О валентине Гафте 5 страница

Хочу поделиться одним любопытным наблюдением. Если во время написания сценария я как бы старался освободиться от Ост­ровского, от пиетета перед драматургом, от пут, которые возникали из-за почтения к классику, то во время съемок происходил обратный процесс. Все наносное, необязательное, та шелуха, которой полеми­чески оброс сценарий, безжалостно отсеивались, как излишество, перебор. Если сценарий писался под лозунгом «Вперед от Остров­ского!», то съемки наши осенял совсем противоположный призыв: «Назад к Островскому!». Надо сказать, уважение к драматургу царило на съемочной площадке. Наряду со сценарием со мной всегда на­ходился потрепанный томик пьес Островского. Практически перед съемкой каждого кадра я еще раз проверял: а что по этому поводу написал классик? Заглядывая в пьесу, я нередко вносил коррективы, сообразуясь с Островским. Актеры регулярно перечитывали пьесу, и по их просьбам я возвращал иной раз в сценарий то или другое высказывание персонажа. Благоговейное отношение к Островскому, но не формальное, а живое, руководило всеми нами во время съемок. И вместе с тем картина снималась мною не только как экранизация именно Островского. Я не мог сбросить со счетов того, что я читал Чехова, Толстого, Достоевского, Горького. Общее ощущение от жизни конца прошлого века, от той эпохи во мне определялось не только произведениями Островского, но и творениями других вели­ких писателей. И, конечно же, волжские мотивы фильма, образ Паратова инстинктивно обогащались моим знанием горьковских произведений. Сценам в усадьбе Огудаловых невольно помогал А. П. Чехов. А, скажем, в трактовке роли Карандышева, в какой-то степени, участвовал и Ф. М. Достоевский. Я не знаю, хорошо это или плохо, нравственно ли. Но то, что художественный мир других писателей, пропущенный через мое восприятие и приложенный к со­бытиям, изложенным Островским, расширил рамки картины, при­дал ей большую объемность, в чем-то обогатил экранизацию, для меня сомнения нет.

Когда человек берется экранизировать известную вещь да еще пытается отойти от канона, ему, скорее всего, несдобровать. Он упо­добляется боксеру, который раскрылся. Боксер становится уязви­мым, он, по сути, подставляет себя под удары. И этим не замедлили воспользоваться. Я оказался в эпицентре какого-то жуткого литера­туроведческого раздражения. Однако статьи, написанные со злобой, никогда не достигают цели. Они, скорее, вызывают обратный эф­фект.

Театральный режиссер и художник Н. П. Акимов, натерпевшийся за свою жизнь от рецензий, говорил: «Наша критика стреляет только по движущимся мишеням»...

«Литературная газета» в дни демонстрации ленты организовала попросту травлю – каждый номер выходил с огромными – в целую полосу – статьями, где от картины не оставляли камня на камне. Потом, сопоставив фамилии критиков, которые дубасили фильм и меня, я понял, что это была компания единомышленников: Е. Сурков, Д. Урков, Вл. Гусев, В. Вишняков, М. Любомудров. Всех их связывало некое идеологическое братство, я бы добавил сердеч­ное согласие с линией журналов «Наш современник» и «Молодая гвардия». Кстати, разгромная статья М. Любомудрова – фигуры одиозной – была опубликована именно в «Молодой гвардии». Я до сих пор так и не могу понять, чем наш «Жестокий романс» раздра­жил эту оголтелую черносотенную братию. Может, оттого, что кон­сультантом у нас был умница, знаток Островского, «новомирец» Владимир Лакшин? Или оттого, что в картине отсутствовали армя­ки, бороды и прочие привычные аксессуары? Иди, может, оттого, что в фильме не было штампов: не хлебали квас и не коверкали якобы под народ русский язык? Не знаю. Мы делали фильм с любо­вью к истории нашей страны. В съемочной группе даже бытовало полушуточное, полусерьезное выражение «ностальгия по царизму», которое выражало наше искреннее восхищение прошлым русского народа...

