Жизнь в кредит

Иностранца от американца отличить в магазине довольно просто. Первый расплачивается купюрами, второй — кредитными карточками, если это, конечно, работающий человек, получающий или получавший постоянную зарплату. Семь лет назад я написала статью в «Известиях», где подробно объясняла, что такое кредитная карта, тогда это было внове. Сегодня многие в России пользуются кредитками. Однако не все еще знают, что это значит. Поэтому я объясню несколько подробнее. Банк, а иногда страховая компания открывает на ваше имя кредит. После тщательной проверки всех данных вы получаете пластиковую карточку с вашим именем, номером счета и местом для подписи. Теперь вы можете оплатить любую покупку или услугу на любую сумму. Сумма эта заносится в счет и отсылается в компанию, выдавшую карточку. Раз в месяц эта компания (или банк) присылает отчет: сколько кредита вы выбрали и какой минимум ваших затрат рекомендуется оплатить немедленно. Остальное можно выплачивать в рассрочку, но уже вместе с процентом, размер которого довольно велик, раз в пять-шесть больше, чем банк платит по сберегательному счету.

Система эта поначалу завораживает своей простотой и удобством. Американцы почти не имеют дела с деньгами. Маленькая кредитная карточка занимает немного места. А главное — у вас не болит голова о том, есть ли на вашем счету деньги, потому что в кредит можно жить долго, правда, пеня будет все время расти. И вот тут-то обнаруживается страшный психологический подвох. Зная, сколько у вас денег в портмоне, вы соответственно либо позволяете себе кое-что лишнее, либо строго лимитируете свои расходы. Но мысль о том, что расплатиться можно не сегодня, а в будущем, пусть даже и с процентом, раскрепощает вас, побуждает к легкой трате нереальных денег, к транжирству. И вот, не успел оглянуться, а у тебя уже долг, который растет с каждым днем.

Между тем любая просрочка, а тем более длительная невыплата чреваты большими неприятностями. Подпорченная кредитная история закрывает путь к любым банковским операциям, касается ли это покупки машины или приобретения дома. Этот дамоклов меч висит над обладателем кредитки и создает у него постоянный стресс. Так что психологи считают одной из серьезных национальных проблем американцев — жизнь в кредит.

Вещи

Кроме моллов в Америке, разумеется, много и других магазинов. И каждый, конечно, предпринимает энергичные попытки привлечь к себе покупателя. Один из самых распространенных способов — игра с ценами. Самый нехитрый ее вариант — цена заканчивается не на цифру 0, а на 99. Психологически это вполне оправданно: одно дело стоимость 30 долларов, другое — 29.99 — Глаз упирается в первые две цифры — а это как будто на целый доллар меньше. Впрочем, это для новичков. Для более опытных покупателей устраиваются ловушки вроде такой: одна пара обуви — 100 долларов, две — 175. Тут уж разница очевидна — целых 25 долларов! Но зачем вам две пары туфель, вы ведь не собирались покупать больше одной. Однако нельзя же упустить такую выгодную покупку — и вы выкладываете 175 долларов и послушно забираете две коробки. Еще одна уловка: два платья по цене одного. Ого! Так второе платье бесплатно? Надо взять! А это обыкновенная уценка неходового товара. Продавцу выгодно продать его за полцены, но избавиться сразу от многих вещей. Впрочем, если поторговаться, даже в дорогом магазине, а особенно если поговорить с супервизором, возможно, удастся взять за полцены и одну вещь.

Самая эффективная игра цен — это discount, уценка. Привозится, положим, партия модных брюк, на каждой вещи бирка с ценой. Очень высокой. Люди неопытные или состоятельные платят эти деньги в первые же две-три недели. И зря. Потому что уже через месяц цена на бирке зачеркивается. Рядом появляется другая, ниже. И так — несколько раз. Если товар даже за небольшую цену не продается, значит он совсем перестал быть модным, и тогда он уценивается до неправдоподобно мизерных сумм. Правда, такое обычно позволяют себе большие универмаги или недорогие магазины. Бутики цену не снижают или уменьшают ее незначительно. Считается, что здесь вообще не может быть вещей, вышедших из моды.

Ну и самый кардинальный способ вызвать покупательский ажиотаж — sale, то есть распродажа. Реклама новых, более низких цен широко распространяется в самом магазине, на улице, приходит к вам домой по почте, печатается в газетах и показывается по телевизору. Фокус состоит в том, что sale продолжается неопределенное время. Иногда неделю, иногда три дня, а то и всего один день. В обычно полупустые магазины набивается много народу. Раскупается по дешевке нужное, не очень нужное, а то и не нужное совсем. Слух молниеносно распространяется. На другой день приходят новые покупатели, привлеченные дешевизной, но цены уже другие, те, что были до сейла. Часть людей разочарованно уйдет, но другая часть останется: не зря же ехали, тратили время. И магазин опять не в накладе.

