ЧАСТЬ I 5 страница

Западные державы, которые на словах поддерживали христиан, на деле имели свои корыстные намерения, чем еще больше злили турецкую верхушку, усугубляли и без того шаткое положение национальных меньшинств.

Разжигая религиозный фанатизм, натравливая народы, жестоко и яростно подавляя вспышки национальных восстаний, планомерно уничтожались христианские народы, а затем настала очередь курдов, лазов, ассирийцев. Насильственная поголовная депортация этих народов в разные годы начала века в пустыни Сирии по планам, согласованным и одобренным Кайзеровской Германии привела к страшной и мучительной смерти миллионов людей. Их надежды на поддержку цивилизованного мира были развеяны.

Россия, к которой стремился веками армянский народ, голословно обещала свою помощь. Армяне встречали русскую армию в Восточной Турции цветами и улыбками, уверовав в ее честность и порядочность, но очень скоро советское правительство своей политикой удивило даже самих турок. Аннулируя договоры о разделе Османской империи, заключенные со странами Антанты и бросив вызов всему миру, не ожидавшему такого поворота событий, они из врага перевоплотились в большого и преданного друга. По иронии судьбы единственным государством, поддержавшим Османскую империю, была страна Ленина. Прилагая искренние усилия и отстаивая национальные интересы Турции, подтверждая ее независимость и целостность, а главное – снабжая безвозмездно (несмотря на свое собственное тяжелое положение) деньгами, оружием и устанавливая дружеские и дипломатические отношения, они совершенно не принимали в расчет разбитый и физически уничтоженный армянский народ- бывшую надежную крепость на своих южных границах. Армения оказалась тем фундаментом, на крови которой был построен шаткий мост дружбы и доверия двух прежде воюющих стран – Турции и большевистской России. Одна слева, другая справа. Серединку между ними сжала в тисках политика – кровавая, капризная и изменчивая. Сближаясь, две страны прошлись по трупам и судьбам. Правда, как всегда, оказалась на стороне победителя.

Колесо историии повернуло вспять, переписывая ход ее на новый лад.

В 9-10 веках, когда в Армении уже строились университеты, а христианство было единой и неотъемлимой религией, когда возводились купола многочисленных церквей по всей стране, а писари и переписчики, теряли от усердия зрение, переписывая труды греческих и армянских философов, чтобы донести труды великих ученых до своего народа и просветить его, на мировой арене появились дикие кочующие племена турков- сельджуков, которые кроме как нападать, грабить и убивать, больше ничего не умели. Расправив плечи и подняв головы, они быстро заполонили юг Европы, увеличивая свою численность благодаря плененным наложницам. Выносливость и неприхотливость, сила и безграничная жестокость способствовали тому, что под копытами их лошадей уничтожались монастыри и церкви, сжигались дома и крепости, стирались с лица земли города и страны. Шаг за шагом они шли, покоряя новые земли с запада на восток, пленяя тех, кто здесь жил испокон веков. Но и тогда уцелели армяне, выжили, не затерялись, не заблудились на перекрестках истории, не погибли в водоворотах судьбы.

В отличных от европейской моды одеждах, с украшениями из золотых и серебряных монет и поясов, с большими глазами, полными грусти, они являли миру необыкновенную веру и преданность богу, своей земле, стране и тяжкому труду. Крестьяне с раннего утра и до захода солнца руками и плугом обрабатывали поля, сажали, поливали, окучивали и получали осенью урожай за труды свои, за пролитый пот и старания. Оттого и полны были подвалы карасами домашнего вина, сухофруктами, вареньями, маслом, сыром, медом, мукой. Их руки, похожие на корявые лозы винограда не знали отдыха, разве только зимой, в сильные морозы, попивая горячий кофе в кофейне, они теребили от вынужденного безделья коричневые от вьеденной земли пальцы.