Мне кажется, по картине и в самом деле могла бы состояться ин­тересная дискуссия, сшибка мнений, мог бы возникнуть глубокий, небанальный разговор. Но, к сожалению, этого не получилось.

Работая над картиной, я, естественно, изучал много разнообраз­ных материалов, связанных с замечательной пьесой Островского. И я наткнулся на любопытную закономерность, занятное постоян­ство, странную последовательность, которые проявлялись критикой к самой пьесе «Бесприданница» и к ее сценическим и экранным во­площениям.

10 ноября 1878 года состоялась премьера «Бесприданницы» на сцене прославленного Малого театра. Вот что писали об этом газеты того времени:

«Драматург утомил всю публику, вплоть до самых наивных зри­телей...»

«Русские ведомости», 1878, 12 ноября.

«Неужели стоило г. Островскому тратить свои силы и свое время на драматическое воспроизведение банальной, старой, неинтересной истории о глупенькой, обольщенной девице? Жестоко ошибается тот, кто ждал нового слова, новых типов от почтенного драматурга; взамен их мы получили подновленные, старенькие мотивы, получи­ли множество диалогов вместо действия...»

«Новое время», 18 ноября. Автор статьи укрылся за буквой «К».

А вот выдержка из рецензии С. Васильева (С. В. Флерова) в «Московских ведомостях» за 19 ноября:

«Автор не был вызван после представления пьесы... Очевидно, что драма не увлекла зрителей...»

Ларису на московской сцене играла гордость русского театра Гликерия Николаевна Федотова.

Отрывок из отзыва в «Биржевых ведомостях» (N 325): «Федотова, например, совсем не поняла роли и играла плохо...»

Писатель Н. Д. Боборыкин еще более категоричен: «Федотова ис­полняла трагическую героиню с рисовкой и фальшью от первого шага и слова до последнего...»

«Русские ведомости», 1879, 23 марта.

А вот как расправился Боборыкин со знаменитым А. П. Ленским, игравшим Паратова:

«...упорствует в употреблении белых перчаток во всех действиях и без всякой надобности надевает их ежеминутно...»

Рецензент К. из «Нового времени» в одной фразе уничтожил и драматурга и кумира москвичей Михаила Прововича Садовского, исполнителя роли Карандышева:

«Плохо задуманный и смутно исполненный Островским тип чи­новника-жениха был смутно понят и плохо выполнен Садовским...»

22 ноября того же 1878 года состоялся первый показ «Беспридан­ницы» в Петербурге на сцене Александрийского театра. Здесь Лари­су играла Мария Гавриловна Савина, великая русская актриса.

Газета «Русская правда»:

«Очевидно, она (Савина) затруднялась рельефно изобразить все несообразности выведенной Островским личности».

Вскоре пьеса была снята с репертуара обоих театров.

17 сентября 1896 года, через десять лет после смерти автора, в Александрийском театре снова была показана «Бесприданница». На этот раз в роли Ларисы выступила Вера Федоровна Комиссаржевская.

«Не понравилась: играла неровно, в последнем акте ударилась в мелодраматизм, и вообще в ее изображении осталась непонятной эта Лариса».

Лариса в исполнении Комиссаржевской – «выдумка ее собствен­ного сочинения, а никак не Островского». Это написано в «Театре и искусстве» за 1901 год после того, как актриса вот уже пять лет три­умфально играла в «Бесприданнице».

И тем не менее Комиссаржевской (а она играла Ларису много лет) удалось переломить отношение к пьесе. «Бесприданницу» посте­пенно стали считать классикой, одной из лучших пьес великого дра­матурга.

В конце 1936 года на экраны страны вышел фильм Якова Прота­занова «Бесприданница».

Рецензент Э. Бескин в «Вечерней Москве» от 22 декабря 1936 года заявил:

«Фильм дает всего лишь слащаво-сентиментальную историю не­счастной любви Ларисы к Паратову».

