Задачи исследования, терминология, методологическая основа 3 страница

Вторую группу составляют труды священнослужителей и мирян Московской Цатриархии, до сих пор в значительной части неопубликованные и хранящиеся в виде рукописей в библиотеках духовных академий — митрополита Мануила (Лемешевского), епископа Сергия (Ларина), А. И. Кузнецова, А. Сергеенко, В. Цыпина и других. Значительное внимание в них уделялось обновленческому расколу. Другие же движения в Русской Церкви специально изучал в основном скончавшийся осенью 1995 г. митрополит Ленинградский и Ладожский Иоанн (Снычев). На исследования церковных историков порой сильно влияла их принадлежность к Московской Патриархии. Всячески доказывалась оправданность церковной позиции ее руководства, несколько идеализировалось его отношение к советской власти.

Наибольший вклад в изучение темы внесла иностранная (англоязычная, германская) и русская эмигрантская, диссидентская литература. Историками Р. Реслером, Д. Поспеловским, Н. Струве, У. Флет-чером, Г. Штриккером и другими был создан ряд монографий, в целом реалистично освещавших церковную политику советского государства, жестокие антирелигиозные акции властей^. Мимо книг известных церковных диссидентов А. Краснова-Левитина и В. Шаврова не может пройти ни один ученый, занимающийся изучением церковных расколов 1922-1940-х гг.² А. Левитин, сам бывший обновленческий священнослужитель (умерший в эмиграции), написал достаточно подробное и богатое фактическими данными исследование, особое внимание уделяя Ленинграду. Однако некоторые моменты истории обновленчества освещены в нем недостаточно объективно, присутствует определенная идеализация движения, к тому же преувеличивается его близость к социалистическим идеям. Противоположный взгляд на историю церковных движений 1920-1940-х гг. отстаивает другой церковный диссидент Л. Регельсон. В своем в целом очень интересном исследовании он стремится доказать, что истина была на стороне " непоминающих" за богослужением в храмах гражданские власти и Заместителя Патриаршего Местоблюстителя Митрополита Сергия. По-своему ценны и работы других эмигрантов, священнослужителей Зарубежной Русской Церкви: А. А. Валентинова, М. Польского, К. Криптона, епископа Григория (Граббе) и др. В то же время внутри третьей группы существуют очень серьезные различия при оценке позиции Московской Патриархии, во многих случаях заметно влияние групповых пристрастий. Так после II Мировой войны по отношению к Русской Патриаршей Церкви на Западе были достаточно широко распространены два противоположных подхода. Для одного вся советская действительность рисовалась в черном цвете, и в результате до такой степени терялись всякие различия, что, например, церковные иерархи казались лишь простой ширмой КГБ. Другой подход, наоборот, идеализировал ситуацию, и зарубежные представители Московской Патриархии принимались за подлинных выразителей интересов всей Русской Церкви. На самом деле среди епископата были самые разные архиереи — от проводников влияния властей и осведомителей до лиц, ведущих постоянную борьбу с государственными органами. Кроме того, в силу объективных причин, вся зарубежная эмигрантская и диссидентская литература имеет несколько ограниченную источниковую базу, материалы российских архивов использовались в ней в небольшой степени.

С начала 1990-х гг. стала быстро расти новая отечественная историография темы. По ряду спорных моментов она занимает промежуточную позицию. Первоначально большинство российских историков — В. А. Алексеев, М. И. Одинцов, Ю. А. Бабинов и другие сохраняли приверженность некоторым прежним концепциям, обелявшим церковную политику советского государства^. Например, М. Н. Бессонов в своей монографии утверждал, что " без сомнения главной причиной" резкого сокращения числа верующих в 1920-1930-е и 1960-е гг. было влияние революционных социалистических преобразований, хотя уже критиковал и " хрущевские гонения" на Церковь, впрочем, объясняя их только волюнтаризмом и доминированием командно-административного метода^. Но постепенно под влиянием знакомства с рассекреченными документами взгляды этих историков становились более объективными. В последнее время появляются и принципиально новые работы следующего поколения российских ученых — О. Ю. Васильевой, П. Н. Кнышевского, А Н. Кашеварова, но пока главным образом в виде статей в сборниках и журналах.