Я привела лишь небольшую часть секретов торговли, их много больше. А цель одна — уговорить, убедить, заставить купить. И американцы покупают. При этом я заметила, что удовольствие для них составляет сам процесс покупки, даже если производят его другие. Сколько раз я наблюдала выражение радости на лицах моих друзей, сопровождавших меня по магазинам, когда я решалась на покупку. Конечно, это была радость от того, что я приобрела что-то нужное, а значит приятное для себя.

Тут, я думаю, самое время поговорить об отношении американцев к вещам вообще. Отношение это я бы назвала словом «временное». Они легко покупают новое, но так же легко расстаются и со старым. Очень редко мне приходилось сталкиваться с понятием «дорого как память» — память о родителях, о друзьях, о собственном детстве. Основной критерий обстановки, одежды, машины — новизна. Со старыми вещами американцы расстаются легко и без эмоций. Иногда это вызвано частой переменой места жительства: в новом доме чаще всего новая мебель, новая утварь. Иногда это спровоцировано все той же гонкой за покупкой товаров, ухищренно организуемой торговцами. Иногда страсть к новизне объясняется самой устремленностью американца к победам в карьере. С более высоким положением приобретаются более дорогие вещи, а старые опять-таки идут на выброс.

Самые главные — дом и машина. Первый постоянный заработок означает, что ты можешь снять квартиру. Второй — что более дорогую. Приличный доход, определяющий первую степень благополучия, — это возможность купить собственный дом. Для этого банк должен иметь основания, чтобы дать тебе взаймы на приобретение собственной недвижимости. Ну а дальше — больше. Чем выше заработок, тем дороже дом, тем он ближе к престижным районам.

Та же схема и с машиной. Хоть какая, хоть старенькая, побитая, но своя машина должна быть у каждого человека с того дня, когда он получает водительские права, то есть с 16 лет. Если жизнь пойдет плавно вверх, машина будет постоянно меняться на новую, еще более новую. Если же где-то произойдет сбой, то и машину придется продать, сменить на более дешевую.

Отсюда и эта непривязанность к вещам. Впрочем, так было не всегда. Американский социолог Э. Гоффлер пишет: «Как разительно отличается новое поколение девочек, с радостью обменивающих своих прежних Барби на новых, усовершенствованных, от их матерей и бабушек, которые не расставались со своей любимой куклой, покуда та не разваливалась от старости». От чего же такие перемены в привычках совсем еще маленьких девочек? От чистого подражания взрослым: «Девочка с младенчества видит, что у нее в доме вещи подолгу не задерживаются. Ее дом подобен большой перерабатывающей машине, через которую проходят разнообразные предметы, появляясь и исчезая со все большей скоростью. С момента рождения ей прививается культура выбрасывания».

Куда же выбрасываются все эти вещи, которые «появляются и исчезают со все большей скоростью»? В комиссионные магазины Second Hand. В гаражную распродажу. В благотворительные корзины. На свалку.

Магазины секонд-хенд появились и у нас, описывать их незачем. Гараж-сейл — явление, по-моему, чисто американское. Обычно он открывается, когда семья переезжает на другое место. Все вещи, которые можно не брать с собой, выносятся в гараж или прямо на улицу. Каждый желающий может купить, что хочет. Цены, разумеется, низкие.

Еда

Праздничный стол был накрыт к Дню благодарения, последний четверг ноября. Праздник это семейный, поэтому к радушным хозяевам Дороти и Гордону Реймерам приехали с разных концов страны родственники: двое сыновей с женами и детьми и незамужняя дочь с бойфрендом. Меня пригласили в качестве экзотики: гость из далекой и мало им знакомой России — большая удача. Сужу об этом потому, что получила несколько таких приглашений. Все знали, что я тут одна, встретиться с родственниками не могу, и наперебой приглашали в гости.

Дороти, усадив меня за стол, для затравки разговора спросила: «А что вам тут знакомо? Какие из этих блюд русские ставят на свой стол в праздник?» Я оглядела стол. Он был богат. Я уже успела отметить скудность будничного рациона американцев и потому оценила приготовленное к торжеству вдвойне. В центре стола красовалась индейка, очень большая, с аппетитной золотистой корочкой. Я ее, конечно, узнала, и хотя птица эта появляется на российском столе не часто, все-таки уверенно сказала: «Ну вот индейка у нас иногда на столе бывает» — и замолчала. К своему удивлению, среди десятков разнообразных яств я больше не могла найти ни одного знакомого. О чем я, к изумлению присутствующих, и сообщила. «Позвольте, — вступил в разговор старший сын, инженер. — Но я слышал, что в России любят картошку...» — «Любят, — согласилась я, — но ее же здесь нет!» Тут все воскликнули одновременно: «Вот же она!» И несколько пальцев указали на что-то белое, воздушное, взбитое до густой пены. Картофельное пюре? Но я никогда не встречала его в таком воздушном виде. И, кроме того, разве же это праздничное блюдо? Картофельное пюре с котлетами — куда уж более будничная еда. Здесь, однако, к этому взбитому чуду подавались еще соусы gravy — грибной, мясной, овощной. И это все вместе считалось вполне праздничным угощением.

