Сказка для Чунмёна

- Сакура цветёт, - тоскливо проговорил Мён, глядя в окно, туда, где догорал закат.

- Угу, - кивает Кай. – Поздновато она что-то нынче...

Чунмён вздыхает – но расцвела же, пусть и с опозданием, только в первых числах апреля. Что не удивительно: март был тот ещё - небывалый холод (побит рекорд за пятьдесят лет, что ли) и шквальные ветра. Честно говоря, омеге нравилась такая дерьмовая погода. Потому что на работе завал, а когда за окном такое счастье, не так стрёмно сидеть в офисе допоздна. Не то, что в последние полторы недели, когда и солнышко, и долгожданное тепло... А в выходные можно было сутками валяться в постели. С Каем. А он, между прочим, уже в прошлую субботу пытался вытащить омегу куда-то погулять. Но не вышло – Чунмён мужественно выдержал сражение за собственные одеяло и подушки с утра пораньше, и таки провёл весь день в кровати – даже поесть ему Чонин в спальню приносил. И следующий тоже. Но что-то Мёну подсказывало, что в этот раз победа будет за альфой.

- Обычно я куда-нибудь за город в это время езжу... - тоскливо говорит Чунмён. – Но в этом году вряд ли – меня как минимум до мая в покое не оставят.

- Значит, будем гулять здесь, - судя по загоревшимся глазам, у Кая уже был план, что же они будут делать завтра. Мён мысленно застонал... опять надо будет отвоёвывать своё право пролежать пластом оба дня.

- Чонин, а давай останемся дома, а? – просит омега, хотя и так знает: бесполезно. Альфа с недавних пор считал своим долгом не только выполнять свои прямые обязанности по контракту, но и, так сказать, организовывать их культурный досуг. Чунмён сопротивлялся. Его за пять дней так доставали, что в выходные хотелось запереться в квартире и отключить все телефоны – стационарный и оба сотовых – чтобы не одна сволочь не побеспокоила, даже если начнётся извержение вулкана в Йеллоустоуне. И есть, спать, трахаться, потом снова есть, трахаться и спать. Но Кай был с этим не согласен и пытался вытащить Мёна куда-то. Его б энергию, да в мирных целях...

Конечно, эту проблему можно было легко решить: надо только напомнить альфе, кто он и как тут оказался. Но этого Чунмён этого не сделает. Ему даже нравилось такое, уж если называть вещи своими именами, нарушение субординации. Потому что шлюхи так себя не ведут. Мён достаточно на них насмотрелся, так что мог сказать наверняка. Все эти мальчики жадно ловили каждое слово, изо всех сил стремились угадать, что же он в следующее мгновение ещё пожелает. А Кай... нет, он тоже старался угодить. Но у него были какие-то свои представления насчёт «порадовать» и «сделать приятно», которые порой совсем не совпадали с мнением омеги. Мён часто смеялся: совсем как муж на десятом году совместной жизни, который свято уверен, что уж он-то уже успел изучить своего супруга от и до и потому точно знает, как лучше. Порой ему даже казалось, что Чонин вообще забыл о контракте, и живёт с ним... ну, просто потому, что живёт.

Вот именно – порой. То ли природная, то ли благоприобретённая подозрительность мешала расслабиться, довериться, отпустить себя. Всё-таки Кай – мальчик экстра-класса, актёрские способности там даже важнее внешности. Они умеют делать так, чтобы клиент поверил.

- Ну, нет, - альфа обнимает его и целует в лоб, как маленького. Чунмён фыркает: «отцовские», как он их называет, замашки альфы не то, чтобы раздражают – скорее, заставляют ощущать себя маленьким и беззащитным, как ребёнок. Это приятно и странно. Смущает. – Завтра мы с тобой идём с утра на пляж, рассвет встречать, а потом по дороге Dalmaji-gil...

- Р-рассвет встречать? – этого ещё не хватало! – Я выспаться хочу! – почти воет Чунмён. Правда, хочет. Хотя бы раз за неделю.

- Так семь вечера, - кто бы сомневался, что Кай найдёт контраргументы. – Допивай чай, и баиньки. Как раз отоспишься.

