Внешние проявления веры

Так как человек состоит из души и тела, то его внутреннее настроение и чувства необходимо выливаются во внешние поступки.

...Нам предстоит беседовать о том, ка­кие внешние пути избрала душа человече­ская для того, чтобы чувствовать себя ближе к Богу, иметь постоянные напоминания о небе, и какие пути избрала церковь для низ­ведения на душу человеческую благодати.

Эти благодатные пути, называемые та­инствами, особо многочисленны в церкви православной, точно так же, как особенно обильны в православии те внешние симво­лы, в которые выливается живое благогове­ние души человеческой, жадно ищущей себе этих символов, форм и выражений своего внутреннего настроения...

Есть известные разряды христиан, счи­тающих, что в области духа должно быть упразднено все внешнее. Но люди эти глубо­ко заблуждаются.

Не только из откровений многих лиц, до­стигших святости, хотя и не представляю­щих собою достаточного авторитета для упомянутых христиан, но и из свидетель­ства такого, решительно всеми христианами признаваемого авторитета, как апостол Па­вел, видно, что и в небе существуют формы внешнего прославления Божества. Апостол Павел, восхищенный в небо, слышал там не­изреченные глаголы, которые невозможно пересказать людям.

Значит, и в небе раздаются слова. Из этих слов небожители сплетают хвалу свою Богу. И небесные обители, по общему убеждению всех святых, которое, конечно, имеет больше веса, чем мнение земных обыкновенных лю­дей, оглашаются неустанным пением, в ко­тором славословится Господь.

В небе есть своя иерархия. Полчища Анге­лов разделены по ступеням той любви, кото­рою они пламенеют к Богу, и той ненависти, которою они воодушевлены против врага Господня и врага рода людского.

Когда, гордый близостью своею к Боту, Денница возмутился против Бога и в зави­сти своей решил ниспровергнуть Его, чтобы стать самому на Его место, и поднял бунт против Вседержителя, — распалясь великою ревностью, Архистратиг Михаил собрал во­круг себя оставшихся верными Боту Ангелов, вступил в бой с Денницею и его ополчением и низверг это полчище с неба.

Существует на небе известная иерархия, известные образы, известные действия, как же не существовать им на земле, среди лю­дей, внутренние движения у которых выра­жаются непременно в известных действиях?

Возьмем Таинства.

Конечно, благодать Господня может дей­ствовать на душу человеческую непосред­ственно. Мы имеем перед собою примеры святых, которые жили десятилетиями в пу­стыне, никогда не встречая лица человече­ского, и которые не имели на себе степени священства. Из этого ясно, что люди не мог­ли привлекать к себе благодать посредством духовных Таинств, и тем не менее они были водимы благодатью, имея ее на себе в вели­чайшей степени. На них благодать излива­лась непосредственно.

Но принадлежавшая к числу таких, в уеди­ненном отшельничестве спасавшихся, святая Мария Египетская перед концом жизни по­сле десятилетий, во время которых она не встречалась ни с одним человеком, встретив­шись в пустыне со старцем Зосимою, проси­ла его через год принести ей причастие и по­сле этого причастия мирно отошла к Богу.

Да и пример Марии Египетской, соб­ственно, излишен, когда Господь наш Иисус Христос, приняв крещение в водах Иордана от Иоанна, тем самым доказал и завещал нам покорное принятие известных форм, в которых заключается высокий символ, или таинственная благодатная сила.

Тот, кому приходилось много ездить по России на лошадях, знает, какое сильное, глубокое впечатление производит вид сель­ской церкви.

После долгой езды полями, весной ли, когда всходы зеленеют ровным, нежным, зе­леным ковром, летом ли, когда мягкий ветер, гуляя по поверхности золотистого спеюще­го хлеба, ходит по нему мягкими волнами, осенью ли, когда сжатые поля щетинятся на солнце соломой, — во всякую погоду и во всякое время дня отрадно встретить ка­менный или деревянный храм, обведенный оградой.

Мирно сияет вознесшийся на куполе крест — символ нашего искупления, символ Христовой победы, символ нашего будущего счастья. И как духовно сливаются с этим хра­мом словно льнущие к нему пространства: деревни, и поля, политые трудовым потом крестьянства, и сверкающие на солнце реки, и ручьи, и темнеющий на горизонте лес...

Стойте же твердо, вздымайтесь высоко над родною землей, родные святилища, с ко­торыми связано все, что есть значительного, нужного, священного в жизни человека.

Под вашу сень мать приносит своего ново­рожденного младенца, который принимает здесь крещение и нарекается христианином. Здесь совершается ежедневно величайшее чудо вселенной: словно льется из ран Распя­того пречистая Его Кровь и вливается в лю­дей во оставление грехов и в жизнь вечную. Здесь, в таинственной исповеди, спадает тяготящее душу бремя грехов, и из купели покаяния человек выходит оправданным, не­винным, непорочным. Здесь, в Таинстве бра­ка, зарождается юная семья и ниспосылается на соединяющихся любовью людей благо­дать, освящающая их самих и их будущее потомство. Сюда приносят отжившего свой земной век человека, поют над ним послед­ние прощальные гимны, надевают на него венец — символ воинствовавшего за Христа на земле борца — и отпускают ему, во имя

Божие, все его грехи. Здесь дрожит и бьется в восторге, в благодарении, в славословии, в прощении, в горе и в радости, в томлении и в надежде живое сердце человеческое. Сюда спускаются Ангелы, чтобы слышать людские моления, принимать их, как куски благо­вонного ладана, которые они положат и вос­курят в кадильницах там, перед страшным Престолом Господа Славы. Что есть в жизни и в душе верующего человека заветного, важ­ного, волнующего его, с чем бы он ни при­шел сюда, в храм, чтобы сложить это легкое или тяжелое бремя к Божию Престолу?..

Сколько невиданных для людей и знаемых только теми, кто на себе это пережил, произошло тут счастливых восстаний; сколь­ко людей, пришедших сюда с отчаянием в душе, выходили отсюда утешенными и крепкими; сколько здесь произошло воз­рождений; сколько здесь излито высочай­ших чувств и возникло пламенеющих вели­чайших мыслей.

О Господи, да будут очи Твои отверсты день и ночь на храмы наши, и да горят в них верою и усердием к Тебе сердца наши!.. Стояли ли вы в древних святилищах земли Русской, в которых излита вера прежних по­колений, в которых звучат отголоски давних стонов, горят в воздухе давние слезы?

В соборе Успения Богоматери во Влади­мире прислушивались ли вы к тому, как поддаются и трещат соборные двери под страшными ударами татарского тарана и как врываются татары вовнутрь святилища, а укрывшаяся наверх, на хоры с замурован­ным входом, семья великокняжеская, приняв схиму, получает от епископа благослове­ние на смерть, и как дым пожара, подымаясь кверху, душит этих людей гибнущей Киев­ской Руси, которым открыл Свои объятия ожидающий Христос, и как пение молитв сливается с треском огня и торжествующи­ми криками татарщины...

Чудилось ли вам в великой церкви Киево- Печерской лавры, строенной на дивных чу­десах и преславных обетованиях, как Богома­терь во Влахерне Сама договаривает братий- зодчих для создания этого святилища на киевских высотах, как приходят они в Печер­ский монастырь и создают этот храм, небеси подобный, — каменный отголосок райской славы...

Внимали ли вы чутким ухом под сводами первого русского святилища, московского Успенского собора, прозвучавшим здесь ти­хим и грозным, утешительным и обличи­тельным речам русских чудотворцев? Улав­ливали ли вы раздавшийся над этим храмом пророческий глас первосвятителя Петра о славе Москвы и с ней — о будущем величии России? Видали ли вы через толщу веков, как загорелась здесь, у раки древнего Петра, свеча, когда вызванный в орду для исцеления ханши Тайдулы святитель Алексий служил напутственный молебен? Среди давнего мо­сковского населения встречали ли вы, стеня, и плача, и вопия о пощаде, чудотворную икону, шедшую из Владимира в Успенский собор, в те дни, когда страшный Железный хромец надвигался со своей губительною ра­тью на Москву и надежда оставалась только на заступление Девы Пречистой?.. С трепе­том в сердце внимали ли вы обличитель­ным речам к Ивану Грозному митрополита Филиппа, который принес тут свою чистую жертву печалования за народ и шел отсюда на свое мученичество?