«А это вам знакомо?» — Дороти входила в азарт. Она пододвинула ко мне еще одну тарелку. На ней лежало нечто бурое, на вкус приятно сладкое. «Ой, как вкусно! — воскликнула я. — А что это?» Компания дружно расхохоталась. Это оказалась опять картошка. Но ее я не смогла бы распознать, потому что это был картофель местного сорта, называется он — красный.

Все! Больше я не узрела ничего знакомого. И лишь с любопытством слушала название кушаний: салаты из каштанов с сухим хлебом, из скуоши (разновидности кабачка) с грибами; клюквенное желе; кукурузная запеканка; киш — овощи, запеченные в тесте; тушеные брокколи; маринованная спаржа. Принесли десерт. Тут уж стало полегче: шоколадный торт, яблочный пай. Не совсем, как у нас, но хотя бы с теми же составляющими. Однако и тут Дороти получила свой кайф: «Неужели русские не пекут морковный торт? А пирог из тыквы? Но ведь это же так вкусно!» И была просто потрясена, услышав про пирог с капустой и пирожки с мясом. Вывод же сделала совершенно неожиданный: «Вот молодцы! Понимают, что лучше мясо и капуста, чем сладкая начинка: полезнее для здоровья».

Но все это безудержное гурманство лишь по редким праздничным дням. В остальное время американцы едят мало и однообразно. Независимо от того, в каком доме мне подавали завтрак — в Сиэтле, у бизнесмена Гордона в Чикаго, у художницы Розалинды в Нью-Йорке, у юриста Деминга, — меню было практически одинаковым.

На завтрак — cereal, то есть сухие хлопья (кукурузы, риса, пшеницы) с обезжиренным молоком. Или разведенная кипятком мука из тех же зерен. Стакан сока — для взрослых чаще апельсинового или грейпфрутового, для детей — чаще яблочного. Или — roll (ролл — маленькая булочка или бублик) и чашка кофе. Правда, в выходные завтрак выглядит несколько иначе и требует на приготовление больше времени. Это вафли с кленовым сиропом или scramble-eggs.

Тут требуются кое-какие пояснения. Обезжиренное молоко называется skim-milk. Помню, в детстве я гостила у няни в ее родной деревне. Няня приносила мне на ужин стакан парного молока. И показывала на две стеклянные банки: «Вот в этой, маленькой, сливки, будем из них делать сметану. А вон в той, большой, то, что осталось, — снятое молоко. Видишь, какое синее. Его людям нельзя, оно поросятам пойдет». Вот это-то синеватого оттенка, без единой жиринки «снятое молоко» и есть ским-милк. Его пьют в чистом виде, что еще хоть как-то можно понять. Но его же добавляют в кофе, что, по-моему, совершенно бесполезно: ни цвет, ни вкус напитка от этого почти не меняется. Однако всякий следящий за своей фигурой американец объяснит вам, что только ским-милк, а не трех-, двух— и даже полуторапроцентное молоко сохранит вам фигуру и не прибавит столь нежеланных жиров. Что касается сока, то люди не очень богатые или просто очень занятые пьют его готовым. Но если есть деньги и время, сок делают тут же, перед едой, в соковыжималке, из натуральных фруктов.

В каждом американском доме непременно есть электрическая вафельница, на которой очень несложным способом выпекаются вафельные коржи: из коробки высыпается уже приготовленная сухая смесь, смешиваясь с водой, она превращается в жидкое тесто, которое заполняет форму. В ячейки этого еще горячего коржа заливается кленовый сироп. Нигде и никогда больше не встречала я этого деликатеса — сиропа из кленового сока. В Америке же он продается на каждом углу, есть в каждом доме и употребляется так же часто, как у нас мед. По вкусу он очень приятен, хотя и не похож ни на что.

Ну и последнее — scramble-eggs. Словарь дает перевод такой — яичница-болтунья. Я бы сказала, что это скорее омлет, не имеющий формы. Вылив его на горячую сковородку, надо, не медля ни секунды, начать соскребать его со дна и перекладывать на тарелку, как только масса немного загустеет.

В будни после легкого завтрака человек, естественно, через короткое время чувствует голод и утоляет его довольно скоро. А именно в 12 часов дня ровно. Меня всегда забавляла эта подчиненность большинства населения страны магическому Полдню, когда все отправляются на lunch.