Рецензенты Гр. Чахирьян и И. Маневич в газете «Кино» от 21 ян­варя 1937 года писали:

«Паратов в фильме измельчен. Из роли вытравлены черты, ха­рактеризующие Паратова как человека большой воли и незаурядно­го ума...»

«Нельзя же давать Паратова настолько откровенным и прямоли­нейным пошляком, как это сделали Кторов и Протазанов» – это уже из статьи Г. Зельдовича во втором номере журнала «Искусство кино» за 1937 год.

Рецензент Бор. Бродянский написал в «Красной газете» 3 января 1937 года:

«Люди, окружающие Ларису, хозяева общества и их приспешни­ки, показаны бледно... В особенности неудачен Карандышев...»

«В фильме нет страсти, темперамента, гнева Островского» – так считал Мих. Бойко в «Молодом ленинце» от 6 февраля 1937 года.

А вот что писал Ю. Юратов («Ленинский путь»):

«По сценарию получается, что стоило только удальцу-барину бросить в грязь к ногам Ларисы свою „шикарную“ шубу – и девуш­ка готова бежать за ним в огонь и воду. Но такая установка мельчит образ Ларисы и вносит неясность в логическое построение сюже­та...»

В. Волькенштейн так откомментировал в «Искусстве кино» № 4 за 1937 год знаменитый кадр, где Паратов кидает под ноги Ларисы шубу:

«Признаться, мы в этом поступке Паратова ничего „шикарного“, ничего эффектного не видим: шубу можно почистить...»

Пожалуй, этот критик был особенно непримирим:

«Весьма неудачна мать Ларисы – равная вина сценария, режис­сера и актрисы: грубая и властная, хищная содержательница прито­на... Вместо романса Глинки на слова Баратынского „Не искушай меня без нужды...“ Лариса в финале поет чувствительный цыганский романс „Нет, не любил он...“

Я не привожу многочисленных цитат, где нелестно отзываются о Климове в роли Кнурова, об игре Алисовой, где ругают оператора, клеймят протазановское обращение с классической пьесой. Подытожить мнение критики о картине Я. А. Протазанова можно цитатой из того же Волькенштейна:

«Волга бывает широкой и узкой, глубокой и мелкой, местами ее можно перейти вброд. В фильме Волгу можно перейти вброд. Что же осталось в фильме от Островского? Только внешняя заниматель­ность ситуаций и событий, только ряд трогательных моментов, толь­ко отдельные яркие реплики... Незначительный замысел проявился и в пейзаже, маловыразительном и не согласованном с драматической ситуацией».

«Но неужели не появлялись рецензии, которые одобряли бы протазановскую ленту?» – может воскликнуть недоверчивый читатель, справедливо считающий фильм классикой нашего кино. Появлялись, но только в областных газетах...

В октябре 1984 года на экраны вышел «Жестокий романс». Пусть читатель не сочтет меня нескромным. У меня нет намерения поста­вить вровень наш труд с творениями великих предков, а наши скром­ные имена – рядом с именами классиков. Нас объединяет одно – неравнодушное отношение критики.

Вот заголовки рецензий: «К чему? Зачем?», «Всего лишь романс», «Победитель проигрывает», «Обман „приобщения“...»

Валерий Туровский 15 ноября 1984 года в «Советской культуре» сетует:

«... предприняв дерзкую попытку посмотреть на известную пьесу, что называется, свежими очами, Э. Рязанов, кажется, и не пытался столь же свежий взгляд бросить на актеров».

А вот и заметка «От редакции» в том же номере газеты:

«Замысел постановщика пришел в противоречие не только с бук­вой, но с самой идеей Островского».

Как всегда, не везет бедному Паратову.

«Чувствительный супермен (вспомните отнюдь не скупую муж­скую слезу, сбегающую по его щеке под пение Ларисы) – вот что такое Паратов в фильме», – констатирует В. Вишняков в «Труде» от 28 сентября.