Хронологически первой из основных спорных проблем является определение состояния Русской Православной Церкви накануне 1917 г. Вплоть до 1980-х гг. в зарубежной (Р. Пайпс, X. Солсберри, А. Солженицын) и, естественно, советской историографии господствовала точка зрения, что она была изолированным от общественной деятельности, совершенно несамостоятельным, фактически умирающим институтом, верной союзницей царизма. Важной вехой здесь стала монография Д. Каннингема, убедительно показавшего, что в начале XX в. Русская Церковь не была ни замкнутой в себе, ни нетерпимой к другим конфессиям, ни угасающей. Рассказав о массовом стремлении духовенства к реформам в период первой русской революции, он, однако, сделал вывод, что уже к 1908 г. рассвет надежд на оживление Церкви не оправдался^. Исследование подлинного возрождения русского Православия (обладавшего уникальной потенциальной силой) в 1917-1918 гг. было проведено в относительно недавних работах Д. Поспеловского и Г. Шульца. Но проблема религиозной революции весны-лета 1917 г. продолжает оставаться неизученной.

Горячую полемику вызывает история обновленческого раскола 1922 г. и его корней в предшествующие годы. Идеологи " обновленчества" доказывали, что они продолжали дело " церковной революции", якобы прерванное Собором 1917-1918 гг., а сам раскол назревал давно и естественно. Многие утверждения А. Введенского и Б. Титлинова разделяют диссидентские историки 1960-х гг. А. Левитин и В. Шавров. Они также полагают, что февральская революция застала Церковь врасплох и лишь будущие обновленцы не растерялись и чуть ли не спасли ее от анархии, напрямую связывают реформаторство 1905, 1917 гг. и обновленчество 1920-х гг. У советских исследователей (А. А. Шишкина) преобладал вульгарно-социологический подход: обновленцы якобы выражали взгляды мелкобуржуазных слоев, пытавшихся приспособиться к советской действительности. Священнослужители же Московский Патриархии (о. Георгий Митрофанов), наоборот, видели в этих людях прежде всего реформаторов чисто протестантского образца, пытавшихся разрушить, уничтожить Православную Церковь изнутри. Сейчас, после знакомства с рассекреченными документами ЦК РКП(б) и ЧК очевидно, что обновленческий раскол был организован органами государственной власти (причем первые подобные попытки относятся к 1919-1920 гг.), без их прямого вмешательства в жизнь Церкви ничего подобного бы не произошло. В то же время нельзя согласиться и с утверждениями ряда зарубежных историков (И. Хризостом, У. Флетчер), сводивших истоки " обновленчества" к действиям властей и моральной нечистоплотности его лидеров. Существовали и определенные объективные факторы, например, социальное расслоение духовенства.

О том, что Поместный Собор 1917-1918 гг. не только не прервал " церковной революции", но и во многом узаконил ее завоевания, продолжил развитие в новых условиях ее идей, убедительно показано в работе Г. Шульца. Германский ученый даже утверждает, что этим Собором, а не формальной датой 1988 г. Русская Церковь вступила в свое второе тысячелетие и, возможно, заняла первое место в христианстве. Недавно рассекреченный в РГИА фонд Собора дает яркое представление как о его выдающемся значении, так и подлинном оживлении приходской, проповеднической, миссионерской деятельности Церкви в конце 1917 — первой половине 1918 гг. В научной литературе можно встретить прямо противоположные оценки политической роли Собора. Советские ученые (Г. В. Воронцов, Р. Ю. Плаксин) утверждали, что основной его целью была борьба с революцией. Подобной же крайней точки зрения придерживались и представители Зарубежной Русской Церкви (Г. Граббе). Идеологи обновленцев и некоторые иностранные ученые (И. Куртис) условно делят работу этого церковного собрания на две части: первоначально созванное для решения религиозных проблем, оно приняло затем преобладающий политический характер. Основная же группа зарубежных историков (И. Хризостом, Н. Струве, А. Боголепов) справедливо представляют деятельность Собора как направленную в первую очередь на рассмотрение церковных вопросов, хотя ему часто приходилось реагировать на возникавшие политические проблемы.

