Студопедия

Главная страница Случайная страница

Разделы сайта

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Глава четвертая. La morale est dans la nature des chases






La morale est dans la nature des chases. I Necker. — «Нравственность (мораль) — в природе вещей». Неккер (франц.). Неккер Жак (1732—1804) — политический деятель и финансист, в начале французской революции XVIII в. был министром Людовика XVI, отец Ж. де Сталь. Эпиграф взят П из книги Ж. Сталь «Размышление о французской революции» (1818), где эти слова включены в следующий контекст: «Вы слишком умны, сказал однажды Неккер Мирабо, чтобы рано или поздно не заметить, что нравственность в природе вещей» (см.: Томашевский Б. В. Французская литература в письмах Пушкина к Е. М. Хитрово // Письма Пушкина к Е. М. Хитрово, 1827—1832. Л., 1927. С. 254—255).
В сопоставлении с содержанием главы эпиграф получает ироническое звучание. Неккер говорит о том, что нравственность — основа поведения человека и общества. Однако в русском контексте слово «мораль» могло звучать и как нравоучение, проповедь нравственности (ср.: Словарь языка П. С. 622; «Не докучал моралью строгой» (7, 777, 72) и более позднее: «Мне граф < 0рлов> мораль читал» — Н. А. Некрасов, «Суд»). Показательна ошибка Бродского, который перевел эпиграф: «Нравоучение в природе вещей» (Бродский. С. 206). Возможность двусмысленности, при которой нравственность, управляющая миром, путается с нравоучением, которое читает в саду молодой героине «сверкающий взорами» герой, создавала ситуацию скрытого комизма.
Строфы I—VI в тексте романа опущены и заменены точками, хотя I—IV из них были уже известны читателю по публикации 1827 г. в № 20 «Мос-

ковского вестника» (С. 365—367. См.: VI, 646—648). То, что автор исключил уже известные читателям четыре строфы, прибавив к ним номера еще двух, видимо, вообще не написанных, одновременно напоминает о существовании исключенного текста и мистифицирует относительно несуществующего с помощью «пустых» номеров. Это как бы выводило роман за пределы собственного его текста, показывая, что известный читателю ряд строф и уже, и шире романа подобно тому, как всякий рассказ о событии уже и шире самого этого происшествия. Ср. с отступлением, данным в скобках в гл. LII «Красного и черного» Стендаля: «Здесь автор хотел поместить страницу многоточий. Это будет иметь плохой вид, сказал издатель, а для такого легкого произведения плохой вид — смерть...» Далее Стендаль поместил пространное рассуждение автора и издателя о том, как следует сочетать в романе политику и искусство. Демонстративное введение внетекстовых элементов в текст романа было порождено новаторскими поисками в области реалистической структуры.

VII, 1—10 — Чем меньше женщину мы любим... — Рассуждение, данное в романе как принадлежащее Онегину («Так точно думал мой Евгений» — 4, IX, 1), — переложение в стихах отрывка из письма П к брату: «То, что я могу сказать тебе о женщинах, было бы совершенно бесполезно. Замечу только, что чем меньше любим мы женщину, тем вернее можем овладеть ею. Однако забава эта достойна старой обезьяны XVIII столетия» (XIII, 50 и 524).

13—14 — Со славой красных каблуков /И величавых париков. — Высокие красные каблуки были в моде при дворе Людовика XV. «Красные каблуки» сделалось прозванием предреволюционной аристократии. Большие парики бугаи модны в первую половину XVIII в. На рубеже XVIII и ХГХ вв. они уменьшились, а затем вышли из моды и сохранялись лишь в быту у стариков, а также в особо церемониальных случаях (например, как часть дипломатической одежды, на торжественных придворных приемах, в одежде лакеев и пр.).

X, 9 — На вист вечерний приезжает... — Вист — карточная игра для четырех партнеров. Считалась игрой «степенных» солидных людей (^Страхов Н.> Переписка моды... М., 1791. С. 31). Вист — коммерческая, а не азартная игра, носила спокойный характер.

XI, 7 — И в сладостный, безгрешный сон... — «Сон» у П часто употребляется как синоним «мечты». Такая синонимия, с одной стороны, поддерживалась специфической семантикой слова «мечта» в церковнославянском языке («призрак», «сновидение»; ср.: «сонное мечтание» — Алексеев П. Церковный словарь... СПб., 1819. С. 135), а с другой — наличием единого адеквата во французском языке — «le reve».

XII—XVI — Проповедь Онегина противопоставлена письму Татьяны совершенным отсутствием в ней литературных клише и реминисценций.

 

Комментаторы иногда сопоставляли стихи 9-14 строфы 14 с «Оберманом» Сенанкура. Сближение это представляется искусственным. Смысл речи Онегина именно в том, что он неожиданно для Татьяны повел себя не как литературный герой («спаситель» или «соблазнитель»), а просто как хорошо воспитанный светский и к тому же вполне порядочный человек, который «очень мило поступил / С печальной Таней». Онегин повел себя не по законам литературы, а по нормам и правилам, которыми руководствовался достойный человек пушкинского круга в жизни. Этим он обескуражил романтическую героиню, которая была готова и к «счастливым свиданьям», и к «гибели», но не к переключению своих чувств в плоскость приличного светского поведения, а П продемонстрировал ложность всех штампованных сюжетных схем, намеки на которые были так щедро разбросаны в предшествующем тексте. Светская отповедь Онегина отсекала возможность и идиллического, и трагического литературного романного трафарета. Им противопоставлялись законы лежащей вне литературы жизни. Не случайно во всех последующих строфах главы доминирующей делается тема литературной полемики, разоблачения литературных штампов и противопоставления им действительности, истины и прозы. Однако при наивной книжности у начитавшейся романов героини есть непосредственность и способность к чувству, отсутствующие в душе «трезвого» героя.