Их дети, ставшие купцами, банкирами или ювелирами приносили стране свой вклад, пополняя казну хорошими процентами с оборота. Богатые сами, они обогащали и страну, в которой жили. Министры, дипломаты, члены парламента с головой уходили в проблемы оздоровления страны, ее процветания. Заключали сделки, ратовали за благополучие страны – экономическое и политическое, отдавая свои мысли, труд, ум и энергию на благо Турции.

Архитекторы и композиторы, поэты и учителя, скульпторы и политики просвещали и прославляли свою родину – ту, на которой жили. Но кто принял их преданность? Кто оценил их честность? Кто заглянул в их души, чтобы понять их?

Англия, Германия, Россия или сама Турция? Каждая, протягивая цепкие лапы и имея в сокрытых планах внешней политики свои разработки и проекты, занималась собственными проблемами. Дела малых народов интересовали всех, если только в том была выгода.

Кружились дамы в открытых туалетах, сверкая бриллиантами в стремительных танцах по мраморным полам европейских дворцов, посылая кокетливо – выразительные взгляды очередным любовникам, а их мужья в черных сюртуках с бантами в петлицах с серьезным, деловым видом обсуждали очередную игру в гольф, теннис или последний крупный проигрыш в новом казино.

Как они могли видеть страдания народов, когда не видели за своими спинами измены собственных жен? Лилось рукой пенящееся шампанское на банкетах и раундах, на обедах и приемах. С лилейными лицами слушались очередные банальные выступления, заведомо предвкушали град аплодисментов говорящие.

Европа начала вдыхать выхлопные газы первых автомобилей, строились железные дороги, дирижабли, самолеты, заработала система игорных домов и казино, полоня умы азартных людей. Будоражили своим великолепием и смелостью проекты века, разрабатывались новые туннели, подземные дороги, грандиозные и длинные мосты, высотные дома, прозванные небоскребами. Импрессионисты поражили ценителей искусства новым веянием в живописи, зарождалось кино. Человечество освобождалось от пережитков прошлого, от тяжких цепей рабства. Происходила революция в умах, моде, вкусах, укладе жизни. Все стремились к совершенству. Цивилизованный Запад сбрасывал серые невзрачные перышки гадкого утенка, чтобы превратиться в прекрасного, гордого лебедя и показать всему миру свою красоту, совершенство и великолепие, свысока поглядывая на народы Востока, где жизнь, казалось, несколько замедлила свою поступь.

Как и много лет назад, презрев время, с балкончиков высоких минаретов муэдзины нараспев читали эзаны: «Аллах велик! Нет иного бога, кроме аллаха и возвестил об этом Магомет. Вставайте на молитву дети аллаха! Спешите к вашему спасению! Намаз полезней сна!» И тогда, едва открыв глаза, правоверные спешили совершить омовение, а затем бормотали про себя, склоняясь к земле шехадет: «Нет бога кроме аллаха…»

Совершив намаз, каждый продолжал заниматься каждодневными, богоугодными делами. Здесь жили религией, верой и поклонением. С именем аллаха на устах пили, ели, предавались развлечениям. Прикрываясь зеленым знаменем пророка, верхушка правительства в Османской Империи заключала тайные договора с Кайзеровской Германией. На виду у процветающей, не в меру шумливой, но близорукой и доверчивой Европы составлялись планы уничтожения христиан на Востоке, тех, кто первыми на земле приняли и пронесли сквозь пожарища и дым столетий распятый крест, а с ним и всепобеждающее добро и милосердие. Ударили по правой щеке, подставь левую…

Не могла поверить стремящаяся к совершенству Европа, что рядом с ней убивали, терзали и мучили, применяя примитивные методы убиения и изощренно продлевая боль человека – будь то ребенок, женщина или старик. Не было границ безумию. Что там жуткие капричосы гениального испанца Франциско Гойя? До них было далеко и средневековым инквизиторам с набором инструментов для пыток, которые не вспарывали животы беременным женщинам, а вытащив плод и разрубив его на куски не заталкивали обратно. Они не бросали грудных детей в бушующее огненное пламя, потешаясь над обезумевшими матерями, не насиловали девушек, а затем, отрезая груди не оставляли медленно умирать под раскаленным солнцем. Нет, даже далекое средневековье не было таким жутким, но еще более гнусным и страшным было равнодушие тех христиан, которые безразлично отнеслись к истреблению своих братьев во Христе.

