Часть вторая. Изгнанник 22 страница

— Да сбудется по молитве твоей, сын мой! — ответил пилигрим

— Вы издалека идете, отец мой?

— Из Святой земли; я совершил долгое и трудное паломничество, чтобы искупить грехи молодости, а теперь, усталый и обессилевший, возвращаюсь, чтобы умереть под родным небом.

— Господь послал вам долгую жизнь, святой отец.

— Да, сын мой, мне уже скоро девяносто лет, и жизнь моя теперь кажется всего лишь сном.

— Молю Деву Марию ниспослать вам мир и покой в оставшиеся вам дни, святой отец.

— Да будет так, милое дитя с ласковым и благочестивым сердцем. И я в свою очередь призываю Господа излить на тебя всю Небесную благодать. Ты добрый юноша и верующий, так прояви милосердие и подумай о тех, кто страдает и должен скоро умереть.

— Объяснитесь, святой отец, я вас не понимаю, — с дрожью в голосе сказал Робин.

— Увы, увы! — воскликнул старик. — Одна душа должна скоро вернуться на Небо, в свою горную обитель, а телу, в котором она живет, нет и тридцати лет. Человек твоего, наверное, возраста скоро должен умереть страшной смертью; молись за него, сын мой.

— Он исповедался вам перед смертью, святой отец?

— Да, и через несколько часов его жестоко разлучат с жизнью.

— Где же этот несчастный?

— В одной из темных камер этого замка.

— Он там один?

— Да, сын мой, один.

— И бедняга должен умереть? — спросил Робин.

— Да, завтра на рассвете.

— Вы уверены, святой отец, что осужденного не казнят еще до утра?

— Уверен. Увы! Ведь это так скоро! Твои слова огорчают меня, дитя мое. Ты что, желаешь смерти твоего брата?

— Нет, святой старец, нет, тысячу раз нет! Я отдал бы за него свою жизнь. Я знаю этого несчастного, отец мой, знаю и люблю. Вы не скажете, к какой казни его приговорили? И не знаете ли вы, где его казнят — в замке или за его стенами?

— Тюремщик мне сказал, что этого беднягу отведет на виселицу ноттингемский палач; приказано повесить его прилюдно на городской площади.

— Помоги нам, Боже! — прошептал Робин. — Святой отец, — добавил он, беря старика за руку, — не окажете ли вы мне услугу по доброте своей?

— Чего ты хочешь от меня, сын мой?

— Я хочу, я прошу вас, отец мой, чтобы вы вернулись в замок и попросили барона оказать вам милость и разрешить сопровождать пленника до подножия виселицы.

— Я уже добился этой милости, сын мой: я буду завтра утром рядом с вашим другом.

— Да благословит вас Бог, святой отец, да благословит вас Бог. Мне нужно сказать нечто очень важное тому, кто завтра идет на смерть, и я хотел попросить вас, добрый старец, передать это ему от моего имени. Завтра утром я буду здесь, под этими деревьями. Будьте так добры, прежде чем вы войдете в замок, выслушать мои слова.

— Я непременно встречусь с тобой здесь завтра, сын мой.

— Спасибо, отец мой, до завтра.

— До завтра, и да будет мир с тобой!

Робин почтительно поклонился, и пилигрим, скрестив руки на груди и шепча молитвы, ушел.

— До завтра, — повторил Робин, — и посмотрим, будет ли Уилл повешен!

— Нужно будет, — заметил Хэл, внимательно слушавший разговор Робина с пилигримом, — разместить ваших людей поближе к месту казни.

— Они будут стоять так, чтобы им был слышен звук рога, — ответил Робин.

— А как вы их спрячете от солдат?

— Не беспокойтесь об этом, дорогой Хэлберт, — ответил Робин, — мои веселые лесные братья уже давно научились становиться невидимыми, даже на большой дороге, и, поверьте мне, они не станут ходить вокруг солдат барона, а появятся на сцене только по условному сигналу.

