Глава двадцать седьмая

Итак, пятеро молодых писателей заварили кашу. «Манифест» вызвал настоящую сенсацию и заставил Золя пережить неприятные минуты. Что побудило «пятерку» к такому неожиданному и резкому выступлению, кто главный зачинщик? Эти вопросы мучили Золя и его ближайших друзей.

_{1887 год}

18 августа — «Манифест пяти».

18 августа — Эдмон Гонкур:

«К моему крайнему удивлению, развернув утром «Фигаро», я увидел, что на первой же странице стоят пять подписей: Поль Боннетэн, Рони, Декав, Маргерит, Гиш. Черт побери, четверо из пятерки — завсегдатаи моего чердака».

(Э. Гонкур, «Дневник»)

20 августа — Золя:

«Я не знаю этих молодых людей… Они не принадлежат к моему окружению, поэтому они не могут быть моими друзьями. Наконец, если они мои ученики, то это мне было не известно. Но если они не друзья и не ученики, то почему они отвергают меня?..» (интервью газете «Жиль Блаз»).

21 августа — Анри Сеар:

«…вызов остается без ответа… в битве за «Землю» плоды пожинают враги».

(Сеар — Золя)

21 августа — Гюисманс:

«Мне не надо было посещать Гонкура после его возвращения из Шанпрозе, чтобы догадаться, что в итоге это и есть как раз тот дом, где могут родиться сплетни и шумиха. Я знаю, однако, от Орса, который стоит близко к этому источнику, что один плохо воспитанный человек по имени Рони написал пасквиль (это, впрочем, чувствуется) и что вдохновителем был Боннетэн, который и пустил все дело в ход.

Теперь возникает вопрос, не вдохновила ли Боннетэна, человека с низкой душонкой, некая личность, у которой все они бывают?»

(Гюисманс — Золя)

21 августа — Золя:

«Я сразу же узнал Рони по туманным, педантичным фразам, а Боннетэн мог лишь помочь ему выйти в свет. Все это производит впечатление чего-то смешного и непристойного. Вам известно, как философски я отношусь к брани. Чем больше живу, тем сильнее жду непопулярности и одиночества.

В общем я в четверг закончил «Землю» и счастлив, что успел бросить книжицу в это болото с лягушками. Как она упадет туда, хорошо или плохо, меня не интересует».

(Золя — Гюисмансу)

21 августа — Эдмон Гонкур:

«Золя, заявивший в интервью с Ксо, «что не желает отвечать на «Манифест пяти», отличнейшим образом отвечает на него, и вот фраза, относящаяся к нам — к Доде и ко мне:

«…Быть может, говорят иные, нужно видеть в этом памфлете лишь отзвук известных оценок, исходящих от лиц, к которым я питаю глубокое уважение как к писателям и людям и которые испытывают те же чувства ко мне. Я отказываюсь этому верить, хотя такая версия и может показаться правдоподобной, если взглянуть на многие места документа… Напротив, я убежден, что особы, на которых я намекаю, весьма огорчены публикацией этого документа без их совета и одобрения».

Разве в этом не весь Золя? Разве это не макиавеллевская фраза, не коварство под личиной мерзкого добродушия? Ах, подлый итальянище!»

(Э. Гонкур, «Дневник»)

22 августа — Андре Антуан[9]:

«Есть одна главная потребность у молодых людей, с которыми я вижусь, у Метенье[10]и других, — объяснить ваше молчание… Я не имею чести принадлежать к этой литературной молодежи, от имени которой пятеро увальней наделали столько шума, но в чем я уверен, так это в том, что большинство представителей молодого поколения восхищаются вашим творчеством и принимают его».

(А. Антуан — Золя)

23 августа — Жозеф Рони:

«Мои дорогие Боннетэн и Гиш!

Снова просмотрел наш протест против… Плачьте! Я просил вас выкинуть восемь слов, которые мною помечены. Они остроумны, но, может быть, поэтому — слишком резки. Среди оставшихся — достаточно резких…

Привет четверке».