С данным вопросом тесно связана дискуссия о политической позиции Русской Церкви в целом в период гражданской войны. В советской историографии подчеркивалось, что она выступала как самостоятельная антисоветская сила, стремящаяся возглавить все остальные контрреволюционные силы. Антисоветская направленность позиции патриархии преувеличивалась и рядом иностранных ученых. Так, У. Флетчер писал, что советский строй восстановил против себя первоначально выжидавшую Церковь, вызвал ее активное политическое противодействие. Нейтральная, миротворческая позиция патриархии особенно аргументированно показана в книге Л. Регельсона.

Нет однозначной оценки и проблемы эволюции отношения руководства Церкви к советской власти. Большая группа авторов, от антирелигиозников до критиков Патриарха Тихона из правого лагеря подчеркивают его оппортунизм и приспособленчество. Но, как справедливо отметил Д. Поспеловский, послание от 8 октября 1919 г. появилось во время успешного поначалу наступления войск Деникина на Москву и ни о каком " приспособленчестве" в тех обстоятельствах речи быть не могло. Первосвятитель прозрел неизбежность большевизма и увидел спасение от него в духовности, а не в кровавой войне. Действительно, ставшие доступными документы Святейшего Синода и канцелярии Патриарха Тихона свидетельствуют, что первоначально прочность позиций советской власти вовсе не казалась безусловной. Например, в начале марта 1918 г. предпринимались попытки сохранить Петроградскую синодальную контору, т. к. оккупация столицы немцами представлялась Высшему Церковному Управлению " несомненной». Но уже 6 декабря 1918 г. Патриарх написал в СНК о том, что против советской власти он никаких действий не предпринимал и предпринимать не собирается, и хотя многим мероприятиям правительства не сочувствует, " не наше дело судить земные власти». Эти новые материалы свидетельствуют, что указанная эволюция началась раньше и была более последовательной, чем считалось прежде. Ясна теперь и надуманность утверждений российского историка М. Одинцова, будто Патриарх " изменил политический курс Церкви", чтобы не остаться без своей многомиллионной паствы.

Развивая свою концепцию, Д. Поспеловский доказывал преемственность взглядов первосвятителя Тихона и последующих первоиерархов Русской Церкви. В его работах подчеркивалось, что идея идти на максимальный компромисс с властями в гражданской области при сохранении полной богословско-литургической неприкосновенности проводилась с 1919 г. С этим положением полностью согласиться нельзя, как и с противоположным утверждением антисергиан (М. Польского, Л. Регельсона, В. Степанова (Русака) и др.), что будущий Патриарх Сергий (Страгородский) изменил делу своего предшественника. Определенная преемственность их политики, несомненно, была, хотя Владыка Сергий пошел на значительно большие уступки властям.

Одним из самых дискуссионных является вопрос о религиозной политике советского государства и РКП(б) в первые годы после Октябрьской революции. Советские историки, заявляя, что все работы о гонениях на Церковь — " ложь реакции", оправдывали случаи арестов священнослужителей борьбой с их контрреволюционной деятельностью. Такие российские ученые, как В. Алексеев, уже признавая " беззакония", объясняли их недостатками нового аппарата управления и засильем левацких настроений в советской и партийной среде. С другой стороны, многие зарубежные ученые, как например П. Андерсон, писали, будто антирелигиозная пропаганда сразу же приняла " физический характер мстительной и жестокой атаки воинствующего атеизма на верующих». Можно встретить и утверждения, что в 1918 г. советский закон имел целью уничтожить возможность отправления культа и служб (Н. Струве). Подобной цели в тот период не ставилось. Религиозная политика СНК при всей ее антицерковной направленности не была изначально жестко детерминирована. Среди руководства РКП(б) существовали различные точки зрения на место Церкви в новом государстве, происходили колебания общей линии, многие антирелигиозные акции были следствием конкретно-исторической обстановки. Так, архивные документы свидетельствуют, что в апреле 1918 г. планировалось создание межконфессиональной комиссии по доработке декрета об отделении Церкви от государства. В мае в Наркомюсте шла дискуссия об обоснованности " нонсенса" — лишения религиозных организаций прав юридического лица, эта мера расценивалась почти всеми как временная. Другое дело, что планируемая в дальнейшем некоторыми советскими деятелями " демократизация" норм декрета так никогда и не состоялась. Интересы Церкви глубоко задевали ряд общих законов, не направленных специально против нее. Свою роль играл и экономический фактор — постоянное желание пополнять почти пустую государственную казну за счет церковных ценностей.