— Мне кажется, вы настолько верите в успех, дорогой Робин, — сказал Аллан, — что я хотел бы иметь хоть часть вашей нынешней уверенности в отношении своих собственных дел.

— Рыцарь, — ответил Робин, — позвольте мне только освободить Уильяма, доставить его в Барнсдейл, передать с рук на руки его дорогой женушке, и мы займемся леди Кристабель. Ведь венчание должно состояться еще через несколько дней, и у нас есть время подготовиться к серьезной борьбе с лордом Фиц-Олвином.

— Я хочу войти в замок, — сказал Аллан, — и так или иначе выяснить тайну этой комедии. Если барон счел возможным нарушить свои обязательства, пренебрегая честью и порядочностью, то я буду считать себя вправе пренебречь почтением, которое я ему обязан оказывать, и любым способом сделать так, чтобы леди Кристабель стала моей женой.

— Вы правы, милый друг, немедленно отправляйтесь к барону; он вас не ждет, а потому очень возможно, что от удивления выдаст себя. Говорите с ним дерзко и дайте ему понять, что вы не побоитесь применить силу, чтобы получить леди Кристабель. А пока вы будете беседовать на эту важную тему с лордом Фиц-Олвином, я соберу своих людей и подготовлю их к задуманному мной делу. Если я вам понадоблюсь, пошлите нарочного на то место, где мы с вами только что встретились, и в любой час, днем и ночью он найдет там одного из моих храбрых товарищей. Если же вам нужно будет побеседовать с вашим верным союзником, вы велите отвести вас в наше убежище. А теперь скажите, вы не боитесь, что в замок вы войдете, но выйти из него не сможете?

— Лорд Фиц-Олвин не посмеет применить насилие к такому человеку, как я, — ответил Аллан, — это было бы уже слишком опасно для него; впрочем, если он действительно собирается выдать Кристабель за этого омерзительного Тристрама, то он будет так торопиться выпроводить меня, что уж скорее не примет меня, чем будет пытаться задержать. Итак, прощайте, вернее, до свидания, дорогой Робин, я скорее всего увижусь с вами до конца дня.

— Я буду ждать вас.

Аллан направился к воротам замка, а Робин, Хэлберт и Мач быстрым шагом добрались до города.

Рыцарь без малейших затруднений был проведен в покои лорда Фиц-Олвина, и вскоре он увидел грозного владельца замка.

Если бы барон увидел выходца с того света, и то он не испытал бы такого ужаса, как при виде этого красивого молодого человека, стоящего перед ним в позе, исполненной достоинства и гордости.

Барон бросил на своего слугу такой испепеляющий взгляд, что тот со всех ног кинулся бежать из комнаты.

— Я не ожидал вас увидеть, — сказал лорд Фиц-Олвин, переводя гневный взор на рыцаря.

— Возможно, милорд, но я явился.

— Это я вижу. К счастью для меня, вы нарушили слово: срок, который я вам назначил, истек вчера.

— Ваша светлость ошибается, я явился на милостиво назначенное вами свидание точно в указанное время.

— Мне трудно поверить вам на слово.

— Очень жаль, но вы поставите меня перед необходимостью вас к этому принудить. Мы по доброй воле приняли по отношению друг к другу определенные обязательства, и я вправе требовать выполнения ваших обещаний.

— Вы выполнили все условия договора?

— Выполнил. Их было три: я должен был вернуть себе свои поместья, иметь сто тысяч золотых и явиться к вам через семь лет просить руки леди Кристабель.

— И у вас действительно есть сто тысяч золотых? — с жадностью спросил барон.

— Да, милорд. Король Генрих вернул мне мои поместья и доходы от них со дня конфискации. Я богат и требую, чтобы завтра же вы отдали мне руку леди Кристабель.

— Завтра! — воскликнул барон. — Завтра? А если бы вы завтра сюда не явились, — добавил он мрачно, — наше соглашение было бы расторгнуто?