В дни великой Смуты, когда приверженцы самозванца сорвали святительскую мантию с патриарха Иова, слышали ли вы, как гром­ко произносил он перед заветной иконой Владимирской: «Все двенадцать лет охра­нял я целость веры. Ныне ересь торжествует. Владычица, спаси Православие молитвами к Сыну Твоему».

Видели ли вы, как отрада и надежда смя­тенного и гибнущего Отечества, Святейший Патриарх Ермоген разрешал здесь народ от прежде данных клятв, как нарекали здесь имя Михаила и возлагали на непорочного отрока царственный венец? Слыхали ли вы на пространстве веков громы хвалебных гим­нов после русских побед и присоединения к зачавшемуся в Москве новому Русскому го­сударству новых царств, областей, племен и народов?

В старой Новгородской Софии всматри­вались ли вы с ужасом в помещенный во главе древний образ Спасителя, Который был написан в благословляющем движении десницы, и три раза находили поутру Его с десницей сжатой, пока не последовал гла­гол: «Оставьте Меня с сжатой десницей, ибо сею Моею рукою Я держу Новгород. Когда же десница разожмется, тогда и граду скон­чание будет». И видели ли вы с трепетом, как непостижимо со временем разжимается дес­ница?

В старой Киевской Софии, над которой промчалось столько веков, испытаний, по­жаров, погромов, грабежей и ужасов, — смо­тря на не поколебавшуюся в многократных разорениях собора алтарную стену с вознес­шим на ней видением Пречистой Девы, мо­литвенно поднявшей руки к небу, — пости­гали ли вы в этом имени образа Пречистой «Необоримая Стена» — всю неподвижимую, необоримую силу Царицы Небесной и За­ступницы русской?

Поражала ли вас мысль, неожиданно вхо­дя в храмы на востоке и западе, на севере и юге России, о том, что, вот на расстоянии десятков тысяч верст в этих святилищах на одном языке и одними словами совершается славословие Богу, и в те же дни во Владиво­стоке и Гельсингфорсе, в Архангельске и Батуме раздается призывный глас колоколов, и народ русский, получивший в обладание от Бога своего столь необозримую землю, сво­бодной душой хвалит в этих храмах своего Творца и Благодетеля?

Проезжая раз, во время Страстной неде­ли, по расположенным вдали от железно­дорожных путей местам Новгородской зем­ли, я зашел в Страстной Четверг в бедный сельский деревянный храм в конце литур­гии. Крестьяне приобщались. Со скрещен­ными на груди руками они по очереди под­ходили к спасительной чаше, и из лжицы втекала в их уста животворящая Христова Кровь... И мне казалось, что Ангелы Божии стояли за всяким из этого трудящегося кре­стьянского мира и чистая струя Христовой Крови сглаживала и выжигала из этих лю­дей все их беззакония, все вольные и не­вольные грехи.

О эти сельские храмы, без которых не вы­нести бы русскому миру его тяжкой земной доли, без которых задохнулась бы русская душа: та русская душа, в которой свет так пе­ремешан со тьмою, которая словно для того иногда стремится к падению, чтобы после падения познать еще более лучезарное вос­стание.

Храм воздыханья, храм печали,

Убогий храм земли моей,

Тяжеле стонов не слыхали

Ни Римский Петр, ни Колизей.

Нет отрицанья, нет сомненья,

И шепчет голос неземной:

«Лови минуты умиленья,

Войди с открытою душой.

Сюда народ, тобой любимый,

Своей тоски неодолимой

Святое бремя приносил,

И, облегченный, уходил.

И я вошел, я умилился,

И долго я лежал и бился

О плиты старые челом,

Чтоб услыхал, чтоб заступился,

Чтоб осенил меня крестом

Бог угнетенных, Бог скорбящих,

Бог поколений, предстоящих

Пред этим скудным алтарем.

Мы не видим нашим оплотяневшим, не­мощным взором, мы не слышим нашим огрубевшим слухом всех тайн, которые со­вершаются в наших церквах. Если бы мы имели очи, чтобы видеть, и имели слух, что­бы слышать, мы бы увидали лики ангельские, наполняющие храм и сослужащие священ­нослужителям; мы бы услыхали то небесное пение, которое раздается здесь, когда дребез­жащим, надтреснутым и не всегда усердным пением дьячок на клиросе в пустом храме тянет священные слова. И как близок к исти­не рассказ о том, что, если приложить ухо к скважине запертой церкви, оттуда слышится тихое невыразимое пение. Послушаем же о том, что видали здесь иные люди, какие они получали тут откровения.

Когда великий Саровский Серафим был еще в сане диаконском, он временами ви­дал Ангелов, сослужащих братии и воспе­вающих. Они имели образ молниеносных юношей, облеченных в белые золототканые одежды. А то, как пели они, нельзя выразить словом. Вспоминая об этом, отец Серафим говорил: «Бысть сердце мое, яко воск, таяй от неизреченной радости».

А вот что видел отец Серафим в Великий Четверг, когда служил литургию.

Как известно, «малый» выход из алтаря и следующий затем вход в алтарь знаменует вступление служащих в самое небо, и свя­щенник тогда молится: «Сотвори со входом нашим входу святых Ангелов быти, сослу­жащих нам и сославословящих Твою бла­гость».

Когда после малого входа и паримий иеродиакон Серафим возгласил: «Господи, спаси благочестивый и услыши ны» и, обратясь к народу и дав знак орарем, закончил: «и во веки веков», как он весь изменился, не мог сойти с места и вымолвить слова. Служащие поняли, что ему было видение. Его ввели под руки в алтарь, где он простоял три часа, то весь разгораясь лицом, то бледнея, — все не в состоянии вымолвить ни одного слова. Когда он пришел в себя, то рассказал своим старцам и наставникам, отцу Пахомию и казначею, что он видел. «Только что провоз­гласил я, убогий: — „Господи, спаси благо­честивый и услыши ны! " — и, наведя орарем на народ, окончил: „и во веки веков", вдруг меня озарил луч как бы солнечного света, и увидел я Господа и Бога нашего Иисуса Хри­ста, во образе Сына Человеческого, во славе, сияющего неизреченным светом, окружен­ного Небесными Силами, Ангелами, Архан­гелами, Херувимами и Серафимами, как бы роем пчелиным, и от западных церковных врат грядущего на воздухе. Приблизясь в та­ком виде до амвона и воздвигнув пречистые Свои руки, Господь благословил служащих и предстоящих. Посем, вступив во святой местный образ Свой, что по правую руку царских врат, преобразился, окружаемый ангельскими ликами, сиявшими неизречен­ным светом во всю церковь. Я же, земля и пепел, сретая тогда Господа Иисуса Христа, удостоился особенного от Него благослове­ния. Сердце мое возрадовалось чисто, про­свещенно, в сладости любви ко Господу».

Когда великий отец Сергий Радонежский совершал литургию, видали, как Ангелы со­служили ему и как он приобщался из святой чаши огнем.

Блаженный Нифонт, епископ Кипрский, имел дивное откровение относительно совер­шаемого во время литургии священнодей­ствия. Однажды, стоя со своим учеником в церкви при патриаршем богослужении, Ни­фонт как бы прозрел духом. Он увидел огонь, шедший с неба и покрывший алтарь и архи­ерея. Когда запели «Трисвятое», показались четыре Ангела и пели вместе с певцами.

Во время чтения апостольского послания Нифонт увидел стоящего за спиной чтеца святого апостола Павла, наблюдавшего за чтецом. Во время чтения Евангелия Боже­ственные слова поднимались к небу как не­кие чудные светильники. Когда стали пере­носить после Херувимской песни Святые Дары, распахнулась церковная завеса, рас­крылось небо — и разлилось по церкви чуд­ное благоухание. Затем стали сходить вниз Ангелы с пением. Ангелы принесли пре­красного Отрока, поставили Его на дискос и окружили престол, благоговейно склоняясь пред честными Дарами. А два Херувима и два Серафима парили над главой чудно­го Младенца, овевая Его своими крыльями. Когда наступило время освящения Даров и великое Таинство пресуществления, один из верховных Ангелов приступил, взял нож и заколол Отрока. Кровь он выпустил в свя­тую чашу и, положив Отрока на дискос, сам снова стал с благоговением на своем месте... Когда служба кончилась, Нифонт видел, как Отрок опять вдруг сделался совершенно це­лым и на ангельских руках вознесен был на небо.

