Сцена на сцене в драматургии Шекспира.

Обратившись к текстам пьес Шекспира, легко увидеть, как он членил фабулу на отдельные сцены. Страницы его драм пестрят ремарками: «Входят...», и далее следует перечисление имен персонажей, появляющихся на сцене. Столь же часто встречается ремарка «Уходят...». Для того чтобы понять эту особенность, надо вспомнить, что в театре эпохи Шекспира не было занавеса. Если для нас началом спектакля и его отдельных актов является поднятие занавеса, то для зрителей, Шекспира таким сигналом был выход актеров на сцену, а конец данного явления обозначался уходом действующих лиц. При этом один из них произносил рифмованный куплет, и это подчеркивало завершенность эпизода.

«Венецианский купец» в прижизненном издании не имел деления на акты и сцены, в посмертном издании 1623 года пьеса разделена на пять актов. Первая сцена начинается ремаркой: «Входят Антонио, Саларино и Cadauno». По ходу диалога затем появляются другие персонажи. В конце происходит диалог между Бассанио и Антонио, когда первый просит у венецианского купца взаймы денег. У Антонио их нет, но он надеется, что ему дадут в долг.

завершают сцену. Следует ремарка: «Уходят», и далее идет обозначение: «Входят Порция и Нерисса». Здесь явно окончание одной и начало другой сцены. Хотя вся беседа между девушками (они разговаривают о претендентах на руку Порции) написана прозой, окончание сцены четко обозначено стихотворной репликой Порции.

Третья сцена начинается с выхода Бассанио и Шайлока. Появляется Антонио и заключает с ростовщиком сделку: тот дает деньги, а Антонио — вексель, в котором обязуется отдать фунт своего мяса, если не вернет долга в трехмесячный срок.

Есть, правда, случаи, когда финальные строки сцены не срифмованы, но таких сравнительно не много. Во всяком случае, приход и уход персонажей четко отграничивают одну часть действия от другой. Конечно, и по ходу отдельной сцены персонажи могут приходить и удаляться. Особенно это относится к вестникам и второстепенным действующим лицам, получившим поручения, которые они отправляются выполнять. Иногда уходят почти все и на сцене остается один актер для произнесения монолога, — значит, сцена еще не кончилась. Когда удалится и он, тогда эпизод закончен.

Первая задача отдельной сцены — показать законченное событие, все равно, значительное или малое. Иногда две такие сцены являются изображением одновременных событий, — они показывают, что происходит в одном враждующем лагере и что — в другом, часто после этого персонажи сходятся для спора или битвы.

В других случаях конец сцены и начало другой говорят о перемене места действия. Начало новой сцены означает, что прошло какое-то время. Когда это существенно, зрителя оповещают, сколько именно времени протекло между предыдущей и данной сценой.

Таким образом, как правило, сцена — это замкнутое событие, происходящее в определенный отрезок времени и в более или менее определенном месте. В шекспировском театре были, однако, сцены, происходящие в пути. Актеры передвигались по сцене (по-видимому, по кругу), и это означало, что они едут верхом или идут пешком. Например, возвращение Петруччо и Катарины из его поместья в Падую представляло собой именно такую сцену в пути. В исторических пьесах часты проходы войск по сцене, изображающие армию на марше.

Это все — внешние стороны, границы или рамки отдельных сцен. Посмотрим теперь их внутреннее строение.

Сцены отнюдь не однотипны. Выход ведьм в «Макбете» относится к числу сцен, создающих определенную атмосферу действия. В комедии аналогичное значение имеет в «Сне в летнюю ночь» первый выход феи и Пэка (II, 1).

Трагическую атмосферу действия создает и такая относительно реальная сцена, как ночной дозор и первое появление призрака в «Гамлете» (I, 1). Есть краткие сцены для оповещения публики о том, что произошло не па ее глазах: рассказ Тирёлла об убийстве малолетних принцев в «Ричарде III» (IV, 3). В исторических драмах часты Краткие сцены битв, состоящие либо из прохода войск, либо из поединков.

Обширная повествовательная основа фабулы требовала сцен, помогавших показывать возникновение определенных обстоятельств действия.

