Лекция 8. Как развивалось богословие иконы, как возникло и начало складываться учение об иконе в христианской церкви?

(05.12.96)

Как развивалось богословие иконы, как возникло и начало складываться учение об иконе в христианской церкви?

Прежде всего, мы должны констатировать всем известное явление, что при огромном количестве церковных росписей и всяких священных изображений на предметах, которые известны нам из археологии, мы встречаемся с почти полным молчанием христианских писателей по этому вопросу. Мы знаем негативные высказывания Тертуллиана, которые я вам приводил, а вот положительных высказываний о церковном искусстве мы привести не можем. Ни Татиан, ни Афинагор, ни [Минуций Феликс? ] - известнейшие апологеты, защитники христианства, - ничего не говорят о церковном искусстве. Более того, западная наука считает этих писателей принадлежащими к иконоборческому направлению. Это связано с тем, что у них есть высказывания против изображений, против статуй. Но эти высказывания не являются иконоборческими по той простой причине, что ранне-христианские писатели выступают не против христианского искусства, а против искусства языческого. Они выступают против идолов. Правда, Тертуллиан это отношение переносит и на церковь. Некоторые писатели вообще ничего об этом не говорят. Но сам факт широчайшего распространения церковных росписей говорит, по замечанию одного известного современного ученого Андрея Николаевича Грабара (это русский ученый, который жил во Франции и писал по-французски), что, по-видимому, существовал некий единый центр, который давал программы этого церковного искусства. Например, в ранне-христианских росписях очень часто изображались ветхозаветные пророки. Само собой разумеется, что никаких изображений этих пророков у иудеев не существовало - как мы знаем, Ветхий Завет запрещал подобные изображения. Эти изображения возникли другим путем - они просто сочинены церковью. И то, что ранне-христианская церковь допустила сочиненную иконографию святых - очень важный момент, который говорит как раз в пользу иконопочитания. Зачем же было сочинять изображения святых, если их не почитать? Совершенно ясно, что их ввели именно для почитания, для прославления - и ввели уже в I-II вв. Я думаю, что апологеты молчали по этому поводу просто потому, что перед ними стояли совсем другие задачи. Из того эпизода, который я в свое время приводил, когда говорил о Тертуллиане, достаточно ясно, что были в Церкви люди, которые осознавали необходимость иконопочитания и как-то это формулировали. Но их мнения остались незаписанными - скорее всего, по той причине, что это было для всех очевидно.

Если бы иконопочитание возникло в какой-то определенный момент вопреки иконоборческой позиции в Церкви апостольской, эта борьба была бы как-то отражена. Но это никак нигде не отражено, за исключением, впрочем, одного памятника. Существует постановление Эльвирского [? ] собора в Испании 406 г. На этом поместном соборе действительно было сформулировано правило, и это правило гласило, чтобы на стенах храма не было никаких изображений. И протестантские авторы всегда ссылаются на это постановление Эльвирского [? ] собора, как свидетельство иконоборческой позиции ранне-христианской церкви. Но нужно сказать, что..... (смена кассеты)

Эльвирский собор постановляет не изображать ничего на стенах, потому что изображения уже были, они уже существовали - и довольно длительное время. Эльвирский собор является поместным собором, и его постановления для Церкви общеобязательными никогда так и не стали. Данное постановление свидетельствует только о том, что такая тенденция, которую можно назвать иконоборческой, действительно существовала в то время (и мы видели это на примере Тертуллиана), но существовала параллельно с иконопочитанием - до тех пор, пока не были выработаны постановления VII Вселенского собора. Иконоборческое движение, которое предшествовало VII Вселенскому собору, началось не вдруг - оно имело какие-то корни, и как мы видим, корни довольно древние, но они никогда не были господствующими в Церкви. Этот вопрос не был теоретически, богословски разработан в то время, также как не были разработаны некоторые важные догматические вопросы - скажем, учение о Св. Троице. Но тем не менее учение о Троице содержится имп[...] в Новом Завете, как и учение об иконе.