Чонин ласково ерошит волосы, и всякое желание спорить отпадает. Хочется замурлыкать, уткнуться носом в шею альфе и уснуть прямо здесь, на диванчике в кухне. Всё равно ж его донесут до кровати, разденут и по-нормальному уложат. Но нет, не дождётся – Чунмён из принципа отстраняется и презрительно морщится. Незачем этому гаду знать, что омега на него реагирует, как кот на валерьянку.

Отбиться Мёну поутру не удалось. Кай его силой вытащил из постели, одел (теперь Чунмён знает, как себя чувствуют куклы, когда маленькие омежки их наряжают) и потащил куда-то. Пешком. Спать на ходу в плюс десять нелегко, но Мёну это удавалось.

- Эй, просыпайся, - смеётся альфа и суёт под нос бумажный стаканчик с кофе.

- Не хочу, - и, правда, сидеть вот так, положив голову Каю на плечо, хорошо. И уютно – он большой и тёплый.

- Малыш, самое интересное прос...

- Я не малыш! – на это слово у него с детства аллергия – его всё время так называли. Особенно когда хотелось, чтобы все вокруг оценили, какой он взрослый, умный и талантливый.

- Ну вот, проснулся, - улыбается альфа. На это ведь и рассчитывал, гад.

Кофе горячий и неожиданно вкусный. Чунмён делает пару глотков и поудобнее устраивается в сильных руках и изо всех сил старается не закрывать глаза, смотреть на море, не зря же его сюда притащили, в конце-то концов...

Мён привык видеть рассвет и закат из окон небоскрёба, дома или на работе. Но это не то. Когда сидишь в мягком кресле, то всё там, за стеклом, воспринимается... ну, как фильм, что ли. Плазменный экран во всю стену, фантастически правдоподобное качество изображения – как-то так. Наверное, дело в привычке – когда видишь что-то каждый день, это перестаёт вызывать трепет и восхищение.

Но здесь был запах моря и лёгкий ветер, оставлявший привкус соли на губах, плеск волн и крики чаек, холодная свежесть бриза и стаканчик с кофе, от которого пальцам становилось теплее. Ни один из хвалёных 5D и 6D аттракционов этого не в силах передать. Наверное, именно поэтому даже цвета казались ярче, хотя и смешно это.

А ещё здесь был Кай. Нет, Чонин – сейчас в нём и следа не осталось от того самоуверенного и дерзкого соблазнителя, лучшего мальчика Биг Босса. Он был такой, как это утро – чистый и красивый, яркий, солнечный. Как будто это всего лишь чей-то злой вымысел – детдом, проблемы с законом, работа элитной шлюхой. Никакой грязи, запятнавшей тело и душу.

Впрочем, нет, это он тут бредит, поддавшись очарованию апрельского утра. И некоторых обольстителей – тоже. Пора заканчивать всё это, пока окончательно сам себе мозги не запудрил.

Мён встаёт и тянется, прогибаясь в спине, как кошка, так, что аж суставы хрустят. Хорошо... и спать уже совсем не хочется.

- Ты, кажется, ещё что-то мне показать собирался?

Дорога Dalmaji-gil – это сосны, красивый вид на пляж Хэундэ и цветущая вишня. Их здесь много, деревьев, усыпанных розоватыми цветами. Чунмён всегда любил это время года. Отец всегда в эти дни увозил его за город, подальше от людей. Ким Минджун говорил: «Наслаждаться красотой стоит в одиночестве. Она не только радует глаза, но и сердце, и душу. Но только в тишине, вдали от чужих речей и оценивающих взглядов, из семени восхищения может вырасти что-то большее. Мысли, чувства... Суета больших городов и необходимость соответствовать не дают пробиться этим росткам». И они сидели вдвоём, пили чай и любовались цветущей сакурой. С тех пор для него эти бело-розовые цветы – символ счастья. Пусть оно и проходит...

- Я и не знал, что здесь есть такая улица, - говорит Чунмён.

- Да она ж у пляжа Хэундэ начинается. Ты ещё скажи, что там ни разу не был! – усмехается Чонин.

- Ну... пару раз был, - опускает глаза омега. Ну не был, не был. Трагедия, тоже мне!