«В фильме Рязанова центральной фигурой стал Паратов. Ему от­даны и страстность Ларисы, и ее цельность и, в конце концов, ее драма...» – пишет А. Дрознин в «Комсомольской правде» от 31 ок­тября. Читая это, мне очень захотелось выяснить, что подразумевает рецензент под выражением «ее цельность». Как можно отдать цель­ность, да еще в придачу драму? Что же он все-таки имел в виду?

«Трагедия не слышна ни в пейзажах, снятых В. Алисовым краси­во (кто, впрочем, не умеет сейчас снимать красивые пейзажи?), но равнодушно, как-то по-туристски, ни в...»

Е.Сурков, «Литературная газета», 14 ноября.

«Что же до романса, то его вовсе не оказалось в фильме. Вместо печальной старинной мелодии и обжигающих душу слов „Не искушай...“ Ларису озвучивают песнями на изысканные тексты современ­ных поэтов...» – пишет тот же В. Вишняков.

«В фильме же „субъективность“ и „индивидуальность“ авторов и исполнителей в конце концов доводят до того, что исходный класси­ческий материал вообще как целое начинает выглядеть более плос­ко, упрощенно, вульгарно и игриво. Это уже дискредитация самого классика» – этими словами Вл. Гусева из «Литературной газеты» от 21 ноября надо, пожалуй, и закончить. Я мог бы привести еще немало высказываний почтенных литературоведов о нашем фильме, но, поскольку они все аналогичны, не вижу в этом большого смысла.

Защищаться от нападок критики бессмысленно. Или ты скатыва­ешься на позицию «сам дурак», а это глупо и неблагородно. Или же начинаешь что-то доказывать и тем самым оправдываешься. А мне не в чем оправдываться, я не чувствую себя виноватым. Ни в чем! Я отвечаю в картине за каждый кадр, каждый образ. Фильм отража­ет мои гражданские, эстетические, художнические взгляды. Мне хо­телось бы лишь упомянуть, что по опросу «Советского экрана», в котором принимали участие десятки тысяч зрителей, наш фильм был признан лучшей картиной года, Н. Михалков – лучшим исполните­лем мужской роли, В. Алисов – лучшим оператором, А. Петров – композитором, рта зрительская награда нам особенно дорога, ибо она стихийна и непредсказуема. И не могу в очередной раз не пора­зиться удивительному несовпадению мнений критики и публики...

В разгар проработочного шабаша на Родине «Жестокий романс» получил единодушное признание зрителей и жюри под председатель­ством Жанны Моро на Международном кинофестивале в Дели. Наша лента была награждена главным призом фестиваля «Золотой павлин». А потом картина широко прокатывалась за границей. Так что я совсем не жалуюсь на судьбу нашего детища...

В заключение хочется процитировать одно высказывание, кото­рое мне бесконечно дорого. И не только потому, что в нем содер­жится светлая оценка нашего труда, а и потому, кем сделана эта оценка. Речь идет о статье Нины Ульяновны Алисовой о «Жестоком романсе», опубликованной в «Литературной газете». Представляете, как трудно было смотреть нашу ленту именно ей! Какие противоре­чивые, скорее, неприязненные чувства должны были вызывать в душе Алисовой и новая исполнительница, и трактовка, и вся интона­ция «Жестокого романса»! Ведь роль Ларисы осветила, по сути, всю жизнь Нины Ульяновны. Помимо фильма она более тысячи раз сыг­рала эту роль на сцене. Свою дочь она назвала Ларисой в честь ге­роини Островского. «Бесприданница» для семьи Алисовых – свое­образный и очень дорогой талисман. Как ревниво Алисова должна была относиться ко всему, что связано с «Бесприданницей», и, следуя обычной логике, не принять этого! И вот ее рецензия! По-моему, это образец благородства, душевной щедрости, поразительного бес­корыстия. Это невероятный урок самой высокой нравственности. Я думаю, мало кто смог бы поступить так же. Слова, сказанные Алисовой, говорят не только о нашей картине, в первую очередь они раскрывают замечательные душевные качества Нины Ульяновны.