— Да; но послушайте меня, лорд Фиц-Олвин, я прошу вас выбросить из головы дьявольские замыслы, которые в ней зреют: я явился в назначенный час, и ничто на свете — не стоит и пытаться применить силу — ничто на свете не может заставить меня отказаться от той, которую я люблю. Если, отчаявшись во всех других средствах, вы решитесь прибегнуть к хитрости, я отомщу и, будьте уверены, отомщу жестоко. Мне известна одна ваша тайна, и я ее раскрою. Я жил при дворе короля Франции, и мне стали известны подробности одного дела, которое касается лично вас.

— Какого дела? — с беспокойством спросил барон.

— Сейчас не время пускаться в долгие объяснения по этому поводу: довольно будет вам знать, что я держу в памяти имена тех презренных англичан, которые предполагали отдать свою родину под иноземное иго. (Лорд Фиц-Олвин побледнел.) Сдержите обещание, которое вы мне дали, милорд, и я забуду, что вы повели себя подло и предательски по отношению к своему королю.

— Рыцарь, вы оскорбляете старика, — прервал его барон, принимая возмущенный вид.

— Я говорю правду, и ничего больше. Еще один отказ, милорд, еще одна ложь, еще одна увертка, и королю Англии будут представлены доказательства вашей преданности отечеству.

— Вам повезло, Аллан Клер, — как можно мягче сказал барон, — что Небо одарило меня спокойным и терпеливым нравом; если бы я был по природе своей гневлив и раздражителен, вы бы жестоко поплатились за вашу дерзость: я приказал бы бросить вас в крепостной ров.

— Такой поступок был бы чистым безумием, милорд, потому что он не спас бы вас от королевской мести.

— Ваша молодость служит извинением вашим дерзким речам, рыцарь; я проявлю снисходительность, хотя мне было бы просто наказать вас за них. Зачем же прибегать к угрозам, еще не зная, действительно ли я собираюсь отказать вам в руке своей дочери?

— Потому что я достоверно знаю о нашем намерении отдать руку леди Кристабель презренному и жалкому старику сэру Тристраму Голдсборо.

— Да неужели? Кто же, скажите на милость, этот болтливый дурак, поведавший вам такую дурацкую историю?

— Это не важно, весь город Ноттингем только и говорит, что о приготовлениях к этой богатой и смехотворной свадьбе.

— Я не могу отвечать, рыцарь, за все глупые и лживые слухи, которые обо мне распространяют.

— Значит, вы не обещали сэру Тристраму руку вашей дочери?

— Позвольте мне не отвечать на этот вопрос. До завтрашнего дня я волен в своих мыслях и желаниях; вот завтра уже воля ваша: приходите, и я полностью удовлетворю ваши требования. Прощайте, рыцарь Клер, — вставая, закончил старик, — я желаю вам всего доброго и прошу оставить меня одного.

— До счастливого свидания, барон Фиц-Олвин. И помните, что у дворянина только одно слово.

— Прекрасно, прекрасно, — проворчал старик, поворачиваясь к гостю спиной.

Аллан вышел из покоев барона с тяжелым сердцем. Он не мог не видеть, что старый лорд опять замышляет какую-то подлость. Его полный угрозы взгляд провожал рыцаря до порога комнаты; потом, не желая отвечать на последний поклон молодого человека, старик отошел к окну.

Как только Аллан вышел (он отправился на встречу с Робин Гудом), барон яростно зазвонил в колокольчик, стоявший на столе.

— Пришлите мне Черного Питера, — отрывисто сказал он вошедшему слуге.

— Сию минуту, милорд.

Через несколько минут солдат, которого вызвал Фиц-Олвин, уже стоял перед ним.

— Питер, — обратился к нему барон, — у тебя под началом есть несколько храбрых и неболтливых парней, которые выполняют без обсуждения данный им приказ?

— Да, милорд.

— Они смелы и умеют забывать об услугах, которые могут быть ими оказаны?

