ЧАСТЬ I 6 страница

– Отец, не говорите так! –едва не закричал Салех.- Не уходите! Ведь я один остаюсь, совсем один на земле. Не оставляйте меня! Вы всегда такой сильный были, давайте опять попробуйте, соберитесь духом. Я помогу вам. Мы всегда будем вместе. Вы так этого хотели. Я не хочу один оставаться, поверьте мне. – Салех умоляюще смотрел на отца, но тот слабел на глазах.

Ему не хватало воздуха, он стал задыхаться. Едва смог выговорить несколько фраз:

– Ты женишься... А еще у тебя сестра есть… – Как? У меня есть сестра? – изумился Салех. Кажется жизнь преподнесла ему двойную порцию сюрпризов и странностей в этот день.

-Она в соседнем селе. – невнятно проговорили губы. Салех подвинулся поближе, чтобы не пропустить ни одного слова. -Я видел ее несколько раз с мальчиком, с сыном. Думаю, это она… Уж очень на твою настоящую мать похожа... -На мою мать? - в волнении повторил Салех.

– Ты найдешь ее, она ковры ткет… А я ухожу, мой сын двадцать лет меня ждет. Ему тяжко одному. Я чувствую это… Для тебя я все сделал, что мог, теперь к нему пойду. Ты не думай об одиночестве. Ты молодой… Тебе свою жизнь прожить надо.

– Отец, вы не ошиблись? У меня сестра есть? –не выдержал напряжения трудного дня, воскликнул Салех.- И она все это время жила где-то рядом?

Долго тишина караулила углы дома, прежде чем глухой скрип угасавшего голоса договорил:

– Ну вот и пришло мое время. Я иду к нему... А ты живи, мой сын. Живи так, чтобы я радовался за тебя там…

– Отец, отец, не уходите. Прошу вас. – дрожал голос Салеха. Он видел, что теряет его. Казалось, Кадин уже одной ногой был в другом мире, там, где его ждал другой сын.

– Не гневи аллаха, сын мой...Смерть опять пришла за мной. Я уже вижу ее. Не отпугни, не надо. –едва смог сказать Кадин.- Она и так давно ждет меня. Устала, наверное, бедная. Все правильно. Старые должны уйти, а молодые остаются. Главное, чтобы не было наоборот. Вот тогда очень тяжело… Ты найди ее, попробуй. Салех понял, что отец опять говорит про его сестру.

– Отец, а как зовут ее? Как зовут мою сестру? Как же я узнаю ее? – мысль о том, что у него есть родная душа, что он оказывается не одинок в этом мире, не давала ему покоя.

– Она красивая. Очень красивая. Глаза, как небо, волосы… золотистые. Найдешь. На твою мать похожа. Имени не помню, да и не знал, наверное. Столько лет прошло… Я к ней не подошел, когда увидел. Побоялся… Вдруг не помнит своего детства, зачем же я лезть буду в душу. Замужем она. Ребенок рядом с ней был, мальчик… Ох, как душно мне…-Он выронил четки и они неслышно упали на теплую землю.

– Отец! Отец! - закричал Салех.

– Сердце, сынок сжимается. Дышать не могу…Ты сказал- отец. Спасибо тебе. Не забывай меня… и... и прости, если сможешь.

– Вам не за что просить у меня прощения, отец. –Салех чувствовал, как слезы покатились из глаз.- Вы столько для меня сделали. Вы самый лучший отец, я могу всем сказать, что я горжусь вами… Я все-таки дам вам лекарство, я не могу смотреть, я…

Но седая высохшая голова качнулась в знак протеста. Канид-ага не принимал никогда никаких таблеток, а уж теперь тем более. Раздался короткий стон, а затем судорога прошла по всему телу, ставшему вмиг неподвижным.

– Отец, мой дорогой отец. – Салех опустил голову и горько заплакал. Скупые мужские слезы капали на теплую землю. – Все мы из земли пришли и в землю уйдем. Вопрос только – кто раньше, кто позже. – подумал он.