«Кинофильм „Жестокий романс“ Эльдара Рязанова поднимает историю Ларисы-бесприданницы до трагедии, и это главная победа всего творческого коллектива... Давно такого сильного впечатления от художественного произведения я не испытывала. Я подумала: как велик Островский! Его пьесы безграничны, возможности огромны. Его действующие лица – во всех пьесах – яркие, объемные, многогранные. И каждый художник вправе ставить его по-своему».

ИЗ ДНЕВНИКА (1985-1987)

Год

15 ЯНВАРЯ. Жюри международного кинофестиваля в Дели под председательством знаменитой Жанны Моро присуждает главный приз «Золотой павлин» нашей ленте «Жестокий романс». Получить приз престижного киноконкурса всегда приятно, но в данном случае для меня это было особенно важно. Ибо на Родине разгул прессы по поводу картины продолжался. Я получил приз, поцеловал Жанну Моро, поблагодарил жюри и даже не смог остаться на банкет по по­воду закрытия фестиваля – самолет Аэрофлота улетал в ту же мину­ту, когда начиналось пиршество. По приезде домой я не удержался и тиснул небольшую заметку в «Советской культуре» под названием «Экспедиция за „Павлином“. Очень уж хотелось утереть нос остоло­пам от литературоведения...

ФЕВРАЛЬ. Визит к секретарю ЦК КПСС М. В. Зимянину, веда­ющему идеологией. Прежде чем я попал к нему на прием, я месяца три пробивался через референта. Встреча все откладывалась и откладывалась. У меня, собственно, была одна просьба – разрешить мне постановку фильма по роману М. Булгакова «Мастер и Маргарита». Зимянин сказал, что посоветуется. Это меня поразило – ведь он же главный по идеологии. С кем ему советоваться? Неужели такие, в общем-то частные, вопросы выносятся на Политбюро? Никаких по­дробностей от встречи в памяти не осталось, кроме одной. В ходе бе­седы я мельком – не для того, чтобы жаловаться, – упомянул о раз­нузданном шабаше газет в адрес «Жестокого романса». Михаил Ва­сильевич небрежно бросил:

– Довели бы до моего сведения... Мы бы это остановили...

Вероятно, на моем лице было написано потрясение. Я пробормо­тал что-то насчет своей неосведомленности в подобных делах...

– А что? – сказал Зимянин. – Мы эти процессы регулируем...

Оказывается, они это регулируют!..

После свидания с секретарем ЦК КПСС я заглянул в буфет этой организации, о котором был много наслышан. Ассортимент был действительно богатый, а цены, наоборот, низкие. Я увидел, что есть «Боржоми», а эта дефицитная минеральная вода – мое лекарство. Решил купить несколько бутылок с собой и встал в небольшую (три-четыре человека) очередь. Однако тут необходимая мне вода кончилась. Женщина, стоящая в очереди передо мной, понизив голос, по­просила буфетчицу:

– Марья Петровна, для меня... «Боржоми»... Бутылочки три...

Марья Петровна уразумела доверительность интонации, кивнула и молча протянула сотруднице ЦК три бутылки в пакете, чтобы никто не видел, что внутри. Я даже присвистнул:

– Елки зеленые! И здесь, можно сказать, в святая святых, тоже самое...

МАРТ. Числа не помню. Заведующий отделом культуры ЦК КПСС В. Ф. Шауро – многолетний идеолог со стажем, увидел меня на каком-то нашем кинематографическом пленуме и подошел:

– «Мастера» ставить не будем! Есть решение! Не будем!

Я хотел узнать, кто это решил, почему отказ, и напросился на прием к заведующему культурой. При встрече я подарил ему первое издание «Неподведенных итогов», вышедшее в 1983 году.

– Такие подарки я принимаю, – поблагодарив, сказал Василий Филимонович. – Только книги. Никаких других подарков не беру.

Я несколько удивился такому заявлению, ибо не собирался под­носить ему никаких других подарков.