— Да, милорд.

— Прекрасно! Отсюда только что вышел рыцарь в богатом красном камзоле; иди за ним следом с двумя крепкими парнями и сделай так, чтобы он больше мне не мешал. Ты меня понял?

— Отлично понял, милорд, — ответил Черный Питер е омерзительной улыбкой и наполовину вытащил из ножен огромный кинжал.

— Я вознагражу тебя, храбрый Питер. Не бойся ничего, но действуй скрыто и осторожно. Если этот мотылек полетит к лесу, идите за ним, и под сенью деревьев вам будет легче обделать это дельце. Отправив его в мир иной, заройте его под каким-нибудь старым дубом, а могилу прикройте терном и листвой, и никто не найдет его труп.

— Ваши приказания будут в точности выполнены, и когда я снова увижу вас, этот кавалер будет спать под зеленым травяным ковром.

— Я жду тебя; немедленно идите следом за этим наглым щеголем.

Питер Черный в сопровождении двух своих товарищей покинул замок и вскоре напал на след Аллана Клера.

Молодой человек медленно, опустив голову, шел печальный и задумчивый в сторону Шервудского леса. Увидев, что он дошел до опушки, убийцы, шедшие за ним по пятам, вне себя от зловещей радости ускорили шаг и спрятались за кустами, ожидая подходящей минуты, чтобы броситься на него.

Аллан Клер поискал глазами проводника, которого обещал прислать Робин Гуд, и, продолжая внимательно осматривать окрестности, принялся размышлять о том, каким образом вырвать Кристабель из рук ее недостойного отца.

Из этих тягостных раздумий рыцаря вывел треск ветвей; он повернул голову и увидел, что к нему быстрым шагом приближаются трое мужчин с обнаженными мечами и зловещим выражением на лицах.

Аллан прислонился спиной к дереву, вытащил меч из ножен и спросил твердым голосом:

— Негодяи, что вам от меня нужно?

— Твою жизнь, нарядный мотылек! — воскликнул Черный Питер и бросился на рыцаря.

— Назад, презренная тварь! — вскричал Аллан, нанося противнику удар в лицо. — Все назад! — продолжал он, с невероятной ловкостью выбивая оружие из рук второго нападающего.

Черный Питер удвоил усилия, но задеть молодого человека так и не смог; тот не только вывел из строя одного из нападавших, закинув его меч на ветви дерева, но еще и раскроил голову третьему.

Обезумев от ярости, Черный Питер вырвал с корнем молодое деревце, снова бросился на Аллана и с такой силой ударил его по голове, что тот выронил меч и без чувств упал на землю.

— Добыча наша! — радостно закричал Питер, помогая подняться и встать на ноги своим раненым товарищам. — Ковыляйте в замок и оставьте меня одного, я этого парня прикончу. Ваше присутствие здесь небезопасно, да и наши стоны мне надоели. Убирайтесь, я сам вырою яму для этого молодого вельможи, только оставьте лопату, которую вы принесли с собой.

— Вот она, — ответил один из его товарищей и добавил: — Питер, я едва жив, я не смогу идти.

— Проваливай, или я тебя прикончу, — грубо ответил Питер.

И убийцы, полумертвые от боли и страха, с трудом потащились сквозь заросли.

Оставшись один, Питер принялся за свое страшное дело; он уже вырыл яму почти до половины, как вдруг получил такой удар палкой по плечу, что растянулся во весь рост на краю могилы.

Немного придя в себя от боли, негодяй повернулся к тому, кто вознаградил его по заслугам, и увидел над собой румяное лицо огромного парня, одетого в рясу доминиканского монаха.

— Ах ты нечестивец, мерзавец черномордый, — громовым голосом вопил монах, — ты ударил дворянина по голове и, чтобы спрятать концы в воду, подло зарываешь несчастную жертву! А ну, отвечай, разбойник, кто ты есть?