(Ж. Рони — Боннетэну и Гишу)

28 августа — Анатоль Франс:

«…В этом псевдонатуралистическом романе совсем нет непосредственных наблюдений…

…Крестьяне у г-на Золя все на одно лицо.

…Его «Земля» — это «Георгики» разврата.

…Возможно, что у г-на Золя был когда-то не скажу большой, но все же незаурядный талант. Вероятно, у него и сейчас еще остались какие-то крупицы, хотя, признаюсь, мне стоит огромного труда не отказать ему в этом.

…Никто до него не воздвигал столь высокой кучи нечистот».

(А Франс. Выступление в газете «Тан»)

21 сентября — Октав Мирбо:

«Г-н Золя чрезмерно преувеличивает то, что называют недостатками, пороками крестьянина, несправедливо преуменьшает высокие его качества. Это противоречит тому, что есть в действительности…

…Эмиль Золя не знает крестьянина; он не понимает ни его самого, ни его души. «Земля» — это произведение сомнительного воображения, фантазия художника, недостаточно вдохновенного».

(О. Мирбо, статья «Крестьянин» в «Голуа»)

23 сентября — Золя:

«…Я ждал от вас неблагоприятного мнения, так как есть в вашей душе мистический уголок, благодаря которому вы никогда не могли примириться с моим представлением о крестьянине: я старался увидеть его таким, какой он есть сейчас, в настоящее время, а вы просите, чтобы его видели таким, каким он был в средневековье».

(Золя — Мирбо)

14 октября — Эдмон Гонкур:

«По-видимому, во вторник, в Свободном театре, я выказал Золя такую холодность, что он счел нужным послать мне письмо, кончающееся следующей фразой.

«Если я решаюсь писать Вам, то лишь потому, что между нами нет более ясности, а Ваше чувство собственного достоинства, как и мое, требует, чтобы мы знали, что думать о наших с Вами отношениях — и как друзей и как собратьев по перу».

(Э. Гонкур, «Дневник»)

1 4 октября — Эдмон Гонкур:

«Недавно, в связи со статьей пяти, появившейся в «Фигаро», — статьей, о которой, клянусь честью, я не имел понятия, статьей, появившейся в момент, когда я был настолько болен, что в этот самый день находился у Потена и спрашивал его, не заболел ли я смертельной желудочной болезнью, — Вы в свой ответ интервьюеру из «Жиль Блаза» вставили фразу, означавшую вот что: «Хотя есть все основания предполагать, что вдохновители дела — это Доде и Гонкур…» — фразу, явное вероломство которой заставило всех знакомых Доде и моих спрашивать нас при встрече: «Видели вы обвинение, предъявленное вам Золя?» — наконец, фразу, вызвавшую свирепые выпады в газетах против меня лично и обвинения в том, что я самым подлым образом завидую Вашим деньгам…

Ну не глупо ли? Разве я завидую Доде, а он зарабатывает ничуть не меньше денег, чем Вы?»

(Э. Гонкур — Золя)

30 октября — Золя:

«Мне никогда не приходило в голову писать предисловие. Моя книга будет защищаться сама, и она победит, если ей суждено победить. Я ею доволен и думаю, что в общественном мнении произойдет поворот в ее пользу».

(Золя — Ван Сантен Кольфу)

19 ноября — Золя:

«Никогда, дорогой Доде, никогда я не думал, что вы знали об этом удивительнейшем манифесте пяти! Мои первые слова были о том, что ни вы, ни Гонкур не имели представления об этом великом предприятии и статья булыжником свалилась на ваши головы… Поразительнее всего, что из жертвы вы меня превратили в преступника и вместо дружеского рукопожатия чуть не порвали со мной. Признайтесь, что в этом вы несколько превысили чувство меры.

А я на вас ничуть не сердился. Я отлично знал, как писался манифест, над этим можно только посмеяться. Ваше письмо, дорогой Доде, доставило мне живейшую радость, так как оно кладет конец недоразумению, от которого наши враги уже были в восторге».