Взошло солнце, рассеяв ночную прохладу прозрачными теплыми лучами, запели птицы. Природа оживала в предвкушении очередного длинного летнего дня, искрилась роса блеском бриллиантов на траве, суетились вездесущие трудолюбивые муравьи, порхали с цветка на цветок бабочки. Им было отпущено природой прожить еще, чему они и радовались с наивной простотой.

В домах просыпались люди. Они не знали, что отмучился на этой земле праведник Канид, но прежде успел совершить два богоугодных дела – посадил сад и вырастил сына. Он дал ему право на жизнь, которую у него намеревались отнять. Он сделал больше, чем любой другой отец для своего ребенка. Он исправил ошибку природы и ошибку тех людей, для которых человеческая жизнь была мгновением и пустой суетой.

Пусть душа Канида сольется с душой умершего сына и они оба попадут в рай. Вечное им успокоение…
Похоронив отца, Салех чувствовал страшное опустошение. Казалось, что он один во вселенной. Совершенно один. Он не смотрел на тех, кто входил, выходил. Соседи – пожилые, молодые, он их всех знал, но за годы, проведенные в Европе, они стали ему чужими. Молча садились они на длинные деревянные скамейки и негромко разговаривали между собой, лишь изредка бросая на него взгляды, да покачивали головами. Каждый из них удивлялся подлинной скорби Салеха.

– Или умом тронулся, или действительно так любил своего отца? – говорил один.

– Он же отдал последний долг – своими руками закрыл старику глаза и проводил с почетом в иной мир. Сделал все, как полагается. Что же еще надо? – вопрошали некоторые.

– Неужели его отец был ему ближе, чем нам наши родители? Но и уважение ко всем остальным надо иметь! – тихо поддакивали, раздражаясь другие.

– Просто хочет показать себя. Увидите, завтра же забудет обо всем. – успокаивали друг друга, но поглядев в его сторону, сами не верили в сказанное.

Только в одном они все были правы. Он их действительно не видел, не замечал, как не замечаешь в родном доме стен, потолка, дверей. Все вроде есть, но к ним не приглядываешься, не присматриваешься. Соседи злились на его невнимание к ним, непочтение к сединам, к возрасту. Они так горды были собственным самомнением. Высоко подняв головы, шагали по земле, считая ее своей, а себя – посланниками аллаха. По несколько раз в день совершали намаз, считая себя истинными мусульманами. Каждый из них, отчетливо видя безразличие Салеха, тем не менее переступал порог его дома, прикладывая руку к сердцу и выражая свое сочувствие.

Еще бы! Кто же оттолкнет будущего врача или потенциального зятя? Голову же надо иметь на плечах, а не сгнившую тыкву.

Не сегодня – завтра приедет навсегда в родной дом и будет его единственным хозяином. Все дороги перед ним открыты, да и когда врачам плохо жилось на этой земле? А то, что такой характер – ничего, переломится. Молодой еще, неопытный, тем более, что в Европе, может, другие законы, но ничего, жизнь быстро научит. Хотя, кто знает, может действительно так отца своего любил, что убивается. Так почему же не делится горем с ними, а держит в себе, скорбит в одиночку?

Вопросам да догадкам не было конца и незаметно похороны, а затем поминки превратились в беседу, в которой не принимал участия только один Салех.