Настоящее богословие иконы, сама разработка этого богословия начинается с великих Отцов Церкви - с великих Каппадокийских Отцов. Особенно важное место здесь занимает Св. Василий Великий. В своих общебогословских трудах он очень много сделал для дальнейшего закрепления учения об иконопочитании, это хорошо видно из анализа его богословского наследия в целом. В тропаре Св. Василию Великому говорится, как вы помните: “Человеческие обычаи украсил еси”. Вот это украшение человеческих обычаев подразумевает, в частности, и художественное творчество. Значение Василия Великого в том аспекте, который нас интересует, мало отмечено и историками искусства, и эстетиками. Буквально несколько страничек об этом есть у Бычкова - известного современного эстетика - в книге “Византийская эстетика”, впервые изданной в 1977 г.

Между тем, именно Василий Великий разработал понятия образа и подобия - те понятия, которые лягут в основу иконопочитания. Василий Великий был греком, воспитанником великой греческой культуры, пронизанной художественным сознанием и построенной на изобразительном искусстве. И, конечно, Василий Великий, Григорий Нисский и другие великие Отцы мимо этого пройти не могли. Эта греческая основа, художественный взгляд грека, очень чувствуется в творениях Василия Великого. Он смотрит на мир взглядом греческого художника. В беседах на Шестоднев он говорит: “Мир есть художественное произведение, подлежащее созерцанию всякого, так как через него познается премудрость Творца”. Василий Великий говорит как бы от имени пророка Моисея. Но Моисей, конечно, ничего не говорит о мире как о художественном произведении. Это мысль самого Св. Василия, и мысль греческая. Именно для грека мир всегда был художественным произведением, так его всегда воспринимала античная мысль. Одним из определений мира было слово “космос” - а это слово по-гречески означает украшение, это слово всегда было одним из определений прекрасного. Таким образом Василий Великий соединяет библейскую и греческую традиции. Он описывает Господа Бога так, как эллин понимает художника, создающего гармоническое произведение: “Восславим наилучшего Художника, премудрого и искусно сотворившего мир, и из красоты видимого уразумеем Превосходящего всех красотою; из величия сих чувственных и ограниченных тел сделаем наведение о Бесконечном, превысшем всякого величия, и по множеству Своея силы превосходящем всякое разумение.”

О Боге как о художнике Св. Василий говорит постоянно. Он подробно рассматривает в Шестодневе слово “сотворить”. Что это значит? “Сотворил как благий - полезное, как премудрый - прекраснейшее, как могущественный - величайшее. Пророк показал тебе в Боге едва ли не художника, который, приступив к сущности вселенной, приноровляет ее части одну к другой, и производит само по себе соответственное, согласное и гармоническое целое”. Василий Великий здесь рассуждает в эстетических категориях античности, как бы возводя на богословский уровень аргумент о бытии Божием от красоты, и это, конечно, типичный античный, эллинский ход мышления.

К таком типу мышления восходит и известный афоризм о. Павла Флоренского: “ Если есть “Троица” Андрея Рублева, значит - есть Бог”. Вот такой аргумент от прекрасного. Если есть прекрасное - значит, есть Бог. И это имеет огромное значение, потому что человек подобен Творцу, и свое творчество он должен посвящать Богу.

Для нас представляет интерес антропология Василия Великого. Вообще святоотеческая антропология (учение о человеке) для нас очень важна. Это учение о соотношении в человеке духовного, душевного и телесного. Об этом очень много говорит Василий Великий - в частности, о красоте природы и красоте человека. Когда он говорит о красоте человеческой души, это есть именно то, что призван художник или иконописец отображать в своем творчестве.

Что же он говорит о красоте? Он различает разные ступени прекрасного. Конечно, он очень чувствует красоту природы и в Шестодневе описывает ее как настоящий писатель, иногда удивительно поэтично. Но выше красоты природы - красоты души. Что это такое? Говоря о красоте человеческой души, Василий Великий выступает как античный мыслитель, как человек, прошедший античную школу: “Прекрасна всякая душа, которая созерцается соразмерно свойственных ей сил”. Соразмерность - это чисто античный принцип красоты, принцип гармонии. Однако Св. Василий видит более высокую ступень красоты - именно в Боге. “Истинная и вожделеннейшая красота, созерцаемая только имеющими очищенный ум,.... Божие и блаженнейшее естество”.