Интересно, что в русском языке слова ланч нет, как нет и такого понятия. Старые переводчики писали — «второй завтрак». Теперь оно не переводится вообще, так как вошло в обиход.

Попробуйте позвонить в какой-нибудь американский офис днем, когда на часах несколько минут после двенадцати. Вероятнее всего вы услышите долгие гудки или автоответчик. Чиновник, профессор, брокер, редактор, менеджер — все на ланче. Как-то я принесла в московскую редакцию «Известий» статью на эту тему, и редактор, сам проработавший долго в Вашингтоне, укоризненно сказал: «Ну, это ты преувеличила. Уходят, конечно, на ланч многие. Но не все же!» Хорошо, соглашусь, не все. Но когда у тебя неотложный вопрос, который надо обсудить с банком, или с библиотекой, или с менеджментом дома, и ты хватаешься за трубку, а там не отвечает ни один телефон... И когда это происходит изо дня в день, тогда тебе начинает казаться, что буквально вся Америка в этот час — с 12 до 1 часа — работает исключительно челюстями.

Во всяком случае, это происходит в массовом порядке с секретарями. Кстати, по моим наблюдениям, секретарь в американском офисе больше, чем просто секретарь. Это не только технический работник, но и компетентный помощник руководителя, максимально освобождающий его для творческой деятельности. Но сколько раз посередине важного для меня разговора милая секретарша, а они обычно все очень милы, буквально на полуслове обрывала разговор и со слегка виноватой улыбкой показывала на часы: полдень, время ланча.

В это время кто-то отправляется в кафе, а кто-то в недорогой ресторан или в столовую. Каждый университет, например, имеет от одной до семи таких столовых. Называются они кафетериями, но больше похожи на рестораны. Я поинтересовалась у менеджера одного из семи кафетериев в Северо-Западном университете в Чикаго, сколько у них обычно блюд в меню. Мы стали считать. Всевозможные салаты и другие закуски — от 20 до 30 наименований. Горячие супы — 4-5. Антре, то, что у нас обычно называют вторым блюдом — из мяса, птицы, рыбы, — 6-8. Столько же видов гарниров. А еще выпечка — торты, кексы, печенье. И взбитые кремы, и разноцветные желе, и, конечно, мороженое — не меньше 5-6 сортов. И горячие напитки, которые здесь разливают автоматы, — чай с лимоном и без, кофе обычный и декофенированный, черный и со сливками, с сахаром и с заменителем его и совсем несладкий. И еще соки натуральные. И так называемые панчи — фруктовые напитки. И все виды содовой. Напитки обычно находятся в автоматах, их легко достать, опустив туда монету. Если же монеты нет, можно просунуть и доллар — машина вернет сдачу... Мы с менеджером вконец запутались, так и не смогли сосчитать, сколько же блюд предлагает посетителям университетская столовая-кафетерий. «Много!» — рассмеявшись, подвели мы итог.

Прошу у читателя прощения за это виртуальное пиршество: не очень-то это приятно видеть еду лишь в воображении, без возможности ее попробовать, особенно на голодный желудок. И поэтому поспешу охладить впечатление. Чтобы взять блюдо в кафетерии, нужно иметь либо карточку, либо деньги. Карточка студента обычно оплачивается из его платы за учебу и содержание в университетском городке. Преподаватели получают ее бесплатно. Но не все, а только заслуженные, так что остается еще много сотрудников, и творческих, и технических, которые расплачиваются наличными. А если не могут себе этого позволить, то приносят еду с собой. Так же, как и армия сотрудников других учреждений. Часто они пытаются сэкономить, принося ланч с собой из дома. Есть и такие, которые успевают в этот же час, сразу после полудня, заехать домой.

На ланч обычно едят пиццу (знатоки насчитывают до ста ее вариантов), или пасту — макароны с соусом, или салат из тунца — самой популярной рыбой в консервах.

Однако классическая еда в это время — сандвич и кока-кола. Форма сандвича пришла в Америку с первыми поселенцами. Два куска белого хлеба, проложенных ветчиной (курицей, индюшкой), сыром, листьями салата, ломтиками помидоров, маринованного огурца, лука. И все это замазано горчицей или кетчупом. На мой взгляд, трудно придумать более громоздкую и неудобную форму бутерброда, особенно клаб-сандвич, в 3-4 слоя хлеба. Мне лично так и не удалось откусить ни кусочка от этого сооружения в ладонь высотой, сколько я ни пыталась примять его до состояния лепешки, как меня учили друзья-американцы. В конце концов я плюнула на этикет, просто расслаивала сандвич на обычные бутерброды и с удовольствием ела каждый в отдельности.