Вот что невидимо совершается в храме на литургии во время видимых действий свя­щенника в алтаре.

При таком значении храма какая жертва для верующего человека может быть отрад­нее и выше, как жертва на храм? Древняя Русь со своею крепкою верою оставила нам пример усердного храмоздательства. До нас не дошло, можно сказать, решительно ни одного остатка жилых домов Древней Руси, ни царских, ни княжеских, кроме немногих искаженных теремов древней Москвы. Но храмы Древней Руси, ее святилища, до нас дошли, потому что храмы русские были ве­ликолепнее и прочнее ее жилых домов.

Русь, вся деревянная, со своими деревян­ными даже дворцами, знала и старалась ставить храмы каменные, которые остались памятниками ее великого и умного благо­честия. И в наши дни русское храмоздатель­ство не прекратилось.

Жертвы на храмы современных русских являются утешительным и неопровержи­мым доказательством того, насколько живо еще благочестие в русской душе, насколько, как и в старые времена, излюбленную меч­ту этой души составляет принести Богу по­сильный и щедрый дар. Храмов возникает по всему пространству России неисчисли­мое множество и за последнее десятилетие воздвигнуто много замечательных храмов.

В Киеве выстроен один из лучших храмов всей Русской земли, Князь-Владимирский собор в память крещения киевлян Владими­ром. Стены его расписаны главным образом великим, гениальным нашим художником Виктором Михайловичем Васнецовым и представляют собою величайшее открове­ние иконописного искусства.

Юная обитель, Казанская Амвросиева пустынь при сельце Шамордине Калуж­ской губернии, сияет громаднейшим вели­чественнейшим собором, который заложил в последние годы свои основатель обители, незабвенный великий старец Амвросий Оптинский.

Такой же величественный храм сияет в другой юной обители, Иверской Выксунской, основанной другим замечательным старцем последних десятилетий иеросхимонахом Варнавою, подвизавшимся в ските Черниговской Божией Матери в окрестно­стях Сергиево-Троицкой лавры.

В Тихоновой пустыни с целебным колод­цем преподобного Тихона Калужского воз­двигнута одна из величайших в России коло­колен.

...Недавно освящен великолепный и гро­мадный Морской собор в городе Кронштад­те, где сосредоточен русский флот.

В постройке храмов часто находят себе исход неугасимая, ничем земным неутоли­мая тоска по дорогим утраченным людям или наполняющее душу усердие ко Христу, к Богоматери или к кому-нибудь из свя­тых.

Велика и угодна в очах Божиих жертва на храм, приятны Ему те, которые жертвуют от избытка своего, но насколько выше и святей такая жертва, когда человек отдает Господу для построения храма все, что имеет.

Такую высокую жертву Богу принес, по слову великого старца Серафима, исцелен­ный им офицер из нижегородских помещи­ков, Михаил Васильевич Мантуров. Мантуров заболел болезнью, в которой не мог най­ти облегчения от врачей и которая заставила его покинуть военную службу. При страш­ных страданиях у него из ног выходили ко­сти. В таком положении он услыхал о бла­годати, действующей от старца Серафима. Рассказы эти были столь необыкновенны, что он немедленно велел везти себя в Саров и рассказал старцу о своем недуге.

Преподобный Серафим долго молился у себя в келье и затем, выйдя к Мантурову, по­мазал ноги священным маслом, произнося: «По данной мне от Бога благодати я перво­го тебя врачую», — и Мантуров тут же исце­лился.

Мантуров был человек благодарного серд­ца и великой искренности. Видя его душу и желая помочь ему принести Богу чудный са­моотверженный дар, отец Серафим предло­жил ему обнищать ради Бога.

По совету старца Мантуров продал свое имение и все вырученные от продажи деньги употребил на постройку в Дивееве, в связи с приходским храмом, стоявшим там рань­ше и посещаемым крестьянами, большой двухэтажный храм для возникшей в Дивееве женской монашеской общины. Дивеевский храм был поставлен во имя Рождества Хри­стова. По преданию, Богоматерь во сне ска­зала Мантурову: «Ты почтил Сына Моего, а Меня забыл».

И после этого голоса была устроена ниж­няя полуподземная церковь во имя Рожде­ства Богоматери.

Когда человек, знающий про эту чудную лепту, в Серафимо-Дивеевской обители сто­ит у могилы Михаила Васильевича Мантурова, он невольно преклоняется в душе пред высотой и чистотой этой самоотверженной жертвы. И как белая лилия, выросшая из благодарности от благородной души это­го жертвователя, белеет, красуется пред его глазами тот храм во имя двойного священ­ного Рождества, у стен которого нашел свой последний приют праведный храмоздатель.

А по другую сторону храма, за приходной его частью, почивает храмоздательница это­го приходского Дивеевского храма Агафья Симеоновна Мельгунова, имя которой тоже не может быть забыто, когда думаешь о луч­ших русских храмоздателях.

Родовитая помещица, владевшая наслед­ственными имениями в нескольких губерни­ях, Агафья Симеоновна посвятила себя ду­ховной жизни и, по особому повелению Бо­гоматери, из Киева пришла на север России. Тут, в селе Дивееве, в деревянной тогдашней церкви последовало ей видение Богоматери, Которая приказывала ей остаться на этом месте, обещая, что тут возникнет великая женская обитель.

Продав свои имения, Агафья Симеонов­на поселилась в Дивееве и много лет прове­ла, как слуга, в доме местного священника. Она источала неперестающую милостыню крестьянам, обшивала, мыла и учила раз­уму их детей. Все свое достояние обратила в деньги, выстроила много храмов и обно­вила еще большее количество. Она в год голодовки воздвигала Дивеевский приход­ский каменный храм, этими работами кор­мя крестьян. На каком крепком основании стоят воздвигнутые усердием таких душ храмы!

Я знал одного простолюдина, который всю жизнь проработал десятником при построй­ках, вел жизнь строгую, имея единственным утешением посещение церкви и духовное чтение. Отказывая себе во всем, он скопил ма­ленький капиталец и часть завещал по смер­ти своей на стипендию для студента-медика при Московском университете, а часть — на украшение церкви в родном селе.

Давно забыт он, затерянный на одном из дешевых московских кладбищ, в одинокой могиле, к которой едва ли кто подходит. Но в родном селе поминается его имя. А когда забудут его, все же будут гореть на иконах на его средства помещенные на них оклады, будут теплиться тихие огни в серебряных, на его деньги купленных лампадах. Будет сзы­вать на молитву крестьян, потомков его свер­стников и товарищей, среди которых он рос, пока не пошел на заработки в Москву, по его завещанию повешенный колокол.

Если кто свои наследственные или зара­ботанные деньги захочет поместить в какое- нибудь живое и святое дело, захочет этими деньгами послужить людям, то, кажется, нет жертвы чище и мудрей, как жертва на храм. Велика жертва на приюты для бесприютных детей, на учебные заведения, на пособия той молодежи, которая, холодная и голодная, получает образование, чтобы своим знанием служить потом народу. Высоки жертвы на школы и богадельни, на престарелых и бес­помощных людей, но еще выше — на храмы, эти школы и приюты народной души и веч­ные духовные врачебницы.

Не умещаясь на порожних землях своих в Европейской России, русское крестьянство широкой волной устремилось теперь засе­лять пустынные места Сибири с их благо­датным простором и нетронутыми девствен­ными силами, заложенными в почве. Много скорби переживают переселенцы, отрыва­ясь от тех мест, на которых веками сидели их отцы, деды и пращуры. Много трудов ве­ликих и сложных ждут их на местах нового поселения, где все надо заводить сначала. И в этой скорби, и в этих трудах особенно сирот­ливо чувствуют они себя без Церкви.

Если кто захочет принести высокую жерт­ву Богу в поминовение по своим родителям или другим дорогим людям, для испрошения у Бога себе какой-нибудь милости — пусть вспомнит о необъятном пространстве Сибири и усердной рукой поставит там храм, увенчав его православным крестом.