- Ты даёшь! – смеётся Кай. – От тебя ж до него идти-то всего ничего! Что, не для простых смертных?

- Ну... наверное, - хихикает Чунмён, вспоминая, как за ним всё его детство (и юность тоже) как минимум пара телохранителей ходила. Не потому, что опасность угрожала – просто по статусу положено. Какие общественные пляжи с таким-то сопровождением?! Мён хохочет, представляя, как эти качки его во время купания охраняют: вот плывёт он, а за ним охранники, ровно в пяти метрах, с кобурой под мышкой... прелесть!

- Идём, дитё, испорченное деньгами! – говорит альфа, отсмеявшись. – Будем делать из тебя нормального человека.

Они гуляют весь день. Никаких торговых центров, древних храмах и прочих историческо-туристических достопримечательностей. Небольшие скверы, где от парочек и мамаш с детьми было не протолкнуться, а на лавочках сидели пожилые дядюшки. Довольно узкие улочки, заставленные какими-то рекламными... Чунмён даже не знает, как называются эти складные штуки с рекламой, которые ставят перед магазинчиками (а на тех, что рядом с кафе, ещё меню пишут). А ещё тут много кафешек, и хозяева, наконец-то дождавшись хорошей погоды, выставляют стулья и столики на улицу. И люди, люди, люди...

Людей много и на больших улицах, все куда-то идут, спешат. А уж машин сколько... хотя вроде суббота, выходной же.

- В отличие от тебя, многие живут на окраинах. А все самые-самые развлечения – в центре. Вот и едут, - поясняет Кай, с усмешкой глядя на него. Кажется, у некоторых талант заставлять Мёна чувствовать себя крайне неловко... но ничего, отольются ещё мышке кошкины слёзки.

А ещё альфа угощает Чунмёна едой с тех лотков, на которые раньше омега и взглянуть-то брезговал – антисанитария же. Но теперь уплетал за обе щёки. Ему понравился и оден, блин из рыбной пасты, к нему ещё наливали острый бульон в бумажный стаканчик. И сладковатые щупальца осьминога на палочках – тоже. Даже вафли съел с удовольствием, хотя они, по его мнению, были слишком пресными – у Кая получалось гораздо вкуснее. А уж сколько они выпили автоматного кофе... Впрочем, Чунмён подозревал, что причина такой его внезапной всеядности проста: пара десятков километров пешком. После такого что хочешь сожрёшь.

Ему понравилось. И дело не в уличной еде и красивых видах, а... Чунмён не помнит, когда он в последний раз гулял – и гулял ли вообще когда-нибудь – вот так, бесцельно бродя по городу, смотря на прохожих. Шум, куда-то спешащие люди, смех детей, выкрики торговцев – было в этом что-то такое, цепляющее, завораживающее. В них было так много жизни... нет, не так. Они и были этой самой жизнью, все эти мальчишки, мужчины и дедушки, такие разные и похожие одновременно. Жизнью, которой у него почему-то не было.

Придя домой, они едва раздеваются и доползают до кровати. «Спасибо», - шепчет Мён и засыпает, прижавшись к груди альфы.

И не видит, как Кай улыбается. Это было просто. Каких-то семь недель – и вот он, Ким Чунмён, глупый морской гребешок, доверчиво раскрывший створки своей раковины для него, Чонина.

Закончилась восьмая неделя контракта.

Танец

Чунмён непонимающе смотрит на конверт, который протягивает ему Кай.

- Ты хотел посмотреть, как я танцую, - улыбается он. – У нас концерт в субботу. Приходи.

Смотреть сразу Мён не стал – не то побоялся, не то постеснялся. Открыл потом, когда остался один. Там, внутри, было приглашение – не именное, самое обычное. На концерт в честь чего-то там, даже не отчётный – рановато для отчётных-то. Школа танца колледжа искусств Пусанского университета...

Пойдёт он, пойдёт, куда денется. Он ведь действительно ни разу не видел, как Кай танцует. Чунмён знал, что учится Чонин на хореографа, а это прежде всего постановка и преподавание – но и сам танцевать тоже любил. И даже иногда принимал участие в концертах именно как танцор. Как в этот раз, видимо, если уж позвал.

