Под небесами

Под небесами

пылает пламя,

их окружает, едва ли не лижет,

оно очень близко – и все же, все же

небо не взвивается пламенем.

Багряным пламенем рдеют

малые черные демоны,

которых видали в Иерусалиме и в Вавилоне,

за спинкою трона,

в складках порфиры,

у затылка простертых в прах,

в золотых эпистолах мудрых мужей,

в том, кому дорого совершенство,

кто себя предлагает миру,

кто творит на семи ветрах,

кто обретенному ставит цену,

кто садится за стол,

кто не принимает вечери,

кто пишет об этом пламени

и перечисляет милости и терзания.

Под небесами пылает пламя;

мы – и дрова, и палящий зной,

суховей, раздувающий пламя.

Альберто Хирри. «Покаяние и заслуга» (1957)

Рай ^[117]

Рай: нет другого слова, чье употребление не расходилось бы настолько с его этимологией. Достаточно хорошо известно, что первоначально это слово означало место, где посажены фруктовые деревья; затем так стали именовать тенистые сады. Такими были в древности сады Сааны вблизи Эдема, в счастливой Аравии, известные задолго до захвата части Палестины ордами евреев.

У иудеев слово «рай» появляется только в Книге Бытия. Некоторые канонические писатели упоминают о садах; нигде ни слова не говорится о саде, называемом «земным раем». Как это возможно, чтобы ни один еврейский писатель, ни один еврейский пророк, ни одна еврейская песня ни разу не обмолвились об этом земном рае, который не сходит у нас с языка? Это с трудом поддается пониманию, и некоторые дерзкие умы полагают даже, будто Книга Бытия была написана много позже.

Никогда евреи не путали этот вертоград, этот сад, лужайку или цветник, с небом.

Святой Лука – первый авторитетный источник, где небо обозначается словом «рай», когда Иисус Христос говорит доброму разбойнику: «Ныне же будешь со Мною в раю».^[118]

Люди античности называли небом облака; название неподходящее, поскольку пары облаков касаются земли, а небо – неясное слово, обозначающее огромное пространство, где вращаются бесчисленные солнца, планеты и кометы; все это никоим образом не похоже на вертоград.

Святой Фома говорит, что есть три рая: земной, небесный и духовный. Я не совсем понимаю, чем духовный отличается от небесного. Духовный вертоград, по его мнению, – блаженное видение. Но видение это как раз и есть небесный рай, или наслаждение Господом. Не решусь спорить с ангелическим богословом. Скажу только: счастлив тот, кто окажется в каком-нибудь раю из этих трех.

Иные пытливые умы считали, будто сад Гесперид, охраняемый драконом, есть подражание саду Эдема, который охраняет крылатый бык или херувим. Умы еще более дерзкие намекали, будто бык – жалкая реплика дракона; евреи-де всегда были неумелыми подражателями; но это богохульство, и ничем не подтвержденное.

Почему «раем» называют квадратные дворы перед церковью?

Почему «райком» называют третий ярус ложи в комедии и в опере? Может, потому, что места в них дешевле и предназначены для бедняков, которых, как утверждают, и в том, и в другом раю гораздо больше, чем богачей? Или эти места, очень высоко поднятые над землей, именуются словом, которое обозначает также и небо? И все же одно дело – вознестись на небо, и совсем другое – подняться к ложам третьего яруса.

Что подумает иностранец, когда, явившись в Париж, услышит от парижанина: «Сходим-ка в раек, поглядим на Пурсоньяка?»

Сколько несообразностей, сколько двусмысленностей в языках! В них отражена человеческая слабость.

Смотри статью «Рай» в Большом энциклопедическом словаре; несомненно, она лучше этой.

«Рай для благодетелей», – вечно твердил отец Сен-Пьер.

Вольтер. «Философский словарь» (1764)

Об аде и небесах ^[119]

Господень Ад обходится от века

без отблесков огня. Когда на землю

под звуки труб нагрянет Страшный Суд,

когда нутро земное обнажится,

когда воскреснут мертвые народы

и приговор услышат строгих Уст, –

взгляд не запечатлеет ни воронки

всех девяти кругов, ни асфоделей

неотцветающих в полях бескрайних,

где призрачный гоняется охотник

за призрачной косулей без конца,

ни огненной волчицы, что таится

в глубинах мусульманской преисподней,

древней Адама и его греха,

ни добела расплавленных металлов,

ни Мильтонова сумрака густого.

И ненавистный лабиринт, казнящий

железом и огнем, не уготован

для устрашенных нечестивых душ.

И точно так же нас не поджидает

сад потаенный. Господу не нужно,

чтоб избранных вознаградить по праву,

ни озаренной сферы, ни бессчетных

Архангелов, Престолов и Господств, ^[120]

ни зеркала обманного мелодий,

ни сердцевины сокровенной розы,

ни тигров хищных с их великолепьем

губительным, ни мягких переливов

заката золотого над пустыней,

ни вкуса стародавнего воды.

Не сад Его прощенье нам подарит,

не свет надежды иль воспоминанья.

В магическом кристалле сновиденья

узрел я Рай и Ад, что обретем мы:

когда о Страшном возвестят Суде

безжалостные трубы, и планета

исчезнет наша, и не станет вмиг

твоих непрочных пирамид, о Время, –

былые очертания и краски

во мраке образуют некий лик,

бесстрастный, неподвижный, неизменный

(твоей любимой – может быть, и твой);

лик этот навсегда предстанет взору –

нетленный, недоступный, непреклонный:

для осужденных это будет Адом,

для избранных же – Раем обернется.

Хорхе Луис Борхес. «Стихотворения» (1954)