И вот здесь возникает проблема образа и подобия, потому что эта высшая красота.... только по подобию Божию. Именно от божественной красоты человек заимствует свое подобие. А это уже имеет прямое отношение к художественному творчеству. “Кто внимательно устремляет свой взор на сияние и изящество сей красоты, тот заимствует от нее нечто, как бы от красильного раствора, на собственное свое лицо наводя какие-то цветные лучи”. Описание, как видите, вполне натуралистическое: берется красильный раствор и цветными лучами - линиями и пятнами - наводится на лицо. Наведение на лицо красильных веществ - обычай весьма древний, известный не только во времена Василия Великого, но и гораздо раньше. Еще в древнем Египте женщины наводили на свое лицо “цветные лучи”, чтобы придать себе от этих “красильных растворов” некоторую красоту. Интересно, что этот чисто бытовой образ используется Василием Великим - но с какой целью? Для объяснения богословского, для объяснения духовных понятий, проводя таким образом прямую параллель между творчеством человеческим и божественным. Думаю, что Василий Великий здесь имеет в виду не просто опыт некой косметики, но опыт более широкий - опыт художника. И этот опыт художника постоянно прослеживается в его творчестве. Косметика вульгарна, но та красота, которую имеет в виду Василий Великий - вечна. И разница между материальной и духовной жизнью - именно такого порядка.

Василий Великий считает, что внешность человека соответствует его духовному состоянию - каков человек внутри, таков он и снаружи. Например, если человек постоянно предается страстям сладострастия и чревоугодия, то, по мнению Василия Великого, это непременно отражается на его внешности: “У людей чревоугодников и сладострастных духовное расположение выступает на оконечностях тела”. Также и трусость: “Тот, кто вне себя от страха, на того согласиться ли кто и смотреть? ”. Т. е. с точки зрения Св. Василия трус отвратителен, противен даже для зрения, и здесь опять-таки чувствуется античное отношение.

Необходимость созерцать прекрасное, свойственная античному миросозерцанию, в высшей степени прослеживается в наследии Василия Великого. Естественно, что он все время призывает заботиться о “сей красоте” духовной, аргументируя в том числе и тем, что она сказывается на внешней красоте. “Итак, нам должно заботиться о сей красоте, чтобы Жених Слово, встретив нас, сказал: вся добра еси ближняя моя, и порока несть в тебе”. Характерно, что говоря о красоте, он цитирует “Песнь песней” - одну из библейских книг, которая более всего посвящена описанию внешних проявлений человеческого расположения.

К этому вопросу - соотношения душевной и телесной красоты - Василий Великий обращается не только в Шестодневе, а и в других толкованиях Св.Писания, толковании на Псалмы. Вот, например, в псалме 44, который является пророчеством о Божией Матери, он анализирует слова “Красотою твоею и добротою твоею”. Здесь Василий различает эти понятия - красоты и доброты. В русском переводе это выражение звучит более упрощенно, чем в греческом подлиннике. Славянское понятие “добро” не выражает всей сложности соответствующего греческого слова. Красотой Св. Василий считает то, что в свое время пришло в полную зрелость. Некоторая аргументация Василия Великого напоминает, как ни странно, греческих софистов, с которыми, как известно, боролся Сократ. Но для Василия Великого эти обороты - только символы.

Например, в платоновском диалоге “Протагор”, где идет спор о красоте, Сократ спрашивает, что прекрасно, и ему в ответ называют прекрасные предметы: золото, красивую женщину, хорошую лошадь. И Сократ показывает, что ничего в этом на самом деле прекрасного нет. А Василий Великий говорит, что прекрасна, например, зрелая пшеница, или зрелый виноградный плод. Но это только потому, что “данное явление, предназначенное быть самим собой, пришло к своему исполнению”, оно исполнилось. Виноградная лоза исполнила свое назначение, породив виноградный плод. А главное, что все эти проявления природы - просто символы духовной красоты.

И далее, переходя к следующей фразе 44 псалма - “Вся слава Дщери цареви внутрь” - он это показывает. Хотя и пшеница хороша, и виноградный плод прекрасен, но слава вся - внутрь. И это есть настоящая духовная красота Невесты Божией. И прекрасна она потому, что тоже пришла в свою зрелость. Таким образом стоят в одном порядке и красота пшеницы, и красота плода, и красота личности человеческой, пришедшей в свою духовную зрелость. “Псалом убеждает нас вступить во внутренний чертог тайны славы церковной”, - говорит Василий, - “потому что красота невесты есть внутренняя... Ничего не ищи в наружном золоте, или в телесном преиспещрении, но представь себе одеяние, достойное украшать созданного по образу Творца”. Сперва утверждая красоту внешней природы, он затем показывает, что подлинная красота все-таки не в ней. Таким образом, у Василия Великого мы видим понятие внутренней красоты.