В зарубежной историографии явно недостаточное внимание уделяется объективной основе гонений на религиозные организации — антиклерикализму значительных слоев населения, без которого широкомасштабные гонения вряд ли были бы вообще возможны. Так, прот. Иоанн Мейендорф полагал, что в России существовали расцер-ковленные верхи и интеллигенция, а народные массы были преданы Церкви. Об отсутствии напряженного антиклерикального состояния в русском народе писал и А. Солженицын. Однако многочисленные факты свидетельствуют, что антицерковные настроения к октябрю 1917 г. распространились достаточно широко и не только среди интеллигенции или в маргинальных группах.

Одной из ключевых спорных проблем является оценка действий Заместителя Патриаршего Местоблюстителя митр. Сергия (Страгород-ского) в конце 1920-х гг. — издание " Декларации 1927 г.", означавшей уход с позиций аполитичности, допущение вмешательства властей в назначения иерархов и т. п. Именно с этого времени государственным структурам удалось, после неоднократных неудачных попыток, взять под свой контроль внутрицерковную жизнь. Деятельность митр. Сергия вызывала и вызывает резкую критику многих историков, особенно в среде российских эмигрантов. Однако автору представляется, что другой реальной альтернативы в условиях тех лет ей не было. Аргументация этой точки зрения содержится в последнем параграфе главы. Здесь же хотелось привести некоторые исторические аналогии. Так, можно вспомнить политику Православной Церкви в период татаро-монгольского ига. Ее компромиссная позиция позволила уцелеть многим островкам неразоренной русской земли и в конечном итоге способствовала возрождению государственности. В еще более драматических обстоятельствах оказалась Болгарская Церковь после турецкого нашествия. Она признала власть завоевателей-иноверцев, отказалась от призывов к прямому вооруженному свержению ее и этой своей политикой помогла болгарскому народу сохраниться как нации. Именно Церковь в значительной степени спасла его от ассимиляции. Православные храмы и монастыри на протяжении многовекового Османского владычества играли роль очагов национального самосознания и будущего возрождения страны.

Если сравнивать новейшую историю Русской Православной Церкви с положением религиозных организаций в других социалистических странах Восточной Европы, можно отметить, что серьезные объективные основы для избранной митр. Сергием политики были. Все " коммунистические режимы" проявляли настороженное или негативное отношение к Церкви, однако в большинстве государств эта враждебность никогда не доходила до широкомасштабных репрессивных акций. К несчастью, в силу ряда факторов, существенная часть расчетов митр. Сергия не оправдалась. Из всех социалистических стран нигде, кроме Албании, не было такого широкомасштабного разгрома Церкви, как в СССР. Хотя и в истории нашей страны бывали периоды смягчения отношения к религии, частичного признания ее роли в духовной жизни миллионов верующих.

Из исследователей, осуждавших политику Владыки Сергия (Страгородского), наиболее последовательно и аргументированно доказывает реальность альтернативы упоминавшийся диссидентский историк Л. Регельсон. Так, в частности, он считает, что если бы вся Православная Церковь пошла катакомбным путем, в 1943 г. " Сталин вызвал бы из подполья разрозненные группы духовенства и все равно восстановил бы патриаршее управление, которое было бы внутренне свободнее и нравственно чище, чем " Сергиевское». Но к началу Великой Отечественной войны в подполье уцелели относительно небольшие группы клириков, практически без архиереев, которые могли бы претендовать на роль патриарха. Кроме того, вряд ли руководство ВКП(б) обратилось бы к заведомым " врагам", тем более, что тогда еще действовали " просоветские" обновленцы и григориане. И, наконец, если бы " истинно-православные" и приняли предложения И. Сталина, то они были бы вынуждены пойти на те же компромиссы, тем же путем, что и митр. Сергий при легализации в 1927 г. Без преувеличения можно сказать, что эта ключевая проблема еще не одно десятилетие будет предметом острых дискуссий как историков, так и религиозных, политических, общественных деятелей.