Человеческий гений веками искал способы продления жизни, не представляя себе, что река может повернуть вспять, что из эры прогресса и науки можно вернуться в отсталое, примитивное прошлое…

Жандармы, сопровождающие обреченных, снимали с них последнюю одежду, чтобы под иссушающим солнцем пустыни все превратилось в прах и покрылось мелким песком, скрывая следы преступления. Да кому и что можно было доказать? Кокетке Европе, занятой своими интригами и флиртами или высокомерной Америке, которая хладнокровно взирала на все происходящее через океан, предпочитая не во что не вмешиваться?

Лишь отдельные личности, не потерявшие совесть, честь и чувство сострадания взывали к рассудку народы мира, пытаясь пробудить их. Даже в самой Турции находились люди, которые порой ценой своей жизни спасали армян от смерти. Спасали друзей, соседей, но чаще детей, затем приобщая их, оставшихся без родителей к своей вере, религии. Но было ли это спасение? Физически – да, морально – это вопрос спорный. Им повезло только в том, что они остались живы. Убив, уничтожив более двух миллионов армян – от грудных младенцев до вековых белоголовых стариков и разбросав по миру горстку случайно уцелевших – Турция не захотела признаться в совершении самого отвратительного преступления двадцатого века.

Резня в Сасуне на рубеже двух веков имела свое естественное продолжение в Восточной Турции в 1915 году. Волк, попав в овчарню, не хватает одного ягненка, и, насытившись уходит, нет, чувствуя безнаказанность и свободу, он перегрызает горло одному за другим всем, топя в крови все вокруг. Свежий, дурманящий запах и терпкий вкус крови опьяняет его. Ненасытному, ему хочется еще и еще. Вновь хватая зубами новую жертву, он не видит прикрытых умирающих глаз, не чувствует боли, не слышит предсмертного стона. Только кровь на языке, на клыках, которая стекает тяжелыми каплями из открытой пасти… Отступает даже чувство голода. Волк режет и кромсает, перегрызая артерию на шее, слизывает языком пульсирующую, соленовато-теплую кровь. Его приводит в чувство и в позорное бегство только ружье, из дула которого вылетает смертоносный заряд пороха. Чутье, безошибочный волчий инстинкт, веками отполированный и отлаженный годами не подводит его. Спинным мозгом чувствуя поднимающееся дуло, которое ищет в мушке его голову или холодный глаз, он поджимает хвост и стараясь уменьшиться в размерах, исчезает, унося с собой страх перед преследованием. Страх, только страх будет стреножить его.

Но если он, поживившись, уйдет безнаказанным, с полным желудком, спокойно слизывая липкую кровь с морды, с шерсти, лап, умиленно вспоминая прекрасную трапезу, нежное мясо и легкую добычу, то как же не захотеть вернуться и повторить все сначала?

Так было в начале века в Османской империи. Покончив с армянами и услышав лишь редкие голоса протестов, облизав пересохшие губы и, усмотрев в перевернутой к верху рогами луне предначертание для продолжения богоугодного дела, солдаты пророка утопили в крови курдов, болгар, грузин, ассирийцев, уже не вспоминая ни о религии, ни о вере.

Это запах крови не давал покоя, забивал и туманил мысли. Хотелось одного – новой порции крови, новых жертв, новых земель и городов. И вновь по дорогам шагали правоверные, уже проливая кровь своих братьев по вере, теряя рассудок, одурманенный человеческой кровью.