XVII, 6 — (Как говорится, машинально)... — Машинально выделено курсивом, поскольку воспринималось как шокирующая в поэтическом тексте цитата из разговорного языка. В 1820-е гг. это слово встречалось в бытовом употреблении. 27 ноября 1820 г. Жуковский писал А. И. Тургеневу: «Тебе надобно <...> любить добро (к которому ты до сих пор был привязан машинально, без наслаждения)» (Письма В. А. Жуковского к А. И. Тургеневу. М., 1895. С. 193). Однако в поэтическом контексте оно воспринималось как резкий диссонанс, цитата из бытовой речи.

XVIII—XXII — Строфы представляют собой полемическое сопоставление литературного культа любви и дружбы и бытовой реальности светской жизни. И идиллическое прославление дружбы и любви, и романтическое в них разочарование как явления «литературы» сопоставлены с бытовой реальностью с целью разоблачения их условного, нежизненного характера. Противопоставляемая культу пламенных чувств проповедь эгоизма («любите самого себя» — XXII, П) также имеет характер не философского обобщения, а практического рецепта относительно того, как себя следует вести в свете (ср. совет брату: «Будь холоден со всеми; фамильярность всегда вредит» — XIII, 49 и 524), чтобы сохранить независимость и личное достоинство. Бросая иронический свет на романтические штампы, голос здравого рассудка сам делается объектом авторской иронии, раскрывающей относительность его истины.

XIX, 1—2 — А что? Да так. Я усыпляю / Пустые, черные мечты... — Строфа, как и следующая XX, начинается имитацией непосредственного и


631

доверительного разговора с читателем. Подражание устной речи достигается введением слов, значение которых целиком определяется интонацией («А что? Да так», «Гм! гм!»). Это подчеркивается торжественностью интонации последующей фразы, звучащей как ироническая цитата из какой-то посторонней официальной речи. Мечты — здесь: в исконном церковнославянском значении — ложные мнения, обманные призраки. Оценка авторских горьких наблюдений над эгоизмом окружающего света как «пустых, черных» мечтаний и торжественный глагол «усыплять» в значении «опровергать», «отбрасывать» составляют очевидное стилистически инородное включение в строфу.

3 — Я только в скобках замечаю... — Вводя в текст романа рассуждения о принципах его построения («метапостроения»), П создавал исключительно своеобразный интонационный рисунок.

5 — На чердаке вралем рожденной... — Смысл стихов раскрывается сопоставлением с письмом П. А. Вяземскому 1 сентября 1822 г.: «...мое намерение было < не> заводить остроумную литературную войну, но резкой обидой отплатить за тайные обиды человека, с которым расстался я приятелем и которого с жаром защищал всякий раз, как представлялся тому случай. Ему по< ка> за< лось> < за> бавно сделать из меня неприятеля и смешить на мой счет письмами чердак к < нязя> Шаховского, я узнал обо всем, будучи уже сослан, и, почитая мщение одной из первых христианских добродетелей — в бессилии своего бешенства закидал издали Толстого журнальной грязью» (XIII, 43). Возможно, с этими стихами связан оставшийся нереализованным замысел включения в четвертую главу памфлетной характеристики Ф. И. Толстого («Толстой явится у меня во всем блеске в 4-й песне Онег < ина>» — XIII, 163). Толстой Федор Иванович (Американец) (1782—1846) — отставной гвардейский офицер, бретер, картежник, одна из наиболее ярких личностей XIX в. Его имел в виду Грибоедов, когда писал о «ночном разбойнике, дуэлисте» (д. IV, явл. 4).
Л. Н. Толстой, называвший Толстого-Американца «необыкновенным, преступным и привлекательным человеком»» использовал его черты в образе старшего Турбина («Два гусара») и Долохова («Война и мир»). П узнал об участии Толстого-Американца в распространении позорящих его слухов и ответил эпиграммой («В жизни мрачной и презренной...») и резкими стихами в послании «Чаадаеву». П долгое время собирался драться с Толстым на дуэли (см.: Толстой С. Л. Федор Толстой Американец. М., 1926). Чердак — литературно-театральный салон А. А. Шаховского. «Чердак» помещался в доме Шаховского в Петербурге на Малой Морской, на углу Исаакиевской площади. Постоянными посетителями его были представители театральной богемы и литераторы, близкие к «архаистам»: Катенин, Грибоедов, Крылов, Жихарев и др. «Долго я жил уединен от всех, вдруг тоска выехала на белый свет, куда, как не к Шаховскому? Там по крайней мере можно гулять смелою рукою по лебяжьему пуху милых грудей etc.» (Грибоедов А. С. Соч. М., 1956. С. 578). О сплетнях, распространяемых Толстым на «чердаке», П узнал от Катенина.


632

XX, 5 — Что значат имянно родные. — Родные выделено курсивом как слово, интонационно выпадающее из общего контекста. Здесь оно является элементом бытовой разговорной дворянской речи, отражая исключительное значение родственных связей в быту пушкинской эпохи. Всякое знакомство начиналось с того, чтобы «счесться родными», выяснить, если возможно, степень родства. Это же влияло и на все виды карьерных и должностных продвижений. Ср. реплику Фамусова: «Ну как не порадеть родному человечку!..» (д. II, явл. 5).
Ср. воспоминания Н. П. Брусилова о Е. А. Архаровой: «Бывало приедет из захолустья помещик и прямо к ней. — Я к вам, матушка Катерина Александровна, с просьбой. — Чем, батюшка, могу служить? Мы с тобой нечужие. Твой дед был внучатым моему покойному Ивану Петровичу по первой его жене. Стало быть свои. <...> — Родня, точно родня, близкая родня, — шептала между тем бабушка» (Помещичья Россия... С. 110).