Профессор Ирвин Уайл рассказал мне другую историю. В свой первый приезд в Москву, будучи тогда еще очень молодым человеком, он был приглашен в гости к нашему замечательному поэту С. Я. Маршаку. За столом перед ним лежали нарезанные кусочки мяса, сыра, соленые огурцы, салат и ломтики хлеба. Он взял кусочек хлеба, положил на него слоями все, что было на тарелках, накрыл все это сверху другим куском. И только тут поднял глаза на хозяев. Они застыли в изумлении. Смутившись, он быстро-быстро разложил всю еду обратно по тарелкам.

Однако ланч — это не просто еда, это социальное действо. Некий ритуал. Моя аспирантка Тони Морис сообщила мне, возбужденно блестя глазами: «Пол пригласил меня на ланч». О, это уже кое-что значит. Некий знак внимания, интерес. Правда, не больше, чем просто интерес. Но вот через три месяца их хождений в кафетерий я увидела за столом Тони одну. «А где Пол?» Она грустно вздохнула: «Я больше не буду с ним встречаться, он несерьезно ко мне относится. Все ланч да ланч. Ни разу не пригласил меня на обед».

Обедом в Америке называется то, что по времени приближается к нашему ужину. Только очень раннему, в пять-шесть часов вечера, но не позднее семи. Тот же редактор в «Известиях», которому не понравилось мое обобщение («в полдень в Америке все на ланче»), заметил, что если бы журналисты его редакции в Вашингтоне уходили на обед в такой ранний час, газета бы вообще не выходила. Конечно, конечно. И артисты, наверно, не могут себе позволить обедать в классическое для Америки время. И художники. И богемная публика. Но большинство американцев все-таки предпочитают к семи уже закончить вечернюю трапезу.

...Однажды меня пригласили погостить в город Норфолк, штат Вирджиния, в семью профессора Билла Уайна. Утром, выезжая из города, я наспех позавтракала булочкой и чашкой кофе, а в ланч не успела перекусить. Поэтому когда я к восьми вечера подъезжала к дому Уайнов, я чувствовала сильный голод и предвкушала ужин, то есть по-американски обед. Хозяева, профессор и его жена Кэт, одарили меня своими широченными американскими улыбками и предложили чего-нибудь выпить. Сок? Соду? Или — они игриво переглянулись — может быть пива? «Вы ведь из России, — заметил Билл. — Там, я слышал, употребляют много алкоголя». Мне лень было объяснять, что пиво у меня на родине за алкоголь не считают. Я просто поблагодарила и отказалась. Жажда меня не мучила — мучил голод. Говорить об этом в первые же минуты знакомства я сочла неприличным и решила тихо дожидаться.

Билл отнес чемоданы в «мою» комнату, его жена показала мне «мою» ванную. Когда я оттуда вышла, они уже ждали меня в гостиной. Меня это насторожило: в гостиной обычно не едят. Тут только пьют прохладительные напитки, а для более существенной трапезы переходят в столовую. Между тем началась легкая беседа, и я всячески напрягалась, чтобы ее поддерживать. Тем не менее усталость брала свое, так что вскоре Кэт ее заметила. «Билл, — воскликнула она. — Гостья с дороги, она же устала. Не чает, наверно, бедняжка, как добраться до постели». — «Нет-нет, — испугалась я. — Я вовсе не хочу спать» («Хочу есть», — добавила я мысленно). «А мы, чудаки, — продолжала его жена, — даже чаю ей с дороги не предложили. Хотите чаю?» Я поспешно закивала. К чаю же дадут что-нибудь пожевать!

Меня наконец пригласили в столовую. Хозяйка захлопотала. Положила на стол красивую подставочку из цветной керамики. Поставила на нее японскую чашку с блюдцем тонкого фарфора. Я оценила этот знак уважения: чай или кофе здесь обычно подают в огромных кружках с толстыми стенками. Вошел Билл. С сияющим лицом он осторожно нес в обеих руках глянцевую яркую коробочку. Поставил ее на стол и торжественно произнес: «У вас сейчас будет большой выбор!» — «Надеюсь, что-то съедобное!» — чуть не воскликнула я. Но хозяин уже опрокидывал на стол содержимое коробки. Это были... пакетики с чаем. Штук пятьдесят — и все разных сортов. Мне понадобилась большая выдержка, чтобы сдержать стон. Не глядя, я взяла ближний пакетик, опустила его в чашку с кипятком. Чай оказался прекрасный — ароматный, густого янтарного цвета, приятный на вкус. Но для меня это уже значения не имело: к нему был подан кусочек лимона и сахар. Все.

После ночи со снами исключительно гастрономического содержания я наконец села за стол завтракать. И, развеселившись, рассказала друзьям о своих вчерашних переживаниях. Обоих чуть не хватила кондрашка. Они принялись меня укорять за мою скрытность. Но что их ошеломило больше всего: «У тебя не было обеда до восьми вечера? Это же невероятно!»