Шауро, как попугай, твердил одно и то же:

– Есть решение, «Мастера» ставить не будем! Не надо!

Я пытался разведать, кто, на каком уровне принял это решение, какие резоны для отказа, но Шауро был однообразен. Напуская на себя вид, будто он что-то знает, но не имеет права сказать, он повто­рял:

– Нет, нет! «Мастера» ставить не будем. Есть решение...

Подозреваю, он сам ничего не знал, кто и где решил, кто так рас­порядился. Скорее всего, Зимянин поручил ему передать мне отрица­тельное мнение о моей затее. Но игры в секретность, в осведомленность, которые въелись в плоть и кровь партийных аппаратчиков, не позволили Шауре честно признаться:

– Не знаю. Мне самому не сказали!

На этот раз я в буфет не попал. Кажется, в эти часы он не рабо­тал. В общем, совсем зря сходил...

АПРЕЛЬ. Мне пришла в голову мысль – взять нашу с Э. Бра­гинским пьесу «Аморальная история», написанную за девять лет до этого, и попробовать переделать ее с учетом современности в сцена­рий. А современность с момента кончины К. У. Черненко начала ме­няться стремительно. В пьесе рассказывалось о двуличном чиновни­ке, ведающем культурой. Вот что было сказало об этом персонаже в авторской ремарке: «Филимонов Николай Семенович – референт Комитета по делам самодеятельности. Ему 41 год. Он важен и значи­телен. Костюм на нем финский, галстук английский, рубашка вен­герская, туфли итальянские, носки японские, трусы индийские. Оте­чественная в нем только душа, она себя еще проявит». Весь апрель и часть мая мы с Брагинским капитально перепахивали нашу старую пьесу. Назвали сценарий «Лестница».

18 МАЯ. Ф. Т. Ермаш сценарий «Лестница» в производство не пустил. Опять надо думать, что же ставить.

ИЮЛЬ. Московский международный кинофестиваль. Я впервые делаю «Кинопанораму» на материале фестиваля. На этот раз «соско­чить», спихнуть на Даля Орлова не удалось. Фестиваль идиотский – три главных приза. Один главный приз – для советской ленты, дру­гой для фильма из социалистических и развивающихся стран, а тре­тий, не менее главный приз, для картины, представляющей капиталистический мир. Как это может быть три главных приза? Это все равно что страна, где три премьер-министра. Из наших картин – лауреатом стала жестокая лента Элема Климова «Иди и смотри». Снял интервью с Лино Вентурой, Комаки Курихарой, Ежи Гофма­ном, Ханной Шигулой и другими. Работать на «Кинопанораме» стало не интересно. Почему?..

АВГУСТ. Не найдя ничего другого, решили с Эмилем сделать еще один вариант сценария по «Аморальной истории». Уехали в пансионат «Искусство» на берегу водохранилища. Этот вариант получился более острый, более сатирический, более злой. Отдаем чи­тать Сизову и Ермашу. На этот раз под новым названием – «Забы­тая мелодия для флейты». Перестройка, ускорение, гласность делают свое дело. Время работает на нас. Если начальство чувствует ситуа­цию, может быть, на этот раз пропустят.