10 — О рождестве их навещать... — Сочельник Рождества (обращает внимание подчеркнуто разговорная формула о рождестве) был временем обязательных официальных визитов (ср.: «Меня в сочельник навестил» — 7, XLI, 13).

XXIII, 13—14 — Так одевает бури тень / Едва рождающийся день. — Реминисценция из поэмы Баратынского «Эда»:
Что ж изменить ее могло?
Что ж это утро облекло
И так внезапно в сумрак ночь?
(Баратынский. Т. 2. С. 150)

«Эда» была опубликована в 1826 г. отдельным изданием, вместе с «Пирами», а до этого ряд отрывков в 1825 г. появился в «Мнемозине», «Полярной звезде», «Московском телеграфе». Однако можно предположить, что рукописные тексты, если не всей поэмы, то каких-то ее отрывков, П получил еще в конце 1824 г. По крайней мере, в письмах к брату с конца ноября 1824 г. до конца декабря постоянно звучат настойчивые требования присылки поэмы («Торопи Дельвига, присылай мне чухонку Баратынского, не то прокляну тебя», «Пришли же мне Эду Баратынскую», «Пришли мне Цветов да Эду» — XIII, 123, 127, 131). Затем эти требования исчезают, а в письме, видимо, от конца января 1825 г., П уже уверенно выражает надежду на то, что в судьбе Баратынского «Эда все поправит» (XIII, 143). В стихотворении «К < Керн>» (между 16 и 19 июля 1825 г.) уже встречается реминисценция, бесспорно, свидетельствующая об определенном знакомстве с текстом «Эды». Ср.:
В томленьях грусти безнадежной (II, 406); В молчаньи грусти безнадежной.
(Баратынский. Т. 2. С. 161)

Под строфой XXIII в черновой рукописи стоит помета: «1 Г янв< аря> 1825», «31 дек< абря> 1824» (VI, 356).


633

Текстуальная близость стихов 13—14 к «Эде» по существу полемична: у Баратынского они характеризуют состояние «падшей» героини, соблазненной «злодеем» («Ему, злодею, в эту ночь / Досталась полная победа...» — Баратынский. Т. 2. С. 141). Такой ситуации, повторенной в бесчисленном ряду литературных текстов, но составляющей в реальном быту пушкинской эпохи событие аномальное, эксцесс, П противопоставляет каждодневное бытовое течение вещей («не событие», по литературным нормам), являющееся одновременно совершенно уникальным в литературе той поры. Эда «увядает» в результате победы «лукавого соблазнителя» (Баратынский. Т. 2. С. 161), Татьяна «увядает», хотя ни ее романтическое письмо, ни «роковое» свидание ни в чем не изменило ее судьбы, а Онегин решительно отказался от роли литературного соблазнителя.

XXIV, 7 — Пора, пора бы замуж ей!.. — Татьяне во время действия четвертой главы 17 лет. См. с. 481.

XXVI, 3—4 —...автор знает боле / Природу, чем Шатобриан... — Шатобриан Рене (1768—1848) — французский писатель и политический деятель. Природа здесь: «nature» — сущность вещей и человека. В комментарии Бродского ошибочно — как «картины природы» (Бродский. С. 215). Литературные вкусы Ленского тяготеют к предромантизму, а не к романтизму: он окружен воспоминаниями о Шиллере, Гёте (конечно, как авторе «Вертера»), Стерне, о нравоучительном романе XVIII в. К Шатобриану он относится отрицательно, романтические бунтари и пессимисты XIX в., в первую очередь Байрон, из его мира исключены. Энтузиазм и чувствительность, оптимизм и вера в свободу предромантической литературы противопоставлялись эгоизму, разочарованности и скепсису романтизма. Это следует подчеркнуть, поскольку в исследовательской литературе имеется тенденция трактовать Ленского как воплощение романтизма как такового.

XXVII—XXX — Альбом был важным фактом «массовой культуры» второй половины XVIII — первой половины XIX в., являясь своеобразным рукописным альманахом. Аккумулируя наиболее популярные произведения печатной литературы, альбом одновременно отражал большую роль семейной, родовой и кружковой традиций как организующих культуру факторов. Соединяя текст и его оформление — рисунок, альбом определенным образом был связан с традицией рукописной книги; одновременно он испытывал — по составу и в композиционном отношении — воздействие печатной книги альманаха и в свою очередь влиял на нее. Характеризуя отмеченное П превращение альбома из факта низовой «семейной» культуры в великосветскую моду, П. Л. Яковлев в «Записках москвича» писал: «Все на свете стремится к совершенству, — альбом красноречиво доказывает эту великую истину. Что был альбом 20 лет назад? Книжка в алом сафьяне в 32-ю долю листа. Что находили в таких книжках? Песни Хованского, Николева, конфектные билетцы (бумажка, в которую завернута конфета, с напечатанным на ней стихотворением. — Ю. Л.) и любовные объяснения. Теперь, о! теперь


634

не то! Переплетчики истощили все свое искусство на украшение этих книжек. <...> Теперь редко найдете в них выписки из печатного, или дурные рисунки цветков и домиков. В нынешних альбомах хотят иметь рисунки лучших артистов, почерк известных литераторов. Есть альбомы, которые через 50 лет будут дороже целой русской библиотеки». Характеризуя разные типы альбомов, Яковлев так описывает альбом девиц: «В 8-ку. Переплет обернут веленевою бумажкою. На первом листке советы от матери, — стихи французские, английские, итальянские; выписки из Жуковского, много рисунков карандашом. Травки и сушеные цветы между листами» (< Яковлев П. Л.> Записки москвича. М., 1828. Кн. 1. С. 122—126), ср. описание альбома самого Яковлева: Медведева И. Павел Лукьянович Яковлев и его альбом // Звенья. М.; Л., 1936. Вып. 6. С. 79—94.