Бедная земля! Сколько же лет ты, обессиленная от жажды, мечтающая о чистом, прозрачном дожде, забиваешь досыта чрево свое кровью людской? Тебя тошнит и ворочает. Ропщешь ты, сотрясая себя. Грозишь людям карой небесной и земной, но нет в них страха. Видя свою власть и силу, изворачиваясь хитрой лисицей против доводов правды, льстиво глядя в лицо человечеству, тем, которые осуждали злодеяния, смиренно сложа руки и опустив глаза, твердили они о своей непричастности к происходящему. Кротким, праведным агнцем представляя себя миру, которому и не особенно хотелось углубляться в тонкие перепитии судеб человеческих. Лишь спустя годы, да десятилетия где-то да промелькнет чье-то откровение, да и то завуалированное и не рассчитанное на массового читателя, тем более европейского. Так сам Али-Кемаль-бей (министр внутренних дел) в 1919 году в газете «Сабах» писал, что истребление армян было запланировано постановлениями и предписаниями центра Иттихада.

Аллах ведает, что творится, а остальные закройте глаза и уши. Потерпевшие? Судя по воспоминаниям и откровениям, их можно принять за умалишенных. Ну не может рука человека сделать такое. Ведь люди – дети одной земли. А земля лишь тихо стонала и выла от боли, печали и отчаяния. Желая выбросить из себя насильно выпитую кровь своих детей, она содрогалась, истерзанная от увиденного, пережитого. Омывала себя дождями и ливнями, чтобы хоть толику крови смыть небесной чистой водой. Тщетно!

Кого призвать в свидетели? Камни? Те самые, возле которых несчастные прятались от палящего солнца или те редкие, которые удавалось положить на могилы наспех похороненных, да и то в лучшем случае, т.к. оставались лежать непогребенными тела и растаскивались дикими зверями, иссушались лучами. Камни- строгие, молчаливые, может они поведают и расскажут всем правду?

Веками громоздились они на земле, мешая пахать, обрабатывать поля, сеять. Но и они не выдержав, раскололись от увиденного, треснули, окаменев уж навсегда, а мелкие белые песчинки унеслись ветром в пустыню, закрывая легковесным слоем тысячи и тысячи сиротливых трупов.

Но если нет свидетелей, значит не было содеянного. Может и не жили вовсе на этой земле из века в век армяне, передавая детям, внукам свое мастерство, умение, землю, язык? Разве не оставили они в память о себе прекрасные каменные церкви с купалами, монастыри, крепостные стены, которыми отгораживались от непрошенных врагов, родники, из которых можно напиться сладкой студенной воды, дворцы для своих правителей и князей, мосты и мощенные дороги, ажурные хачкары на незабвенных могилах?

Со дня основания мира на земле этой праведной, от моря до моря жили армяне. Жили мирно, спокойно, нарушая лишь праздничным перезвоном колоколов на церквях свои трудные, но счастливые будни, охраняя и оберегая родную землю от посягательств. Не думали, не представляли себе, что спустя века дикие кочевники, налетев и подобно степному урагану тысячами и тысячами песчинок заполонив все вокруг, осядут на землю, почувствуют красоту и прелесть оседлой жизни и не захотят больше уходить. Лишь совершая кратковременные набеги, будут возвращаться обратно к ставшими родными очагам. Да и зачем им, собрав войско, уходить на завоевание новых государств, когда под рукой всегда есть соседи, живущие лучше, имеющие прекрасные дома, цветущие сады, у которых красивые, стройные жены, нежные дочери?

Вот и придумана была депортация с целью уничтожения народа, с целью захвата земель и имущества.

Люди гибли от эпидемий и болезней, от усталости и жестокости, от голода и жажды. Последняя иссушала в пустыне все до состояния мумий. Падали и оставались на дорогах полуживые люди на съедение ненасытным животным и птицам.

Так ли христиане представляли себе переход в иную, вечную обитель? Каждому из них суждено было пройти подлинной дорогой Христа через мучения, претерпевая физическую боль, угнетаясь нравственной.