Подумайте о том, как отрадно также устроить храм на могиле дорогих людей. Над самым гробом отошедших воздвигается алтарь, поток Христовой Крови льется над местом погребения и, в этом потоке, пока стоит мир и Россия, будет отмыкаться душа человека, за которую поставлен храм...

Одной из величайших бед во время по­следней несчастной русско-японской войны была гибель в Цусимском бою русской эска­дры. Множество молодых жизней русских матросов и офицеров нашло тут свой груст­ный конец. Имея возможность спастись, некоторые предпочитали тонуть со своим кораблем и погружались в пучину океана с криком привета далекой России, честь ко­торой они не выдали в этом страшном бою. Пораженным неизгладимою печалью их отцам, матерям, женам и братьям не оста­лось даже утешения принять их прах и по­ложить их в семейных усыпальницах. Веще­ственных воспоминаний от них не осталось. Все поглощено ничего не возвращающим океаном.

И вот по мысли этих пораженных невоз­наградимыми потерями людей возник в Петербурге заветный храм — «Спас на во­дах». Сюда эти осиротелые люди приходят молиться, как ходили б молиться на моги­лы этой дорогой, столь рано и ужасно угас­шей молодежи. Все проникнуто скорбью и воспоминанием в этом храме, заимство­вавшем формы храмов Древней России. На стенах прибиты металлические доски с именами утонувших героев, с поименованием на каждой имен погибших офицеров и числом нижних чинов. У некоторых из досок почти ежедневно сменяются свежие цветы. Этот храм великой скорби просвет­лен светлой надеждой на загробные свида­ния.

В русской жизни создался трогательный обычай собирать у мира на построение хра­мов.

Городские храмы редко нуждаются в по­мощи посторонней, имея в большинстве случаев богатых прихожан, которые и в оди­ночку, и в складчину могут воздвигать хра­мы, перестраивать и украшать их.

В среде богатого купечества, сохраняю­щего преданность Церкви, развито даже не­которое соревнование в украшении храмов. Если в одном приходе богач великолепно украсил храм, другой богач в другом прихо­де старается его перещеголять.

Не то в бедных сельских приходах, где у крестьян нет средств на то, чтобы в короткое время самим поставить новый храм, заме­нить прежний, деревянный каменным или обновить ветшающую церковь.

И вот миром избирается сборщик и хо­дит по разным местам России, больше всего по большим торговым городам, приглашая жертвовать на церковь.

Трогательный обычай высокого значе­ния... Если вы не можете выполнить своей мечты, поставить Богу самолично, отдельно целый храм, то, давая этим сборщикам, вы становитесь участниками храмоздательства по всей России. Вы давно будете лежать в могиле. Десятилетия и века изгладят совер­шенно ваше имя, а ваши копейки и серебря­ные монеты в виде кирпичей, вложенных в храм, все будут стоять и вопиять о спасении души вашей к Богу. Или в призывном, спа­сительном, будящем душу звоне колокола будет звучать часть вашего серебра, и в де­сятках, сотнях, а может быть, тысячах храмов русских будет поминаться ваша душа, когда усердно закрестится православный народ при словах ектении: «Еще молимся о созда­телях святого храма сего и о всех прежде от- шедших отцах и братиях, здесь лежащих и повсюду православных». Дайте себе обет и соблюдите его: никогда не проходить мимо церковного сборщика, не подавая ему ко­пейки, хотя бы гроша.

Невидимо за этими людьми стоит Сам Христос, протягивая руки на построение Себе тех живых жилищ, которые должны же создавать Ему люди взамен того, что Он пре­доставил им — весь простор Им задуманной, Им созданной вселенной.

Жаль, что почти не встречаются теперь на улицах больших городов сборщики на коло­кол. Мне только раз довелось встретить такого сборщика на одной из бойких улиц Пе­тербурга. Сбоку мостовой стояли запряжен­ные в одну лошадь дровни, покрытые рого­жей. На дровнях стоял небольшой колокол. Люди, крестясь, бросали на рогожу медяки.

О этот кимвал, звенящий во славу Божию, сзывающий православных на молитву!

В одной из лучших пьес своих, «Не так живи, как хочется», проникновенный рус­ский драматург Островский изобразил че­ловека, сбившегося с пути и в отчаянии ре­шившегося на самоубийство. Он был готов исполнить свой ужасный умысел, как услы­хал звук церковного благовеста, опомнился и стал исправляться.

Мне пришлось присутствовать в одной сельской местности при подъеме на ко­локольню колокола. В трогательных мо­литвах молебна испрашивалась колоколу благодать, будящая людей к славословию Божию, пробуждающая в них добрые чув­ства. Кто не заслушивался гулом родных колоколов, кто из москвичей не дивился силе, величию, необычайности пасхального трезвона в Москве?

Прозвенят двенадцать мирных ударов на кремлевских Спасских воротах. И Москва со своими пылающими огнями внутри и снару­жи церкви еще молчит. И тогда над городом, в трепете и сосредоточении ожидающим своего Христа, пронесется вдруг рвущий воздух полногрудый звук Ивана Великого... Проплыл, еще не растаял, как за ним второй удар, там третий. Этот третий удар подхва­чен вдруг во всех концах своих встрепенув­шейся Москвой.

Звуки, как бы на приступ, лезут ото­всюду на кремлевский холм, запевая, гудя, тихо различаясь и вновь и вновь прибывая в силе, торжествуя несказанное чудо. И над этой волной звуков царит стихийный гром, неопровержимый, как вечность, все собою покрывающий гул Ивана Великого. И ка­жется, когда пройдет вселенная, не станет уже времени: все равно в заветный час Вос­кресения Христова Иван-колокол пропоет воскресшему Христу свою безглагольную медную песню.

Будем любить родные колокола и бросать в них свою медь и серебро.

О значении сбора на церковное строение с большою теплотой говорит поэт князь Вяземский в своем прекрасном стихотво­рении, из которого приведем несколько от­рывков:

Свой страннический крест прияв, как благодать, Из дальнего села пришел он в город чуждый,

Но привели его не собственные нужды.

Нет, к дому Господа усердьем возгоря И возлюбив и блеск, и святость алтаря, —

Он благолепью их посильный труд приносит И именем Христа на церковь братий просит.

В волненьях суеты, среди столичных стен, Преданье и урок апостольских времен,

Он ходит между нас евангельскою вестью И праздные сердца в нас будит к благочестью.

И редко кто пройдет — и больно за того,

Кто мимо мог пройти, не оделив его Хоть малым чем-нибудь, хоть ласковым вниманьем, Сочувствием любви, поклоном, пожеланьем. Храня в душе моей отцов простую веру,

Я следовать люблю народному примеру,

И лепту я мою спешу в тот сбор принесть,

Скажу: и моего тут меду капля есть;

Скажу: и моего тут будет капля масла,

Чтоб пред иконою лампада ввек не гасла,

Чтоб тихий свет ее лик Спаса озарял

И в душу скорбную отрадой проникал.

И может быть, Бог даст, сей лептой богомольной

Искупится мой грех, иль вольной, иль невольной,

И там зачтется мне, в замену добрых дел,

Что к Церкви Божией душой я не хладел...

Среди сборщиков на церковное строение есть много людей высокой духовной жизни, пронесших на себе это трогательное дело как очистительный подвиг. Вспомним тут зна­менитого некрасовского «Власа», этот удиви­тельный чистый, русский, величественный, трогающий и потрясающий образ церков­ного сборщика:

В армяке с открытым воротом,

С обнаженной головой,

Медленно проходит городом

Дядя Влас — старик седой.

На груди икона медная:

Просит он на Божий храм,

Весь в веригах, обувь бедная,

На щеке глубокий шрам;

Да с железным наконечником

Палка длинная в руке...

Говорят, великим грешником

Был он прежде. В мужике

Бога не было; побоями

В гроб жену свою вогнал;

Промышляющих разбоями,

Конокрадов укрывал;

Брал с родного, брал с убогого,

Слыл когцеем-мужиком,

Нрава был крутого, строгого...

Наконец, и грянул гром!

...Влас увидел тьму кромешную

И последний дал обет...

