Восточные мотивы

Перевод А. Голембы

И пролил Господь на Содом и Гоморру дождем серу и огонь от Господа с неба, и ниспроверг города сии, и всю окрестность сию, и всех жителей городов сих, и все произрастения земли.

«Бытие»

I

Видали ль тучу вы, чья глубь как ночь черна?

В ней бледность — алостью блестящей сменена,

В ней сумрак молниями вспорот;

Все кажется: летит, бореями гоним,

Одетый в грохоты и раскаленный дым,

Пылающий мятежный город!

К хребтам прильнет она иль к зыбям там, внизу?

Иль это дьяволы на огненном возу

Летят, куда влечет стихия?

О, ужас бедствия! Ужель в годину гроз

Испустит молнию таинственный хаос

Подобьем огненного змия?

II

Моря! Везде моря! Пространство без границ,

Нигде опоры нет крылам усталых птиц,

Везде гривастые личины

Зелено-синих волн в безумье неземном:

Куда хватает глаз — все ходит ходуном

Над смутным обликом пучины!

Порою сквозь волны причудливый изгиб

Мерцают плавники непостижимых рыб,

С лазурью сплетены живою;

Бурунные стада, и пенное руно,

И солнце — бронзовым щитом вознесено

В голубизну над синевою.

«Должна ль я осушить моря с моих высот?»

«О, нет!» И туча длит свой огненный полет.

III

Залив в обрамлении горном,

Зеркальная гладь глубины;

Здесь буйволы людям покорны,

Здесь песни весельем полны.

Живут здесь, вольны и суровы,

Охотники и рыболовы, —

Цветасты шатров их покровы,

А копья и стрелы — грозны!

Привольно живется на свете

Им, детям любви и добра, —

Танцуют кочевники эти

Вокруг золотого костра.

Так отроки, девы, мужчины

Здесь пляшут, не зная кручины,

А пламя меняет личины,

Как дивных мечтаний игра!

Там девы смуглы и прекрасны,

Как сумрак, что их обласкал;

Улыбки их зыблются властно

В мерцании медных зеркал.

Там руки красавиц ленивых

Верблюдиц доят терпеливых;

Там, темные пальцы облив их,

Молочный ручей засверкал!

Там женщины, словно наяды,

Ныряют, не зная стыда.

Бродяги, пришельцы, номады,

Откуда пришли вы сюда?

Там голос кимвалов струится,

Там яростно ржут кобылицы

И слиться со ржаньем стремится

Рокочущих волн череда.

И облако, на миг застыв в своем пути,

Вдруг вопрошает: «Здесь?» В ответ звучит: «Лети!»

IV

Египет! В золоте колосьев он простер

Своих богатых нив пестреющий ковер,

Равнина там равнину множит;

Там воды севера безмерны и свежи,

Песчаный зной сковал там юга рубежи,

Два моря эту сушу гложут.

Там создал человек три вечные горы.

От взора алчного скрывают их шатры

Под мрамором — нетленность праха.

И от златых песков до острых их вершин

Восходят к небесам ступени в шесть аршин,

Шаги гигантского размаха.

Здесь розовеет сфинкс, здесь мраморный божок

Бдит, чтобы жгучий вихрь, песчаный вихрь — не мог

Обжечь их веки в исступленье.

Здесь в гавань шествуют большие корабли,

И город-исполин здесь, на краю земли,

Омыл гранитные колени.

Порою здесь мычит убийственный самум,

И слышится порой негромкий щебня шум

Под крокодильими ногами.

А обелиски здесь полосками рябят,

Тигровой шкурою, — когда глядит закат

В Нил, испещренный островами.

Закат. Безветрие. В зеркальной глубине

Блаженно отражен мерцающий в огне

Шар — весь из золота живого;

В румяности небес и в синеве морской

Два солнца царственных уходят на покой,

Готовы расточиться снова.

«Не здесь ли?» — «Нет, не здесь! Ищи!» И в мире гор

Смятенье: потрясен синеющий Фавор.

V

Песчаные просторы,

Угрюмая тоска,

Блуждающие горы

Сыпучего песка,

Что, бурею гонимы,

Плывут, неутомимы,

Текут, неистощимы,

Как знойная река.