Мёну совсем не хочется, чтобы его хоть кто-то узнал. Не то, чтобы было стыдно туда идти – мало ли как его занесло на тот концерт, может, просто принял приглашение от ректората, они на такие мероприятия часто потенциальных спонсоров зазывают – просто там же будет Кай... А Кай – это провал. Его, Чунмёна, личный провал. Первый в жизни, и, может быть, именно потому такой страшный.

И омега боится, что его слабость увидят другие, ведь убедительно притворяться рядом с Чонином Мён не сможет, один лишь взгляд выдаст его с головой. А выставлять напоказ свои душевные раны, с кривой усмешкой смотря в глаза всем этим людям, фальшиво улыбающимся, видеть в их глазах жалость и презрение... нет, до такой грани он ещё не дошёл. Поэтому парик, немного грима и очки со стёклами-хамелеонами. И маскирующие запах духи. И...

Но это всё становится неважно. Четвёртый номер, и название какое-то такое, то ли зачарованный, то ли околдованный – Чунмён особо не вслушивался, слишком был занят своими мыслями. Которые тут же куда-то делись, стоило только Каю выйти на сцену.

В одних бриджах, смуглая кожа красиво блестит в лучах прожектора от пота. Барабаны сходят с ума, и флейты со скрипками тоже... Ему идёт эта странная музыка, в которой так много всего намешано, этот странный, безжалостно быстрый, рваный ритм. Он был создан для этого танца, в котором не было ничего от классического балета. Ломаные, слишком быстрые движения, не столько красивые, сколько завораживающие... В какой-то момент Чунмёну начинает казаться, что тело танцора – всего лишь кукла-бибабо, перчатка, которую надел кто-то другой, сумрачный, тёмный, потусторонний, который не жалеет какого-то там человечка, своего временного платья, потому он швыряет его из стороны в сторону по сцене, выворачивает и выгибает ноги и руки по немыслимыми углами. Одержимый... да, именно так. Он не произнёс ни слова, но Мён понял, что Кай хотел сказать. Омега и не подозревал, как много можно передать через танец, как красноречивы могут быть музыка и движение, связанные воедино. Теперь знает. Ещё один плюс в копилку альфы. И минус – в его.

- Тебя не было, - в голосе альфы звучит обида. Немного фантазии, и можно представить, что для Чонина это действительно было важно.

- Твой номер был четвёртым, - спокойно отвечает Чунмён. – Ты был одержимым. С тобой танцевали четверо, все черно-красным размалёванные, - тонко улыбается. – Мне понравилось.

- Почему ты не остался до конца? Я искал тебя после концерта, - упрёк. Или это всё же слишком разыгравшееся воображение? Неудивительно, после такого-то зрелища.

- Мне было скучно смотреть на других после тебя, - такая простая и такая горькая права. Говорят, что истинные признания в любви – редкость. А слышат их ещё реже, особенно если не сказать это самое пресловутое «люблю». Чунмён не сказал. Незачем.

- Жаль, - улыбается Кай. – Но спасибо, что пришёл посмотреть на меня.

Пришёл... как позвал, так и пришёл.

- Что ты чувствуешь, когда танцуешь? – почему-то ответ на этот вопрос важен.

- А ты?

- А я не умею, - улыбается Чунмён. – Совсем.

- Правда? – Чонин удивляется. – Никогда бы не подумал. Ты гибкий и пластичный. Неужели только тренажёры и хапкидо?

- Бэкки рассказал? – можно, в принципе, и не спрашивать. То, что у Чунмёна в кабинете оборудована не только небольшая комнатка отдыха, где душ и диван (обычное дело, в общем-то), но и небольшой тренажёрный зал, знали только секретарь и лучший друг. Омега часто просматривал документы за импровизированным рабочим столом на беговой дорожки, а когда работать совсем невмоготу, минут на тридцать уходит покачать пресс или гантели потягать. Да ещё с Бэкхёном в спортзал ходил кости размять по вечерам, но этого давно не было – с февраля его работой загрузили так, что выползал из офиса он только часов в девять.

- Угу, - не стал спорить Чонин. – Так что, совсем не умеешь?