Внял Господь — и душу грешную

Воротил на вольный свет.

Роздал Влас свое имение,

Сам остался бос и гол

И сбирать на построение

Храма Божьего пошел.

С той поры мужик скитается

Вот уж скоро тридцать лет,

Подаянием питается —

Строго держит свой обет.

Сила вся души великая

В дело Божие ушла:

Словно сроду жадность дикая

Непричастна ей была...

Полон скорбью неутешною,

Смуглолиц, высок и прям,

Ходит он стопой неспешною

По селеньям, городам.

Нет ему пути далекого:

Был у матушки-Москвы,

И у Каспия широкого,

И у царственной Невы.

Словом истины евангельской

Собирая Богу дань.

Побывает и в Архангельской,

Проберется и в Рязань...

Ходит с образом и с книгою,

Сам с собой все говорит

И железною веригою

Тихо на ходу звенит.

Ходит в зимушку студеную.

Ходит в летние жары,

Вызывая Русь крещеную

На посильные дары, —

И дают, дают прохожие...

Так из лепты трудовой

Вырастают храмы Божии

По лицу земли родной...

Посещаемость храмов является обыкно­венно точным отражением благочестия жи­телей.

О поэте Хомякове, который был искрен­ним и усердным христианином, передают, что, возвращаясь в праздник из церкви, он с радостью говаривал:

— Слава Богу, сегодня в церкви было тесно.

И в самом деле, что может быть отраднее для верующего человека, как вид храма не только полного, но переполненного наро­дом, часть которого стоит даже за стенами храма. Это тяжело в нашем климате зимою, но великолепно летом, когда звук священ­ных слов проникает через открытые настежь окна и пение хора смешивается с вольным пением птиц, которые тоже хвалят в песне своей Бога.

Кому приходилось бывать в церквах обыкновенно малого размера, выстроенных в таких дачных местностях, которые бывают главным образом заселены летом, а зимой совершенно безлюдны, тот видал, как только какая-нибудь треть молящихся может сто­ять в таком по большей части деревянном храме, а все остальные размещаются снару­жи этой церкви, выходящей, так сказать, из своих стен.

Один известный писатель выражает глу­бокую мысль о том, что как бы хорошо было, если бы внутрь храма могли быть вдвинуты грядки с цветами и внимали богослужению. «Что в том, что цветы не поймут этого бого­служения? И я вот не совсем разбираю слов „Херувимской", а мне хорошо...»

И вот возникает мысль о том, что возмож­но служение литургии вовсе без храма, на чи­стом лоне природы, к которому не притро­нулась еще человеческая рука. Представьте себе, что в местностях, где нет храмов, но где живет много людей, стремящихся к храму, выбирается уютная и просторная полянка и среди нее ставится приспособление для пре­стола: не самый престол, в основание кото­рого должны быть положены святые мощи, а стол в форме престола, для того чтобы на нем можно было положить запасный анти­минс и служить обедню. Вокруг ничего: ни иконостаса, ни отдельных икон, ни подсвеч­ников, ни царских врат. Храм во время совер­шения литургии будет без границ, без стен и без крыши, необъятным.

И в этом слиянии молитвы и природы, в пении, сменяющемся трелями соловья или переливным серебром жаворонка, шепотом деревьев и плеском речной струи — какая бы была красота!

Жизнь сама собой приводит к тому, что иногда богослужение выходит из храма. Так, в некоторых монастырях нашего Северо- Запада бывает такой прилив богомольцев в великие праздники, что духовенство с чаша­ ми выходит из храма и приобщает народ в нескольких местах снаружи.

При открытии мощей благоверной вели­кой княгини преподобной Анны Кашинской вышедшие из двух соборов крестные ходы встретились на воздухе, где была совершена лития, после которой протодиаконом про­читан с соборного крыльца указ Святейшего Синода о восстановлении древнего почита­ния благоверной княгини.

Точно так же в Москве, в вечер торжества прославления мощей святителя Ермогена, патриарха Московского, в разных местах Кремля для народа, под открытым небом, на нарочно сооруженных помостах и прине­сенных к ним иконах, совершались всенощ­ные.

«Дух дышет, идеже хощет». И казалось бы особым величием и всемогуществом Божи­им, если бы не только в храме, но и под от­крытым небом среди привольной природы совершалось чудо пресуществления.

Человека, который много путешествовал по Западу и видал, как там храмы открыты от раннего утра до позднего вечера, смущает мысль о том, почему у нас храмы открыва­ются исключительно только во время бого­служения. Святыни доступны лишь в то вре­мя, когда люди, занятые размеренным тру­дом — службою или торговлею, — бывают поглощены своей деятельностью.

Многие лица любят посещать ежеднев­но какую-нибудь излюбленную святыню. Так, есть многочисленный разряд лиц, ко­торые стремятся всякий день поклониться Казанской иконе Божией Матери, стоящей

в Петербурге в соборе того же имени. Но по утрам до поздней обедни икона в большин­стве случаев отсутствует, так как ее возят по домам желающих принять ее, а в шесть ча­сов собор уже бывает закрыт.

Между тем несомненно, что, если бы до­ступ в собор не был ограничен столь ранним временем, многие люди, освободясь от своих дневных дел, приходили бы к иконе на по­клонение. Если вам под вечер в иностранном городе хочется сосредоточиться, вы входите в любую церковь, видите там светильники, тихо теплящиеся пред местными святынями. Вы можете уединиться, помолиться, успоко­ить свою душу, снять с себя какое-нибудь ис­кушение, вообще сблизиться с Богом.

Можно со смелостью утверждать, что мно­гие верующие, но слабые характером, под­дающиеся соблазнам люди избежали бы не одного искушения, если бы могли от этого искушения укрыться в каком-нибудь ближ­нем храме и там помолиться. Большие горо­да бывают жестоки к своим жертвам. Много, много в них совершается в момент отчаяния самоубийств. И, может быть, не одна жизнь была бы спасена, если б при проходе мимо храма душу потянуло в последний раз под святые своды. А там знакомая, привычная обстановка веры оказала бы свое отрезвляю­щее и спасающее влияние.

И хочется просить, хочется кричать: шире откройте храмы, не держите их на запоре постоянно, кроме часов службы! Сделайте храм тем, чем является та благодатная вра­чебница, вход в которую не возбранен ни днем, ни ночью.

На ночь церкви, конечно, можно и долж­но запирать, но часов с шести утра до деся­ти вечера им следовало бы быть открытыми, особенно в больших городах, где храмы, не­сомненно, имеют средства на то, чтобы дер­жать достаточное для их охраны количество сторожей.

Вот одна из тайн, невидимо совершаю­щаяся в опустелой церкви, описанная в пре­красном стихотворении старого поэта Розенгейма «Пустая церковь»:

Вечерня отошла: последний возглас клира

Замолк под сводами; волнуется народ.

Молитва кончена, и снова голос мира

В растворенную дверь детей своих зовет.

Вечерний солнца луч, в окошко проникая,

Скользит и движется по стенам и столбам,

И лики темные, как будто оживая,

Глядят таинственно, являясь тут и там,

Порой блеснет оклад, мелькнет резная рама,

Иль сцена Библией завещанных картин;

Кругом и полумрак, и тишь пустого храма...

Вот сторож задремал. Теперь я здесь один,

Один... нет, не один... Мне слышится рыданье:

Здесь плачут, здесь скорбят, здесь люди бьть должны.

Еще здесь кто-то ждал, тая в груди страданье

Уединения, безлюдья, тишины.

Ищу, кто б это был. Чье горе, укрываясь,

Пришло наедине излиться пред Творцом.

Вот группа... женщина, слезами заливаясь,

С малютками-детьми склонилась пред крестом.

Невидим за столбом, я вижу их свободно.

Бедняжка думает, что здесь она одна,

И пред Распятием, припав к плите холодной,

Рыдает, жаркою мольбой поглощена,

Как будто хочет все — весь гнет сердечной боли —

В ней вылить из души растерзанной своей.

Малютки — старшему девятый год, не боле, —

Сробели, бедные, и плачут вместе с ней.

И, группу скорбную как будто осеняя,

Воздвиглося над ней Распятье в высоте,

И к плачущим, с него объятья простирая,

Склонился Праведник, распятый на кресте.