XXVII, 4 — Прилежно украшает ей... — Альбомы начала XIX в. включали не только стихи, но и рисунки. Часто в них вклеивались вырезанные из книг офорты и гравюры. Обучение живописи было весьма распространено в домашнем дворянском воспитании и входило в обязательную программу военных корпусов и ряда гражданских училищ. Многие дилетанты-любители (Жуковский, декабристы А. М. Муравьев, А. П. Юшневский, В. П. Ивашев и др.), не говоря уж о профессионально владевших кистью и карандашом Бестужеве, М. Ю. Лермонтове, превосходно рисовали.

6 — Надгробный камень, храм Киприды... — аллегорический рисунок: «Любовь до гроба». Киприда — Афродита — по имени посвященного ей храма на Кипре.

7 — Или на лире голубка... — Лира — символ поэзии, голубок — птица богини любви Венеры. Аллегорический рисунок означает: «Поэзия служит любви».

10 — Пониже подписи других... — Хотя альбомы заполнялись в хронологической последовательности, место, на котором делалась запись, имело значение: первые страницы отводились родителям и старшим, затем шли подруги и друзья. Для выражения более нежных чувств предназначался конец альбома — особенно значимыми считались подписи на последнем листе (см. 4, XXVIII, 13—14). Самый первый лист часто оставался незаполненным, поскольку существовало поверье, что с открывшим первую страницу альбома случится несчастье.

XXVIII—XXIX — Выделенные курсивом стихи — включения «чужой речи»: в строфе XXVIII — стереотипные альбомные стишки, в строфе XXIX — столь же стереотипные поэтические клише, бытующие в провинциальной среде.

XXX, 6 — Толстого кистью чудотворной... — Толстой Федор Петрович (1783—1873) — художник, иллюстратор, медальер и скульптор, вице-прези-


635

дент Академии художеств (1828—1859), член Союза Благоденствия, встречался с П в 1817—1820 и в 1830-е гг. См.: Ковалевская Н. Н. Художник-декабрист Ф. П. Толстой // Очерки из истории движения декабристов. М., 1954. С. 516— 560; Никулина Н. И. Силуэты Ф. П. Толстого в собрании Эрмитажа. Л., 1961.

14 — А мадригалы им пиши! — Мадригал здесь: комплимент в стихах, лирический жанр «салонной и альбомной поэзии» (Квятковский А. Поэтический словарь. М., 1966. С. 149).

XXXI — В четвертой главе в поэзии Ленского усилены элегические, мечтательно-романтические черты.

7—14 — И полны истины живой... — П отмечает ту особенность романтической лирики, о которой Г. А. Гуковский писал: «...творчество Жуковского, создавшее характер, сливается в некое единство, где отдельные произведения служат элементами, частями, восполняющими друг друга, а все они вместе предстают как некий роман души; это был первый очерк первого психологического романа в русской литературе, без опыта которого не мог бы быть построен потом и реалистический роман» (Гуковский Г. А Пушкин и русские романтики. М., 1965. С. 139).

9 — Так ты. Языков вдохновенный... — Языков Николай Михайлович (1803—1847) — поэт-романтик. Языков познакомился с П летом 1826 г., когда он, студент Дерптского (ныне Тартуского) университета и приятель А. Н. Вульфа, приехал погостить в Тригорское к Осиповым. Однако еще в 1824 г. Я обратился к Языкову с дружеским посланием («Издревле сладостный союз...» — II, 322—323). Характеристика творчества Языкова в 9—14 стихах строфы XXXI исключительно точно оценивает эстетическую природу лирики романтизма. Упоминание элегий Языкова вносит усложняющий оттенок в диалог с Кюхельбекером в строфах XXXII—XXXIII.

XXXII, 1 — Но тише! Слышишь? Критик строгой... — Критик строгой— В. К. Кюхельбекер. Строфы XXXII—XXXIII представляют собой ответ П на статью Кюхельбекера «О направлении нашей поэзии...». Осуждая элегию, Кюхельбекер противопоставлял ей высокие жанры поэзии, в особенности оду. «Ода, увлекаясь предметами высокими, передавая векам подвиги героев и славу Отечества, воспаряя к престолу неизреченного и пророчествуя перед благоговеющим народом, парит, гремит, блещет, порабощает слух и душу читателя. Сверх того, в оде поэт бескорыстен: он не ничтожным событиям собственной жизни радуется, не об них сетует; он вещает правду и суд промысла, торжествует о величии родимого края, мещет перуны в супостатов, блажит праведника, клянет изверга. В элегии — новейшей и древней — стихотворец говорит об самом себе, о своих скорбях и наслаждениях. Элегия <...> только тогда занимательна, когда подобно нищему, ей удается (сколь жалкое предназначение!) вымолить, выплакать участие» (Кюхельбекер-1. С. 454).


636

7 — Жалеть о прежнем, о былом... — П выделил курсивом часть этого стиха как цитату из статьи Кюхельбекера. Имеются в виду слова: «Все мы взапуски тоскуем о своей погибшей молодости; до бесконечности жуем и пережевываем эту тоску и наперерыв щеголяем своим малодушием в периодических изданиях» (Кюхельбекер-1. С. 456). П остро реагировал на статью Кюхельбекера. В предисловии к печатному тексту первой главы ЕО он иронически писал: «Станут осуждать < > некоторые строфы, писанные в утомительном роде новейших элегий, в коих чувство уныния поглотило все прочие» (VI, 638). Выделенные П слова — цитата из той же статьи Кюхельбекера (см. с. 546). В дальнейшем П начал критическую статью, посвященную обсуждению тезисов Кюхельбекера, а также написал по поводу его статьи пародийную «Оду его сият. гр. Дм. И. Хвостову» (II, 387—389). См.: Тынянов. С. 105—115.
Отношение П к статье Кюхельбекера было сложным: признавая ее выдающимся явлением в истории русской критики и солидаризируясь с критической стороной позиции Кюхельбекера, П не мог согласиться с архаизаторским пафосом программы критика.