(Золя — А. Доде)

23 ноября — Эд. Гонкур:

«На всех страницах романа вы говорите о величественности босской равнины… Ваше описание сева в начале романа прекрасно, как картина Милле. Страсть к земле, страсть, которую я имел возможность сам наблюдать в дни юности, изображена рукой мастера. Старый Фуан, Большуха, подлая чета Бюто остаются в памяти незабываемыми образами».

(Э. Гонкур — Золя)

_{1888 год}

Январь — Ги Мопассан:

«Я не стал ждать посланного Вами экземпляра. Мне хотелось, чтобы все наши друзья, все те, которые, подобно мне, восхищаются Вами, убедили бы Вас никогда больше не печатать фельетонами столь большие и обладающие таким размахом произведения, удивительная композиция и мощный эффект которых почти полностью исчезают при дроблении в газете… Мне очень приятно, дорогой друг, написать Вам, до какой степени прекрасным и высоким я нашел это новое произведение великого художника, руку которого я сердечно жму».

(Мопассан — Золя)

_{1892 год}

Поль Маргерит:

«Присоединившись несколько лет тому назад к направленному против вас манифесту, я совершил недостойный поступок, всей важности которого тогда не сознавал вследствие молодости, но позднее я устыдился его».

(П. Маргерит — Золя)

_{1898 год}

21 июля — Поль Боннетэн:

«Ты доставишь мне удовольствие… если сообщишь 3[оля], что капрал протестантов (столь юных), выступивших в «Фигаро» по поводу «Земли», поручает тебе выразить ему свое пылкое восхищение».

(П. Боннетэн — Жеффруа)

_{1902 год}

5 октября — Анатоль Франс:

«Теперь, когда творчество Золя встает перед нами во всей своей величественности, мы можем проникнуть в его сущность. Творчество Золя дышит добротой… Как все великие люди, он сочетал в себе величие и простоту. Он был глубоко нравственный человек. Когда он рисовал порок, его кистью водили суровость и целомудрие»[11].

(Речь, произнесенная на похоронах Эмиля Золя на кладбище Монмартр)

_{1921 год}

…… — Жозеф Рони:

Я «сохранил от этой несчастной авантюры глубокое отвращение».

(Ж. Рони, «Факелы и огарки. Воспоминания»)

_{1924 год}

25 июня — Гюстав Гиш:

«Я заявляю, в свою очередь, что у меня самое неприятное и тяжелое воспоминание об этом диком выпаде. Это большой и позорный грех моей молодости».

(Заявление Г. Гиша в газете «Энтрансижан»)

_{1927 год}

16 октября — Люсьен Декав:

«Однажды четверо моих друзей и я повели себя в отношении Золя, как блудные сыновья; мы понеслись, размахивая кнутом эмансипированных форейторов. Какая опрометчивость с нашей стороны! Разве лучший способ признать, что мы являемся учениками Золя, заключался в том, чтобы отречься от него?»

(Речь в Медане 16/Х 1927 г.)

_{1931 год}

Октябрь — Анри Барбюс:

«Ходили слухи, что Доде и Гонкур были причастны, за кулисами, к этой манифестации… Это обвинение неосновательно».

(Барбюс, «Золя»)

«Земля» — произведение сложное, противоречивое, но, несомненно, талантливое. После Бальзака многие писатели обращались к деревенской теме, но никто из них не сумел превзойти автора «Крестьян». Еще задолго до работы над «Землей» Золя отмечал этот факт в своих публицистических и критических статьях. Он должен был подняться до Бальзака, до больших обобщений, противопоставить свой роман сельским романам Жорж Санд, Леона Кладеля. Удалось ли это Золя?

Действие романа «Земля» начинается в 1863 году, спустя двенадцать лет после государственного переворота. Во французской деревне к этому времени произошли немалые перемены. Крестьяне все больше и больше начинали понимать, что правительство Луи Бонапарта вовсе не собирается защищать их интересы. Бонапартистские иллюзии постепенно рассеивались. Луи Бонапарт покровительствовал промышленной буржуазии, а та была заинтересована в низких ценах на хлеб. В одном из эпизодов романа крупный промышленник Рошфонтен одерживает на выборах победу над своим противником, и его победа — это победа лицемерной политики Наполеона III, обманывающего крестьян и заставляющего идти их против собственных интересов. Рошфонтен, как и император, за свободу торговли, за ввоз во Францию дешевого американского хлеба и в конечном счете за наступление на жизненные интересы французского мелкого крестьянина, который не в состоянии во всем этом разобраться и голосует за политику своего врага.