Бог - художник, и все творение причастно божеству. А в причастности божеству все творение обретает красоту и совершенство. И степень причастности Божеству - это степень красоты. Об этом очень хорошо Св. Василий говорит в сочинении “О Духе Святом”: “Если бы тварная природа далеко отстояла от славы Божества, то находилась бы в жалком состоянии. Но недостойно Бога, такого понятия о Нем, что якобы Он попускает твари быть как бы обнаженно чуждой от причастности Себе. Тварь не так жалка, и Бог не так бессилен, чтобы не сообщить твари Своего приобщения.”

По мнению Василия Великого, величие Бога в том, что Он твари сообщает Себя, всей твари. Поэтому тварь добра и прекрасна. И в этом сочинении Св. Василий снова проводит параллель между творчеством человеческим и творчеством Бога. Причем он берет не просто повседневный человеческий, но художественный опыт. “Конечно, созидаемый образ, будучи перенесен от первообраза, получил в веществе подобие и удержал в нем [т. е. в веществе] отличительный признак, запечатленный мыслию и рукой художника”. Здесь Василий Великий рассуждает как человек, хорошо знакомый с художественной мастерской. Попросту говоря, он описывает, как работает античный художник: берет вещество, смотрит на первообраз, и в этом веществе запечатляет черты подобия, отличительные признаки первообраза. “Так работает живописец, так каменотес, так ювелир, созидающий золотое или медное изваяние, берет вещество, смотрит на первообраз, снимает очертание видимого, и запечатлевает его в веществе”. Этот образ художника, образ мастера, является для Василия Великого очень важным свидетельством подобия Богу и как бы аргументом человеческого богоподобия. И этот образ помогает ему объяснить, как происходит духовное совершенствование человеческой личности. Он так и говорит, что “люди создают подобие образа в веществе через вложение в вещество своего умопредставления”. Свое умопредставление художник влагает в вещество, и тогда возникает подобие образа. Также происходит и в духовном мире. “Как же тварь может дойти до уподобления Богу, не приемля... Божия образа? ”.

И вот возникает вопрос: какое же умопредставление Господь запечатлел в веществе? А вот в этих словах: “Сотворим человека по образу Нашему и по подобию” - вот это и было умопредставление Божие, которое Он, как художник, каменотес и живописец запечатлел в веществе. Но дальше Василий Великий говорит, что “Божий образ не таков, как человеческий. Он жив, и будучи истым образом, он образов воин”. Если человек творит все-таки мертвые образы, пусть прекрасные и художественный, но запечатлеваемые в веществе мертвом, то все, что творит Бог - это живое. И создавая Свой образ и подобие, Бог творит живую жизнь - Свои иконы. Речь идет, конечно, в том числе и о нас с вами.

Василий Великий строит как бы цепочку образов, которая войдет во все позднейшее богословие. Образ Божий - это Христос. Слово, которое было у Бога, есть образ Божий - образ Божий внутри Троицы. Слово Божие есть образ Бога Отца: “Кто видел Меня, тот видел Отца”. Вторая Ипостась есть образ первой. Т. е. понятие образа здесь возводится чрезвычайно высоко. Оно вечно.

“Образ же Сына - Дух”, - говорит Василий Великий. Эту мысль в дальнейшем будут использовать св. Отцы, в частности, Иоанн Дамаскин будет повторять эту мысль Василия Великого в своих трудах об иконопочитании. Конечно, Василий Великий не ставил своей задачей апологетику иконопочитания, но использование его идей Иоанном Дамаскином говорит само за себя.

А поскольку образ Сына - Дух, то “причастники Духа делаются сынами сообразными Бога”. Поскольку Дух Божий пребывает в Церкви, то через Церковь люди становятся со-образными Богу.

Начиная с человеческого творчества, Василий Великий возводит цепочку образов до тайн Божества.