10 — Трубу, личину и кинжал... — П перечисляет символические атрибуты Мельпомены — музы трагической поэзии. Закончивший 7 ноября 1825 г. «Бориса Годунова», П полагал, что именно трагедия окажется генеральным путем русской литературы.

XXXIII, 5 — Припомни, что сказал сатирик! — Сатирик здесь: Дмитриев Иван Иванович (1760—1837) — поэт, соратник Карамзина.

6—8 — Чужого толка хитрый лирик... — В сатире «Чужой толк» (1795) И. И. Дмитриев осмеял одическое «парение», обвинив творцов торжественных од в неискренности и продажности и изобразив ловкого автора:
Лишь пушек гром подаст приятну весть народу, Что Рымникскии Алкид поляков разгромил
Иль Ферзен их вождя Костюшку полонил, Он тотчас за перо и разом вывел, ода!
Потом в один присест: такого дня и года]
«Тут как? Пою. Иль нет, уж это старина!
Не лучше ль. Дождь мне Феб.! Иль так: Не ты одна
Попала под пяту, о чалмоносна Порта!.
Но что же мне прибрать к ней в рифму, кроме черта?
(Дмитриев-1. С 115—116)

XXXIV, 9 — И впрямь, блажен любовник скромный... — Любовник здесь: «влюбленный», «возлюбленный». Пушкинская эпоха знает два употребления слов «любовник» и «любовница». Одно имеет значение «влюбленный в кого-нибудь, возлюбленный, любимый» (Словарь языка П. Т. 2. С. 521); второе означает «мужчину, с которым женщина находится во внебрачной связи»), или соответственно женщину (Там же. С. 522—523). Количество


637

употреблений в том или ином значении в творчестве П неодинаково: в первом «любовник» — 58, «любовница» — 30; во втором — соответственно 11 и 10. «Любовник» в значении «возлюбленный» был функциональным галлицизмом (amant, -e) и воспринимался как поэтизм, второе значение звучало прозаически.

XXXV, 6—8 — Ко мне забредшего соседа... — Работая в 1824—1825 гг. над «Борисом Годуновым», П читал его А. Н. Вульфу (ср. в дневнике Вульфа: «...в глазах моих написал он и „Бориса Годунова"» — цит. по: Пушкин в воспоминаниях современников. Т. 1. С. 421). Вульф Алексей Николаевич (1805—1881) — сын соседки и приятельницы П, тригорской помещицы П. А. Осиповой, в период Михайловской ссылки П — дерптский студент. Во время посещения Тригорского Вульф приятельски сошелся с П и познакомил его в 1826 г. с Языковым. Вульф оставил дневник, богатый сведениями о П (см.: Вульф А. Н. Дневник. М., 1929).
Строфа XXXV, рассчитанная на то, чтобы вызвать у читателей иллюзию полного и непосредственного автобиографизма, на самом деле подчинена художественным законам литературной полемики и в этом отношении определенным образом стилизует реальный пушкинский быт. Позже Б. Федоров, как писал П, «выговаривал» ему за то, что он «барышен благородных и вероятно чиновных назвал девчонками (что, конечно, неучтиво), между тем как простую деревенскую девку назвал девою:
В избушке распевая, дева
Прядет...» (XI, 149).

В комментируемой строфе проявляется та же стилистическая тенденция: простонародный быт трактуется как поэтический, а дворянский дается средствами фамильярно-сниженной стилистики. Соответственно сдвигаются характеристики няни и соседа. Слово «подруга» в поэтической традиции тех лет окрашено было в тона литературности, лиризма и звучало возвышенно:
И дева юная во мгле тебя искала
И именем своим подругам называла (II, 157); Ей нет соперниц, нет подруг (III, 287), Подруга возраста златого,
Подруга красных детских лет (I, 171)

Слово «подруга» обычно у П в метафорическом употреблении как поэтический адекват выражения «постоянная спутница»: «Задумчивость ее подруга», «подруга думы праздной», «на праздность вольную, подругу размышлений». Наконец, это определение музы:
А я гордился меж друзей
Подругой ветреной моей (8. Ill, 13—14)

Применение слова «подруга» к старушке няне, крестьянской женщине, звучало как смелый поэтизм, утверждение права поэта самому определять эстетические ценности в окружающем его мире (тот же стилистический эффект в стихотворении «Подруга дней моих суровых» — III, 33). Одновременно П демонстративно снизил образ «соседа»: в бытовой реальности Михайловской


638

ссылки поэт мог читать «Бориса Годунова» лишь людям типа Вульфа или Языкова, слушателям, напряженно заинтересованным (один был философски и эстетически образованным человеком, другой — поэтом, влюбленным в русскую старину) и мало напоминающим случайно забредшего увальня-соседа. В авторском «я» этой строфы выступают черты литературного стереотипа писателя-графомана, который ловит слушателей и «душит» их своими декламациями. Тема эта получила развитие в следовавшей за ней в первом отдельном издании следующей, XXXVI строфе, которая в печатном тексте издания 1833 г. оказалась опущенной, в результате чего строфа XXXVII получила сдвоенный номер.