Забыв о Собственном страдании суровом,

Покрытый язвами и кровию облит,

Склонил Он бледный лик в венке Своем терновом

И, полный благости, с любовию глядит.

Случайно освещен в тот миг лучом заката,

Он, мнится, говорит им взглядом кротких глаз

«Идите все ко Мне, кого гнетет утрата,

Ко Мне, скорбящие, Я упокою вас!»

Людям сродно стремиться увековечить черты дорогих им людей, держать их пред собою и, всматриваясь в них, во время зем­ной разлуки или после их смерти восстановлять в памяти эти черты и, напрягая во­ображение свое, чувствовать их пред собою присутствие, видеть их живыми, слышать их голос. Это здоровое, естественное, понятное стремление.

Люди сильной религиозной мечты стре­мились, понятно, запечатлеть во внешнем образе дорогую им память о Спасителе мира, о Пречистой Его Матери и о тех свя­тых, которых они или знали живыми, или которые много веков спустя после их смерти стали близки духовному миру этих людей.

Происхождение икон и присущей им благодати, по преданию, таково. Первые де­сятилетия после вознесения Христа на небо были охвачены жаждой видеть воочию Пре­святую Богородицу, Которая казалась людям живым доказательством высоты Христова учения. Один из современников Богоматери пишет к апостолу Иоанну Богослову: «Мно­го жен у нас только о том и думает, как бы приехать к вам, чтобы видеть Матерь Иису­сову. Достойные доверия люди поведали нам, что в Ней по Ее святыне человеческое естество кажется соединенным с ангельским. И все такие слухи возбудили в нас безмерное желание видеть это небесное чудо».

И когда эта мечта сбывалась, то, что виде­ли те счастливые христиане, превосходило всякое их ожидание.

Так описывает Дионисий Ареопагит свое впечатление от лика Богоматери:

«Никто из людей не может постигнуть своим умом то, что я видел. Исповедую пред Богом: когда я Иоанном, сияющим среди апостолов, как солнце на небе, был приведен пред лицо Пречистой Девы, я пережил не­выразимые чувства. Предо мной заблистало какое-то божественное сияние. Оно озарило мой дух. Я чувствовал благоухание неописуе­мых ароматов и был полон такого восторга, что ни тело мое немощное, ни дух не могли перенести этих знамений и начатков вечной, Божественной, небесной славы. От Ее бла­годати изнемогло мое сердце, изнемог мой дух».

Понятно после этого стремление тех, ко­торые не видали воочию Богоматери, видеть Ее изображение. Идя навстречу этому жела­нию, апостол Лука, который был живописец, изобразил лик Богоматери и принес к Ней свое написание. Богоматерь произнесла над этим изображением Своим: «Благодать Моя и Родившегося от Меня с сим изображением да будет».

Вот происхождение икон и благодатной их силы.

Евангелист Лука, по преданию, нарисо­вал несколько таких икон. К числу их при­надлежит знаменитая Владимирская икона, которая из Византии перешла к Владимиру Мономаху, затем — к Андрею Боголюбскому, им перенесена из Вышгорода у Киева во Владимир, а для спасения Москвы от Та­мерлана перенесена впоследствии в Москву; Андроникова, находящаяся теперь в Вышне­волоцком женском монастыре, и некоторые другие.

Предание говорит о нескольких чудесных изображениях земного облика Самого Гос­пода Иисуса Христа.

Владетель города Едессы Авгарь был по­ражен проказою, когда услыхал о том, что в Палестине ходит необыкновенный Человек, именем Иисус, и производит там порази­тельные исцеления.

Авгарь послал Иисусу Христу письмо, полное необыкновенной сердечности, в ко­тором предлагал Ему прибыть к себе в Едессу для исцеления, обещав Ему покойную и безопасную жизнь, так как, по-видимому, слыхал, что у Иисуса много врагов. Был по­слан в числе посольства и живописец, для того чтобы в случае, если Иисусу невозмож­но будет приехать к Авгарю, с Него было снято изображение. Посол застал Иисуса Христа учащим народ, и живописец тщетно стремился отразить на полотне черты пре­чистого лика.

Когда по окончании проповеди передали Христу послание Авгаря, Он ответил относи­тельно приезда отказом, потом потребовал плат, приложил к нему лицо, и на этом пла­те отразился лик Христа.

С этим Нерукотворенным образом по­сланный возвратился к Авгарю, который тут же получил исцеление. Авгарь стал христиа­нином и окружил спасительный для себя Нерукотворенный лик Спаса большим ува­жением. В последующее время Нерукотво­ренный образ помещался над городскими воротами и пред ним теплилась неугасимая лампада.

Когда возникла иконоборческая ересь, ис­треблявшая и оскорблявшая иконы и ико­ноборческое движение доходило до Едессы, то православные жители Едессы, спасая свя­тыню, решились заложить лик Христов во впадине ворот кирпичами, оставя пред ним горящую лампаду.

Прошло много десятилетий, пока не было восстановлено Иконопочитание, и при тор­жестве его был размурован образ Спасителя. Он оказался невредимым, а пред ним, чу­дом Господним и в знамение того, насколько угодно Богу Иконопочитание, продолжала гореть зажженная так много лет тому назад лампада.

Есть еще рассказ относительно другого плата с Нерукотворенным ликом Христо­вым. Когда Христа вели от дома Пилата на казнь к Голгофе и Он, изнемогая, падал под бременем крестного древа, одна благочести­вая женщина, Вероника, сжалившись над Ним, вынесла Ему плат для того, чтобы Он мог утереть пот и кровь, струившиеся по Его лицу. Христос прижал плат к лицу, и когда Он отдал его Веронике, на плате отразилась глава Божественного Страдальца с изранен­ным челом, со спутанными волосами и в тер­новом венце. Этот плат Вероника, по преда­нию, носила императору Тиверию, который поклонился ему и признал в Христе заму­ченного Бога.

Царьград, как средоточие Восточно- Римской империи, собрал к себе множество святынь и вещественных воспоминаний о жизни Христа на земле и о Богоматери. Сре­ди них был перенесен из Едессы в Царьград и Нерукотворенный образ Спаса. Большая часть этих святынь исчезла.

Разграбив Константинополь, крестонос­цы захватили с собой на корабль среди дру­гих святынь и Нерукотворенный образ Спа­са. Корабль их был разбит на море и пошел ко дну. Говорят, что в Архипелаге есть место, где постоянно крутится водная воронка. По преданию, ходящему между моряками, эта воронка обозначает то место, где пошел ко дну корабль крестоносцев с мировыми свя­тынями.

В Италии, в городе Турине, хранится боль­шое полотно с отраженным на нем изобра­жением Христа. Полагают, что это тот самый погребальный саван, в который был обернут Христос и на котором столь же чудесно, хотя не столь ясно, как на Нерукотворенном об­разе, отразилось изображение тела умерше­го Богочеловека. Эта плащаница осталась в погребальной пещере при воскресении Хри­ста.

В нашей православной России жизнь Церкви и жизнь народа, жизнь земли были так тесно связаны между собой, что история Церкви Русской есть история самой России. И сколько святынь русских имеют значение общегосударственное, потому что с именем их связано воспоминание о тех знамениях, которые сотворил Господь для спасения Рос­сии.

Как чудными маяками, которые в тихую погоду напоминают о безопасности во время бури и на которые в бурю направляют пла­вание свое корабли, так такими надежными, испытанными в прошлом маяками обставле­на русская страна чудотворными иконами.

Вот в теплом Киеве над заветными волна­ми днепровскими дивная икона Успения Бо­гоматери Киево-Печерская, которую Сама Владычица передала во Влахерне благоче­стивым братиям-зодчим, договаривая их идти в дальнюю Россию на создание Ей чуд­ного храма. Вот «Нерушимая Стена» — это символ покрова, распростертого над Юж­ной Россией Той Богоматерью, Которую так трогательно зовет тамошний народ «Мати русского краю». Вот, подвигаясь к северу, в селе Каплуновке Харьковского уезда, одна из отраслей Казанской иконы — икона Каплуновская, помогшая Петру Великому в его борьбе с Карлом XII и находившаяся на поле знаменитой Полтавской битвы.