Тесно связан с ней и вопрос о церковном сопротивлении. В советской историографии не было работ, специально посвященных этой теме и в частности деятельности иосифлян. В трудах же по истории Православной Церкви, имевших общий обзорный характер, иосифлянское движение голословно называлось черносотенным и т. п. Появившиеся недавно книги В. А. Алексеева и М. И. Одинцова посвящены государственной религиозной политике в СССР и ситуации в самой Православной Церкви внимания уделяют немного. В отношении внутрицерковной борьбы у этих исследователей преобладает нейтральный подход. Касаясь же иосифлянского раскола, В. Алексеев не вполне справедливо считает, что он не стал заметным явлением в истории Православия^.

Исторические труды священнослужителей Патриаршей Церкви второй половины XX века — митрополита Мануила (Лемешевско-го), игумена Иннокентия (Павлова) и особенно митрополита Санкт-Петербургского Иоанна (Снычева) содержат интереснейшие фактические данные, в концептуальном же отношении характеризуются полной апологией митр. Сергия (Страгородского), к оценке действий которого отсутствует какой-либо критический подход. Иосифляне называются раскольниками, а митр. Иоанн даже утверждает, что они подвергали поруганию все, что признавалось в Православной Церкви святыней. К этим работам примыкают и воспоминания скончавшегося в 1986 г. профессора Ленинградского университета Н. А. Мещерского, в молодости игравшего активную роль на начальном этапе иосифлянского движения, но затем отошедшего от него и изменившего свою оценку на негативную.

Существенный вклад в разработку истории сопротивления в Русском Православии внесли зарубежные, главным образом, российские эмигрантские исследователи. Последних также можно разделить на два непримиримых лагеря. Антисергиане от М. Польского и И. Андреева до В. Степанова (Русака) считали, что Заместитель Патриаршего Местоблюстителя предал новомучеников, томившихся в лагерях, пошел на неизмеримо более глубокий, чем его предшественники, компромисс с властью и этим изменил Патриарху Тихону и Местоблюстителю митрополиту Петру (Полянскому). Указанные работы были посвящены в целом движению сопротивления в Церкви (оценка его масштабов порой сильно различалась), иосифляне в них отдельно не выделялись и подробно не анализировались.

То же можно сказать и об изданиях противоположного лагеря. Протопресвитер Василий Виноградов, протоиерей Иоанн Мейендорф, митрополит Елевферий (Богоявленский) и др. в основном указывали на оправданность в целом позиции митр. Сергия, причем утверждали, что он к заявлениям о лояльности Патриарха Тихона фактически ничего не прибавил.

Наиболее известные в России западные историки стоят ближе ко второму направлению, хотя, конечно, занимают более объективную и научно взвешенную позицию. К их числу относятся —Дмитрий Поспе-ловский, Никита Струве, И. О. Хризостом (Блашкевич), Ганс-Дитер Депман и др.¹ Так, Н. Струве аргументированно доказывает, что более 20 епископов, находившихся в заключении в Соловецком лагере в 1927 г., в основном поддержали митр. Сергия. И. Хризостом утверждает в своей работе, что в случае отказа пойти на соглашение с властями ОГПУ угрожало митр. Сергию расстрелять всех заключенных в тюрьмах и лагерях архиереев и т. д. Значительное внимание проблемам " церковной смуты" конца 1920-х гг. уделяет Д. Поспеловский. Некоторые его выводы представляются справедливыми. Однако, утверждая, что митр. Сергий в основном продолжал линию Патриарха Тихона и Местоблюстителя Петра, Д. Поспеловский умалчивает о допущенном в 1927 г. контроле ОГПУ за кадровой церковной политикой. Именно с тех пор любое назначение священнослужителей стало осуществляться лишь после санкции со стороны соответствующих государственных органов. Нельзя согласиться и с оценкой иосифлянского движения как самого крайнего раскола справа в пределах России; утверждением, что митр. Иосиф пытался образовать параллельную Церковь.

До сих пор не создано специальных монографий, посвященных всей истории катакомбного движения. Существование в 1920-х — начале 1930-х гг. значительного количества тайных общин не прошло незамеченным для советских авторов, в этот период появилось несколько десятков брошюр, освещавших их деятельность. Однако слабая изученность процессов, происходивших в Православии, поспешность в терминологии и классификации приводили к тому, что все враждебно настроенные к советской власти группы верующих зачислялись в сектанты.