— За меня ответит меч, — произнес Питер и вскочил на ноги, — он тебя отправит в мир иной, и там ты сможешь спросить у Сатаны мое имя, если тебе так хочется его узнать.

— Если мне не повезет и я умру раньше тебя, наглый плут, мне все равно не придется этого делать, я и так по твоей роже вижу, что ты исчадие ада. И позволь мне посоветовать твоему мечу помолчать, а то, если он пошевелит языком, моя палка заставит его умолкнуть навеки. Самое лучшее, что ты можешь сделать, это убраться отсюда.

— Сначала я покажу тебе, как я владею мечом, — сказал Питер, нанося монаху удар.

Удар был таким быстрым и сильным, что до кости рассек монаху три пальца на левой руке.

Монах вскрикнул, обрушился на Питера, согнул его пополам и стал осыпать ударами палки.

И тут с убийцей стало происходить что-то странное: он выронил меч, в глазах у него помутилось, он перестал соображать и утратил возможность защищаться.

Когда монах прекратил наносить удары, Питер был мертв.

— Негодяй! — бормотал монах, задыхаясь от усталости и боли. — Проклятый негодяй! Он решил, что пальцы бедному Туку даны для того, чтобы их кусал норманнский пес? Ну, полагаю, я дал ему хороший урок; к сожалению, на пользу он ему не пойдет, потому что он уже дух испустил! Ну что же! То его вина, а не моя: зачем он убил этого красивого малого? Ах, Бог ты мой! — воскликнул добрый брат Тук, положив здоровую руку на грудь рыцаря. — Он ведь дышит, и сердце бьется, правда, слабо, но видно, что жизнь в нем еще теплится. Взвалю-ка я его на плечи и отнесу в наше убежище. Бедный малый, да он и не тяжелый! А ты, подлый убийца, — закончил брат Тук, пиная ногой тело Питера, — оставайся здесь, и пусть волки, если они не отобедали, разорвут твои останки.

Произнеся все это, монах твердой походкой со всей возможной скоростью двинулся к жилищу веселых лесных братьев.

Теперь нам нужно сказать несколько слов, чтобы объяснить, каким образом был схвачен Красный Уилл. Человек, который встретил Уилла в компании Робин Гуда и Маленького Джона в харчевне в Мансфилде, по высочайшему повелению разыскивал беглеца. Увидев его в сопровождении пяти крепких парней, которые могли прийти к нему на помощь, осторожный сыщик решил отложить его арест на некоторое время. Он вышел из трактира, послал в Ноттингем за солдатами, а потом ночью привел их в Барнсдейл.

На следующий день по роковой случайности Уилл вышел из замка и попал прямо в их руки, не успев оказать ни малейшего сопротивления.

Сначала Уильямом овладело бурное отчаяние, но встреча с Мачем вселила в него некоторую надежду. Он сразу понял, что, узнав о его положении, Робин Гуд не пожалеет ничего на свете, чтобы прийти ему на помощь, и если уж не сумеет его спасти, то не остановится ни перед чем, чтобы отомстить за его смерть. Он знал также, и это служило ему большим утешением в его жестокой судьбе, что он будет горько оплакан и что Мод, так радовавшаяся его возвращению, прольет потоки слез над их погибшим счастьем.

Запертый в темной камере, Уилл с тоской и страхом ожидал казни, и каждый час приносил ему надежду и боль. Бедный узник с беспокойством прислушивался к любому шуму, доносившемуся снаружи, надеясь различить отдаленный звук рога Робин Гуда.

Когда блеснули первые лучи солнца, Уильям молился; он благоговейно исповедался накануне доброму старику-пилигриму и с чистой душой, вручив свое сердце Богу, последней своей надежде и опоре, приготовился к приходу стражников, которые должны были явиться за ним на рассвете.

Солдаты взяли Уильяма в кольцо и двинулись по дороге в город.

Когда отряд вошел в Ноттингем, его окружила огромная толпа: большая часть жителей города с раннего утра ожидала этого мрачного шествия.