Золя понимает социальную слабость огромной, разобщенной крестьянской массы. Крестьян разъединяют друг с другом не только безграничные земли, но и мелкособственнические инстинкты. Достаточно было распасться семье Фуана, как каждый из ее членов отгородился друг от друга стеной мелких эгоистических чувств. «Не давать ничего своего, но и ничего не брать у других» — таков девиз Франсуазы, но это и девиз крестьянина-собственника, который с таких же моральных позиций оценивает свое положение в обществе и государстве. «Каждый должен защищать свой собственный угол, не больше», — говорит старый Фуан. Эта главная трагедия современного крестьянина усугубляется консерватизмом и идиотизмом деревенской жизни. Крестьянин обречен на извечную нужду и страдания. Вот перед нами удивительный образ Фуана, так удавшийся Золя. Фуан всю жизнь отдал земле, и, когда он, как некий деревенский король Лир, роздал землю детям, жизнь его стала бессмысленной. Трагедии Фуана Золя дает социальное объяснение. Собственнические инстинкты рождаются в борьбе за обладание землей, безжалостно разрушают дружбу, родственные связи, все, что может объединять людей.

Власть земли обрекает на тяжелый труд стариков, женщин, детей. От изнеможения умирает в поле батрачка Пальмира, в четырнадцать лет Франсуаза выполняет работу, которая под стать здоровому мужчине. Работа с утра до ночи, вечная неуверенность в результатах труда, которые зависят и от дождя, и от солнца, и от цен на рынке, и от согласия в семье, обрекают крестьянина на голодное, полуживотное существование. В романе беспрерывно слышится голос автора, сочувствующего этой темной, исстрадавшейся массе людей земли, которых тяжелая жизнь калечит не только физически, но и морально.

Многое, очень многое удалось Золя в этом его романе, и, однако, он не смог в нем достигнуть высот художественного обобщения, до которых поднялся в «Жерминале». Правильно изобразив собственническую душу крестьянина, Золя не понял, что другая сторона психологии крестьянина, психология труженика, сближает его с рабочим, делает их интересы в конечном счете общими. Наоборот, Золя в ряде сцен подчеркивает вечную вражду пролетария и крестьянина. Идеи современного ему рабочего движения поданы тенденциозно, извращенно. Перечисляя пути в будущее, которые ищут жители сел и ферм, Золя наряду с другими называет и путь, указуемый рабочим классом. Его проповедует некий Леруа, по прозвищу Пушка, бродяга, вышедший «из рабочих предместий Парижа». Леруа подробно рассказывает об этом плане. «Прежде всего, — говорит он, — парижские товарищи захватят власть… вся махина развалится сама собой… они в тот же день уничтожат ренту, завладеют крупными состояниями, так что все деньги, все орудия труда перейдут в руки нации…» В деревне, по мнению Леруа, будет экспроприирована крупная земельная собственность и землю получат простые крестьяне. Позднее крестьяне поймут преимущества национализированных хозяйств и сами попросят присоединить к ним свой участок. Но Золя отвергает этот путь и не жалеет красок, чтобы очернить Леруа. Он и на этот раз обращается к философии «радости бытия», к неисчерпаемым возможностям самой природы, которая ежечасно, ежеминутно рождает жизнь. Носителем этой философии в романе оказывается Жан. Он, как и Этьен, «чужеродное тело». Жан попал в деревню случайно, и, может быть, это помогло ему понять то, что не понимают другие — исконные жители села. Свое произведение Золя заканчивает словами: «Кормилица-земля всегда будет кормить тех, кто на ней сеет. Земля тоже находится во времени и пространстве, она будет сама по себе давать хлеб, пока люди не научатся получать от нее возможно больше. Вот как надо понимать речи о революции, о грядущих политических переворотах».