Сначала неприметно, под предлогом убрать, принести, помыть и приготовить, а потом все более открыто, шествовали перед ним молодые на выданье, прикрыв нижнюю часть лица самым красивым тонким платком, которые матери хранили для них в тяжелых кованных сундуках. Каждая из красавиц взглядом своих лучистых карих или черных глаз мимолетно, но цепко оглядывала его, надеясь поймать хоть какое-то ответное движение. Но все было тщетно. Он был один. Прелестные искры женских глаз – кокетливые, манящие, зовущие не задевали его. Все надежды девушек лопались, подобно мыльным пузырям. Вскоре, разозлившись на равнодушие и устав от напряжения, они перестали скрывать свою злость, кривя в презрительной гримасе розовые губки, хотя и очень сожалея, что никакими уловками не смогли обратить на себя его внимание. Ах, как хотелось каждой из них показать со злорадством и превосходством желчный язык своей соседке-сопернице. Но сейчас, объединившись, они в уголке дома изливали яд разговорами о нем. Он-де слепой или глухой, а может и вовсе не мужчина? Эта мысль всем очень понравилась. Ведь таким образом можно было не чувствовать себя обиженной, незамеченной. Ведь только слепой мог не увидеть такую красоту, такое откровенное желание заполучить взаимность. Звонко смеясь, они награждали его нелестными словами, стараясь и здесь переплюнуть друг друга в остроумии и сарказме.

Салех ничего этого не знал.

С механической вежливостью он распрощался со всеми. Закрыл дверь за последним соседом и остался один. Впервые дома не было отца. Взгляд перебегал с одного предмета на другой, не успевая за мыслью, которая постоянно возвращала его в прошлое или уносила вперед, в необозримое и туманное будущее. Надо было решать, что делать, как жить. Главное – кем?

Все спуталось, смешалось. Как же именно сейчас не хватало отца. Наверное, чем старше становится человек, тем ему больше нужно, чтобы рядом были родители, друзья, близкие ему люди.

Кто он? Его настоящее имя? С каким именем ему жить отныне на земле? Он не знает своего настоящего, того, которое с радостью рождения сына перебирали его настоящие родители, а может быть и приготовили заранее? Он только знал имя своего настоящего отца – Арам-эфенди. Но разве этого достаточно?

– Кем я завтра войду в жизнь? – спрашивал он в сотый раз сам себя. – Кто я? Турок, которым считал себя все двадцать лет или армянин, т.к. кровь во мне течет армянская? Христианин или мусульманин? Спросить, посоветоваться? Но с кем? Я им всем здесь чужой, да и что они мне могут сказать? Нет, пусть все остается как есть, вернее для них все будет, как и было раньше. А мне? Как я могу зачеркнуть все свое прошлое и стать сразу другим? Да и нужно ли это кому? Создавать себе лишние сложности. Зачем ломать голову, мучиться, задавать кучу вопросов, на которые нет ответа? Значит, оставить все, как есть? Но ведь не выбросишь из головы то, что сказал отец. Ну почему именно с ним так поступила судьба, почему сыграла такую жестокую шутку? И что это за странные совпадения? – Он задумался. – Ну а если бы их не было, то не было и меня. Ведь отец дал мне понять, что ничем он не смог бы помочь мне и матери, настоящей, той, что родила меня. Да и не только он не смог бы помочь, никто бы этого не сделал. Страх расплаты за укрывательство перевешивал любое благородное желание. Все боялись. Порочная система насилия сжималась тесным кругом над головой каждого армянина. У них не было шансов спастись, уцелеть. Только единицы остались, выбрались, а с ними и я. Но разве я им нужен? Да и какой я армянин? Разве это возможно вот так сразу взять и вычеркнуть свою жизнь, поменять на другую? Зачем отец, вы мне рассказали эту странную историю? Лучше бы я ничего не знал. Разве мало в жизни проблем у меня? Вы пожалели меня, когда услышали о Вард. Но неужели я смогу убедить ее отца в том, что я, оказывается, армянин? Неужели он мне поверит? Поверит в такую странную историю, в которую я и сам с трудом верю? Но это все потом, а сейчас… Мне надо увидеть свою сестру. Ведь у меня есть сестра. Она тоже, как и я выжила. Кто же ей помог? Может тоже один из тех, кому в свою очередь помог мой отец – Арам-эфенди? Надо же, потеряв отца, я нашел сестру. Найду. – поправил он сам себя. – Я должен найти. Может она мне поможет разобраться в случившемся? Тогда я бы смог вернуть любимую. Я объясню ей, она поймет. Ведь именно благодаря нашей любви я узнал правду о себе. А теперь мне предстоит такой длинный и тяжкий путь возвращения к себе, если я только смогу это сделать. Все годы отец молчал, чтобы не тревожить, не вносить смуту в мою жизнь. Он мог промолчать, как молчал и раньше, но мое признание, моя несчастная любовь к Вард поломала все. Хотя, может эта тайна помогла и ему освободиться от пут далекой и так никем не узнанной тайны, чтобы без тяжелой и громоздкой ноши уйти в другой мир. Налегке. Без гнета и бремени.

