Значение и пределы творческого начала в богословии

Коль скоро Предание есть само по себе живое сознание, которое Церковь имеет о своей собственной вере, которым она обладает и передает из поколения в поколение, то верность Преданию не предполагает консерватизма, который есть некое боязливое охранение прежних изложений Истины. Совершенное почтение к содержанию веры должно сочетаться у богослова со способностью выражать это содержание по-новому, если того требуют обстоятельства. Именно этому учит нас сама жизнь Церкви с первых дней своего существования. Слова «сущность», «природа», «ипостась» и даже слово «троица» не упоминаются в Священном Писании. Возникновение ересей вынудило богословов создать новые слова и сообщить на многие столетия дальнейшее развитие триадологии и христологии, дабы уточнить христианскую веру. Всякая эпоха и всякое общество имеет свои собственные вопросы, требующие, чтобы Церковь дала на них ответы в подходящих выражениях. Тем самым, богословие должно являть известные способности к творчеству, как потому что Церковь есть живой организм, так и потому что мир, в котором она живет, непрестанно меняется. Это вовсе не означает, что богословие должно воспринять все представления мира, ни даже его язык.

Богословское творчество, если оно отличается от консерватизма, никоим образом не должно занять позиции модернизма, ослепленного современным миром, подхватывающего его идеи и характерные особенности и всегда признающего ценность за созданием новых представлений.

Творчество в богословии никогда не затрагивает собственно содержания веры, но лишь его выражение. Новое в богословие может заключаться лишь в некоем выражении догмата, но не в его развитии — в этом отношении православная позиция существенным образом отличается от римо-католических и протестантских представлений. Для осуществления этого выражения богословие должно прибегать к новым идеям, которые оно часто заимствует в старых и новых философских традициях. Но оно всегда «переваривает» эти новые средства выражения, придавая им христианский смысл и ставя их, таким образом, на службу Истине; точно также обстоит дело и со словами обыденного языка, воспринятого как через богословие, так и через литургию.

Вместе с тем богослов должен следить за тем, чтобы эти новые представления не стали бы преобладать, закладывая основы для некоей системы или идеологии, вымещающей традиционное богословие, нарушая тем самым его равновесие, ибо в таком случае велика опасность появления заблуждений, ересей и даже еретических систем (что наблюдается, например, в софиологии Сергия Булгакова, в которой София поставлена настолько высоко, что венчает учение, как некий вид четвертой ипостаси в Святой Троице[6]; или в равной мере в персонализм, развитый Христосом Яннарасом и Иоанном Зизиуласом на основе персоналистской и экзистенциалистской философии — они придали понятию личности, понятому в особенном смысле, исключительное значение, противопоставив его сущности и природе, и тем самым нарушили хрупкое равновесие, выработанное в течение многих столетий в православной триадологии и христологии, впав, таким образом, в многочисленные ошибки[7]).

VI. ДУХОВНЫЕ УСЛОВИЯ БОГОСЛОВСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

Наши предшествующие рассуждения привели нас к необходимости уточнить, какими духовными качествами должен обладать богослов.

Богословие есть церковное служение, иными словами, деятельность для Церкви, для всех членов Церкви, но и для всех людей вообще, живущих в мире, к которым обращена Истина, открытая и явленная во Христе.

Это означает, что богослов должен обладать двумя принципиальными качествами — любовью к Богу и ближнему, а также смирением.

Богослов должен являть смирение, поскольку он должен совершенно истощиться перед Истиной, которую он выражает, перед Церковью, которая во всей своей полноте является обладательницей Истины, и перед Богом, который и есть сама эта Истина.

Богословское дело никогда не должно исходить из частной инициативы или выражать индивидуальную истину. Богослов должен приступать к занятиям богословием всегда только по божественному вдохновению и по велению обстоятельств, а именно, в соответствии с нуждами Церкви в тот или иной момент времени. Богословие не обусловлено каким-либо частным желанием или индивидуальным вдохновением, подобно спонтанной деятельности артиста.

Смирение это также необходимое условие практической стороны богословской деятельности, ибо оно исключает всякое желание со стороны богослова придать себе какое-либо значение, прославиться или обрести признание через свою деятельность, развивая, например, какую-либо новую идею или новое учение. Ереси во многом имели своим источником непонимание того или иного аспекта веры, но в не меньшей степени самомнение ложных богословов, являющихся таковыми изначально. Это самомнение проявляется не только в желании изобрести что-либо новое, но также в попытке выдать себя за судью Предания, ограничить соборные решения Церкви, взвесить мысль Отцов, как если бы они были обычными авторами, или же поставить себя с ними на один уровень.

Смирение же, напротив, оборачивается глубоким почитанием текста Священного Писания, постановлений Соборы и слова Отцов. Богослов должен всегда стремиться войти в непрерывное единство с их учением и всегда проверять себя, соответствует ли то, что он говорит и пишет, Преданию Церкви во всем его протяжении. Все Отцы дают нам пример подобного образа мысли.

Кроме того, смирение необходимо богослову, чтобы избегать посягательств (и обманчивого представления) знать о Боге все и проникаться почитанием тайны в непрестанном осознании того, что Бог непостижим в своей сущности и что самые содержательные, прекрасные и глубочайшие выражения лишь весьма бедно отражают то, что Он есть.