Уж их далече взор мой ищет,
А лесом кравшийся стрелок
Поэзию клянет и свищет,
Спуская бережно курок.
У всякого своя охота,
Своя любимая забота: Кто целит в уток из ружья, Кто бредит рифмами, как я, Кто бьет хлопушкой мух нахальных, Кто правит в замыслах толпой, Кто забавляется войной, Кто в чувствах нежится печальных, Кто занимается вином-
И благо смешано со злом (VI, 648—649).

XXXVI. XXXVII, 5 — Онегин жил анахоретом... — Анахорет — отшельник. В описании жизни Онегина в строфах XXXVI—XXXIX отразились черты реального быта автора в Михайловском.

7—8 — И отправлялся налегке / К бегущей под горой реке. — Купание в Сороти было обычным началом пушкинского дня в Михайловском.

Туда, туда, друзья мои
На скат горы, на брег зеленый,
Где дремлют Сороти студеной
Гостеприимные струи; Где под кустарником тенистым
Дугою выдалась она
По глади вогнутого дна,
Песком усыпанной сребристым.
Одежду прочь! Перед челом
Протянем руки удалые
И бух! — блистательным дождем
Взлетают брызги водяные.
Какая сильная волна!
Какая свежесть и прохлада!
Как сладострастна, как нежна
Меня обнявшая Наяда.
(Языков Н М Собр. стихотворений. Л., 1948 С. 115)


639

10 — Сей Геллеспонт переплывал... — Геллеспонт — древнегреческое название Дарданелльского пролива. Байрон переплыл Дарданеллы 3 июля 1810 г.

14 — И одевался... — В беловой рукописи следовало:
И одевался — только вряд
Вы носите ль такой наряд

XXXVI
Носил он русскую рубашку, Платок шелковый кушаком, Армяк татарской нараспашку
И шляпу с кровлею как дом
Подвижный — Сим убором чудным
Безнравственным и безрассудным
Была весьма огорчена
Псковская дама Дурина
А с ней Мизинчиков — Евгений
Быть может толки презирал, А вероятно их не знал, Но все ж своих обыкновений
Не изменил в угоду им
За что был ближним нестерпим (VI, 598).

В печати строфа XXXVIII была опущена, а следующая получила сдвоенный номер. Ср. рассказ П. Парфенова: «...ходил эдак чудно: красная рубашка на нем, кушаком подвязана, штаны, широкие, белая шляпа на голове». С другой стороны, см. противоположное свидетельство А. Н. Вульфа: «...мне кто-то говорил или я где-то читал, будто Пушкин, живя в деревне, ходил все в русском платье. Совершеннейший вздор: Пушкин не изменял обыкновенному светскому костюму. Всего только раз, заметьте себе — раз, во все пребывание в деревне, и именно в девятую пятницу после пасхи (т. е. перед Троицей. — Ю. Л.), Пушкин вышел на святогорскую ярмарку в русской красной рубахе, подпоясанный ремнем, с палкой и в корневой шляпе, привезенной им еще из Одессы» (Пушкин в воспоминаниях современников. Т. 1. С. 413). В письме Вяземскому 27 мая 1826 г. П, видимо, имея в виду строфы XXXV—XXXIX, писал: «В 4-ой песне Онегина я изобразил свою жизнь» (XIII, 280).
С пропуском этой строфы оказалось снятым единственное в тексте романа прямое указание на то, что действие его развертывается в Псковской губернии. Другое упоминание (тоже в окончательный текст не попавшее):
Но ты — губерния Псковская
Теплица юных дней моих... (VI, 351) —

 

включено в лирическое отступление и лишь косвенно соотносится с сюжетным действием ЕО. Автор, видимо, сознательно обобщил место действия, удалив излишнюю его конкретизацию. Однако то, что Ларины въезжают в Москву через Тверскую заставу (по Петербургской дороге) и, передвигаясь «на своих» (см. с. 540—541), находятся в пути семь суток, позволяет читателю сделать вывод, что «деревенская» часть романа развивается в северо-западном конце России, вероятнее всего в Псковской губернии.

XXXVIII. XXXDC, 3 — Порой белянки черноокой... — Стихи эти, которые часто использовались для характеристики внешности Ольги Калашниковой («крепостной любви» П) и социологических заключений не только об Онегине, но и об авторе, — дословный перевод из стихотворения Андре Шенье «Кавалеру де Панжу» «Le baiser jeune et frais d'une blanche aux jeus noirs».

XLI, 7 — Несется в гору во весь дух... — Ср. из заграничных писем Хмельницкого (из Австрии): «Здешняя почтовая езда совершенно противоположна русской. У нас обыкновенно летят в гору и спускаются шагом; у австрийцев тянутся на верх и, подтормозив колеса, летят к низу» (Хмельницкий Н. И. Соч. СПб., 1849. Т. 1. С. 449). Здесь: путник несется в гору, опасаясь волков. Популярный в романтической литературе «северный» мотив — преследование путника волками (ср.: «Мазепа» Байрона) — дается здесь в прозаических интонациях обычного дорожного происшествия.

XLII, 3 — Читатель ждет уж рифмы розы... — Ср. в статье «Путешествие из Москвы в Петербург»: «Рифм в русском языке слишком мало. Одна вызывает другую. Пламень неминуемо тащит за собою камень. Из-за чувства выглядывает непременно искусство. Кому не надоели любовь и кровь, трудной и чудной, верной и лицемерной, и проч.» (XI, 263).
Спор о будущем русской рифмы и жалобы на ограниченность ее возможностей, впервые высказанные в конце XVIII в. Радищевым и Бобровым, снова оживились в 1810-е гг. в связи с проблемой русского гекзаметра. В 1819 г. в послании «К В. А. Жуковскому» Вяземский писал:
Как с рифмой совладеть, подай ты мне совет <...>
Умел бы, как другой, паря на небеса,
Я в пляску здесь пустить и горы и леса
И, в самый летний зной в лугах срывая розы,
Насильственно пригнать с Уральских гор морозы.
При помощи таких союзников, как встарь,
Из од своих бы мог составить рифм словарь...
(Вяземский-1. С. 124—125)

Однако Вяземский не был изобретателем пародийного использования рифмы «розы — морозы». Он лишь использовал «Оды вздорные» Сумарокова. Сам П только однажды использовал, кроме ЕО, рифму «мороза — роза» («Есть роза дивная: она...» — III, 52).


