Глава XIII. Первые успехи и жизнь среди сверстников

За все добро расплатимся добром,

а всю любовь расплатимся любовью.

Н. Рубцов

Прошло лето. Мы неохотно привыкали к мысли, что будем продолжать учиться так же, как в первом классе. Если ребенок не преодолел барьер застенчивости и страха в детском саду, то теперь, когда занятия переносятся в школу, препятствие представлялось еще более недоступным. Сыну мы старались не показывать своего настроения, наоборот, бодрым тоном беседовали с ним, агитировали его, всячески пробуждали и развивали интерес к школе, но все же не обольщали себя надеждой. Я даже не подготовила школьный костюм, потому что он наотрез отказался идти на торжественный сбор. А ходить к учительнице на индивидуальные занятия мы сможем и в обычной одежде.

И вдруг. То ли подействовала атмосфера, царящая в доме при подготовке дочки, то ли опять судьба помогала нам, но 30 августа, вечером, сын объявил: «Я пойду в школу!» А сбор — 31-го. Поздно вечером, обежав знакомых, я нашла школьные брюки и белую рубашку, ночью привела все в порядок и утром с замиранием сердца повела ученика в школу. Он, как нахохленный испуганный воробышек (а внешне держался молодцом!), пристроился к своим ребятам, стоял, осматриваясь. Я видела, что он, как и остальные ребята, чувствует волнующую радость встречи и ожидание чего-то нового. После приветственных речей под торжественную музыку детей повели в классы. Кто-то и моего взял за руку. Он сказал: «Ты иди домой, я буду учиться сам». Учительница успокоила: «Не волнуйтесь, все будет хорошо». Я ушла домой, чтобы сын не видел меня на переменах и хоть раз в жизни почувствовал себя самостоятельным, таким — как все.

Дома я расплакалась. Первый раз в жизни сын остался без нас в большом коллективе.

Пришла к концу последнего урока. Сын буквально светился от радости, он был счастлив. Но я знала то, чего не знал он. И учительница реально смотрела на вещи: она не сможет донести до него учебную программу. И мы втроем (сына я убедила) пришли к согласию, что я буду сидеть рядом за партой. Не с ним, а именно рядом, сбоку. А сидеть он будет... Мы с учительницей, тщательно взвешивая, выбирали кандидатуру. Потом выбирали место для нас. Ряд у окна, как и средний, отпадал: я займу проход. Оставался крайний у двери ряд, третья парта. И здесь продумали до мелочей: мой мальчик должен иметь возможность обозревать весь класс, не оборачиваясь с первой, например, парты, и не смотреть на спины одноклассников с последней. Третья парта — оптимальный вариант: можно наблюдать, кто отвечает, и следить, сидя вполоборота, за лицами, за реакцией ребят и учительницы на ответы.

Началась учеба, о которой я мечтала. Часто в жизни, вспоминая о чем-то и анализируя, думаешь: а вот там я сделала бы по-другому, а хорошо, если бы... Наша учеба во втором классе — редкий случай, когда не хотелось ни добавлять, ни менять, ни улучшать.

Сначала нашими соседями по парте были мальчики. Но от этого варианта пришлось отказаться.

Стали подбирать замену среди девочек. Сын закатил истерику: не буду сидеть с девчонкой! Куда ты денешься, дружок! Хоть решение и было маминым, но... «Учительница сказала — авторитет!» (Такая фраза у нас была в ходу: «Папа говорит — авторитет!», «Мама говорит — авторитет!» Не семья, а сплошные авторитеты.)

Итак, к нам посадили девочку. Благодаря ей моя школьная жизнь намного облегчилась. Девочка указывала пальчиком, что нужно списывать из учебника или решать. Она тихонько, шепотом, подсказывала. В классе настолько к нам привыкли, что никого это не отвлекало, все казалось естественным. Отношения с учительницей сложились самые искренние и добрые. Она уважала нас, так как видела, сколько труда мы вкладываем в процесс обучения. Наша первая учительница предоставила нашему сыну право не просто сидеть в классе, но и, по возможности, быть наравне со всеми.