Непрестанно обращаясь к Священному Писанию и к творениям Святых Отцов в духе смирения и пребывая в церковном лоне, богослов формируется для богословия и достигает того, что должно направлять всю его деятельность: православное сознание и безошибочный «православный инстинкт», позволяющий ему, с одной стороны, пребывать в истине, а с другой — указывать на чуждое православной вере и угрожающее ей.

Подобная «богословская проницательность» не достигается лишь через рассудочное чтение Священного Писания и творений Святых Отцов. Она обретается в чтении духовном, осуществляемом в единстве рассудка, разума и сердца, не только в духе смирения, но и в молитве.

Молитва в самом общем смысле потребна для стяжания от Бога необходимого дара ради исполнения истинного богословия.

На самом деле, осуществление истинного богословия сопряжено с некоей харизмой, с неким даром, сообщаемым отдельным верным Святым Духом ради церковного служения (ср. 1 Кор 12: 30). Дары раздаются от Бога тем или иным верным в тот или иной момент времени, для тех или иных потребностей Церкви. Порой верные оказываются достойными даров, принятых ими, иногда они их получают еще до того, как их удостоились, однако в таком случае они должны постараться тотчас стать достойными полученных даров, насколько это возможно.

Богословие предполагает, что тот, кто им занимается, ведет жизнь, согласную с Тем, о Ком он свидетельствует. Это означает, что он должен исполнять заповеди Христа, иными словами, как это называется в терминах аскетической жизни, бороться со страстями и жить добродетельно, ибо добродетельная жизнь есть жизнь во Христе, каковой есть, как говорит прп. Максим «существо всех добродетелей», подателем которых является Святой Дух.

Лишь борьба со страстями дает богослову возможность достигнуть необходимой внутренней чистоты для получения верного богословского представления и, тем самым, стать достойным стяжания благодати, наполняющей это представление. Смирение и милосердие, как добродетели существенные для богослова, издавна полагаются Отцами на вершине иерархии добродетелей и, тем самым, предполагают осуществление всех прочих, точно также как и борьбу со всеми страстями, которые им противостоят и мешают проявиться.

Ортодоксия неразрывно связано с ортопраксией. Как верно и обратно: ортопраксия напрямую связана с ортодоксией. Богослов может иметь верное и правильное представление и слово лишь имея верный и правильный образ жизни.

Тем самым, понятно, что богословие с точки зрения того, кто его практикует, неразрывно связано с духовной жизнью во всей ее полноте, при том что духовная жизнь сама по себе неразрывна с жизнью в Церкви, где христианин черпает благодать, без которой только его усилие ничего не дает.

VII. БОГОСЛОВИЕ И ИКОНОГРАФИЯ

В качестве заключения, чтобы обобщить все сказанное мною, а также для того чтобы окончательно порвать с интеллектуалистским характером, который часто приписывается богословию, я бы хотел отметить, что богословие близко к иконографии, как мне это объяснил уже довольно давно мой друг Леонид Александрович Успенский. Принципиальное отличие лишь в том, что богословие выражает посредством понятий и слов то, что иконография выражает через форму и цвет. Обе эти дисциплины состоят на службе церковного просвещения и стремятся не только изложить, но и защитить веру. После двух иконоборческих споров стало видно, что богословие и иконография находились в союзе во имя защиты учения о Боговоплощении. Иконография, также как и богословие, может иметь катехизическое, апологетическое и доксологическое назначение.

Обе церковные дисциплины сталкиваются с двумя опасностями, с одной стороны, с формалистским консерватизмом и закоснелостью, с другой — с маловерным и неправомочным модернизмом. Во избежание обеих опасностей, следует, сохраняя глубокое почитание Предания, оставлять место творческому началу для выражения той же Истины, преодолевающей время и пространство, прибегая к различным выразительным средствам, приспособленным к разным культурам и разнообразным эпохам.

Обе эти церковные дисциплины требуют от тех, кто ими занимается, глубокого погружения в церковную жизнь, глубокого смирения и глубокого послушания к тем, кто в них наставляет, а также глубокого почитания по отношению к их преданиям. Обе дисциплины предполагают от тех, кто ими занимается, некоторый «аскетический» опыт; они должны ими заниматься в состоянии внутренней чистоты и в молитвенном единстве с Богом и Святыми Отцами. Обе являются выражением одной и той же благодати, сообщаемой Святым Духом избранным верным ради служения Церкви и большего прославления Пресвятой Троицы.

Перевод с французского П.Б. Михайлова

[1] Доклад, прочитанный на НМС Богословского факультета ПСТГУ 27 апреля 2012 года.

[2] De oratione, 60.

[3] De oratione, 60.

[4] Трулльский собор, правила 19 и 64. Согласно комментарию 64 правила Вальсамона, члены клира сами находятся в статусе учащихся, а не учащих, в том же смысле, что и миряне.

[5] Commonitorium, 2.

[6] См. V. Lossky. La controverse sur la Sophia. Le Mé moire de l’Archeprê tre Serge Boulgakov et le sens du Dé crè t du Patriarcat de Mosou. Paris, 1936.

[7] См. Larchet J.-C. Parsonne et nature. Chap. IV «Personne et nature. Une critique orthodoxe des thé ories personnalisites de Christos Yannaras et Jean Zizioulas. Paris: Editions du Cerf, 2011. P. 206–396.