641

Данная рифма в ЕО имеет совсем не банальный характер, поскольку является составной и почти каламбурной: морозы — рифмы розы (мърозы — мырозы). Небанальность рифмы состоит и в другом. Рифмующиеся слова принципиально неравноценны: выражение «трещат морозы» характеризует некоторый реальный пейзаж, а «ждет уж рифмы розы» — набор рифм, то есть некоторый метатекст, трактующий вопросы поэтической техники. Такое построение характерно для всей литературно-полемической части данной главы: сталкиваются действительность и литература, причем первая характеризуется как истинная, а вторая — как подчеркнуто условная и ложная. Литературная фразеология, литературные ситуации и литературные характеры обесцениваются путем сопоставления с реальностью.

XLII, 7—8 — Мальчишек радостный народ / Коньками звучно режет лед... — В издании 1833 г. П поместил к этим стихам и стиху 12 строфы XLI два полемических примечания. Одно из них было посвящено употреблению слов «дева» и «девчонки» (см. с. 638), в другом Я писал: «„Это значит", замечает один из наших критиков: „что мальчишки катаются на коньках". Справедливо» (VI, 193). Критик — М. А. Дмитриев, который в «Атенее» (1828. Ч. I. № 4) писал:
«В избушке распевая, дева
Прядет.

Как кому угодно, а дева в избушке то же, что и дева на скале.

..зимних друг ночей
Трещит лучинка перед ней.

Лучинка, друг ночей зимних, трещит перед девою, прядущею в избушке1... Скажи это кто-нибудь другой, а не Пушкин, досталось бы ему от наших должностных Аристархов.

Мальчишек радостный народ
Коньками звучно режет лед.

В извлечении для смысла: ребятишки катаются по льду». Протест Дмитриева был направлен против употребления поэтизмов при описании «непоэтической» реальности. Для П это, однако, было принципиально важно. В следующей, XLIII строфе он дал стилистически и эмоционально контрастный образ деревни. Показательно, что именно помещичий быт, как и в строфе XXXV (см. с. 638—639), дан подчеркнуто снижение в контрасте с поэтическим изображением деревни.

XLIII, 10 — Читай: вот Прадт, вот W. Scott. — Прадт Доминик (1759—1837) — французский публицист, придворный священник Наполеона. В период Реставрации склонялся к либерализму. О Прадте упоминал Вяземский в письме П и А. И. Тургеневу от 20 февраля 1820 г. (XIII, 13), а П — в письмах П. А. Вяземскому (XIII, 44) и брату (XIII, 143). «Парижский памфлете?» Прадт воспринимался как имя, обозначающее предельно злободневное чтение (ср.: «ежемесячная слава Прадтов» в письме П Вяземскому).


642

Предложение заниматься в зимние вечера в псковской деревенской глуши чтением Прадта или вином и проверкой доходов подчеркивало разницу между Онегиным и его соседями.
W. Scott — инициал «W» следует читать как «Вальтер», хотя в других случаях у П подразумевается произнесение названия буквы. См. «русский наш» — с. 607 или в альбоме Онегина, где «Сказала нам вечор В. К.» (VI, 432) рифмуется с «паука», то есть должно произноситься по названиям букв в латинском алфавите: «бэ ка» (если воспринимать эти буквы, как принадлежащие к русскому алфавиту, то П произносил бы их «веди како» и рифма с «паука» была бы невозможна). Скотт Вальтер (1771—1832) — английский писатель-романист и поэт. П читал его романы во французских переводах, которые имелись в библиотеке Тригорского. П из Михайловского неоднократно просил брата присылать ему В. Скотта, называя его «пищей души» (XIII, 121).

XLIV, 3—7 — Со сна садится в ванну со льдом... — Стихи автобиографичны. В воспоминаниях П. Парфенова: «Он и зимою тоже купался в бане: завсегда ему была вода в ванне приготовлена. Утром встанет, пойдет в баню, прошибет кулаком лед в ванне, сядет, окатится, да и назад». По свидетельству И. И. Пущина, в зале Михайловского дома «был бильярд» (Пушкин в воспоминаниях современников. Т. 1. С. 110, 432).

5—8 — Оно сверкает Ипокреной. — Ипокрена (древнегреч. миф.) — источник поэтического вдохновения. П снабдил эти стихи поясняющим отрывком из послания к брату Льву. Несколько иной вариант см.: II, 361. Образ этот встречался и у других поэтов:
Дар благодатный, дар волшебный
Благословенного Аи
Кипит, бьет искрами и пеной! —
Так жизнь кипит в младые дни!
(Вяземский-1. С. 65)

Как пылкий ум, не терпит плена,
Рвет пробку резвою волной,
И брызжет радостная пена,
Подобье жизни молодой.
(Баратынский. Т. 2. С. 27)

Таким образом, пушкинское «подобие того-сего» могло восприниматься как ироническая отсылка к литературному штампу «шампанское — молодость». Однако намек имел и другой, более скрытый смысл: в начале 1826 г. уже прошедшая цензуру книга Баратынского «Эда и Пиры» была подвергнута повторному рассмотрению, и напуганный последекабрьской атмосферой цензор запретил сравнение Аи и «гордого ума». Цензурный вердикт с горячностью обсуждался в кругу Баратынского — Дельвига — Вяземского — Пушкина.