Обед — самая поздняя еда. Слово «ужин» здесь употребляется редко (я слышала его только в Лос-Анджелесе, но тамошняя жизнь вообще немного напоминает европейскую). На обед обычно подают горячее — из мяса, птицы, рыбы, гарнир из тушеных овощей и салат из овощей свежих. При этом листья зеленого салата или капусты, стебли сельдерея, головки брокколи, грибы не режутся или режутся очень крупно. Все это поливается соусом — их подается несколько, на выбор. Название соуса, как мне показалось, дается произвольно. Во всяком случае, когда я попробовала «русский соус», я не нашла в нем решительно никакого отечественного привкуса.

Супы американцы едят редко, да и супом эти блюда можно назвать лишь условно. Скорее — пюре. Овощное, куриное, грибное. Меня всегда забавляет, как мои гости едят борщ, которым я их угощаю. Любая русская хозяйка знает, что в борщ кладется много трав, специй, чеснока, приправ, чтобы придать ему хороший вкус. Американцы же тщательно отлавливали овощи, а жижу оставляли — очевидно, принимали ее за необязательный для употребления соус.

Особенно забавно, когда мои американские подруги пытаются приготовить что-то по русскому рецепту. Профессор Мерилин Флин считает себя большим знатоком русской кухни. Однажды она пригласила друзей на «русский» обед. Коронным блюдом стола был борщ. Мерилин тщательно изучила рецепт в кулинарной книге. Наконец борщ был разлит по тарелкам. Прежде чем взять ложку, я внимательно следила за выражением лиц гостей. «Wonderful», «fine», «delicious» — послышалось со всех сторон. Американцы люди вежливые. Но мне было понятно, что родное мое блюдо никому не нравится. Ну ладно, получу уж тогда сама удовольствие. Я зачерпнула ложкой борщ... Господи, ну и гадость! Суп был сладок, как компот. «Мерилин, почему у тебя борщ сладкий?» — «Но я же положила в него мед, там так сказано». Она притащила книжку и показала фразу: «Для вкуса можете добавить в кастрюлю чайную ложку меда». — «Ой, а я решила, что не в кастрюлю, а в каждую тарелку».

И еще один казус с русским блюдом. Энн Воленсек, муниципальный работник в городке Бенедиктин, штат Иллинойс, пригласила меня на Рождество. Стол был уставлен разнообразной едой, и ее было много. Однако, как я уже сказала, обильное застолье в американской семье явление исключительно праздничное. В обычные дни даже во время самой главной трапезы — вечернего обеда подают преимущественно одно горячее блюдо, к нему салат. Потом кофе. Мне пришлось часто слышать от моих соотечественников, что их плохо принимали в Америке. «Когда Арлин с мужем были в Москве, — рассказывала мне одна известная активистка женского движения в России Ольга, — я метала из холодильника кучу всякой еды. И так все семь дней, что они у меня жили. Когда же я приехала к ним в Вашингтон, Арлин поставила на стол макароны с соусом, салат и кофе с кексом. Еще выпили по бокалу вина. Потом, правда, было мороженое, но его принесла я». Мне пришлось убеждать Ольгу, что это не жадность и не пренебрежительное отношение к ней лично, а просто такая традиция — мало есть.

Так вот, в городке Бенедиктин мы еще несколько дней поедали остатки с рождественского стола. А потом, в субботу, Энн решила пригласить в гости соседей. «Давай поразим их русской экзотикой. Помоги мне сделать русский салат», — попросила она. Я уставилась на нее в недоумении — первый раз услышала о таком блюде. «Не знаешь? Ну это не проблема». Энн взяла толстую книгу «Кухни мира», нашла в оглавлении «салат по-русски», открыла нужную страницу. Соблазнительная фотография, напечатанная на целую страницу, что-то мне напомнила. Я стала читать рецепт: «Нарезать вареный картофель, соленые огурцы, лук, морковь, яблоко, добавить вареное мясо или курицу... залить майонезом». Позвольте, но это же салат-оливье, то есть как бы салат по-французски. Энн посмотрела на меня с сомнением: «Подожди, сейчас принесу другую книгу». Эта называлась «Славянская кулинария», в оглавлении стояло «Русский салат»: «Возьмите вареную картошку, огурцы, курицу... Залейте майонезом...». Так я узнала, что имеющий у нас название «французский салат» за границей известен как национальный русский.

Я, конечно, с радостью согласилась помочь его приготовить. Энн, отведав, пришла в восторг. Когда гости уселись за стол, она вынесла его из кухни в большой салатнице и стала накладывать каждому по приличной порции. «Энн, он же очень сытный, — шепнула я. — Для другой еды места не останется».

