известное всем) в определенных КЭС не расценивается с правовой точки зрения как оскорбление, особенно если оно часто используется в бытовом общении и находится на грани сниженной и обиходной (стандартной) лексики.

Так, Н.Д. Голев в одной из своих статей приводит случай, когда в актерской среде Станислав Садальский назвал певицу Азизу Мухамедову публично бл... ю. Фрагмент соответствующего интервью, содержащего эту инвективу, был опубликован в «Экспресс-газете» и поэтому стал достоянием общественности. Кажущееся по своей форме оскорблением, данное слово лингвистическая экспертиза не признала оскорбительным в силу контекста своего употребления. Такой конситуацией (дискурсом) послужил сам стиль данной газеты, для которого слово бл… является «не ругательным, а своим, житейским, находящимся на самой грани просторечной лексики» [Голев, 1999, с. 24].

Приведенный факт подтверждает справедливость мнения И. Канта: «истина или видимость находятся не в предмете, поскольку его созерцают, а в суждении о предмете, поскольку его мыслят» [Кант, 1964]. Именно поэтому совершенно простое и неэмоциональное высказывание в определенном контексте может быть воспринято как оскорбительное. В статье А.В. Минкина «О вежливости» [Минкин, 2011] приводится случай, когда совершенно простой и дежурный вопрос журналиста Роберта Томсона Президенту РФ Д.А. Медведеву «Будете ли Вы выставлять свою кандидатуру на пост президента в будущем году?» вызвал у него негативную реакцию («будто бы Вас оскорбили» – А.В. Минкин). Вопрос был обрамлен в красивую лирическую эмотивно-экологичную рамку с достаточно искренней просодией. Этот вопрос действительно волновал весь мир. Ответ Президента получился пространным, по форме он оказался менторским и, наверняка, в свою очередь обидел задававшего вопрос репортера, да и некоторую часть аудитории, присутствовавшей на форуме. Это тот самый случай, когда ни один, ни другой не собирались никого обижать или оскорблять, но возникшее ощущение обиды превратило, по словам А.В. Минкина, ситуацию их общения в конфликтную.

Частично научное объяснение такому положению вещей в мире, по нашему мнению, может дать теория лептонов из другой сферы научного знания. Согласно этой теории, лептоны являются носителями человеческих чувств и мыслей. Существует единое лептонное поле всего человечества, внутри которого находится ядро, а вокруг которого расположены его информационно-энергетические «двойники». Квантовая оболочка энергонасыщена и при определенных условиях может быть видимой (например, в иконописи при изображении святых используют светящийся нимб над головой). Экспериментально доказано, что усилиями воли человек может выделить из себя лептонного двойника – информационно-энергетические мысли и чувства (эйдосы).

Эта область знаний еще совсем не использовалась лингвистикой эмоций, а между тем, исходя из биологической теории языка [Матурана, Варела, 2001], эмоции человека составляют важнейший биологический фактор, который может формировать еще один язык – язык эмоций. Мы уже писали о многоязычии эмоций [Шаховский, 2009 б]. В силу амбивалентности эмоций и их зависимости от ситуативной актуализации, они могут быть поливалентными. Каждая из эмоций способна становиться дуальной, конверсироваться, реверсироваться, конвергироваться / кластироваться, что усугубляет интенсиональность и тенсиональность (напряженность) межперсонального, группового, социального, массового общения. Именно поэтому в каждой конкретной КЭС бывает сложно определить даже знак, не говоря уже об оттенках эмоции. Отсюда и обида может быть напрасной, а оскорбление неоднозначным – по форме это может быть оскорбление, а содержательно – нет, а также наоборот.

Многоязычие эмоций подтверждает и так называемый фантомный язык. Это язык без слов, он биоэнергетический, он обволакивает фигуру человека в виде биологического скафандра, одним из материалов которого являются лептоны. В отдельных случаях эти скафандры, по нашей гипотезе, могут отделяться от человека, создавая его двойника, что также работает на теорию модуса кажимости, ибо эти двойники могут казаться, создавать видимость своего оригинала. Такие двойники являются субъективными, так как они вторичны, производны от самого субъекта. Они также могут оказывать вторичное влияние на субъект, образ его мышления, могут провоцировать оригинал на приписывание словам, предметам, феноменам ту семантику, которая является не сущностной для них, а приписываемой, т.е. кажущейся. Эти фантомы не являются клонами, это всего лишь биологические сгустки человеческой эмоциональной энергетики, довольно мощной по своему информационному потенциалу. А протуберанцы этих сгустков в виде биомагнитных волн, по нашей гипотезе, могут достигать в длину десятки и сотни километров и тем самым обеспечивать общение с помощью беззвучного языка мыслей на расстоянии.

По имеющемуся в электронном ресурсе определению, лептоны – это класс элементарных частиц, не обладающих сильным взаимодействием, т.е. участвующих лишь в электромагнитных, слабых и гравитационных взаимодействиях. Название «лептон» (от греч. leptó s — тонкий, лёгкий) связано с тем, что их масса меньше масс всех других частиц [БСЭ, www]. Несмотря на эту тонкость и лёгкость, лептоны укрепляют фантомный скафандр человека и усиливают энергетическую мощность его эмоций.

Суммируя сказанное выше, подчеркнем: не любое оскорбление может одновременно быть таковым в семантическом и семиотическом планах. Оно может казаться оскорблением, являясь на самом деле лишь эмоциональным выплеском, экспликативом говорящего – эмоциональной реакцией на внешний стимул со стороны речевого партнера, но не оценивающей его. Для некоторых объектов оценки фантомные скафандры являются барьером, не пропускающим смысл оскорбления к сознанию объекта, но некоторые фантомные скафандры через свои лептонные слабости и тонкости пропускают семиотику совместно с семантикой таких вербалий, и они либо кажутся, либо на самом деле являются интенциональными оскорблениями. Ср.: «Вот, бл…, какие у нас дела!», «Какая же ты все-таки бл… полная!». Одна и та же инвектива в первом случае является неоскорбительной экспликативной частицей, а во втором – адресным оскорблением.

Непонимание, незнание сильного слова, но ощущение его интонационной энергетики ведет к неадекватному эмоциональному восприятию, чувственному и рациональному, к конфликтам, обидам, ответным неадекватным высказываниям, разрывам личных отношений, распаду семьи и другим неприятным последствиям, даже к судебным искам.