Как ни велики были надежды несчастного, он невольно пошатнулся, не увидев в толпе ни одного знакомого лица. Сердце его дрогнуло, и долго сдерживаемые слезы набежали на глаза, но надежда все же не до конца покинула его, потому что внутренний голос шептал ему: «Робин Гуд недалеко, Робин Гуд сейчас придет».

Подойдя к подножию отвратительной виселицы, сколоченной по приказу барона, Уильям смертельно побледнел: он не думал, что умрет такой позорной смертью.

— Я хочу поговорить с лордом Фиц-Олвином, — сказал он.

В качестве шерифа барон должен был присутствовать при казни.

— Что вы хотите от меня, несчастный? — спросил он.

— Я не могу надеяться на помилование, милорд?

— Нет, — холодно ответил старик.

— Тогда, — спокойно продолжал Уильям, — я прошу о милости, в которой великодушный человек не может мне отказать.

— О какой милости?

— Милорд, я принадлежу к благородной саксонской семье, и имя, которое я ношу, — синоним чести; ни один из членов этой семьи не заслужил презрения сограждан. Я солдат и дворянин и должен умереть как солдат.

— Вы будете повешены, — грубо ответил барон.

— Милорд, я рисковал жизнью на поле брани и не заслуживаю того, чтобы меня повесили как вора.

— Ах, вот как, — усмехнулся старик, — а как же вы хотите искупить ваше преступление?

— Дайте мне меч, и прикажите вашим солдатам нападать на меня с копьями; я хочу умереть как честный человек, со свободными руками и с лицом, обращенным к Небу.

— Вы что, считаете меня дураком? Стану я рисковать жизнью своих людей, чтобы исполнить вашу последнюю прихоть! Вовсе нет, вы будете повешены.

— Милорд, заклинаю вас, умоляю, сжальтесь надо мной, я даже уже не прошу дать мне меч, я не буду защищаться, пусть наши солдаты изрубят меня в куски.

— Презренный! — воскликнул барон. — Ты убил норманна и просишь милости у норманна! Глупец! Прочь! Ты умрешь на виселице, и вскоре, я надеюсь, разбойник, сделавший Шервудский лес пристанищем для своих негодяев, составит тебе компанию.

— Если бы тот, о ком вы отзываетесь с таким презрением, мог меня услышать, я бы только смеялся над вашей похвальбой, жалкий вы трус! Запомните, барон Фиц-Олвин: если я умру, Робин Гуд отомстит за меня. Берегитесь, барон: не пройдет и недели, как Робин Гуд будет в Ноттингемском замке!

— Пусть явится хоть со всей своей шайкой, я прикажу сколотить двести виселиц! Палач, исполняйте свой долг, — добавил барон.

Палач положил руку на плечо Уильяма. Молодой человек в отчаянии огляделся, но, увидев вокруг только молчаливую и объятую жалостью толпу, препоручил свою душу Господу.

— Остановитесь! — воскликнул дрожащий старческий голос пилигрима. — Остановитесь! Я хочу дать этому бедному грешнику последнее благословение.

— Вы выполнили свой долг по отношению к этому негодяю, — разъяренно вскричал барон, — и незачем затягивать казнь!

— Нечестивец! — воскликнул пилигрим. — Вы хотите лишить этого несчастного помощи религии?

— Поторопитесь, — нетерпеливо ответил лорд Фиц-Олвин, — я устал от всех этих проволочек.

— Солдаты, отойдите немного, — сказал старик, — молитвы умирающего не должны быть услышаны нечестивыми ушами.

По знаку барона солдаты отошли на несколько шагов от осужденного.

У подножия виселицы остались только Уильям и пилигрим.

Палач почтительно слушал распоряжения барона.

Склонившись перед Уильямом, пилигрим сказал:

— Не шевелитесь, Уилл, я Робин Гуд: я перережу веревку, которой вы связаны, мы вместе бросимся в гущу солдат, и они от неожиданности потеряют голову.