Лишь, словно отзвук мира,

В песков священный стан

Порою из Офира

Вступает караван.

И мраморным удавом

По гребням желтоглавым

И по сожженным травам

Ползет в мираж-туман.

В безводном океане

Взывает к небу плоть:

Его пределы-грани

Определил Господь.

Он реет над пустыней,

Чей воздух в дымке синей

Костер — слепой гордыней

Стремится проколоть!

«Должна ль я в озеро пустыню превратить?»

«Нет! — молвит горний глас, — велю я дальше плыть!»

VI

Громадой башенной пески разворотив,

Вот возникает вдруг, как исполинский риф,

Угрюмый облик Вавилона.

Свидетель жалкого ничтожества людей,

Окутал тенью он безмерною своей

Четыре гордых горных склона.

Здесь лишь развалины угрюмые теперь,

Но там, где ветер длил мелодию потерь,

Там своды небо подпирали,

Там улей был людской, и, смерти вопреки,

Там Вавилон вознес над всей землей витки

Своей чудовищной спирали!

Здесь лестницы росли, карабкаясь в зенит,

Здесь горы ближние казались ниже плит;

По циклопическим ступеням,

В сплетенье ярусов, в борьбе гранитных масс,

Вздымалось здание, пугающее глаз

Пирамидальным завихреньем!

Слонов гигантских взлет гранитный умалил!

Казался ящеркой громадный крокодил

Тем, кто вверху прильнул к карнизу;

А пальмы, взросшие на башенном челе,

Кивая зрителям, стоявшим на земле,

Былинками казались снизу!

Возрос безумный лес под сенью крутизны,

В проломы древних стен гигантские слоны

Проходят чередою мерной,

Их сводов не задев, — и вновь уходят прочь.

А грифы и орлы витают день и ночь

Над этой пасекой безмерной.

И туча молвит вновь: «Казнить?» И ей в ответ

Всевышний: «Вдаль лети! Еще не время, нет!»

VII

Но вот два города неведомых и странных

Спят, беспробудно спят в густых ночных туманах

Под наслоеньями дремотных облаков,

Со всем, что живо в них, — с семьей своих богов.

Уснули люди в них и смолкли колесницы,

Над ними лунный свет тревожно серебрится,

И предстают очам, заворожённым вдруг,

Пилястры, лестницы и гордый акведук;

И предстают очам в том мире полутемном

Слоны гранитные под куполом огромным:

Соитий мерзостных бестрепетный итог,

Уродцы-чудища спят у слоновьих ног.

Висячие сады, в живых цветах аркады,

Деревья черные и резвых волн каскады,

И в пышных капищах, меж изразцовых плит,

Сонм яшмовых божков — быкоголовых — спит;

И храм, где тяжела из цельной глыбы крыша,

Где боги бодрствуют, все видя и все слыша,

Бронзоголовые, они в полночный час

Не поднимают глаз и не смыкают глаз.

Палаты пышные и темные аллеи,

Где призраки порой являются, белея;

И арки, и мосты, и стены, чей повтор

Приковывает взгляд и поражает взор!

Вот в сумрачную высь, как грузные колоссы,

Вплывают здания — угрюмые утесы;

Но тысячами звезд мерцает горний сад

Над грузным скопищем чудовищных громад, —

И звездный небосвод пылает, чист и ярок,

Сквозь кружево земных тысячекратных арок.

О, эти города соблазнов адских всех!

О, эти торжища неслыханных утех!

Под кровлей каждою усладам блуда внемля,

Двойною язвою они позорят землю!

Однако дремлет все: в презренных городах

Каких-то факелов мятется робкий взмах:

То пира прежнего разгульная утрата,

Полупогасшие светильники разврата!

Изгибы грозных стен иль башни-сторожа,

В воде отражены, спят, под луной дрожа;

И в сутеми равнин — в час поздний или ранний —

Лобзаний лепеты и шелесты дыханий,

И губы городов, избывших жар дневной,

Бормочут ласково в сетях любви земной!

И ветер затаил под сенью сикоморы

Благоухания Содома и Гоморры!

Но туча черная свершить готова суд,

И голос горний ей вещает: «Это тут!»