- Совсем, - вздохнул Мён.

- Хочешь, научу?

Омега вздрогнул. Хочет, очень хочет. Потому что это для него иной мир, чужой и чуждый. Мир, где Кай – свой.

- Почему танго? – Чунмён действительно не понимает. Странный выбор – то ли аргентинский, то ли уже европейский танец, который здесь особо-то не жалуют. Слишком уж он... не такой для корейцев. Впрочем, здесь вообще парные танцы особо-то не любят, не принято как-то.

- Тебе подходит, - усмехается Кай. – По темпераменту. Есть в тебе что-то такое – на грани. – Альфа берёт его по всем правилам – одна ладонь под мышкой, так, чтобы локоть омеги лежал на его, вторая рука вытянута. – Расслабься. Доверься мне.

Вот значит, каково это: мотыльком в огонь. Шаги, дорожки, повороты – это легко. Не сложнее, чем новый блок запомнить на тренировке. Трудно другое.

Он близко, непозволительно близко. И руки слишком сильные, слишком уверенные, слишком властные. Невозможно не подчиниться, когда тебя ТАК держат, ведя за собой. Невозможно не покориться, не раствориться в нём, не стать лёгким и послушным, словно марионетка. И вот уже попадать в ритм не кажется чем-то сложным, музыка больше не бессмысленный набор звуков, он слышит это чёткое «та-да-та-дам», в такт которым надо делать очередной шаг и поворот. Их тела – как языки пламени, что движутся вместе, чуть подрагивая и извиваясь. Между ними так мало место, что чувствуешь жар чужого тела, и тонкая рубашка такая ненадёжная преграда...

Вот и всё. Последний рубеж пал. С капитуляцией тебя, Мён.

У морского гребешка больше нет раковины. Только мягкое, нежное тело у него на ладони – сожми кулак, и всё будет кончено. Впрочем, ему этого не надо. Достаточно, что Ким Чунмён теперь его. Это выгодно. И приятно.

Он проиграл себя, от и до. Не те карты, не тот игрок. И не та ставка. Этот парень сумел влезть тонкой проволокой под кожу, ядом проник в кровь, его запах намертво въелся в лёгкие, поцелуи и прикосновения, кажется, навсегда отпечатались на коже невидимыми клёймами.

Впрочем, это ещё не конец. Он проиграл себя, но ещё может выиграть его. Ложь это, что когда открываешь ворота – война заканчивается. Можно победить, сдавшись в плен и встав на колени. И начинать стоит прямо сейчас.

Чунмён расстёгивает ширинку, стягивает вниз джинсы и белье, осторожно целует член альфы. Что там он вякал ещё с утра, что «до такой грани не дошёл»? Дошёл, уже дошёл.

Он сжимает пенис Кая у основания и не спеша скользит влажными расслабленными губами вниз, а потом обратно. И ещё раз. И ещё. Что он там заливал про «не хочет, чтобы другие видели»? Пусть видят. Если надо, он у них на глазах сделает то, что делает сейчас.

Чунмён легонько оттягивает кожицу на стволе и начинает облизывать головку, старательно работая языком. Чего он там говорил, что не сможет убедительно притворяться и нагло улыбаться в лицо всем эти ханжам? Ложь. Всё он сможет, и убедительно врать, и мило хлопать глазками а-ля сама невинность, даже если сперму с губ вытереть не успеет.

Омега сосёт чужой член, изо всех сил втягивая воздух, которого уже давно нет во рту, и, не размыкая плотно сомкнутых губ, двигает головой вверх-вниз всё быстрее. Наслаждайся, милый, наслаждайся. Твоя взяла. Так забирай свой приз.

Чувства – водоворот, который затягивает неосторожного и глупого Чунмёна. Точнее, уже затянул. И теперь у него один выход – из последних сил набрать воздух в лёгкое и нырнуть поглубже, туда, где водяной смерч теряет свою силу, и попытаться отплыть подальше, не поднимаясь наверх, чтобы вновь не засосало в эту чёртову воронку. Ну, или научиться дышать под водой.

Я опускаюсь на самое дно, милый. И утяну тебя с собой, не сомневайся.