Со второй половины 1930-х до конца 1950-х гг. в атеистической литературе, за исключением 3-4 статей и брошюр, катакомбникам внимания не уделялось^. История их возникновения, состав, организационная деятельность, идеология оставались белым пятном. Впервые вопрос о научном изучении этого религиозного течения в связи с его активизацией оказался включен в программу исследований, проводившихся в 1959-1961 гг. на территории Центрального Черноземья сотрудниками Института истории Академии Наук СССР под руководством известного советского историка А. И. Клибанова. Было проведено свыше 600 собеседований с верующими, собран богатый фактический материал. Результаты исследования нашли отражение в нескольких публикациях. В этих работах уже присутствовала правильная оценка " истинного Православия" как " внецерковного религиозного течения», разделялись общины " истинно-православных христиан" и " Истинно-православной церкви" (ИПЦ) — непримиримых иосифлян, влившихся в катакомбное движение. Но многие вопросы — о времени возникновения этого течения, соотношении различных толков и групп в нем, его классификации, как и некоторые стороны мировоззрения " истинно-православных" остались малоизученными.

И после опубликования итогов экспедиций Института истории большинство советских авторов продолжало зачислять ИПХ и ИПЦ в сектанты. В 1970-1980-е гг. их изучением активно занимался воронежский ученый А. И. Демьянов. В 1970-1972 гг. он провел обследование 1361 ИПХ в Центральном Черноземье России и по его материалам подготовил кандидатскую диссертацию, а затем и монографию. Основное внимание в них уделялось проблеме идеологии " истинного Православия", особенно эсхатологическим и антихристологическим воззрениям ИПХ.

В начале 1980-х гг. А. Демьянов повторил социологическое обследование и опубликовал еще две книги. В его работах прослеживались причины возникновения и развития течения ИПХ, формирование идеологии, характеризовались его состояние в 1970-1980-е гг., некоторые вопросы классификации. Но наряду с верными автор делает и целый ряд ошибочных выводов: об отсутствии в прошлом и настоящем каких-либо различий между ИПХ и ИПЦ, угасании и вырождении катакомбного движения и т. д. Он совершенно упускает из виду качественное изменение состава этого движения за последние три десятилетия, формирование в " катакомбах" нескольких новых течений.

Относительно же времени зарождения тайных православных общин (впервые возникших в 1918 г.) среди советских исследователей существовали 4 точки зрения. Одни полагали, что ИПХ появились в первые послереволюционные годы и оформились в самостоятельное религиозное течение в середине 1920-х гг. Другие авторы относят эти события к периоду коллективизации⁴, третьи к середине 1940-х гг. А. Демьянов отстаивал компромиссный вариант — процесс выделения ИПХ из Православной Церкви начался в первые годы после Октябрьской революции и закончился к 1940-м гг. В целом следует отметить, что работы советских ученых содержат ценный фактический материал, однако они страдают тенденциозным подходом. Численность катакомбников сильно занижалась, делался вывод, что в подполье находится только относительно небольшое количество групп мирян (практически без священников). Кроме того, заключения, сделанные на локальном материале одного региона, распространялись на всю страну, что порой приводило к серьезным ошибкам. Российские ученые к данной теме пока не обращались.

Несколько работ в последние годы написали сами " катакомбники" и священнослужители Патриаршей Церкви. Особенно выделяются статьи Амвросия Сиверса^. Он широко использовал недоступные другим исследователям материалы тайных архивов еп. Марка (Новоселова) и иеромонаха Никифора (Рихтер-Меллина). Амвросий глубоко изучил вопросы идеологии ИПХ, но не рассматривал историю других течений катакомбной церкви. Пробел частично восполняет работа иеродиакона Московской патриархии Ионы (Яшунского), в которой кратко характеризуются 8 основных группировок, существовавших в " катакомбах" в 1980-е гг. К сожалению, эти труды представляют из себя лишь относительно небольшие по объему статьи.

Свой, хотя и не очень большой, вклад внесли зарубежные историки. М. Бернштам писал о появлении первых тайных общин в годы гражданской войны. П. О. Чаев — о катакомбных монастырях, деятельности некоторых православных иерархов и священников, служивших в подполье, была посвящена публикация в журнале " Русское Возрождение». Глубоко же данной темой занимался только И. Андреев-Андреевский. В 1940-1950-е гг. он написал несколько статей и книг, которые теперь уже в значительной степени устарели. Правда, в 1954 г. опубликовал свою монографию западногерманский историк А. Густафсон, а в 1971 г. — У. Флетчер, но они опирались во многом на те же работы русских эмигрантов.