Варварство и бессердечие присущие тем, кто принимал участие в омерзительной сцене уничтожения целого народа, граничили с откровенными отклонениями психики. Но не могли же сотни, тысячи людей, занимающиеся небогоугодным делом убиения быть психически неполноценными? Значит теория уничтожения народа была преподнесена заранее и подготовлена по всей форме. А уже разработанная досконально, она легко была осуществлена на практике. И поднимались винтовки, ножи, ятаганы против мирного населения, не различая пола, возраста, имени. У двух миллионов убиенных одна дата смерти – страшный 1915 год, тот, который своим зловонием и безнаказанностью затуманил просвещенные умы другой нации, жившей в центре Европы. Они, спустя всего лишь 25 лет повторили все содеянное до них, не боясь, не страшась всеобщего осуждения, как не осудили геноцид 2 миллионов армян, 1 миллиона курдов, около миллиона греков, пол-миллиона болгар, лазов, грузин. За каждой цифрой стоит боль, страдания, потерянная жизнь.

Кто знает, кто помнит об этом?

А те, кто уцелел, кто прошел сквозь горнило ада уже боялся называться армянином, менял имя, фамилию, чтобы ничего не напоминало о прошлом, чтобы самому забыть о своем происхождении, о своей принадлежности к этому многострадальному народу. Растворяясь в среде, в которой им предстояло жить, они старались ничем не отличаться от основной массы. И все бы ничего, да подводили глаза. Большие, глубокие, вобравшие в себя всю боль вселенной. От ужаса, страха и безысходности они расширились, впитывая в себя все увиденное, чтобы и потом всю оставшуюся жизнь мучиться от въедливых и тяжких воспоминаний. Не рассказывали никому, держали в себе распирающее, словно огнедышащий вулкан прошлое, наполненное с избытком слезами и кровью. Не было успокоения ни днем, ни ночью. Молили бога забрать их память, чтобы забыть кошмары тех лет. Их, оставшихся, фанатики – убийцы обрекли на мучительное существование, прошлое цепко держало в своих объятиях. Было ли это результатом хитроумной политики турок? Скорее нелепая случайность, но и эта крохотная лазейка продолжала сжиматься над головами. Единицы из тысяч, десятки из сотен тысяч, что спаслись от уничтожения, повторно родившись, и они проклинали свою судьбу. В лохмотьях, с незаживающими ранами, едва переводя дыхание, не веря, что спаслись, они остановили свой бег на чужих землях Сирии, Ливана, Греции, Болгарии без средств к существованию, без крова, денег и родных. На кого опереться, чтобы подняться? Чужая земля, незнакомый язык, обычаи, нравы. Но настырный каждодневный труд разгибал их согнутые спины, давая возможность найти и купить себе кусок хлеба, место под небом, а затем, улыбаясь краем губ, научиться смотреть с надеждой в будущее.
Канид торопился. Знал, что совершает грех. Без напутствия имама, без слез матери, без похоронных церемоний отправляет в последний путь своего единственного сына. Не будет ему никогда успокоения. Он был полон неутешительными мыслями, терзая себе душу, но другого выхода у него не было. Даже не обмыл ребенка. Только и сумел, что завернуть его в белую ткань. Белый саван. Пообещал молиться всевышнему, чтобы тот забрал невинного в рай. За что он – то провинился?

Похоронил, как и полагается лицом к закату. Женщину похоронил рядом. Подумал: «Они теперь всегда будут вместе там, а мы здесь. Пока.»

Сколько надежд было связано с сыном. Как мечтал сделать из него образованного человека, с которым на старости коротал бы в серьезных беседах холодные зимние вечера. Сам, страдая от недостатка образованных людей рядом, страдая от невозможности поговорить с умными людьми, он видел в сыне воплощение своих грез и мечтаний.