СЕНТЯБРЬ. Премьера «Жестокого романса» и ретроспектива моих фильмов в Америке. Торонто, Чикаго, Миннеаполис, Лас-Вегас, Лос-Анджелес, Сан-Франциско, Нью-Йорк. «Романс» показы­вают для американцев, хотя на просмотрах немало выходцев из нашей страны, а старые ленты демонстрируются только для эмигрантов. Для многих из них встреча и с «Карнавальной ночью», и с «Гусарской балладой», и с «Берегись автомобиля», и с «Невероятны­ми приключениями итальянцев в России» как бы встреча с молодос­тью, своеобразная память о Родине. Я выступаю перед картинами или же после просмотра, отвечаю на вопросы. Эмигранты доброже­лательны и убеждены, что я встречаюсь с ними либо нелегально, либо я уехал навсегда. Поверить, что я нормально прибыл в США для встреч, премьер, пресс-конференций из России, никто не в силах. Поездка очень интересная. Удалось увидеть Ниагарский водо­пад, Гранд-каньон; побывать в «Диснейленде», который придумал и соорудил добрый гений; поиграть в азартные игры в казино Лас-Ве­гаса, города среди пустыни, который придумал злой гений; посмот­реть живьем несколько мюзиклов, среди которых бродвейские «Кошки» и «Корус лайн»; повстречаться с некоторыми старыми дру­зьями, которых уже никогда и не чаял увидеть. На Бродвее в киноте­атре на «Романс» – очередь. Это очень польстило, я даже фото снял. Но там очередь – совсем не то, что у нас. Американцы приходят за пятнадцать минут до начала сеанса и покупают билеты. Таким обра­зом, очередь рассасывается очень быстро и все желающие умещают­ся в зале кинотеатра.

СЕНТЯБРЬ. Посещение первого заместителя председателя Гостелерадио Л. И. Кравченко с просьбой – дать возможность сделать большую передачу о Владимире Высоцком. Кравченко отнесся к идее с одобрением, но сказал, что «надо будет посоветоваться...» Никто ничего не может решить. Воистину страна советов...

НОЯБРЬ. Запуск в производство «Забытой мелодии для флейты». На этот раз сценарий прошел цензурные рогатки. Перечитал сцена­рий. Создалось ощущение, что он не очень-то хорош и устаревает на глазах.

P.S. Далее, в течение четырех месяцев, несмотря на то, что «Флей­та» была утверждена начальством, я сам никак не мог ее утвердить и одобрить. Я заставлял соавтора, который, кстати, не очень-то сопро­тивлялся, переделывать сценарий. Мы написали еще около пяти ва­риантов сценария. Одновременно с литературными переделками шли вовсю работы по подготовке картины к съемкам.

ДЕКАБРЬ. Отказался от ведения «Кинопанорамы». Ощущение, что передача не соответствует духу времени. «Кинопанорама» рож­дена в эпоху застоя, когда основными предпосылками были такие: в стране вообще и в.кино в частности – все великолепно. Переделы­вать программу, по-моему, бессмысленно, надо придумывать новую передачу о кино. Но отказался под другим предлогом – занят, начал работу над новой картиной. Что, впрочем, правда. Но непол­ная.

В конце декабря в Центральном концертном зале «Россия» состо­ялись два вечера «В кругу друзей. Вас приглашает Эльдар Рязанов». Хотелось сделать своеобразное представление, где мое имя было бы, по сути, лишь поводом. Хотелось повеселить людей, посмеяться над нашими (вот уж чего хватает!) идиотизмами, продемонстрировать замечательных исполнителей, которые связаны со мной дружескими узами или совместной работой. В вечерах приняли участие компози­торы Андрей Петров и Микаэл Таривердиев, актеры Алиса Фрейн­длих, Андрей Миронов, Олег Басилашвили, Нани Брегвадзе, Татья­на и Сергей Никитины, Геннадий Хазанов, Лариса Голубкина, Алек­сандр Ширвиндт, Михаил Державин, писатель Григорий Горин. Я был своеобразным конферансье, отвечал на записки и, обнахалившись, прочитал несколько собственных стихотворений. Вечера сни­мало телевидение, чтоб показать в новой развлекательной рубрике «В субботу вечером». Оба вечера прошли превосходно, и тут дело не во мне. Огромный успех случился за счет моих прекрасных и талан­тливых друзей. Было много музыки, песен, шуток, острот. Между залом и сценой возник дружеский, озорной контакт. Так кончился 1985 год.

Год

4 ЯНВАРЯ. Показ по телевидению «О бедном гусаре замолвите слово...» Я этого просмотра не организовывал. Не хлопотал, случи­лось само собой. Отклики на этот раз очень хорошие. По сути, фильм родился.