Движение религиозных диссидентов в Русской Православной Церкви появилось только в конце 1950-хх гг., и историография его невелика. Работы советских ученых, в которых затрагивались те или иные стороны этого явления, отличались крайней тенденциозностью. Значительный интерес представляют статьи самих участников движения, напечатанные в различных эмигрантских журналах (Е. Вагина, Ю. Машкова, В. Осипова, Г. Якунина и др.), хотя их трудно назвать научными исследованиями. К жанрам воспоминаний или публицистической прозы в основном относятся и книги одного из самых активных церковных диссидентов 1960-1970-х гг. А. Краснова-Левитина. Из зарубежных историков первый этап движения (1958-1969 гг.) изучали Д. Константинов, Д. Дэнлоп и М. Бурдо. Но их работы страдают фрагментарностью, целостной картины никому создать не удалось.

Наибольшее же значение имеют две книги — сборник " Всероссийский Социал-Христианский Союз Освобождения Народа", посвященный истории этой подпольной организации, и монография английской исследовательницы Джейн Эллис⁶. Она разработала свою (несколько спорную) периодизацию деятельности религиозных диссидентов, подробно осветила этап 1970-х гг. История же движения в 1960-е и 1980-е гг. рассматривается в небольшой степени. Не использовались в монографии и материалы российских архивов. Только сейчас появилась возможность изучить все основные формы церковного сопротивления в русском Православии.

До сих пор не существует серьезных научных исследований репрессий среди духовенства. Известные публикации носят случайный и фрагментарный характер, в основном посвящены отдельным судьбам или локальным событиям. Наиболее полной работой остается упоминавшийся двухтомник М. Польского, хотя он выполнен не как научное исследование, а является сборником материалов к агиографии новомучеников и содержит большое количество неточностей и фактических ошибок. Подобную книгу в 2-х частях выпустил недавно иеромонах Дамаскин (Орловский), однако ее сюжет ограничен рамками нескольких епархий.

История Церкви в местах заключения оказалась вообще практически вне поля зрения историков. До 1994 г. лишь в некоторых общих работах, близких по жанру к лагерной мемуаристике, можно было найти сведения о судьбе духовенства в тюрьмах, лагерях и ссылках. Первым и единственным научным исследованием стала книга И. Резниковой, посвященная истории пребывания православного духовенства в Соловецком лагере особого назначения. Так как в историографии нет серьезных работ об антирелигиозных гонениях 1930-х гг., не существует и ясного понимания того, что же представляла собой Русская Православная Церковь к началу Великой Отечественной войны.

Военный период исследован значительно лучше, хотя тоже явно недостаточно. Активная патриотическая деятельность Московской Патриархии в советской историографии, как правило, замалчивалась. Например, в многочисленной литературе, посвященной обороне Ленинграда в 1941-1944 г., полностью отсутствуют даже упоминания о том, что в нем имелись действующие храмы. В объемном сборнике " Блокада день за днем" скрупулезно перечисляются самые разнообразные, порой малозначительные события жизни осажденного города, но в нем невозможно найти ни одного свидетельства религиозности ленинградцев. Даже в той части военно-документальной литературы, где в первых изданиях упоминались имена священнослужителей, принимавших участие в партизанском движении, из последующих изданий их изъяли. Так, в книге И. Шубитыдзе " Полесские были" 1969 г. выпуска они есть, а уже в издании 1974 г. — отсутствуют. В то же время делался акцент на сотрудничестве некоторых священников с гитлеровцами. Этому сюжету уделялось внимание и при публикации сборников документов, и в специальных работах. Только с середины 1980-х гг. положение стало меняться. В своей последней книге Н. С. Гордиенко давал уже более взвешенную оценку деятельности духовенства и паствы в военное время, хотя и отталкивался от постулата, что война как массовое страдание и всенародное горе была стимулятором роста религиозности, а духовенство использовало беды людей для усиленного насаждения религиозных чувств. Вопросы эволюции отношений Русской Церкви и советского государства специально он не рассматривал.