Все те начинания, которые он пытался ввести в размеренный ритм школы, где работал, оказались ненужными консервативному руководству, которое больше смерти боялось изменений в привычном укладе, духа или даже дуновения революции.

Отстраненный насильно от преподавания, он долго не мог найти другую подходящую по интересам работу. Потом свыкся с этим и довольствовался тем малым, что ему предлагали. Главным стало – прокормить и поднять мальчика. Но беда, как известно, не приходит одна. Рано умерла жена. Одному стало еще тяжелее. Все крохи, что зарабатывал, не откладывая тратил на обучение ребенка. Взращивая в нем зерна образованности, с каждым годом видел все более ощутимые результаты своих усилий. Вводил ребенка во все доступные разуму пласты знаний, усиленно раздвигая кругозор. В отличии от преподавания в школе, не уделял большого значения религии, не забывая ни на минуту об армянских корнях ребенка, но и храня тайну в глубинах своей памяти. Святое для каждого мусульманина чувство проходило стороной, лишь слегка задевая душу сына.

Канид делал все умышленно. Он не мог идти против природы. Может в обучении родного сына он не обходил бы так шариат, заставлял бы выучивать и читать наизусть суры из Корана, но по отношению к этому ребенку – пренебрег этим. Пусть даже никто не знал правды, но та великая тайна, что жила в нем не позволяла выйти за рамки вседозволенности. Он не мог сделать из ребенка, в чьих венах текла армянская кровь, религиозного фанатика-исламиста, не мог проповедовать и внушать ему то, что не принималось христианством или было чуждым ему. Стараясь во всем искать середину, он каждую минуту следил за своими словами, мыслями. Взяв этого ребенка, Канид не думал, что и ему самому придется начинать жизнь заново – переучиваться, выбирать то, что с чистой совестью перед памятью настоящего отца мальчика он должен был дать. Надеялся, что став взрослым, он сам для себя выберет то, что ему ближе по сердцу, по мыслям. Иначе было нельзя. Противоестественно. Переплетались, оживая суры корана и страницы библии, дополняя друг друга, обогащая, приобщая к единому мирозданию. Истина едина. Здесь ни религия, ни время, ни тщетные попытки переиначивания не властны над ней.

Каждый день приносил свои проблемы, решения которых не были однозначны. Но каждый день цепями привязывал его к той минуте, когда судьбе угодно было испытать его на порядочность. Уже нельзя было жить как раньше. Сейчас он был отцом вдвойне. Иногда пытался солгать себе самому, обмануть, слукавить, но в нем все восставало против. Обе половинки его «Я» мучительно искали пути примирения и приспособления. Философия трагедии человека.

С кем он мог поговорить? Кому мог излить накопившееся? Никому уже не доверял. Вновь потерять ребенка, ставшего родным было невыносимо, а сказать правду… Нет, он лучше себе язык отрежет. Это его сын. Пусть не его кровь, но его жизнь. Нет у него другой радости, чем этот мальчик с чистыми глазами. Никто, никогда не отнимет, не посмеет отнять!

Часто, спустя годы Канид будет вспоминать и удивляться тому, что голодный ребенок не взял грудь чужой женщины. А ведь у нее полно было молока. Грудь наливалась и молоко капало. Вроде бы пей, да пей, тем более, что ребенок был голодный, но он зажимал губы и отворачивался. Жена пыталась открыть ему рот, но он закатывался в крике и синел. Намучившись и убедившись в тщетности попытки накормить грудью, они послушались совета соседки и стали поить его козьим молоком. Так он и пил до трех лет козье молоко, привыкнув к нему, пока не подрос.

Но в ту ночь главным препятствием было то, что жена могла не признать чужого ребенка, увидев страшную замену. Какая же мать не заметит разницу? Каждая складочка, каждое пятнышко запечатлелись в глазах и памяти матери.