Бедный отец! Сколько лет он молчал. Любил меня, как родного сына, понимал, как никто другой.

Салех держал в руках цветастый мешочек с монетами. Этот дом ему больше не принадлежит. Отец, уходя, дал возможность не возвращаться сюда, не привязываться к глухой провинции, к завистливым соседям. Понимал, что оставаться одному в доме Салеху будет вдвойне тяжело. Все рассчитал.

– Ах, отец! – Он вертел в руках мешочек. Веревочка развязалась и деньги выкатились на одеяло, а с ними и бумажка.

– Это же расписка Осман-бея. – вспомнил Салех. – По ней он должен выплатить вторую половину за дом. Но нет, я не пойду. Мне не нужны эти деньги. Не хочу никого видеть, да и что мне с ними делать в Европе? – но он вспомнил слова отца: «Вторую половину за дом Осман-бей отдаст после моей смерти. Он порядочный человек. Он отдаст тебе все.»

Салех не посмел и после смерти перечить отцу. Раз тот сказал, значит так он и сделает.

Проходили дни – грустные и одинаковые. Начинались и заканчивались раздумьями, сомнениями, воспоминаниями. Салех отметил череду поминальных обрядов. Это и семь дней, и двадцать, а еще каждый четверг и воскресенье. Сорок дней только отметить не мог – кончались каникулы и он должен был успеть к началу занятий, но еще не было выполнено одно из последних желаний отца – Салех не не взял у Осман-бея вторую половину денег, причитающихся за проданный дом. Как не хотел он идти к соседу, но все же, отметив двадцать дней, на следующее утро постучал в ворота Осман-бея. Во дворе залаяла собака. Дверь ему открыл сам хозяин. Увидев гостя, понял, зачем тот пожаловал, но кривя улыбкой губы, приложил руки к груди и пригласил в дом.

Грузный Осман-бей удобно уселся на мягких подушках и скрывая свои чувства под льстивой улыбкой, милостиво взирал на Салеха.

В затянувшейся паузе у хозяина проскочила мысль, что только недавно он мечтал, чтобы этот, правда очень странный возможный жених для его дочери хоть раз скосил глаза в ее сторону. Да и она, не стесняясь, вертела бедрами, проплывая мимо и так игриво, не таясь поднимала из-под ресниц красивые восточные глаза с поволокой. А сейчас его любимица спала крепким сном, не подозревая какой желанный гость к ним пожаловал. Словно тень, бесшумно появилась жена хозяина. В ее руках на подносе дымились две крохотные чашечки кофе, рядом лежали сладости, сухофрукты, конфеты.

Салех удивился, как проворно Осман-бей своими пухлыми короткими пальцами с черными завитушками волос держал чашку и шумно отхлебывал обжигающий напиток. Удовлетворенно ухнув, он переложил чашку на ладонь левой руки. Тонкий фарфор казался раскаленным металлом, но рука с толстой, нечувствительной кожей, казалось,

была привыкшая и к жару, и к холоду. – Я рад тебя видеть. Знаешь, гость в моем доме – выше хозяина. Правда, – он прищурил глаза, внимательно глядя на Салеха, – в такую рань ко мне только сваты приходят. Торопятся опередить друг-друга. – он умело повел разговор в другое русло. – Но неужели я отдам мою прекрасную голубку этим оборванцам? Нет, ей нужен образованный, умный, богатый муж, который поймет, какое сокровище он приобрел. Она у меня, как восход солнца – нежная, желанная. Дом, порог которого переступит ее ножка, осветится солнцем. Счастлив будет тот мужчина, кто получит ее.