Когда дети читали текст «по цепочке», т. е. каждый — по одному предложению, я водила пальцем по строчкам и показывала глазами, кто в данный момент читает. Когда доходила очередь до него, он, внутренне напрягаясь (я чувствовала, потому что моя рука лежала на его руке), старательно прочитывал свое предложение. Класс тоже замирал, потом все облегченно вздыхали: ребята переживали за своего необычного одноклассника. Все были настроены по-доброму, потому что в коллективе (особенно в начальных классах) атмосфера полностью зависит от учителя, от его человечности и мудрости. Мой сын выходил к доске, что-то решал, писал, отвечал, правда, односложно. Пересказы прочитанного его не спрашивали: мы их не успевали осилить. Дома подолгу работали, заучивая порой наизусть целые абзацы, но выносить на всеобщее обозрение не решались. Стихи наизусть он рассказывал. По-моему, ребята уважали его за грамотное письмо, за то, как он молниеносно решал примеры и одним из первых подносил тетрадь учителю на проверку.

Правда, на задачах мы застряли. В примерах коротко и конкретно: плюс, минус — результат. А вот задачи... Мы еще так «плавали» в падежных окончаниях. Если в задаче употреблялись простые предложения и конкретный, как в примерах, вопрос, то она и решалась сразу. Например: «В магазине было столько-то. Купили столько. Сколько осталось?» Все слова понятные, предложения простые. А чуть помудрее закручено — сразу остановка, работа, объяснения. Для обычного ребенка несложно, а для нашего — темный лес. Мы еще не научились понимать и применять предлоги, падежи, а вкупе с задачкой и вовсе все перепуталось.

С большим трудом давались краткие записи условий задач. Долго помучались с такими понятиями, как «на столько-то больше» и «на столько-то меньше».

Иногда наш «пятерошник» довольно сложные темы схватывал на лету, а бывало — наоборот. Надолго затормозили мы перед понятием «дециметр». Чего только не придумывали, чтобы сын понял: ходили с метровой линейкой по квартире, измеряли, переводили в дециметры, всякий раз изобретая все новые способы объяснения. Целую книжку для детей сочинили: «В гости к Дециметрику». Не понимает — и все. Мы уже рукой махнули: столько работы, нельзя из-за одного понятия останавливаться и тратить драгоценное время. Нужно идти дальше. И вдруг в один прекрасный день как озарение снизошло: наш мальчик понял.

Много раз происходило подобное: загвоздка, длительная остановка в понимании, развитии или приобретении практического навыка — а затем озарение (как бы случайно, когда и не ждали). И я уже не расстраивалась, потому что сделала вывод: когда все время заостряешь внимание на одном и том же и пытаешься, в полном смысле, вдолбить в голову, идет обратный процесс и ничего в голову «не входит». Необходимо на время отложить неподдающуюся тему.

В школе сыну помогали врожденная смекалка, живой ум, хорошая память. И все-таки с огромными усилиями мы поднимались вверх, ступенька за ступенькой. В чем-то он обгонял своих одноклассников: знал почти все породы собак и такое количество животных и птиц, включая самых редких, что передачу «В мире животных» ему практически не требовалось переводить. Но некоторых элементарных вещей не понимал, и мы порой разводили руками: как недосмотрели и упустили?

Познания сына в области флоры и фауны, действительно, были уникальными для его возраста. Некоторые забавные истории навсегда останутся в памяти. Помню, когда ему было лет 5, мы приехали на занятия в областную поликлинику. Сурдопедагог, проверяя словарный запас, показывала одну за другой картинки. Заминка. На картинке бабочка. Сурдопедагог удивленно смотрит на меня: неужели не знает простого слова? Нет, говорю, здесь другая причина. Сын пытался распознать, что за бабочка изображена на картинке: махаон или адмирал? Ему трудно было понять, потому что художник не задавался целью изобразить какой-то определенный вид, просто — бабочка. Повторилась история и со змеей: эфа или гюрза?

Животные и растения — любимая тема для нашего мальчика. Кто-то подарил набор открыток «Лекарственные растения». Мало того, что он сам досконально изучил их, но и нам не давал покоя. Зато теперь я отличаю цикорий от тысячелистника и медуницы. А раньше, стыдно признаться, не знала.

В шестом классе дочка начала изучать биологию, и сын (он учился во втором классе) прочитал учебник от корки до корки с таким увлечением, как самое интересное художественное произведение. В пятом классе мы подарили ему «Энциклопедию юного биолога». И опять он увлеченно прочитывал, а потом с утра до вечера пересказывал нам. И вопросы на засыпку стали покруче: «Мама, а ты знаешь, сколько литров молока в день дает корова такой-то породы?» Да я первый раз слышу, что существует такая порода коров. «Как? — он делает большие удивленные глаза.— Ты взрослый человек — и не знаешь? А говорила, что в школе хорошо училась!»