Так и вышло. И он недаром опасался этого больше всего. Когда она ночью пришла в себя он отдал ей ребенка, а сам ушел – надо было успеть до утра похоронить умерших. Спустя несколько часов он вернулся домой – уставший, измученный, надломленный. Жена протягивала ему малыша и плача проговорила:

– Пусть аллах простит меня, мой господин, но это не наш ребенок.

Он содрогнулся. Неужели все было напрасно? А она продолжала:

– Он не похож на нашего сына.

– Не похож? – словно пружина взвился Канид-ага. – Женщина, ты в своем уме? Или аллах, дав тебе длинные волосы, сделал совсем коротким твой ум? Не говори глупости. Ты долго болела. Считай, там побывала. – он показал пальцем наверх. – Может это я, по-твоему своего сына отдал, чужого принес? А где же тогда наш?

– Но он не хочет моего молока. – в ее глазах, полных откровенного отчаяния была мольба. У кого она просила сочувствия? Он сам, за одну ночь поседевший и состарившийся на добрый десяток лет, был опустошен и растерян. Что ему сказать? Какие лживые слова найти, придумать, чтобы успокоить мать? Да и можно ли обмануть материнский инстинкт? Но разве можно обмануть невинное дитя? И для чего тогда он, Канид, перенес столько? Решил вопреки здравому смыслу оставить чужого ребенка, взял грех на душу, чтобы снова все потерять? Нет, тысячу раз нет! А жену он мог убедить только властью, данной мужчине аллахом.

– Не хочет, говоришь? Сама виновата. Ты заболела, вот у тебя от жара молоко и перегорело, невкусное стало. Неужели не понимаешь? У меня спрашиваешь? А ты тогда для чего? Ишь, что придумала – не наш ребенок! Скажи кому – засмеют. Я что ли поменял его? – от последних слов самому тошно стало, но отступать было некуда. – Ты, видно, после болезни, последний разум потеряла и память, если родного сына не узнаешь. А меня не заменили, посмотри?!

Но она не поднимая глаз, твердила упрямо, словно ослица:

– Не похож он, мой господин. Я развернула его. У сына на животе родинка была слева, а сейчас ее нет вовсе. Да и не похож он. Не он.

– Что-то я не помню родинку у него на животе. Тебе приснилось, наверное. А может грязь была. Давно не купала, просто.

– Так еще на затылке пятнышко было. Красное. – не унималась Айше.

– И что? Оно тоже исчезло?

– Да нет, я еще не смотрела. Боюсь…

- О, аллах, смилуйся надо мной! Зачем тебе еще одна жертва? Оставь нас в покое. Убеди эту женщину в том, что это ее ребенок. Дай мне силы, чтобы я мог спорить с этой ослицей. Что она понимает? Я все равно не отдам мальчика. Ведь он умрет. Никому он не нужен, один на свете остался. Не забирай его! Разве тебе мало одного? Моего единственного ты уже забрал, так хоть этого оставь. – Канид долго мысленно просил всевышнего, а когда поднял глаза, увидел сияющее лицо жены:

– Простите меня, мой господин, я после болезни, наверное, совсем с ума сошла. Своего ребенка не признала. Вот оно, пятнышко! Вот, посмотрите! Оно слева. Аллах простит меня, неразумную. – она со слезами на глазах прижала к себе мальчика.
Черное ажурное покрывало, которым было окутано далекое прошлое и которое он так старательно берег, скрывая от всех, исчезло, оставив старого Канида один на один не только с сыном, но и с жестокой правдой. – Это все я для тебя сделал, сынок. –слабым голосом произнес он и, думая, что Салех не все понял, добавил: - Я дал тебе имя моего сына, того, который своей смертью дал тебе жизнь. –Канид явно выдохся, голова свесилась на плечо, а тонкие пальцы едва перебирали четки. Он даже не в силах был взглянуть на сына. Последняя фраза прозвучала едва слышно: – Я тебе все сказал.

– Отец, что с вами? Отец! – Салех испуганно протянул к нему руки.