– Аллах даст ей достойного мужа. – негромко сказал Салех, понимая подоплеку вступления увесистого соседа. – Правда, дочь вашу я не видел, но…

– Как не видел? – удивленно поднялись густые мохнатые брови. – Ты не видел мою дочь?

– Ну если только в детстве, а сейчас она, наверное, выросла. Взрослая совсем стала.

– Подожди, подожди, да она же на поминках все перед тобой прохаживалась, помогая по дому. – он на секунду осекся, поняв, что сказал что-то лишнее. – Когда в доме нет женской руки, словно и души в нем нет. Дом пустой. Вот и она сама предложила пойти к тебе, помочь. Да и что мужчина в доме сможет сделать, когда надо убраться, приготовить?

– Да, конечно, вы правы, Осман-бей. Я припоминаю, что несколько девушек приходило помогать. Поверьте, я очень благодарен. Но я не очень-то смотрел на них. Вы, надеюсь, понимаете меня?

– О, конечно, мой дорогой. Как не понять? Ну а то, что не смотрел на них, то и правильно делал. Как же иначе? Хотя, если бы поднял глаза… Ах! Слава аллаху, мою дочь ни с кем не спутаешь. Разве можно ее сравнить с остальными выскочками? – мягко и вкрадчиво проговорил Осман-бей.

– Не сомневаюсь в вашей правоте. Думаю, я просто был очень расстроен смертью отца, поэтому не видел ничего, не замечал, извините меня, но дело в том, что сегодня я пришел по другому вопросу.

– Подожди, подожди, – вновь перебил его хозяин, боясь быстрого завершения разговора. – Ты ко мне в первый раз пришел, то, что по приезду визит нанес это не считается. Мы не часто виделись в последнее время. Другое дело – твой отец. Он всегда заходил ко мне, советовался по-соседски, мы вот так сидели, пили кофе, разговаривали, вспоминали прошлое. Торопиться никогда не следует, сынок. Все дела решаются спокойно. Мы же правоверные. – Видя, что Салех слушает его, продолжил: – Да, большое горе выпало на твою долю. Мать в детстве потерял, теперь отца. Никого из родных у тебя не осталось. Да, да, я все знаю. Да и какие секреты могут быть у нас, у соседей? Послушай моего совета – тебе надо обзавестись семьей, привести в дом жену, народить детишек, чтобы в доме было шумно, чтобы жила память о твоем отце. Все должно быть как у людей. Ах, как любил тебя твой отец, как ждал тебя, своего единственного сына… Да и что говорить, он же только со мной делился своей радостью или сомнениями. Мы же рядом жили, душа в душу. Да, хороший человек ушел. Значит так надо было, так аллах захотел, мы не должны гневаться на него.

Салех молчал, опустив глаза. А Осман-бей, видя, что его слушают и не перебивают, пустил в ход свое красноречие, надеясь образумить этого глупого мальчишку, выдать за него свою дочь, объединить два дома и взять все деньги в свои руки. Он знал, как пустить их в оборот, чтобы деньги сделали новые деньги. Ведь чем их больше, тем и больше хочется их иметь. Очень простой смысл жизни. Молодые будут у него в ногах валяться, благодарить за находчивость, за прозорливость, да может с годами и сами поумнеют. Главное – не надо торопиться. А этого сопляка надо потихоньку обработать, чтобы он понял, кто ему добра желает, чтобы оценил, какое счастье ему в руки пришло. А дальше он и своей головой сможет работать, недаром все-таки в Европе учится. Там дураков не держат. Осман-бей почувствовал, что больное место у Салеха – одиночество и незаметно стал бить в одну и ту же точку.