Вопросов становилось все больше, и замечаний по поводу нашего незнания — тоже, поэтому мы решили разделить сферы влияния: по одним темам он обращается ко мне, по другим — к папе, по третьим — к дочке. Тяга к знаниям и желание своими знаниями поделиться заставляет и нас быть «в форме». Вместе с сыном мы постоянно что-то изучаем, обсуждаем, познаем.

В продаже появились жевательные резинки. Сын, как и все дети, с увлечением собирал вкладыши. Не все подряд, а с изображением машин. Под каждой картинкой мелким шрифтом сообщалось, как называется машина («нерусскими» буквами), каков объем двигателя, мощность и скорость. В сторонке стоял порядковый номер вкладыша. Все данные коллекционер аккуратно вносил в специально заведенную тетрадь и запоминал. Картинок накопилась много. А у нас появилась новая игра: вынимаем из сложенной по порядку кипы наугад любую картинку, закрываем рукой напечатанное под ней, и сын говорит наизусть: номер, название машины, объем двигателя, мощность и скорость. Если учесть, что картинок собралось до сотни, запоминание было феноменальным.

Мы демонстрировали номер приходящим к нам в гости знакомым, вызывая вполне естественное изумление последних. Человеку для тренировки памяти требуются специальные упражнения. Наш маленький сын сам нашел возможность развивать память и делал это с удовольствием. И между делом запоминал написание иностранных букв.

После вкладышей началось коллекционирование ярких жестяных баночек из-под напитков и столь же привлекательных коробочек из-под сигарет. Кто из мальчишек их в то время не собирал?

Сын учился общаться с ребятами на переменах. Я находилась в классе и в нужный момент могла подправить ситуацию, подкорректировать отношения, предотвратить назревающий конфликт. Я имею в виду не только своего ребенка, но всех ребят. Учительница спокойно отдыхала на перемене, потому что знала: я в классе — и все будет нормально. Я старалась «подсунуть» детям ребусы, шуточные вопросы, которые заготавливала заранее, определенную тему разговора, чтобы мой сын участвовал и одноклассники смогли увидеть и оценить его знания.

Ребята привыкли ко мне. Когда случался конфликт, они сами просили меня разобраться, спрашивали совета, кто-то читал свои первые стихи и по секрету сообщал, «кто в кого влюбился». На контрольных я ловила на себе умоляющие взгляды и потихоньку (не без молчаливого согласия учительницы) подсказывала. На уроках рисования и труда я, как и учительница, могла подойти помочь. На родительских собраниях родители, случалось, задавали вопросы и мне, так как их дети постоянно находились у меня перед глазами. Учительница охотно принимала и поощряла сложившуюся форму отношений.

Перед праздничными утренниками, когда я пропадала на работе с утра до вечера, с сыном сидел папа. Ребята воспринимали его иначе, чем меня, как-то по-особенному. Сын в такие дни находился в гордо-приподнятом настроении.

Так как сын постоянно вращался среди слышащих людей, дома он никогда не комплексовал и в школе все складывалось удачно: дальнейшее обучение виделось в радужных красках. Но судьба уготовила нам новое испытание. Жизнь — чередование белого и черного, грустного и веселого, напряжения и расслабления. При всех наших трудностях и невозможностях это все-таки была белая полоса.

Наша учительница ушла в декретный отпуск. Вначале с новой учительницей по инерции продолжались прежние отношения, потом, по ряду не зависящих от нас причин, положение круто изменилось. Мне запретили входить в класс!

На следующий день мы с мужем пошли к директору школы. Выслушав, она дала нам на руки пропуск, где писала: «... в интересах ребенка разрешаю маме присутствовать на уроках». Формально разрешение получено, но учеба в школе для меня превратилась в пытку. Учительница игнорировала моего ребенка. Его не вызывали к доске, не спрашивали, когда он тянул руку, даже не смотрели в его тетрадь, когда, проходя по классу, у всех проверяли домашнее задание. Мы как бы не существовали. Исключение составляли только те дни, когда на урок приходила директор школы. И тогда моего сына сразу вызывали к доске. Но у него уже развился комплекс и он не выходил. (К сожалению, к плохому привыкаешь быстрее, чем к хорошему.) А учительница лицемерно пожимала плечами, мол, видите, он не хочет.

Немилость свыше обрушилась и на нашу соседку по парте. Бедный ребенок! Стоило ей повернуть голову, показать пальцем или, не дай Бог, прошептать слово, ее резко одергивали. На переменах я умоляла: «Пожалуйста, не обращай на нас внимания, я сама буду ему помогать!» Но за год у нее выработалась стойкая привычка, и, постепенно отвыкая, ей пришлось выдержать много замечаний — устных и в дневнике.

Надо сказать, что мой сын оказался мудрее и воспринимал все гораздо спокойнее. К счастью, его в школе интересовала не столько учительница со своим дурным расположением духа, сколько ребята, процесс письма-счета и особенно перемены. Он ничего не смог понять в глупой взрослой истории, и я не сумела внятно объяснить логику поведения педагога: мы жили по иным правилам. Поначалу, пока сын отвыкал от хорошего и по инерции рвался отвечать, на всякий бойкот учительницы его реакция проявлялась недоумением, бывало, и психозом, но в большинстве случаев он почти равнодушно пожимал плечами и крутил пальцем у виска, что на нашем языке обозначает: человек не понимает.

Перевести сына в другой класс я не хотела: слишком много труда вложила, чтобы познакомить с одноклассниками, научить немного общаться. К тому же я знала, что с пятого класса начнется другая жизнь.

Лишь спустя годы, набив немало шишек, я начинаю понимать, что любую ситуацию, любую боль и непонимание в жизни надо принимать (я повторяюсь) как урок. Жизнь — это школа. Усвоишь заданные уроки — перейдешь в другой класс. С каждым годом задачи усложняются. И даже за обиду нужно благодарить судьбу. За то, что она учит нас, желая, чтобы мы стали терпеливее, добрее и мудрее.

Во время передышки

И вот четыре класса, проведенные с сыном в школе, позади. На торжественной линейке ему вручают похвальную грамоту. Главный наш помощник, позволивший закончить с пятерками начальную школу, — чтение.

Сыну понравилось читать сразу же, как только он научился складывать первые слоги, и в четыре с половиной года он уже читал неплохо. Наверное, интересы передаются по наследству: в нашей семье все любят читать. Но мне кажется, многое зависит и от того, кто и как начинал обучать, смог ли заинтересовать. Если с первого слова все преподносить в увлекательной игровой форме и никогда не принуждать делать того, чего не хочется, результат всегда будет положительный.

Долгое время мой сын интересовался лишь теми книгами, в которых было много картинок и мало текста. Такие книги глухим детям полезны: картинка и ее описание (почти как табличка и картинка — то, к чему он привык). Мы записали маленького книголюба в библиотеку, вместе ходили выбирать книги. Но вскоре меня начало беспокоить, что книги без картинок моего сына не интересуют вообще. Я переживала, что, увлекаясь только детскими книжками, до серьезной литературы он не дорастет. Пыталась заинтересовать, подсовывала книги посложней.

Первой ласточкой оказалась довольно объемная книга «Рассказы» Н. Носова. Сын читал ее, ежеминутно консультируясь с нами: «Что это? А почему он так сказал?» (Мы всегда его приучали: если не понимаешь слово, обязательно спрашивай.) Дочитав книгу до конца, он тут же начал читать ее сначала. В квартире постоянно слышался его смех: рассказы Носова, как вы знаете, написаны с юмором. Я не могу сказать точно, сколько раз сын перечитывал книгу. Раз двадцать, без преувеличения. С нами разговаривал и шутил фразами и целыми абзацами из книги, слово в слово.

Вслед за первой «серьезной» книгой пошли «Барон Мюнхгаузен», «Робинзон Крузо», «Волшебник Изумрудного города» с продолжениями. Но самым любимым писателем на долгое время остался Носов. Неоднократно перечитывались «Витя Малеев в школе и дома», все «Приключения Незнайки».

К сказкам любовь зародилась с того самого маминого творожного «колобка». Читать самому оказалось еще интересней: «Русские народные сказок», своеобразные сказки Писахова, сказки народов мира. Причем сказки в стихах, как и сами стихи, сердце его не тронули. Не получалось дышать в едином ритме с автором, улавливать ударения и рифмы.

«Русские народные сказки» — как эпидемия. Дочка спрашивала у меня: «Мама, он не заболел?» Прочитает до конца и, не делая передышки даже в одну минуту, тут же открывает первые страницы. И так бесчетное количество раз.

Он умудрялся читать одновременно несколько книг. Книги в квартире можно увидеть всюду: в детской, на кухне, и даже в туалете. Отберу книгу, отчитаю: «Хватит на сегодня. Глаза побереги!» Только отвернусь — он уже в другом месте — не с книгой, так с газетой или журналом. Уложить вечером спать — мучение: «Ну, пожалуйста, еще немножко!» Подойду через 10 минут: «Сейчас, главу дочитаю...» Стою рядом и жду, потому что, если отойду, он после окончания главы, сам того не замечая, сразу приступит к следующей. И так каждый день и каждый вечер. Чтение, а по ходу — нескончаемый поток вопросов.

Через несколько лет одним из любимых произведений станет «Приключения Тома Сойера и Гекльберри Финна».

Сыну нравились те книги, которые искрились юмором, фантазией, — тем, что так свойственно детству. Иногда я замечала, что он, прочитав смешное место, не понимал заложенного в нем юмора". Часто игра слов таит в себе много смешного. А глухому ребенку, как и иностранцу, понять такой юмор трудно. И я начинала разъяснять, чтобы понял, а потом мы вместе смеялись.

Наверное, нужно рассказать, как мы развивали в нашем ребенке чувство юмора. Ниоткуда ничего не появлялось. Конечно, в каждом ребенке что-то заложено с рождения, но в глухих детях следует задатки разбудить и развивать.

Сын нормально, как и все дети, воспринимал всякие смешные житейские ситуации. Порой мы специально для него устраивали безобидные розыгрыши. Он рано узнал, что за день «Первое апреля». С утра мы старались непосредственно для него: один из нас разыгрывал с другим шутку и объяснял, делал так, чтобы смысл шутки был доступен для самого младшего члена семьи.

В общем, с чисто житейским несложным юмором проблем не возникало. Проблему я заметила, когда он начал интересоваться картинками во взрослых журналах (в «комиксах» он ориентировался прекрасно). Я видела, что непонимание более интеллектуального юмора идет от общего недоразвития речи, бедности лексикона и многого-многого другого. Не знаю, почему я много времени и сил уделяла, казалось бы, второстепенному вопросу. Скорее всего, шестое чувство подсказывало мне, что в моем ребенке заложен необыкновенный юморист и нужно помочь ему раскрыться. Я не могла предположить, что со временем сын перерастет нас, что из него непрерывным потоком посыплются шутки, прибаутки, анекдоты. Человек, не понимающий шуток, — обделенный человек. Моего сына судьба не обделила.

Поначалу в работе мне помогал детский журнал «Веселые картинки», а позже — взрослый юмористический журнал «Крокодил». Наверное, сложно представить, что над одной картинкой мы могли просидеть 2 часа. Увидел рисунок — смеется. Можно порадоваться, что ребенку весело. Но я понимаю, что его рассмешило: неимоверная толстуха-тетя и слишком тонкие ноги у девочки. Но суть-то не в этом заключается. И приступаю к объяснению. Легко сказать. Тут же упираюсь в новое слово: «перерыв». Втолковываю долго. Привожу для примера мамину или папину работу, черчу на бумаге цифровой распорядок дня, провожу параллель со школьными переменами. Наконец, вижу: понял. Но откладывать картинку рано. Юмор автора заключается в том, что люди в очереди думали — перерыв, а на самом деле оказалось — понедельник, выходной. Опять новое слово. И вновь сравниваем с нашей работой и школой.

Кто-то прочтет и удивится: «И все? При чем здесь два часа — з" а 10 минут можно уложиться». С обычным ребенком — да, с глухим — иначе. Объясняя, хочу, чтобы все прочитывал с губ, повторял за мной. Если какую-то фразу не может понять, приходится ее переделывать, перестраивать. Общаться без эмоций и говорить бесстрастным голосом бесполезно — толку не будет. Если сам не будешь на время общения превращаться в смешливого ребенка, если не заинтересуешься, то и в маленьком человечке интерес не проснется. Поэтому я выкладывала столько эмоций, сколько с обычными детьми и за день не выдаешь. Зато есть результат: глазенки блестят, пытливый ум работает, желание познавать — огромное. И множество вопросов по ходу: а почему? а зачем? Некоторые вопросы, вернее, ответы на них, уводят от темы далеко, на объяснение каждого уходит время. Однако я старалась никогда не увиливать от ответов.

Я считаю: если человек хочет что-то узнавать — это здорово! Разбуженное желание познать мир подтолкнет процесс развития, и наши занятия перейдут в самообразование.

Ну вот, одну картинку понял, теперь уже смеется иначе. В журнале вокруг картинки записано много новых слов. Потом сам будет просматривать неоднократно, читать и повторять. Несколько листов исписанной бумаги — мои объяснения — тоже не выбрасываю, и к ним вернемся. Я — обессиленная, как бы обесточенная на какое-то время, но довольная: большое дело сделано. Делаю «перерыв» (оказывается, и здесь можно применить новое слово, запоминай), а затем возвратимся к журналу, к другим картинкам.

Подобные занятия не только развивали — они сближали, хотя этот термин здесь как бы и не уместен. Сближать невозможно, мы — одно целое. Мне доверили крохотного ребенка, не умеющего ни говорить, ни слышать. И спустя много лет я пойму, как он похож на меня, как смотрит на мир моими глазами. Все логично. Понятия и знания я давала через призму своего понимания мира.

Часто задумывалась: как бы выглядели наши отношения, если бы мы отвозили его на неделю в интернат? За неделю сколько всего происходит, о чем бы мы не узнали, столько бы мелочей в его жизни мы упустили. А тут мы все мелочи складываем «в аккуратную стопочку». Он засмеется — я знаю, над чем; задумается — приду на помощь. Я знаю, какие слова закреплять, а какие — только вводить. Все последовательно, шаг за шагом по нашей лесенке.

Я непростительно мало внимания в своей книге уделяю развитию слухового восприятия. Не считайте это упущением и не принимайте за эталон.

Мой ребенок, даже после многочисленных занятий, не проявлял реакции на звуки. Ни в слуховом аппарате, ни без него. У нас — исключительный случай.

У вас — другое дело. Обеими руками ухватитесь за остаточки слуха вашего ребенка и тяните их ежедневно, ежечасно. Над каждым звуком, над каждым слогом — заниматься. Выращивать остаточки, как самую драгоценную рассаду.

Слуховой аппарат позволяет рационально пользоваться остатками слуха.

Слухопротезирование — компенсация дефекта слуховым аппаратом. Начинать — чем раньше, тем лучше.

Дети старше трех лет уже понимают, что отличаются от других детей. Но приученные во всем подражать, не видя на окружающих близких людях непонятной штуковины на ухе, они наотрез отказываются надевать ее. Старшие дети стесняются носить аппарат.

Приучать ребенка к аппарату очень сложно, потому что он причиняет массу неудобств: давит, трет, появляются ранки, но самая главная причина — ребенку непонятно, зачем он нужен. Малыш капризничает, срывает аппарат. Со слабослышащими детьми немного проще, т. к. они быстрее поймут назначение аппарата, а глухим требуется продолжительное, иногда до года, ношение аппарата, прежде чем они поймут (научатся слышать). Но сами слышать они не научатся, их надо научить. Слушать звук, слог, слово, затем фразу. Слуховой словарь пополняется с таким же трудом, как и речевой.

Необходимо тренировать слуховое восприятие по низким, средним и высоким частотам, поэтому желательно иметь в игровом уголке барабан, гармошку, свистульки.

Работая над словами по табличкам, следует одновременно развивать слуховое восприятие, проговаривая слова за экраном и на голое ушко. Экраном (картонным или пластиковым прямоугольником с ручкой) мы закрываем губы, чтобы ребенок только слушал. Наблюдая за ребенком, по мере овладения им своих остаточков слуха, увеличиваем расстояние, т. е. увеличиваем нагрузку. Занятие на голое ушко вначале сводится к тому (если очень снижен слух), что ребенок по количеству вибрационных толчков угадывает, какое слово мы говорим, поэтому нужно подобрать слова на разное количество слогов: дом, мальчик, барабан, затем, к при меру, мяч, кошка, собака. Как у глухого ребенка идет процесс узнавания и запоминания — не нам, слышащим, судить. Не прочувствовав лично, навряд ли можно чтото понять до конца.

Занятия по развитию слухового восприятия — процесс сложный, длительный и трудоемкий. Если вы имеете аппарат, значит, общались со специалистами. У них же вы получите литературу и консультации. Настраивать слуховой аппарат должен только сурдолог или сурдопедагог, исходя изданных вашей аудиограммы. Дети постарше, уже имеющие опыт ношения аппарата, сами подсказывают, какое усиление им удобно воспринимать. Надевая аппарат в первый раз большим детям или маленьким, не умеющим контролировать и объяснять свои слуховые ощущения, можно навредить, неправильно настроив и перешагнув через болевой порог чрезмерным усилением. Не экспериментируйте, а обратитесь к специалисту.