Она как-то странно на меня посмотрела и вместо того, чтобы последовать совету, энергично обратилась к гостям: «Берите, берите, он очень вкусный». Я с опаской ждала, как малоежки-американцы станут после таких порций есть мясо, или индейку, или рыбу, не знаю, что там Энн еще приготовила. Я никак не могла предположить, каково будет продолжение этой субботней трапезы. Энн убрала тарелки, салатницу и поставила на стол чашки для кофе. Ужин был окончен.

Когда гости разошлись, я стала объяснять, что «оливье» — лишь один из нескольких салатов и подается только в качестве закуски, что за ним следует суп, если это обед, горячее блюдо, если это ужин. Она очень удивилась: «Но там же так много питательного — и картофель, и мясо, и овощи...» Гости были очень довольны.

Одежда

«Никогда не думал, что в России так много красивых женщин!» — воскликнул мой приятель Джо, вернувшись из Москвы. «И они прекрасно одеты!» — поддержала его жена. Легенда эта очень популярна в Америке — Россия переполнена красотками. Не знаю, действительно ли наши девушки красивее американок, но вот то, что они одеваются с большим вкусом — это факт. Моя французская коллега Андре Мишель воскликнула, расширив глаза: «У американок не просто недостает вкуса. Они чудовищно безвкусны!» Мишель настроена к американцам скептически, я — с симпатией. Но тут мне очень трудно с нею спорить: вкус здесь, кажется, не просто отсутствует, но его присутствие считается скорее дурным тоном, во всяком случае у молодых образованных женщин. Отчасти это объясняется сильным влиянием феминизма (я буду о нем говорить отдельно). Но есть и другие объяснения.

Бриджит МакДана, человек театра, как раз любит одеваться красиво и со вкусом в отличие от многих своих соотечественниц. Тем не менее она их не осуждает: «Я знаю, что в Европе бытует представление, что у американок нет вкуса. Это неверно. Просто у них свой стиль».

Ну что же, попробуем разобраться. Прежде всего, по моим наблюдениям, основных стилей не один, а как минимум два. Professional — это формальный, деловой вид одежды. И casual — так сказать, небрежный, неформальный. Первый предполагает строгий костюм для мужчин и женщин, пиджак и брюки — у тех и у других. Впрочем, изредка видела я и юбки. И костюм и особенно блузка или рубашка должны строго соответствовать моде сегодняшнего дня. И если, положим, в этом году модны блузки с отложным воротником поверх дамского пиджака, то уж никак невозможно, чтобы шею охватывал воротничок «стойка».

Как-то осенью я наблюдала разъезд участников одной из бизнес-конференций, проходившей в престижном Хайят-отеле в Нью-Йорке. Все они выглядели как близнецы, братья и сестры — в одинаковых черных длинных пальто, с накинутыми поверх шарфами.

Такое следование моде и стилю professional, однако, свойственно преимущественно людям из мира бизнеса. В кругах «академических», то есть среди университетских преподавателей и ученых, принят уже менее формальный стиль. Хотя и здесь на торжественные собрания, вроде выпускного вечера, тоже одеваются достаточно строго. Но это на работе. Вне ее принят стиль casual. И вот тут американцы «оттягиваются» по полной программе. «Главный критерий для нас в одежде это удобство», — объясняла мне американский стиль Бриджит. Впрочем, здесь тоже нет большого разнообразия. Джинсы, майки с коротким или длинным рукавом. А зимой — хлопчатобумажные толстовки с начесом. Если уж очень холодно, то вязаные, шерстяные свитера. Во всем небрежность — бесформенный верх, бесформенный низ, штаны с потертыми коленями — норма. У молодежи к этому добавляется еще и некоторая нарочитость: драные джинсы, широченные штаны с низко опущенной ширинкой, длиннющие рукава. Все это как бы иллюстрирует общий принцип: «Что нам до ваших условностей? Нам так удобно».

Как-то мы с Мишель шли по Стэйт-стрит, главной улице Чикаго. Вдруг она толкнула меня в бок: «Посмотри-ка налево». Нам навстречу шла хорошо одетая, красиво причесанная леди. Ее белокурые волосы лежали волнами на черном лисьем воротнике, украшавшем длинное шерстяное пальто. А на ногах были... разношенные кроссовки. «Сейчас придет к себе в офис и наденет лодочки на каблуках. На нас же, случайных прохожих, ей наплевать. Если бы такое чучело появилось на улицах Парижа... — ехидно начала Мишель. — Впрочем, что я говорю! Ни одна француженка не могла бы себе этого позволить». Здесь же это не исключение, а правило. В кроссовках можно увидеть даму и в меховом манто, и в элегантном костюме.