Канид из последних сил поднял глаза. – Значит ты все равно зовешь меня отцом? Но ведь не я твой настоящий отец. Ты понял это?

– Да, отец, я все понял… Это, правда, так неожиданно. –проговорил Салех.- Я даже не знаю- радоваться мне или нет. Не осознал еще. Мне так трудно все понять.

– Время нужно, мой мальчик. Месяцы, а может и годы, чтобы понять. Но ты… ты ведь не уйдешь от меня? Ты... ты не бросишь... –предательски задрожали бледные губы.

–О чем вы говорите, отец! - едва не заплакал Салех.- Бросить вас? Вас? Вы дважды спасли мне жизнь. В первый раз – в далеком детстве, а второй раз – сейчас. Узнав, что я люблю, вы рассказали мне обо всем, вы открыли мне ворота, через которые я могу войти к своей любимой. Я не просто люблю вас, отец, я горжусь вами. -твердо и искренне сказал Салех.- Как всегда гордился, так и буду гордиться впредь. Салех еще не почувствовал той удивительной метаморфозы, которую сыграла с ним странная судьба. Пока только тонкий поверхностный слой перевоплощения радовал его. Он не задумывался о сути. Осмысление ему еще предстояло. Все было впереди, хотя уже сейчас он радовался тому, что рухнуло препятствие, которое отделяло его от Вард. Теперь никто и ничто не сможет помешать им. Канид с трудом смотрел на сына сквозь полу-прикрытые веки и маленькие, короткие и редкие ресницы. Последние силы быстро покидали его бренное тело. Салех взял немощную руку отца в свои, словно этим хотел передать ему свою силу и энергию. Но в слабой, холодной кисти жизнь едва теплилась. Отец правильно говорил, что время шло не в его пользу. Сначала Салех не поверил своему старому отцу, когда тот просил отсрочки у костлявой старухи до утра, но глядя на него, он все больше убеждался в правоте сказанного.

Уже пропели петухи, рассыпалось тьма, наступало утро, с которым в жизнь входил новый человек. Мир, казалось, был соткан из солнечных лучей, которые поднимаясь от горизонта, пробуждали природу. Все вокруг было светлым и прозрачным, только у Салеха оставались еще не заданные вопросы, которые ему надо было выяснить. Узнать свое прошлое всего за одну ночь не просто. – Отец, послушайте меня.- все-таки решился он нарушить возникшуюся паузу.- Я хочу узнать где вы их похоронили? Вашего сына и мою …мать, – Салех запнулся, это было так непривычно, но все-таки вырвалось у него.

– Да, конечно, ты должен знать… – слабый голос был едва слышен. Отец говорил с трудом. Все силы ушли на основное повествование. Последние слова прерывались тяжелым дыханием. Салех горел от нетерпения узнать многое, но боялся торопить отца. Видел, что с каждым вздохом, который давался ему с большим трудом, старик уходил в царство теней. Но чем и как он мог помочь ему?

-Сейчас, погоди, не торопи меня… Что-то мне совсем трудно говорить… Ты знаешь то место. Мы с тобой часто бывали там. Неподалеку от него одинокое дерево раскололось от удара молнии в прошлом году …или два года назад. Память подводит меня… Нет, в прошлом, весной.

– Ну а где же там? Как мне узнать? - Салех весь обратился в слух.

– На их могиле я посадил розовый куст. Ты сразу вспомнишь… Когда пойдешь, передай… моему сыну, что скоро мы с ним увидимся. Я уже по дороге иду к нему. Пусть потерпит чуть-чуть. Ведь не положено туда особо торопиться. Всему свое время. Только аллах ведает – кому когда собираться. Мое время на этой земле… скоро закончится. Отстучали мои часы. Мой сын меня зовет. Я знаю, что ему без меня плохо, но недолго ему меня ждать. Скоро мы будем вместе. После стольких лет разлуки... Я тоже, ох, как соскучился по нему…