— Будьте благословенны, милый Робин Гуд, будьте благословенны, — прошептал бедный Уильям, задыхаясь от счастья.

— Уильям, наклонитесь и сделайте вид, что говорите со мной; прекрасно! Ну вот, веревки перерезаны; а теперь вытащите из-под моей рясы меч. Нашли?

— Да, — прошептал Уильям.

— Отлично! Становимся спина к спине и покажем лорду Фиц-Олвину, что вы не для того появились на этот спет, чтобы вас повесили.

И в одно мгновение Робин Гуд скинул рясу и предстал перед изумленными собравшимися в знакомом платье лесника.

— Милорд, — воскликнул он звонким голосом, — Уильям Гэмвелл — один из веселых лесных братьев. Вы у меня его похитили, я пришел забрать его обратно, и взамен я пришлю вам труп негодяя, которому вы поручили подло убить рыцаря Аллана Клера.

— Пятьсот золотых тому, кто схватит этого разбойника! — прокричал барон. — Пятьсот золотых храбрецу, который задержит его!

Сверкающим взором Робин Гуд оглядел толпу, застывшую в ужасе:

— Я никому не советую рисковать жизнью, сейчас здесь будут мои товарищи.

С этими словами Робин затрубил в рог, и в ту же минуту из лесу вышел отряд лесных братьев; в руках они держали луки с натянутыми тетивами.

— К оружию! — закричал барон. — К оружию! Верные норманны, уничтожьте этих разбойников!

Но в солдат полетели тучи стрел. Обезумев от страха, барон вскочил на лошадь и, что-то громко выкрикивая, понесся к замку. Испуганные жители Ноттингема бросились за своим сеньором, а солдаты, поддавшись всеобщей панике, понеслись за бароном.

— Лес и Робин Гуд! — кричали веселые лесные братья, со смехом преследуя врагов.

Горожане, лесники и солдаты вперемешку пронеслись по городу, причем первые онемели от ужаса, вторые смеялись, а третьи были в бешенстве. Барон первым влетел во двор замка, а все остальные за ним. Снаружи остались только лесные братья, громкими веселыми возгласами провожавшие своих малодушных противников.

Когда Робин Гуд и его люди возвращались в лес, горожане, ни один из которых не был ранен и нисколько не пострадал в этой необычайной стычке, единодушно признали, что молодой предводитель разбойников смел и в несчастье верен другу.

К этому дружному хвалебному хору присоединились и нежные девичьи голоса, а одна из девушек даже заявила, что лесники кажутся ей такими приветливыми и доброжелательными, что отныне она не побоится идти лесом совсем одна.

III

Убедившись, что Робин Гуд не намеревается осаждать замок, разбитый физически лорд Фиц-Олвин, в голове которого теснились невыполнимые планы — один фантастичнее другого, удалился в свои покои.

Там барон стал размышлять об удивительной смелости Робин Гуда: среди белого дня, не имея другого оружия, кроме меча, обнаженного им только для того, чтобы перерезать веревки осужденного, с замечательным присутствием духа он сумел держать на почтительном расстоянии большой отряд солдат. Ему вспомнилось постыдное бегство солдат, и, забыв, что он первый подал тому пример, барон проклял их трусость.

— Какой непристойный страх! — восклицал он. — Какой нелепый испуг! Что подумают горожане? Им позволительно было бежать, ведь им нечем было защищаться, но солдаты, дисциплинированные, вооруженные до зубов! Это неслыханное происшествие навсегда испортило мою репутацию человека доблестного и храброго.