Наряду с ними имеются сцены, в которых разыгрываются главные, наиболее драматические события.

Подобно тому, как пьеса в целом имеет внутреннюю пружину, двигающую все действие к развязке, так есть движение внутри каждого отдельного эпизода, который обладает своим драматизмом. Особенно наглядно это, когда сталкиваются два персонажа и в результате их встречи происходит полный переворот в душевном состоянии одного из них.

Кто не помнит поразительной по силе драматизма сцены между Ричардом III и леди Анной! В начале ее леди Анна полна ненависти к жестокому горбуну, убившему ее мужа и свекра. В конце леди Анна дает согласие стать его женой. Изложенная в такой схеме, она кажется совершенно невероятной, но Шекспир построил действие так, что у нас не возникает сомнений в психологической достоверности данного эпизода.

Каждая реплика Ричарда взвинчивает ненависть леди Анны. Чем наглее его признания в любви к ней, тем сильнее выражается ее ненависть. Но Ричард действует умно, как тонкий психолог. Сначала он доводит ее до пароксизма злобы, когда ей кажется, что она в состоянии убить его. Ее гнев и душевные силы уже исчерпаны: Ричард нашел средство сломить слабую женщину — он уверил ее, что она сама виновата в его злодеяниях, внушив ему своей красотой любовь. Несколькими нехитрыми приемами лести Ричарду удается окончательно подчинить ее волю и заставить полностью покориться ему.

Такой же драматизм присущ роковой сцене трагедии «Отелло», когда Яго шаг за шагом продвигается к своей цели. Начав с как будто случайного замечания, он возбуждает любопытство мавра — тот понимает, что Яго что-то утаивает, и тут же хочет выяснить, в чем дело. Яго как бы нехотя цедит слова, полунамеки, полуфакты, подозренья, тут же сам опровергает сказанное, — может быть, ему только показалось... Червь сомнения настойчиво прокладывает путь. Когда у Отелло появляется догадка, что произошло самое страшное для него, Яго притворно пытается разуверить его, чем еще больше укрепляет подозрения, — он видит, что Яго хитрит, пытается сгладить страшную истину, чтобы пощадить его...

От безграничного доверия к Дездемоне Отелло переходит к полному убеждению в ее измене. Перемена происходит у нас на глазах. Ничто не вызывает сомнения в жизненной достоверности перелома. Гамма переживаний Отелло убедительно изображена Шекспиром. Шекспир владел мастерством драматической интриги в такой же мере, как некоторые его персонажи обладали мастерством интриги в жизни.

В этих эпизодах представлено воздействие, оказываемое одним лицом на другое. Но есть у Шекспира эпизоды, где показано, как ум и воля одного человека переламывают настроение целого народа. Самая известная сцена такого рода — речь Марка Антония над трупом Юлия Цезаря на форуме (III, 2, 78; см. стр. 262—266).

Но далеко не все подобные сцены представляют собой столкновение, в котором одна сторона активна, а другая пассивна. Гораздо чаще происходят столкновения двух лиц или двух групп, где каждая сторона активна, причем исход таков, что противники остаются при своем. Такие столкновения решаются дальнейшим ходом действия. В хрониках споры претендентов на власть решаются убийством или битвой; в комедиях — хитросплетением обстоятельств, приводящих к победе одной из сторон; в трагедиях — всеми способами. Следовательно, есть сцены, в которых драматическая борьба получает решение только в результате дальнейшего развития действия.

Изучая конструкцию трагедий Шекспира, Марко Минков установил: «Каждая сцена тяготеет к структуре пирамиды, начинаясь намеренно на низкой ноте, возвышаясь до сильного напряжения и кончаясь опять снижением тона, образуя таким образом отдельную единицу...»1. Такую же закономерность отметил Минков и в комедиях Шекспира2.