– Пойми меня правильно, сынок. Я уже тебя так называю – ведь ты мне почти, как сын. Твой отец был мне старшим братом, да и ты на глазах рос. – он тщетно пытался вспомнить что-то из далекого детства Салеха, но не смог. Да и что могло придти на память, когда он раньше даже и не знал, как зовут этого соседского босоногого мальчишку. Разве думал, что этот сирота выберет себе такую дорогу? Или он, Осман-бей мог представить себе, что сам будет предлагать породниться этому щенку? – Бывало, начну говорить с тобой, а тебя и след простыл. – он хихикнул.

Салех слушал этот монолог. Но если Осман-бей не помнил его детства, то он, Салех его прекрасно помнил – как Осман-бей не позволял никому из мальчишек приближаться к своему дому. Для этого он держал во дворе собаку, которую плохо кормил, чтобы позлее была. Да у него столько тщеславия было, что не только с ним, сопливым мальчишкой он не разговаривал, но и не с кем из соседей за всю жизнь словом не обмолвился.

– Эх, хорошие времена были, сынок! – предался воспоминаниям хозяин дома. – Вот когда я был твоего возраста… Как ты сейчас… Ох, как кровь в жилах кипела! Силы у меня было на троих. Горы свернуть мог, не то что вы, слабаки. Нет, аллах не обидел меня! – тут он осекся и с лисьей улыбкой продолжал: – Не тебе в укор, сынок, ты ведь не ровня этим оборванцам, что приходят дочь мою сватать. Ты головой работаешь, а это не менее почетно. Так вот, я молодой работал, как вол. Сначала в армии был в 1915-1920 годах, но потом ушел. И ты знаешь куда?

– Вы были в армии, уважаемый Осман-бей? – вдруг заинтересовался Салех. – Расскажите мне об этом.

– Ну ты бы видел меня тогда! – обрадовался хозяин такой возможности показать себя в выгодном свете. – Сабля у меня была из дамасской стали, рукоятка серебром отделана. Цены ей не было. Сколько неверных голов скосила! Мы тогда все делали во имя аллаха и с его именем на устах. Очистили страну от нечести, от сброда разного. Ты, наверное, об этом только из книжек и знаешь! Да, что вы знаете? – бросил он, отдавшись воспоминаниям и забыв на время – кому и что рассказывает. – По одному слову Абдул-Гамида все мусульмане, как один подняли зеленое знамя пророка, чтобы выполнить свой священный долг. Головы летели направо и налево. Реки становились красными от крови…

Салех слушал, сжавши до белизны пальцы рук. – Вот он, – подумал он, – один из тех, кто перевернул его жизнь, кто убил его мать, разорил семью. Но вслух произнес только:

– А за что их убивали? Что они такого совершили? Мешали чем? Я не очень хорошо все понимаю.

– Йех, так они же гяуры! Ты что не знал? – от удивления Осман-бей остолбенел. – Слушай, чему вас только в школе учили?

– Но разве то, что они гяуры – это причина, чтобы их убивать? – Салех жадно ждал ответа. Вот может быть сейчас, из уст очевидца он и узнает правду. Может отец пощадил его и не сказал, что же такое страшное совершили армяне, чтобы их всех следовало убить.

– Абдул-Гамид передал народу волю всевышнего – очистить

землю великого Османа от неверных. Да будет благословенно имя его во веки веков. – напыщенно произнес хозяин. – Не следовало щадить ни женщин, ни детей. Мы выполнили его святую волю. Теперь и следа не найдешь их пребывания на нашей земле.

– И вы тоже, уважаемый Осман-бей, вы тоже убивали? – Салех брезгливо посмотрел на своего собеседника. Неприятно было видеть перед собой убийцу, который к тому же с гордостью об этом рассказывал.

– Ну да, я был в первых рядах. –Искренне подтвердил хозяин дома.

– Детей и женщин? – все еще с недоверием переспросил Салех. Помимо человека в нем отчаянно сопротивлялась насилию еще профессия врача. Чуждым ей были насилие и жажда убийства. Он говорил сам себе: «Слушай, что делали с твоим народом! А ты сомневался – кем тебе жить дальше? Думал оставить все по-прежнему. Смотри на него – на убийцу быть может твоей матери или твоего отца.»