VIII

Взмывают из тучи

Зарницы, что жгучи,

Их пламень пунцов!

И серные волны

Бьют, ярости полны,

В ступени дворцов,

И огнь рыжеглавый

Шлет отблеск кровавый,

Как гибели зов!

Содом и Гоморра!

Над гнилью позора

Взмыл купол огня!

Искуплены тучей

И серою жгучей

Ваш блуд и возня!

И молнии сами

Смеются над вами,

Клинками звеня!

Испуганы люди,

Погрязшие в блуде,

И падают ниц!

Валятся колоссы,

Сцепились колеса

Златых колесниц!

И толпы в смятенье:

Огня исступленье

Не знает границ!

Кичливы и странны,

Летят истуканы

С надменных твердынь.

Мрут люди под шаткой

Обрушенной кладкой

В рассветную синь;

От стен огневейных,

Людской муравейник,

Испуганно хлынь!

От серного ливня,

От гневного бивня

Укрыться куда?

Всё пламя сметает, —

В нем вьется и тает

Крыш плоских гряда!

И в бликах мгновенных

На плитах и стенах

Ярится беда!

Под каждою искрой

Вздымается быстрый

И властный огонь:

Прозрачный и ясный,

Безмерно прекрасный,

Разнузданный конь!

И бронзовый идол

Из пламени выдал

Живую ладонь!

Забывшие бога

Вопят близ чертога,

Обличья сокрыв!

Вдруг зелень и алость

Во тьме заметалась

Меж сернистых грив!

И стены и лоно —

Как хамелеона

Чешуй перелив!

Здесь в корчах утраты

Порфиры, агаты,

Надгробий туман, —

И тяжкий, нескладный

Кумир кровожадный —

Набо-истукан!

День в пламени жарком

По стенам и аркам

Плутает, багрян!

Зря маги их, зорки,

Влекут на пригорки

Злых идолов жуть,

И жрец их великий

Все тщится туникой

Огнь серный задуть!

Вновь волны, упрямы,

Вздымают их храмы

На гневную грудь!

А чуть в отдаленье

Уносит стремленье

Разгневанных вод

Палаты гордыни,

И, сбившись в теснине,

Рыдает народ,

И стены квартала

Дробятся устало

И тают, как лед!

На берег греховный

Жрец прибыл верховный:

Пылает река!

Тиара зарделась,

Потом загорелась,

Как огнь маяка!

Сорвал ее старый,

Но вместе с тиарой

Сгорает рука!

Народ изумленный,

Огнем ослепленный,

Смятеньем объят!

Две гавани мертвых,

Где волны — в когортах

Огнистых громад!

Где люди трепещут,

Увидев, как блещет

Разбуженный ад!

IX

Подобно узнику, что со стены острожной

Глядит, как блещет меч над жалкой головой,

Томился Вавилон в миг казни непреложный,

Двух алчных городов сообщник роковой.

Всем слышен был раскат таинственного гула

В том мрачном городе за цепью дальних гор, —

Всем, вплоть до мертвецов во мгле подземных нор:

Весь потрясенный мир казнь эта ужаснула!

X

Безжалостный огонь! Огня коварный плен:

Никто не смог бежать из этих подлых стен, —

В отчаянье вздымая руки,

Вопили, жалкие, — взывала к небу плоть, —

И вопрошали все: чей мстительный господь

Обрек их на такие муки?

Сей огнь божественный, сей гневный огнь живой

Повис как грозный меч над каждой головой —

Над всею воющей оравой!

Взывают, мерзкие, к божкам своих проказ,

Но гневный вихрь плюет в зрачки гранитных глаз

Своею огненною лавой!

Так истребила всё пожара крутоверть,

Людей и пажити — всё поглотила смерть!

И самый след существованья

Господь карающий огнем испепелил;

И вихрь неведомый в ту полночь изменил

Хребтов окрестных очертанья.

А нынче пальма там взирает со скалы:

Унылая, кладет на крылья душной мглы

Свои желтеющие листья.

И там, где грешные роились города,

Былого зеркалом — спит озеро из льда,

Дымясь под жертвенною высью!

Октябрь 1828 г.