Часто, приглашая вас в гости, хозяева специально говорят: «Только, пожалуйста, оденьтесь кежеал». Это значит — расслабьтесь, не стесняйте себя одеждой. И в этом есть своя разумная философия: отдохните от условностей деловой жизни, освободите себя для вольных движений, откажитесь от всего, что вам мешает быть самим собой. Это приятно. С одной стороны. С другой — существует все-таки этика одежды, выработанная веками. Пропагандируемая кутюрье всего мира, журналами мод. Нарушение ее режет глаза, раздражает.

Скажем, спортивный стиль — короткие шорты, обтягивающая майка — хорош для худощавой подтянутой фигуры и стройных ног. Но когда тесные шорты обтягивают пышные бедра, а маечка — большую отвисшую грудь (бюстгальтеры молодые американки обычно не носят), это зрелище не из приятных.

Многие девушки в России сегодня, даже в самой далекой глубинке, уже знают, что надо надеть, чтобы выглядеть стройнее, современней.

Моя студентка из МГУ, побывавшая в Америке, рассказывала: «Я из небогатой семьи, но привыкла одеваться в дорогое и качественное. Хотя для этого маме приходилось много работать, а мне экономить на всем. Меня потрясло, как одеваются мои ровесницы, студентки, аспирантки. Носят в университете такое, что я не надела бы и на дачу». А в Мичиганском университете моим соседом был аспирант из Петербурга. Его хорошенькая жена жаловалась мне: «Зачем я привезла сюда свои наряды, модные туфли? Попробуй приди в них на любую вечеринку — чувствуешь себя попугаем. Джинсы, майки, кроссовки. Вот и все, что здесь носят».

Вся эта небрежность в одежде относится преимущественно к молодым и очень молодым. Обычно чем старше женщина, тем она элегантнее. Пятидесяти-шестидесятилетние не одобряют своих дочек и внучек за их стиль. Во всяком случае, я не раз слышала препирательства по этому поводу. Например, в ток-шоу у знаменитой Опры Уинфри. Шла передача о конфликтах между девочками-подростками и их матерями. «Посмотрите на нее. Эти драные джинсы. Этот мешок вместо блузки, эти ужасные гриндерсы», — говорила, страдая, мать. Ее пятнадцатилетняя дочь, сидевшая до того с благожелательным видом, аж подскочила на стуле: «А вы знаете, что она мне предлагает? Шелковую блузку с узкой юбкой. О-о-о!»

Конечно, это вполне можно было бы понять. Но тут речь немного о другом. Молодые как будто нарочно бросают вызов старшим — не хотим красиво одеваться, не собираемся следить за своей внешностью. Я еще вернусь к этой тенденции в главе, посвященной феминизму.

Тут я хочу сделать очень существенное уточнение. Я говорю о своих впечатлениях весьма усредненных. О том, что бросается в глаза.

Кроме двух упомянутых стилей professional и casual здесь еще и третий, dress-up style, то есть нарядный. В нарядных туалетах можно увидеть публику в театрах, концертных залах, на вернисажах. Правда, не удержусь от злословия — и тут иногда бывает заметна привычка американок ходить обычно в джинсах или в брюках. На некоторых женщинах, с их манерой широко размахивать руками и двигаться спортивным шагом, даже самые изящные платья сидят немного нескладно. Зачастую американки лишены необходимой для таких нарядов женственности.

Кстати, всевозможной женской одежды американки покупают много. Из магазина они уносят обычно не одну-две, а целый ворох платьев, блузок, шарфов, бижутерии. При этом, взглянув на хорошо одетую женщину, легко определить, в каком магазине она одевается. Если в бутиках — значит, один уровень финансовых возможностей, если в каком-нибудь «Penny's», «TJMAXX» пли «Marshal's» — совсем другой.

Однако, как известно, сама по себе купленная вещь погоды не делает. Для этого нужен еще и вкус. А вот он, как говорит Андре, оставляет желать лучшего.

Много раз я с трудом сдерживала улыбку, наблюдая за тем, как пытаются принарядиться американские студентки. На одной из своих лекций я рассказывала им, как тщательно следят за своей внешностью молодые россиянки. На другой день некоторые пришли не в обычной форме — джинсы и майка, а, как им, очевидно, казалось, очень нарядными. На одной было черное шелковое платье, воздушный шарфик вокруг шеи, беленькие носочки и... здоровенные бутсы. На другой — прозрачное платье в модном стиле нижнего белья, а сверху индейская блуза из пестрого хлопка и деревянные бусы.

Еще раз уточню, я говорю о некой тенденции, часто отмечаемой не только русскими, но и многими европейцами. Конечно, на улицах крупных городов всегда увидишь несколько женщин весьма элегантных. Лично я знаю американок, умеющих одеваться со вкусом. Но, как говорит Макс Лернер: «Личные свойства индивида — одно, а общекультурные тенденции — совсем другое».