Перейдем на запад. Вот икона «Одигитрии» — Смоленская, от которой был голос к воину Меркурию во время нашествия татар, повелевая ему идти бесстрашно в татарский лагерь и сразиться с тамошним богатырем. Вот в нескольких шагах от нее Смоленская надворотная икона, которая была вынесена из разоренного Смоленска в двенадцатом году дивизией генерала Неверовского, кото­рую обносили перед Бородинским боем по рядам русского войска, пред которой излито готовившимися к смерти борцами столько чувств, столько дум о вечности в прощании с землей. Как Богоматерь, посещавшая Елиза­вету, день в день пребыла Смоленская надво­ротная икона при армии три месяца и вер­нулась в Смоленск: «Пребысть Мариам с нею яко три месяца и возвратися в дом Свой».

Вот в верном оплоте России от западных ее врагов, седом Пскове, Псково-Печерская икона, благодатью которой сброшена со Пскова осада великого полководца того вре­мени, польского короля Стефана Батория...

Вот в Новгороде икона «Знамения», спас­шая Новгород от разорения ратью Андрея Боголюбского, и в новгородских же пределах явившаяся в воздухе Тихвинская икона, спас­шая Тихвинский монастырь от пленения шведским полководцем Делагарди.

На Крайнем Севере в Архангельском мо­настыре икона Сосновская, благодатью сво­ею оградившая в 1854 году Соловки от захва­та англичанами и во время бомбардировки обители принявшая на себя рану, причем навсегда потемнел лик иконы.

Войдем вовнутрь коренной России... Сколько икон, сколько воспоминаний!

На окраинах Москвы икона Донская, при­несенная с Дону на Куликово поле, видевшая эту победу, которая открыла России зарю но­вой жизни. А неподалеку от Кремля, в церк­ви того же имени, Гребенская икона, прине­сенная к той битве гребенскими казаками. Вот в виду памятников Минина и Пожарско­го и кремлевских стен белеет Казанский со­бор, и в нем та икона, которая пришла под Москву с освободительною ратью Минина и Пожарского и которую несли в челе русских дружин, вступивших в отбитый от поляков Кремль. А в Успенском соборе, этом алтаре всей Русской земли, в великой славе сияю­щая Владимирская икона, с именем которой связано избавление Москвы от разорения Тамерланом, свержение татарского ига, и сколько еще других спасительных событий.

В новой русской столице, на берегах Невы, в великолепном соборе лик чудотворной Ка­занской иконы благостно склоняет свои очи на приходящий к ней неиссякающий на­род. И тут же, под высокими сводами, спит в своей могиле великий полководец Кутузов. Здесь он, принимая командование над рус­ской армией для борьбы с Наполеоном, со слезами молился пред этой иконой, которая на него была возложена и осенила его своею благодатью для последнего его победонос­ного и чудесного бессмертного подвига.

А сколькими нитями связаны отдельные людские существования с разными заветны­ми для отдельных родов и семей иконами.

У одной бедной старушки, тихо доживав­шей свой век смотрительницей богадельни в Москве, я увидел в небольшой комнате гро­мадных размеров икону Спаса Нерукотворенного:

— Мой муж, умирая, — рассказывала она, — не оставил мне ничего, указал он только на эту вот икону и говорит: «Вот тебе мое наследство, с ним ты проживешь...» Эта икона меня поддерживала. Приходилось тя­жело, но я никогда окончательно не падала духом, вырастила детей, которые все разо­шлись по разным дорогам и живут честною жизнью. Теперь вот под этим ликом жду своего конца. Вера моего мужа оправдалась.

Есть семьи, где вам покажут старинные иконки, которые находились на дедах и пра­дедах в бою, принимая на себя вражеские пули, сплющивались, но спасали огражден­ных ими людей.

Мне пришлось в окрестностях одного старинного города посетить родственную семью, живущую в старой усадьбе, жалован­ной роду первыми Романовыми. Дело было осенним вечером. Держа старинную канде­лябру в руках, хозяин с женой водили меня по старому дому, строенному пред Отече­ственной войной, показывая старые семей­ные вещи и семейные портреты. Подойдя к дверям одной комнаты, они заговорили ше­потом.

— В этой комнате, — сказала хозяйка, — его отец родился, — и кивнула головой на мужа. Этот отец был известный русский поэт, оставивший заметный след в русской литературе.

Мы вошли. В просторной полупустой комнате стояла колыбель, и в ней под ки­сейным пологом сладко чмокал во сне, рас­кинувшись на подушке, младенец. Комната была озарена мягким светом лампады. Си­ний огонек озарял лик иконы в золоченом окладе.

— Казанская, — тихо прошептала хозяй­ка, — отца моего тестя благословляли ею на свадьбу.

Казалось, глаза пречистого лика достига­ли колыбели и охраняли спящего там мла­денца. Тут была преемственность поколений, цепь существований, охраняемая заветной родовой святыней.

Дети с непосредственностью своих свежих здоровых чувств очень любят иконы шейные и стенные. Умилительно видеть, как малень­кий мальчик или девочка, собираясь в путе­шествие, хлопотливо снимают со стенки об­разок и бережно его завертывают, не желая расставаться с ним. Есть образа, прославив­шиеся потом, в которых заключен порыв чи­стой детской веры.

В Москве на Остоженке, в Дурновском переулке, есть Барыковская богадельня, и в домовой церкви при ней — замечательная икона. Генерал Дурново, бывший владелец этого дома, привез из Турецкой кампании с собой пленного турчонка, к которому при­вязался, как к сыну. Мальчик был тихий, сдержанный, умный, с глубокими чувствами и сильно заинтересовался христианской ве­рой. Его приготовили к принятию христиан­ства, и он был крещен. Вскоре после того он стал еще более молчаливым и сосредоточен­ным, постоянно молился и никого не пускал в большую, отведенную ему комнату.

В то же время он сильно ослабел телом, но был чрезвычайно ясен и радостен духом. Он как-то выразил желание говеть, приобщилея и в ночь после этого дня был найден без­дыханным на своей кровати. А на стене этой комнаты, куда давно уже никто не заходил, оказался нарисованным лик Нерукотворенного Спаса громадных размеров, голова при­близительно в человеческий рост.

Впоследствии из роскошного дома гене­рала Дурново была устроена богадельня, а образ Спаса так и остался на стене в той ком­нате, которая потом отошла под церковь. Длинная гирлянда лампад горит пред гро­мадным черным ликом, живопись которого можно еле разобрать после бывшего тут по­жара. И в этой тихой церкви полно воспоми­наний о таинственном мальчике, излившем свою новую и пламенную веру в создании этого лика и отлетевшего к Отцу света.

Вокруг этой местности расположено мно­го учебных заведений, мужских и женских. И ежедневно гурьба детей, отправляясь учиться, заходит к чудотворному образу, на­рисованному около века назад непорочным чужеземным ребенком.

Для верующего несомненно, что иконы являются часто теми орудиями, которыми Божество и небожители как бы беседуют с людьми. Лица, склонные к духовной жизни, несомненно наблюдали не раз, что какими- то непостижимыми путями люди иногда получают неожиданно те иконы, которых жаждут или которые, по некоторым обстоя­тельствам, им следует иметь.

Некоторые почитатели великого старца Серафима Саровского, с нетерпением ожи­давшие его церковного прославления, пере­дают, что не раз им совершенно неожиданно доставались старинные изображения старца, именно такие, о которых они мечтали.

В одной православной семье молодой че­ловек, читавший превосходную книгу графа М. В. Толстого «Рассказы из истории Русской Церкви», находился под сильным впечат­лением повести о явлении Феодоровской иконы и особенно желал иметь ее, так как родные его были костромские помещики. У этого молодого человека с раннего детства была небольшая икона в золоченом окладе, с которою он никогда не расставался и кото­рую он считал за Владимирскую.

В те самые дни, когда более года длившее­ся желание иметь у себя Феодоровскую ико­ну не давало ему уже покоя, эта его любимая икона упала, причем от нее отделился оклад, и на доске он прочел ясно: «икона Божией Матери Феодоровская».