Эмрис Джонс также находит, что для строя шекспировских сцен характерна смена драматического напряжения сравнительно спокойными моментами. В качестве примера он приводит сцену с подметным письмом в «Двенадцатой ночи». Шекспир заранее подготовляет к ней зрителя, всячески разжигая его интерес. Потом мы видим компанию сэра Тоби, ожидающую появления Мальволио и его реакцию на письмо, якобы написанное его госпожой, графиней Оливией. Тоби, Мария и другие участники «заговора» как бы вовлекают зрителя в круг своих интересов, и он вместе с ними ждет, что произойдет. Сцена достигает кульминации, когда Мальволио, поверив в то, что письмо адресовано ему, начинает мечтать о том, как он воспользуется положением мужа графини. Он не без сладострастия воображает себя пробуждающимся после сна с ней в одной постели, но еще больше в нем честолюбия и злопамятности. Он мечтает о том, как отомстит своим обидчикам — Тоби, Марии и прочим. Когда он, довольный, удаляется, авторы проделки начинают обсуждать поведение Мальволио. Напряжение сцены явно снижается.

У Шекспира много сцен комических и трагических, где соблюдена подобная конструкция — возбуждение интереса зрителя, постепенная кульминация напряжения и завершающее снижение напряжения. «Такая сцена составляет законченную единицу, подобно маленькой пьесе в пьесе, — однако более напряженную, чем могла бы быть большая пьеса. Никакая публика не выдержала бы такого напряжения в течение двух или трех часов, и соответственно после сцены с письмом следует диалог, представляющий мало интереса и с малым напряжением, что дает короткий интервал для отдыха»3.

Тот же исследователь делает общий вывод: «Разжигание интереса и ослабление его, напряжение и успокоение — этот процесс происходит во всякой имеющей сценический успех пьесе; но Шекспир особенно хорошо знает (как и полагается опытному актеру), насколько долго можно держать в напряжении внимание зрителей и когда им следует дать передышку. Его замечательные сцены, наподобие только что рассмотренной, являются теми частями пьесы, которые создают наибольшее напряжение, и они редко длятся дольше пятнадцати минут. В его лучших пьесах интерес публики то возбуждается, то ослабляется, любопытство зрителей то разжигается, то удовлетворяется, и так все время на протяжении пьесы»4.

Наблюдения такого рода приводят исследователей к мысли, что, в отличие от античной трагедии, где, как правило, имеет место одна кульминация, структура пьес Шекспира сложнее. Можно выделить тот или иной поворотный пункт в действии, но очевиднее, что при сложной его структуре у Шекспира драматический интерес постоянно возбуждается отдельными частями пьесы, каждая из которых имеет свою линию действия, свое повышение и свое снижение драматического напряжения и, соответственно, эмоционального возбуждения зрителя. В добавление к этому напомним сказанное ранее о методе перебивки серьезных драматических сцен комическими эпизодами.

Своеобразие драматургического метода Шекспира, в частности, проявляется в особом характере кульминации его драм. Согласно классическому определению, выведенному из анализа античных трагедий, кульминация представляет собой напряженный момент в развитии драматического действия, когда обнажаются его основные противоречия, выясняется непримиримость позиций противостоящих друг другу сторон и происходит перелом в ходе событий, ведущий к развязке.

Такого рода кульминация сравнительно легко обнаруживается в драмах Шекспира. Ее сущность, однако, для зрителя определяется в первую очередь эмоциональным напряжением сцен, которые еще Аристотель назвал сценами патоса, или страдания5. Перевороты в судьбах героев имеют значение в той мере, в какой они отражаются в их душевном состоянии. В трагедии это всегда будет страдание. В комедиях Шекспира следствием комических пертурбаций или серьезных происшествий тоже является некое эмоциональное напряжение, подчас вполне драматического характера. Такова сцена, в которой Клавдио рвет с Геро («Много шума из ничего» (V, 1), суд в «Венецианском купце» (IV, 1).

Момент кульминации не всегда можно точно определить. Он часто и несводим к одному событию, а представляет собой период довольно длительного эмоционального напряжения. Он чаще всего приходится у Шекспира на третий акт. Таковы сцены в «Гамлете», начинающиеся монологом «Быть или не быть?» и завершающиеся беседой принца с матерью (III, 1—III, 4). В «Короле Лире» кульминацию составляют сцены в степи, являющиеся и сценами патоса, наибольшего страдания героя (III, 2—III, 4).