Именно Василий Великий один из первых научает нас символически понимать то, что говорится о Боге. Символическое уподобление черт человеческих Богу мы встречаем уже у Тертуллиана. “Богу приписываются многие человеческие образы. Однако не в чувственном понятии пророк хочет сказать о Боге, что Он сидит на небе как на престоле,... а в том смысле, что земля подчинена Божией власти. А также если слышишь о чреве у Бога, не приходи в смущение, представляя что-то телесное, но разумей что-то духовное. Слыша о руках Божиих, ясно познавай творчество Божией силы. Слыша об ушах, заключай, что Бог слышит. Слыша об очах, разумей Божию проницательность. Слыша о крыльях, познавай Божию покровительственную силу” - этот текст почти буквально будет повторен Дионисием Псевдо-Ареопагитом в VI в. А еще позднее эти тексты войдут в иконописные подлинники и станут руководством для художников. Из позднейшей практики мы знаем, что эти тексты буквально применялись иконописцами. И это есть основы того духовного реализма, которым определяется характер иконы.

Василий Великий уделяя столь много внимания художественному пониманию прекрасного, больше внимание уделяет понятию зрения, функции зрения. И в этом он тоже выступает как античный человек, настоящий наследник античной культуры. Зрение для Василия Великого может иметь преимущество перед функцией слуха. (В XVI в. Леонардо да Винчи тоже будет утверждать, что зрение предпочтительней слуха.) Но рассуждая таким образом, Василий Великий останавливается и на иллюзорности зрения, что весьма интересно. Из наблюдений над природой он делает вывод, что зрению человеческому нельзя доверять. “Не обманывайся видимостью из того, что солнце [близ смотрящих? ] представляется величиною в локоть. Не заключай из этого, что такова действительно его величина”. “А если зрение обманывает, то и суд его не верен. Припомни о собственных своих ошибках, и ты сам в себе будешь иметь подтверждение сказанного. Если ты всматривался когда-нибудь с высокой горы на равнину, какими ты представлял себе пары запряженных волов? Каковы были сами земледельцы? А каким казался тебе один из грозных кораблей на белых парусах, бегущих по лазоревому морю? Не представлялся ли он тебе менее всякого голубя? ”. Это явление Василий Великий старается объяснить на основании тех научных представлений, которые были доступны его времени: “ Посему поглощаемое воздухом зрение сделалось слабым, недостаточным для точного представления видимых предметов”. Это, конечно, наивное объяснение, но существенно другое - то, что органам чувств нельзя доверять. “Очертания тел зрение не сохраняет таковыми, каковы эти тела в действительности. Четвероугольные башни зрение почитает круглыми на большом расстоянии. Из сего видно, что зрение представляет предметы несовершенно, посему измеряй луну не глазом, но рассудком, который при открытии истины гораздо вернее глаз”. Относится ли это только к рассудочному знанию? Нет. Василий Великий относит это к творчеству человека, и в частности - к художественному творчеству. Сперва он доказывает, что красота, видимая глазом, обманывает. Кому, имея глаза, трудно воспринимать красоту? Но не доверяй красоте, которую видят твои глаза. Но есть истинная красота - “не в стройности членов, не в благообразной добросветности через что-либо приятное для телесного чувства познается собственно прекрасное. Потому кто не верует в Господа, тот не близок к природе истинной красоты. Такой не может пуститься даже в умозрение о ней [т. е. не только увидеть ее, на даже о ней рассуждать], ибо подлинно прекрасное познается единою мыслию, до преизбытка очищенною. Посему заключайте отсюда: если мы с вами не познали еще истинно прекрасное, наша мысль пока еще не очищена”. Это из Толкования на пророка Исайю.

И вот поэтому оказыватся, что изображение имеет очень большое значение. Изображение, которое должно показывать истинную красоту. В таком случае изображение будет уже знаком. Оно не будет описывать наружную соразмерность тел, наружную доброцветность, оно будет некоторым знаком истинной красоты. Поэтому изображения нужны. В “Слове на день мученика Варлаама”, которое весьма часто цитируется всеми, кто пишет об эстетике Василия Великого, подчеркивается, что “написанное красками художника затмевает и поясняет его неясное словесное изображение”. Таким образом в своем творчестве Василий Великий подводит нас к тому, что нельзя доверять внешнему зрению, но нужны художественные изображения, которые дают понятие об истинно прекрасном, о Боге.

В некотором роде Василий Великий является последователем неоплатонизма. Мы часто находим у него парафразы из Плотина - крупнейшего античного философа-неоплатоника. Но это неоплатонизм христианский, глубоко переработанный, и Василий Великий обязан ему своей культурой, обязан как своему школьному знанию.