643

Вяземский с горечью писал Жуковскому: «Что говорить мне о новых надеждах, когда цензура глупее старого, когда Баратынскому не разрешают сравнивать шампанского с пылким умом, не терпящим плена» (Остафьевский архив. СПб., 1913. Т. 2. Вып. 2. С. 160). В этих условиях пушкинское «подобие того-сего» делалось для посвященных дерзкой заменой запрещенного цензурой сравнения. Ср. ироническое недоумение в «Отрывках из Путешествия Онегина», не запретят ли сравнивать шампанское с музыкой:
Как зашипевшего Аи
Струя и брызги золотые...
Но, господа, позволено ль
С вином равнять do-re-mi-sol? (VI, 204)

Берем на себя смелость процитировать превосходный этюд М. А. Цявловского: «В произведениях Пушкина упоминаются обычные в быту 20-х — 30-х годов вина. Бордо — легкое красное французское вино. Вина типа бордо — красное бургонское, кло д'вужо и лафит. В 1820 г. особенно славилось вино кло д'вужо, названное по местности в Бургони, составленное из смеси темного и зеленого винограда; существовало также белое вино этой марки. Лафит — красное вино — мягче и слаще бургонского. К бордоским винам относится также белое вино — сотерн. „Горское" вино — кавказское. Мадера (по имени острова, где произрастает виноград, из которого это вино выделывается) — сладкое вино. Мозель — немецкое белое вино, бледно-зеленого цвета, вырабатываемое в бассейне реки Мозель. Молдавское вино — местное бессарабское вино плохого качества. Цимлянское вино — ароматное, густое красное вино, выделываемое в станице того же названия в Области войска Донского. Донское игристое — выделываемое там же. Шабли — лучшее французское белое вино, называемое по городу, где оно вырабатывается. Вино это отличается прозрачностью, крепостью и свойством быстрого и легкого опьянения. Шампанское — французское игристое вино, выделываемое в Шампани. Четыре наиболее славящихся марки шампанского воспеты Пушкиным: Аи — названное по городу в Шампани, Клико, Моэт и St-Рёгё, Сен-Пере» (Пушкин А. С. Полн. собр. соч. В 6 т. М.; Л., 1931. Т. 6. С. 79).

9 — Последний бедный лепт. бывало... — Лепт — грош. Иронический намек на стих из послания Жуковского «Императору Александру»:
Когда и Нищета под кровлею забвенья
Последний бедный лепт за лик твой отдает.
(Жуковский. Т..С.)

Реминисценция имела не только иронический, но и дерзкий характер: «последний лепт» отдается у Жуковского за царский портрет, а у П — за шампанское.
Выражение «бедный лепт» восходит к евангельской притче (Марк, 12: 41; Лука, 21: 2).

11 — Его волшебная струя... — В альбоме П. Л. Яковлева сохранилась в записях Баратынского словесная игра в салоне С. Д. Пономаревой —


644

шутливые уподобления шампанского. Например: «Пена шампанского напоминает иллюзию <...> шампанское похоже на хвастуна, в нем часто более пены, чем вина» (Медведева И. Павел Лукьянович Яковлев и его альбом // Звенья. М.; Л., 1936. Вып. 6. С. 121).

XL VII, 5—6 — Дым из трубок / В трубу уходит. — Трубка была предметом угощения. Ее в раскуренном виде (на длинном чубуке) слуга, который ее предварительно раскуривал, подавал после обеда гостям. Ср.: «Мы провели очень веселый вечер, я угощал этих господ пуншем и табаком...» (Миркович. С. 80).

12 — Пора меж волка и собаки... — Галлицизм (entre chien et loup) — сумерки.

XLIX, 12 —...соседке приношенье... — За здоровье соседки.

L, 6 — Гимена хлопоты, печали... — Гимен (Гименей) (древнегреч.) — бог брака.

12 — Роман во вкусе Лафонтена... — Примечание П: «Август Лафонтен, автор множества семейственных романов» (VI, 193). Лафонтен Август (1759— 1831) — немецкий романист, пользовавшийся в конце XVIII в. успехом; пропагандировался карамзинистами.

LI, 7—8 — Или, нежней, как мотылек... — Образ, связанный с любовью Ленского к Ольге, возвращает нас к строфе XXI (11—14) второй главы:
В глазах родителей, она
Цвела как ландыш потаенный,
Незнаемый в траве глухой
Ни мотыльками, ни пчелой.

Одновременно в этой же финальной строфе четвертой главы звучит противопоставление скептика (того, «кто все предвидит, / Чья не кружится голова» — 9—10) и энтузиаста, который «покоится в сердечной неге» (5), что, конечно, ассоциируется с антитезой Онегин — Ленский. Наконец, эта же финальная строфа содержит основное для всей главы стилистическое противопоставление условной литературности («как мотылек») и грубой реальности, подчеркиваемое стилистическим диссонансом: «покоится в сердечной неге» (демонстративный «поэтизм») и «как пьяный путник на ночлеге» (прозаизм). Сводя эти лейтмотивы воедино, П всем ходом повествования подготовил конечное торжество скепсиса над иллюзией и прозы над поэзией. Тем более резко неожиданными являются заключительные (9—14) стихи строфы, сменяющие подготовленные оценки диаметрально противоположными: авторская точка зрения неожиданно сдвигается в сторону поэтических иллюзий и «сердца», а холодный «опыт» объявляется «жалким». Неожиданная концовка демонстрирует многоплановый характер пушкинского повествования в ЕО.






© 2023 :: MyLektsii.ru :: Мои Лекции
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
Копирование текстов разрешено только с указанием индексируемой ссылки на источник.