Салех дрожал, а хозяин дома, показывая свою удаль, закатывал рукава дорогого шелкового халата и размахивая черными, волосатыми, оплывшего от жира руками, хвастался:

– Смотри, я и сейчас еще хоть куда! Силы у меня на двоих хватит!

Под его громкий и раскатистый смех, который пробирал насквозь, Салех все-таки спросил:

– А где же были их мужчины? Почему они не встали на защиту своих жен, детей, родителей? Почему вы не говорите ничего о них?

Когда и где он смог бы узнать всю правду тех дней и тех событий? А она ему была очень нужна. Может быть больше, чем кому либо. Он должен был утвердиться окончательно в выбранном, чтобы потом не пожалеть ни о чем, не принимать новых решений, не шарахаться из стороны в сторону от колебаний. Он должен все понять, пройти по горячим следам до тех пор, пока картина не станет ясной. Это не было простым любопытством в первую очередь потому, что касалось его самого. Все то, что он изучал в школе преподносилось ученикам в определенном ракурсе, достаточно удобным и выгодным для оправдания содеянного, однобоким, патетически-напыщенным. Подоплека происходивших событий была искажена до неузнаваемости, изменена в соответствии с необходимой трактовкой того времени. Но только познав истину, он сможет найти себя в полном хаосе чувств и противоречий, которые преподнесла ему судьба, такая случайная и странная.

– Волей всевышнего все предусмотрели! Хитро и умно убрали всех мужчин от 18 до 60 лет. Сначала их забрали в армию, изъяли у них все оружие, вплоть до ножей, которым резали головы курам, а потом… – он рассмеялся, – они, наивные, думали, что их действительно отправят на передовую, защищать родину. Чью родину? Мало ли кто здесь жил до нас? Теперь, с согласия Всевышнего, это наша родина! Поэтому, вопросы решались очень быстро. В армии решения должны приниматься мгновенно и выполняться четко. А с остальными, ты сам понимаешь, уже не трудно было разобраться. Вот подожди, раз тебе это интересно, я принесу тебе свою карточку. Меня один немецкий офицер снял. Подарил потом. Сейчас покажу. – он кряхтя поднялся, расправил полы своего халата и грузно переваливаясь, вышел из комнаты.

Салех смотрел ему вслед. Весь ужас прошлого постепенно входил в него, проникая во все точки мозга, заполняя их, не оставляя свободного места для сомнений. Бессилие чередовалось с яростью. Но что он мог сделать? Как мог помешать тому, что случилось двадцать лет назад? Вошел, тяжело ступая от избыточного веса, Осман-бей. Улыбка красовалась на мясистых багровых губах.

– Вот, смотри, это я, молодой! Каков был, а? – он самодовольно протянул пожелтевшую от времени карточку, к тому же неважного качества.

Салех вглядывался в нее. Сначала не понял – что же это за палочки с круглыми овальными предметами на концах воткнуты в землю. Не сразу осознал, что это детские головки, отрубленные и нанизанные на колья. В правом углу с винтовкой в руках красовался перед объективом стройный парень со слащавой улыбкой на толстых мясистых губах. Улыбка сохранилась спустя двадцать лет, и ничуть не увяла от содеянного. Салех понял, что не может больше находиться в этом доме. Понимал, что еще немного и ярость выплеснется через край. Довольно! Он наслушался! Теперь ему все понятно!

Но главное, он понял, что живя в Турции, любой воспримет политику уничтожения армянского народа, к которому он имел несчастье принадлежать, как естественную необходимость во благо спасения нации, страны, во славу аллаха. Под прикрытием лозунга угрозы государства можно было творить любые безнаказанные зверства, что и делалось. Жертвами, чудовищными жертвами были даже дети. Как же можно после этого рожать и любить своих детей, не вспоминая о других – убитых и растерзанных?