От этих размышлений, весьма тягостных для его самолюбия, барон перешел к совершенно другим. Он настолько преувеличивал позор поражения, что в конце концов всю вину за него взвалил на солдат; в его воображении он не возглавил паническое бегство, а прикрыл отступление и только благодаря собственному мужеству проложил себе дорогу сквозь ряды окруживших его разбойников. И как только он окончательно подменил действительность своими измышлениями, его ярость достигла крайнего предела, он выскочил из комнаты во двор, где солдаты стояли группками и с огорчением говорили о своем позорном бегстве, обвиняя в нем своего господина. Барон влетел в толпу как бомба, приказал всем встать вокруг него и произнес длинную речь об их подлой трусости. После этого он привел солдатам несколько вымышленных примеров беспочвенной паники, прибавив, что память человеческая не упомнит трусости, сравнимой с той, какую они ставят себе в упрек. Барон говорил так горячо и возмущенно, так умело напустил на себя вид непоколебимого и недооцененного мужества, что солдаты, поддавшись чувству уважения к своему господину, в конце концов поверили в свою полную и неоспоримую виновность. Ярость барона показалась им благородным гневом. Они опустили головы и признали себя робкими людьми, боящимися собственной тени. Когда барон наконец кончил свою напыщенную речь, один из солдат предложил преследовать разбойников до их тайного убежища. Все остальные радостными криками приветствовали это предложение; солдат, высказавший столь воинственную идею, стал умолять храброго краснобая возглавить отряд. Но тот вовсе не был расположен поддаваться на эти неуместные просьбы и ответил, что он благодарен за оказанное ему доверие, но в настоящую минуту ему куда более приятно оставаться дома.

— Мои храбрецы, — добавил барон, — осторожность требует, чтобы мы дождались более благоприятного случая для захвата Робин Гуда. Я полагаю, что мы должны воздержаться, по крайней мере, в эту минуту, от любых необдуманных действий. Сейчас — осторожности, а в час битвы — смелости — вот все, что я от вас требую.

Сказав это, барон, опасаясь настойчивости своих солдат, оставил их строить планы победы. Успокоившись относительно своей репутации храброго вояки, барон забыл о Робин Гуде и стал думать о своих личных интересах и о претендентах на руку своей дочери. Само собой разумеется, что лорд Фиц-Олвин полагался на испытанную не раз ловкость Черного Питера; по его мнению, Аллан Клер уже не существовал на свете. Правда, Робин Гуд сообщил ему о смерти его кровавого порученца, но барону и дела не было до того, что Питер заплатил жизнью за услугу, оказанную им своему господину и повелителю. Раз он избавился от Аллана Клера, то между леди Кристабель и сэром Тристрамом больше не стояло никаких преград, а этот последний был настолько близок к могиле, что новобрачная должна была, так сказать, со дня на день сменить свадебные одежды на темное вдовье покрывало. Молодая и необыкновенно красивая, совершенно свободная, сказочно богатая леди Кристабель тогда нашла бы себе партию, достойную ее красоты и богатства. И барон спрашивал себя, кто это будет. Горя неуемным честолюбием, он мысленно искал такого супруга для дочери, который соответствовал бы его высоким притязаниям. Старому гордецу уже мерещилось великолепие королевского двора и он стал подумывать о сыновьях Генриха II. В то время, когда непрестанная борьба враждующих партий раздирала Английское королевство, постоянная нехватка денег превратила их в огромную силу, и возвышение леди Кристабель до ранга члена королевской семьи не было невозможным. И эта пленительная надежда в мозгу лорда Фиц-Олвина приняла очертания замысла, уже близкого к осуществлению. Барон уже видел себя дедом короля Англии и думал о том, на принцессах каких королевских дворов было бы выгодно женить своих внуков и правнуков, как вдруг он вспомнил слова Робина, и весь его воздушный замок рухнул. А вдруг Аллан Клер еще жив?!

— Надо немедленно нее выяснить! — вскричал барон, выведенный из себя самой этой мыслью.

Он яростно стал звонить в колокольчик, день и ночь стоявший у него под рукой. Пришел слуга.

— Черный Питер в замке?

— Нет, милорд, он вчера ушел с двумя своими людьми, и они вернулись без него, причем один из них серьезно ранен, а другой полумертв.