Так как эта семья хоронилась в Москве в Донском монастыре, то сестра этого моло­дого человека захотела иметь Донскую ико­ну. И что же, как-то осенью по возвращении из летнего отсутствия, чистя иконы, она за­метила на иконе, висевшей в ее комнате, ко­торую она считала за Смоленскую, не заме­ченную ее доселе надпись на краю: «икона Донская».

Мне известен еще такой случай. Один человек обогнал на Петербургской улице сборщицу-монахиню, не подав ей. А потом, точно остановленный какой-то силой, подо­ждал ее и спросил, на какую обитель она со­бирает.

— Божией Матери «Отрада» («Утешение»), — ответила она.

Он подал и подумал про себя: «Какое зна­чительное и прекрасное название — икона Богоматери „Отрада" и („Утешение")». В тот же день получил он письмо от одной старин­ной знакомой, которая писала ему: «Знаете ли вы, что в день вашего Ангела празднуется икона Богоматери „Отрада" („Утешение")? Если у вас ее нет, я вам ее пришлю».

Отраден вид тех жилищ, где живут по- старозаветному, где «в красных углах» стоят иконы большого размера с теплящимися пред ними лампадами. И как жалки те, еще верующие, но не смеющие исповедовать от­крыто свою веру семьи, где в парадных ком­натах иконы прячут или вешают такие ма­ленькие иконы, что они сливаются с рисун­ками обоев.

Если бы мы верили горячей и чище и, пока мы в силе, собирая себе видимые пред­меты веры, мы сосредоточили бы свою лю­бовь на тех иконах, которые нам были до­роги по каким-нибудь воспоминаниям, по обстоятельству тех явлений, наконец, по са­мым именам своим, мы тогда получили бы много духовного счастья, потому что Богома­терь не оставляет без отклика тех, кто к Ней стремится.

Одни имена икон Богоматери, если в них вдуматься, дают душе такое утешение!

Самый вид этих икон как возвышает душу!

Вот Богоматерь нежно прижимает обеи­ми руками к щеке головку Младенца («Ка­сперовская»), Вот, держа правой рукой Мла­денца, левую с выражением страдания при­жимает к голове («Утоли моя печали»). Вот крепко обеими руками держит Младенца Христа, словно боясь, что у Нее Его отнимут, как готова держать и охранять всякую дове­рившуюся Ей душу («Взыскание погибших»). Вот показывает Христу, спящему в рубашеч­ке у Ней на коленях, небольшой крест, за ко­торый Младенец ухватился своей ручкой, а около стоит та таинственная чаша, которую Ему предстоит испить (Козельщанская). Вот держит в левой руке ветку расцветших цве­тов («Неувядаемый Цвет»), Вот одной рукой обнимает Младенца, в другой — лестница в знамение того, что она является связью между землей и небом (Путивльская). Вот, поникнув головой, поддерживает руками семь стрел, пронзивших Ее сердце («Семи- стрельная»). Вот стоит среди огненной звез­ды («Купина неопалимая») — прообраз Ее неизменной непорочности: до Рождества — Дева, в Рождестве — Дева, по Рождестве — Дева. Вот, одетая в царские одежды, в неизъ­яснимом величии царицы, в неизъяснимой красоте и скоромности белой лилии, сложив руки на груди, с поникшей головой, внимает каким-то тайнам, совершающимся в Ее серд­це (Остробрамская).

Замечают, что женщина, окруженная пре­красными изображениями во время плодо­ношения, родит прекрасного ребенка. Так на жизни, которую она носит в себе, отражают­ся те образы, которыми она окружена.

Как прекрасна была бы наша душа, если бы, окруженные со всех сторон иконами Бо­гоматери и теми картинами, на которых луч­шие художники отразили свою святую мечту о Ней, мы бы заставили нашу душу все силь­ней и полней отражать в себе бесконечные совершенства Девы Марии.

Общая разрушаемость всего земного име­ет в себе что-то глубоко печалящее челове­ка. Эта разрушаемость есть отражение того проклятия, которое пало на человека после его грехопадения. В раю все было вечно не­тленным, вечно свежим, возобновляющимся в силе своей, в своем непрерывном развитии; это было ликующее торжество бытия.

Ужас охватывает душу, когда думаешь о том, как время сметает с лица земли без остатка целые народы и страны, как без­молвная пустыня расстилается там, где были некогда города, значительнейшие во вселен­ной, блестевшие богатством, кипевшие жиз­нью и громадною деятельностью.

К таким сказочным городам древнего мира принадлежал Мемфис, лежащий в Египте, в нескольких десятках верст от тепе­решнего бойкого и торгового города Каира.

Пишущему эти строки пришлось посе­тить ту пустыню, которая расстилается те­перь на месте Мемфиса. Глубокие сыпучие пески, перемежающиеся бедными деревня­ми феллахов и пальмовыми рощами. Жгу­чее солнце. В одной из рощиц — лежащая навзничь на подпорках чудовищная по вели­чине каменная фигура одного из фараонов, своими каменными глазами всматривающа­яся в небо. Погребенные под песком остат­ки зданий... Вдали — загадочные пирамиды и отрытые под песком загадочные могилы обожествленных быков-аписов, загадочные храмы со странными фресками по стенам и с каменными фигурами фараонов, кое-где на­метенный ветром правильный узор на пес­чаной поверхности пустыни...

Вас охватывает ужас и жуть от этого мерт­вящего безлюдья и мертвенности там, где люди бились и страдали, любили, надеялись и были счастливы, мыслили и чувствова­ли. Все это время сокрушило, не пощадило ни железа, ни камня, сгладило всякий след жилья, обратило в безличное, страшное ни­что...

Когда вам случается видеть что-нибудь, оставшееся от дорогого умершего человека, какую-нибудь бумажку, на которой дорогая рука начертала несколько строк, не становит­ся ли вам странным это сопоставление, что вот — эта ничтожная бумажка существует, а человек, изобразивший на ней свои мысли, ушел безвозвратно. И как бы вам хотелось закрепить эти убегающие существования, которые ничем удержать нельзя; как бы вам хотелось если удержать не самую жизнь в этих людях, что невозможно, то, по крайней мере, сделать неизменяемыми и нетленны­ми их оболочки.

И это чудо в мире совершается: люди, которые достигли безгрешного состояния первого человека, люди праведные избегают общего закона тления, и тела их сохраняют­ся неповрежденными.

Надо самому присутствовать при тор­жестве открытия мощей, чтобы пережить то необыкновенное, возвышенное чувство, которое охватывает душу, когда раку с не­тленными мощами извлекают из земли и праведник словно выходит, как новый Лазарь, из своей могилы к ожидающему его народу.

Мало того, что здесь произошла победа нескончаемой во Христе жизни над законом общего разрушения, Божия благодать дает еще мощам цельбоносную силу. Совершаю­щиеся у них исцеления и бывают обыкновен­но поводом к освидетельствованию мощей и к признанию чудотворящих праведников святыми, Церковью прославляемыми.

У нас недостаточно распространены точ­ные и правильные сведения относительно святых мощей. Признаками мощей является их целебоносность, а не та или другая сте­пень их сохранности. Известны случаи пол­ного сохранения тела лиц, далеких от какой бы то ни было святости и даже известных своею широкою рассеянною жизнью. И, на­оборот, величайшие мировые праведники не имели мощей так называемых «целокупных», то есть тел, сохранившихся в полном своем составе. К числу таких праведников принадлежит великий святитель Николай Чудотворец, кости которого источают це­лебное миро.

Есть мощи, отличающиеся особо ярко выраженным нетлением. Рассказывают, что к таким мощам принадлежат почивающие на острове Корфу, близ берегов Греции, мощи великого Спиридона Тримифунтского, со­храняющиеся в таком виде полторы тысячи лет. Ежегодно их при большом стечении на­рода, в день памяти святителя, носят в тор­жественном шествии по городу.

Доводилось слышать рассказы, что ино­странцы, особенно англичане, проживаю­щие на этом острове для пользования его хорошим климатом, оказывают крайнюю, не всегда почтительную любознательность к мощам святителя и что даже от этого на не­тленном лике является выражение какой-то скорби.

Из мощей, в России почивающих, осо­бенно жизненны во Владимире мощи юного князя Глеба, сына святого благоверного князя Андрея Боголюбского. Он умер за нескольк