Салех хотел встать и уйти, но с трудом пересилил себя и решил узнать еще многое такое, о чем с такой откровенной радостью рассказывал ему гостеприимный хозяин.

Прошедшие годы были лучшими для Осман-бея. Это был период его молодости, зрелости, поэтому он так хорошо все помнил и не чувствуя подвоха в вопросах, думая, что у гостя праздный интерес, с удовольствием предавался воспоминаниям.

Салех пытался улыбнуться, но вымученная улыбка только искривила его дергающиеся от бессилия губы.

– Вы такой молодой на карточке. – только и смог выдавить он.

– Ну мне силы не занимать. Я и сейчас с кем угодно могу помериться. Давай, попробуем? Хочешь?

– Нет, нет! – поторопился отказаться Салех. Одна мысль, что ему придется дотронуться руками до расплывшегося черного мясника сводила с ума. Только раззадоривая отказом Осман-бея, он произнес – Я лучше вас послушаю. Так интересно, я ничего не знал раньше.

– Да откуда тебе было знать? – самодовольно хмыкнул хозяин. – Ты же только родился, когда младотурки были у власти. Они сбросили Абдул-Гамида, а уже Талаат-паша и Энвер-паша довели все до конца, молниеносно, не упуская ни одного города, села, дома. После армян была очередь курдов, греков, болгар. Только евреям повезло – до них просто руки не дошли, да они и сами вскоре уехали из страны, облегчая нам работу.

Он все рассказывал, а Салех, слушая, думал о том, как странно складывалась его судьба. Началось с того, что он, как лучший ученик имел право поступать в военно-медицинское училище в Стамбуле, но не успели начаться занятия, как несколько человек, в том числе и его перевели в Париж. Волей случая он попал во Францию. Там его ждал другой мир, другая цивилизация. Европейское государство с богатой культурой, историей, традициями, театрами и кино заворожили провинциального юношу, которому было не легко адаптироваться к столь стремительному переходу. Его спасло чтение, усидчивость и способность быстро схватить язык. Богатые библиотеки, заполненные старыми и новыми книгами, трудами по естествознанию, биологии, анатомии, медицине влекли молодой ум. Он зачитывался, успевая кроме нужных ему для учебы книг, прочитывать так же французскую классику, переводы с других языков, заново открывая для себя неведомый доселе мир людей, их философию, стремления, желания. Все остальное временно ушло на задний план и растворилось, исчезая. В нем стали формироваться новое мышление, современные взгляды на жизнь, индивидуальный подход, точно, как в любом другом европейце, лишенном восточной покорности и раболепия. Он принимал действительность такой, как она есть, не преломленной сквозь призму жесткой, непоколебимой теории ислама. Ореол великого Турана остался далеко на востоке, там, где он когда-то жил. Ему повезло в том, что не было сильного давления на его мозг в детские годы, когда только формировался разум. Выбор его жизненного начала был предоставлен ему самому. Он пытался искать истину, не думая о религиозных предрассудках, т.к. они не въелись в него подобно блохе в тело собаки и не кусали, постоянно напоминая о себе.

Здесь он жил, отдаваясь течению, купаясь в теплых и ласковых, неповторимых лучах молодости. Верил тому, что подсказывало сердце и видели глаза. Стремление к свободе было едва ли не главным лозунгом у молодежи Европы. Он не стал исключением. Это не было стадным чувством, скорее наоборот, индивидуальным самоопределением, самоутверждением, единомыслием, тогда как в его родной стране, в Восточной Анатолии цивилизация, время, культура не привели к прогрессу нравственного сознания. Устои национального мышления, которые в цветущем 20 веке оказались намного ниже принятых во всем мире, ничто не способно было поколебать, так же, как нельзя было изменить их привычные нравы и обычаи. Выходит, только сильные личности, способные разорвать притяжение религии, могли оторваться от нее. Или же те молодые с неотяжелевшим сознанием, которые случайно оказывались за пределами этой страны, которые были в состоянии вовремя свернуть с проложенной дороги.