ЯНВАРЬ—ИЮЛЬ. Выбор натуры, написание режиссерского сце­нария, проведение кинопроб, утверждение эскизов, поиск рекви­зита – подготовительные работы по «Забытой мелодии для флей­ты».

ФЕВРАЛЬ—АПРЕЛЬ. Съемки новой передачи о кинематографе, «альтернативной», как модно сейчас говорить, «Кинопанораме». Название пока найдено не очень-то звонкое – «Беседы о кино». Но со временем, может, придумается лучше. Договорился с руководст­вом телевидения, что эта программа будет выходить 4 раза в год. Первая передача посвящена профессии кинорежиссера. Что это такое? Снимаем известных мастеров, которые находятся на разных стадиях производства фильма. К примеру, Н. Губенко в режиссер­ском сценарии «Запретной зоны», М. Хуциев делает кинопробы к фильму «Бесконечность», Р. Балаян ведет съемки «Филера»... Выяв­ляя творческие особенности каждого, мы одновременно рассказы­ваем о каждом этапе производства кинокартины. Кроме назван­ных, в программе принимают участие А. Смирнов, С. Соловьев, А. Герман.

МАРТ. Эфир программы «В кругу друзей. Вас приглашает Эльдар Рязанов». Передача вызвала глубокое раздражение Егора Лига­чева и больше никогда не повторялась.

ИЮЛЬ. Передача «Беседы о кино» прошла по телевидению.

АВГУСТ. Подготовительный период «Флейты» очень затянулся из-за того, что ждем Леонида Филатова, который будет играть глав­ную роль. А он занят в фильме у режиссера К. Худякова. Пока, чтобы использовать лето, решили снять три эпизода с Тамбовским хором, где Леня не занят. Первая съемка – на авианосце «Киев» в Североморске. Сам корабль потрясает – чудо техники. Но при этом не работает телефон со штабом флота. (Корабль стоит на рейде в одном километре от берега, где расположен штаб.) Из-за того, что разбился один из самолетов с вертикальным взлетом, наложен за­прет на их полеты. Снимаем вместо самолетов с вертолетами. Моря­ки – замечательные люди. Гостеприимны, радушны. Вспомнил, что когда-то хотел стать моряком. Потом полетели в Алма-Ату. В горах началась осень, и отары овец гонят вниз в долины. Там снимали эпи­зод, как «тамбовские» девушки поют чабанам. Каждый день ездили в горы на высоту три с лишним километра. Большой перепад давле­ния, и за это скоро наступит для меня расплата.

СЕНТЯБРЬ. Весь сентябрь Филатов по-прежнему занят, и я дал согласие поехать на кинофестиваль в Сан-Себастьян в качестве члена жюри. Вылет 14 сентября. Перед отъездом, как всегда, много дел. А 12-го вечером, в пятницу, когда уже были получены паспорта (член жюри по статуту может лететь вместе с женой) и билеты, по­чувствовал себя плохо. Засвистело в правом ухе. Лег спать. Утром по-прежнему самочувствие плохое. Набрал телефон Горина, чтобы посоветоваться, – все-таки он бывший врач, – поднес трубку к пра­вому уху и понял, что оглох. Консультация с доктором-отоларинго­логом, и через два часа я уже лежу в Боткинской больнице с капель­ницей. Суббота, в больнице только дежурный доктор. Говорит, что придется мне пробыть здесь не менее двух недель, так как курс лече­ния состоит минимум из десяти капельниц. Вот тебе и Сан-Себас­тьян, Бискайский залив и прочие испанские прелести! Суббота, в Госкино никого, и невозможно сообщить испанцам, что я не приле­чу. Устроители фестиваля встречали на аэродроме, но никто не явил­ся. Привыкшие к нашей необязательности и хамству, испанцы на этот раз обиделись крепко. Не только не прилетел член жюри из СССР, но даже не потрудились известить об этом. Но на этот раз никто, кроме внезапной болезни, не был виноват.