Грани культуры: полис; лирика; Солон

Античный полис издавна вызывал восторженное отношение как «идеальная» форма государственной жизни с присущим ей порядком, свободой и справедливостью. Немецкие просветители, начиная с Винкельмана, видели в Древней Греции образец свободы, гуманизма и просвещения. Сами греки усматривали в своем гражданском состоянии особое привилегированное положение. Афины, например, не шли на распространение гражданских привилегий на рабов и иностранцев, хотя иногда, как это было в битве на Аргенусских островах, рабы привлекались к участию в сражении, а затем получали свободу. В этом отношении полисная культура пошла так далеко, что признанное Гомером различие в совещательной и военной функции почти стирается: все граждане (до 60–летнего возраста) должны были защищать отчизну, и нередко демагог (в первоначальном смысле слова как руководитель народа, пользующийся его симпатиями оратор) становился стратегом. Подобного рода практика вызывала критику, например, со стороны Сократа. Но ведь так действительно и было.

Можно сказать, что «военные добродетели» получили права гражданства в полисе, но одновременно и связанные с этим ограничения, прежде всего, с экономической стороны. Уже Солон выполнение воинских обязанностей ставит в зависимость от денежного дохода граждан, так что исконные военные доблести аристократии не только влияли на ее материальное положение, но сами оказывались зависимыми от него. Уже одна сторона этой проблемы позволяет утверждать, что вопросы экономического характера необходимым образом перемещались в центр гражданских интересов, поскольку воины, будучи участниками народного собрания и полноправными гражданами, использовали государство как экономический механизм в отличие от рабов вольноотпущенников, иностранцев и союзников Обоснован, на наш взгляд, обнаружившийся в последнее время подход к рассмотрению полиса как своего рода корпорации, которую следует понимать, разумеется, не в сравнении с современным обществом, а по аналогии со средневековой корпоративно–сословной организацией.

В то же время, в связи с перемещением центра общественной жизни в народное собрание (у Гомера и у Гесиода оно не играло особого значения), важным компонентом полисных добродетелей наряду с «военными» становятся добродетели разума, умеренности, благоразумия. Это понятно, ведь теперь аргумент, на который опирались гомеровские герои – сила. перестал быть главным Теперь требовалось умение заставить себя слушать, умение убедить И, разумеется, среди всех гражданских добродетелей на первый план выступила «справедливость» та самая справедливость, которую горячо воспевал Гесиод. Но теперь ее охранителями перестали быть басилевсы, а идея о равной одаренности «дике» всех людей нашла свою реализацию в правоохранительных функциях полиса, в наличии разного рода магистратур и органов, к которым граждане получили прямой и непосредственный доступ.

Вместе с тем изменилось представление о славе –важнейшей социальной ориентации гомеровского и гесиодовского грека. Важно было не только одержать победу, но и убедить в ней свидетелей, как в случае большой военной победы (ведь народное собрание принимало по этому поводу специальное решение), так и в любом небольшом, скажем, спортивном состязании. Кроме того, слава перестает быть привилегией воина: ее добиваются поэты, драматурги, философы. Сократ не без оснований доказал, что он достоин не наказания, а высоких почестей.

Главное, что изменился механизм общественного признания. Он осуществлялся теперь благодаря посреднической роли государственных магистратур и прежде всего народного собрания. А это не простое пространственное перемещение. В народном собрании деятельность граждан регламентировалась законами. Басилевсы, которые вели свое происхождение от богов и, как считалось, от Зевса, получали скипетр (власть) и законы («фемистей»), но не установили устойчивых политических связей. Власть принадлежала не им, а собранию, и с переходом власти от басилевсов к собранию законы потеряли божественный характер, они стали человеческими установлениями. Закон принял характер рациональной правовой идеи, подлежащей обсуждению. «Заповеди, которые раньше исходили из божественных и царских уст как принадлежащие Фемис, достигли теперь силы закона, соизмеряемого с Дике и ею подтверждаемого» (Hirzel R. Themis, Dike und Verwandtes. Leipzig, 1907. S. 210). Богиня Дике превратилась в персонификацию полисного права.

По нашему мнению, в таких условиях социальный механизм славы предусматривал иную структуру личности. Ведь басилевс был только толкователь «фемистей» родовых, т.е. нормативных, установлений. Другое дело, что за этим последовали злоупотребления басилевсов, требования кодификации права, политические распри, возникший в связи с этим институт «эсимнетии» (гражданского посредничества) и т.д. Важно, что с этой правовой нормативностью коррелировала личностная, когда человек ориентировался на готовые образцы смелости, героизма, правового и одновременно этического поведения. Уже Одиссею, хитроумному и вероломному, приходилось брать на себя ответственность в создании неведомых дотоле образцов поведения. В условиях же полиса, с его идеей «дике» («айдос» оказывается лишь дополнением к «дике»), требующей обсуждения каждой правовой нормы, при возможности изменения одной и утверждения другой, более совершенной, требовалась ориентация не на готовые образцы и нормы, а способность ответить на вопрос: «что такое справедливость, какая норма истинна?» Требовалось самой личности установить соотношение между «дике» и «хюбрис».

Слава, общественное признание вызывали необходимость социального новаторства, мобилизации всех внутренних ресурсов. Область общественного признания оказалась не только вне человека, но и внутри его. В этом смысле «есть все основания считать, что сама идея гражданства как некая политическая, – точнее морально – политическая категория (даже как некая общечеловеческая ценность!) передана последующим поколениям именно античным полисом» (Утченко С.Л. Политические учения Древнего Рима. М., 1977. С. 37). Идея человека–гражданина, конечно же не лишена антропологического основания и в этом смысле служит конкретным проявлением полисной культуры. Но здесь необходимы некоторые уточнения. Полис и его законы как гуманные решения имели совершенно определенную ориентацию на завершенную социальную модель (т.е. были ограничены и в плане социальном по отношению к населению полиса, не имеющему гражданских прав, и по отношению к историческому развитию самого полиса к его позднейшим модификациям). «Номой – сводом правил, принятых законодателями, представлены гуманные решения, нацеленные на получение определенного эффекта: социального взаимопонимания, равенства граждан». Нам представляется верной и другая мысль Ж.–П.Вернена: «Поскольку раб существует вне города, он существует вне общества» (Vernant J.–P. Mythe et societe en grece ancienne.Р., 1974. Р. 98, 28). Конечно, стоит напомнить и об отношениях между городами. Здесь провозглашенная полисом агональность (состязательность) не мешала самым жестоким образом расправляться с конкурентами (ведь греки, говорившие на одном языке и верившие в одних богов, воспринимали друг друга в войне не как врагов, в отличие от варваров, а как соперников).

Многое позволяет понять в произошедшей переориентации личности и в формировании новых полисных ценностей обращение к лирике (нас интересуют так называемые декламационные жанры – элегия и ямб). Не в меньшей степени, чем содержание раннегреческой лирики, захватывает сама жизнь поэтов. Для нее характерна социальная неустроенность: им приходилось покидать родные города и влачить вдали от родины жалкую жизнь изгнанника, искать счастья в основании новых поселений (колоний) и в судьбе воина–наемника, или же пытаться примирить пылающие друг к другу враждой различные группировки полиса. Именно в этот период Алкей создал выразительный образ полиса – корабля: