Как иконе глаза завязали

…Когда мы на ссылке были и среди ссыльных начали колхозы создавать, из одного такого нового поселения надергали мужиков и стали строить конный двор — благо леса полно. В дом к хозяйке, живущей по соседству со стройкой, приехал бригадир: — Анна Ивановна! Тут рядом конный двор строят, мужикам обед будешь варить. Привозили продукты: хлеба, крупы, моркови, мяса — и она кормила этих рабочих. Подошел Великий пост. Привозят, как обычно, мясо, крупу — и все остальное. Анна и говорит: — Да сейчас же пост Великий. Вы же верующие! Как же вы постом мясо будете кушать? Мне даже варить неудобно. А бригадир ей: — Не твое дело. Вари — мужики работают, их надо кормить. А сама не хочешь — не ешь! Приходят мужики обедать — их десять человек было, а Анна уже наварила мясной суп, мясо приготовила. Приказали так. Но все же душа ее не на месте: — Как вы будете есть? Ведь сейчас пост. И ушла на кухню. А у нее икона над столом висела. Мужики вроде смутились. Один Иван нашелся — такой «смелый» — взял полотенце, залез на скамейку и смеется: — А мы сейчас Боженьке глаза завяжем, и Он не увидит, что мы будем мясо кушать. Вот нам греха и не будет! Словом, завязал иконе глазки. А хозяйка ничего этого не видела. После обеда этот «смельчак» стал развязывать икону со словами: «Ну вот, Боженька ничего не видел!» Анна Ивановна и увидала: — Ты что делаешь, Иван, с ума сошел? Крыша поехала?! Проси скорей прощения… Отругала его как могла. А Иван только смеется: — Если Бог есть — пусть накажет меня. Вот у наших все отобрали, всех сослали — Бог никого не наказал. Ну, и где Он, Бог?.. Я не верю теперь, что Он есть. Когда Иван пришел домой, то своей жене Евдокии рассказал, что он сделал. — Ой, ой! Что ты наделал! Проси прощения! Кайся! — испугалась она. А он ей те же слова повторяет, что за обедом сказал: — А ежели есть Бог — пусть накажет меня. — Да ты что такое болтаешь?! — жена начала плакать. — Не плачь, Евдокиюшка, ну пострадаю так пострадаю. Зато буду знать, что Бог есть. Вот до какого помрачения можно дойти — просить у Бога наказания!.. Так и лег спать Иван. Утром хозяйка встает, на кухне свое дело делает. За ней встает хозяин, пытается лампу керосиновую зажечь, спичкой чиркает… Жена удивляется: — Ты зачем, Иван, лампу зажигаешь? Ведь солнце уже подымается, совсем светло стало. — Какое светло — темно! Спичка у него в пальцах горит, а он ее не видит. Достает вторую спичку. Тогда жена отбирает спичку, зажигает перед его глазами и спрашивает: — Ну теперь видишь? А он только по столу руками щупает, где лампа стоит. Ни спички, ни солнца — ничего не видит. Черная ночь для него настала. Жена затряслась, зарыдала: муж ослеп! Тогда Иван понял: Господь отнял зрение. Заплакал Иван: значит, Бог есть! — Пойдем скорей в больницу! — говорит ему жена. — Зачем в больницу? — отвечает Иван. — Бог меня наказал, больница не поможет… Евдокия упала на колени, давай перед иконами просить за мужа. — Что ты плачешь, — говорит Иван, — я же сам просил. Вот наказание и пришло. А на следующую ночь он видит сон. Спаситель прямо с той самой иконы, над которой Иван надсмеялся, говорит ему: — Ты мне глаза завязал — и Я тебе глаза завязал… Вот так-то. А когда 40 дней прошло — отошли глаза. Видно, жена молилась усердно. А Иван таким проповедником веры православной стал — будь здоров! Произошло это в 1932 или 1933 году на севере Томской области — в Нарымском крае, куда ссылали людей.

«НЕ МОГУ ЗАЙТИ В ЦЕРКОВЬ!..»

Сколько я повидал за годы моей службы различных паломников и исповедников — со всей России! С разными грехами приходят к священнику люди, но особенно горько бывает слышать о тяжких последствиях, какие бывают у тех, кто кощунствует или глумится над иконами. Один такой случай произошел в Самарканде. Субботняя всенощная уже закончилась, народ расходился. В это время в дверях храма появился молодой мужчина, очень больной даже с виду. Лето, жара — а он в шапке, и все за голову держится. Прихожанка, которая прибиралась в храме, подошла к нему: — Дяденька, освободите церковь, закрывать надо. А он словно не слышит, к дверям прислонился. Усадил я его на лавочку, стал расспрашивать: — Что с тобой? Ты болен? — Голова болит, — ответил. — Давно ли с тобой такое? Он и рассказал свою печальную историю. «Учился я в институте и очень стеснялся, что дома у нас были иконы — мама перед ними молилась каждый день. Я же не верил в Бога. Глупостью казалась «отсталость»матери. Сколько раз просил я ее: — Мама, убери иконы! — Да ты что, сынок, как можно говорить такое! Долго я спорил с ней, но мать — ни в какую! Наконец, я решил больше не упрашивать ее, а просто убрать иконы. Так их спрятал, что никто не найдет. Мама пришла с работы, глядь — икон нету. — Володя, где иконы? — Не спрашивай, мама, нету их. — Куда ты их дел, Володя? Отдай, не бери греха на душу! — Нету икон. Как ни просила мать, не мог я ей сказать, что сделал с иконами. Она заплакала. Долго плакала. Умоляла: — Отдай иконы! Я молчал. Наконец, мать сказала сгоряча: — Дурак ты, дураком и будешь! Вот и все. Мне не по себе стало немного от этих слов. Но я храбрился, лег как ни в чем не бывало. Но в полвторого ночи проснулся от страшной боли в голове — так мне тяжко сделалось, что я схватился за голову и кричал во весь голос. Мать вызвала «скорую помощь», увезли меня в «психушку». Шесть месяцев пролежал, как ни кололи — головные боли не проходят, и сам я вроде как умом повредился. Мать давай плакать, корить себя: — Да зачем я так сказала на своего сынка?! То в одну церковь бежит, то в другую — кается, просит прощения. А чего просить, если икон нет… Наконец решилась, пошла в больницу, написала расписку, чтобы отпустили меня домой. А я дома больше половины месяца не спал. Не могу спать — и все тут. Никакие таблетки не помогают. Мне кто-то подсказал: — Володя, ты в церковь пойди. Вот я и пришел в церковь. Мне здесь легче — так спокойно стало. Можно у вас ночевать остаться?..» Снял этот несчастный Володя шапку и стоит, упершись головой в дверной косяк. Все уже вышли из церкви, а он все стоит — будто уснул. Ему снова напоминают: — Храм закрывается уже… Он отошел на несколько шагов. А потом снова просит: — Можно я у вас ночевать буду? Ну, покормили его ужином, оставили на ночь. Потом еще на одну. И так он месяц жил при церкви — домой даже не думал появляться. В гараже ему постель устроили, поставили шифоньер, стол. Читал он много — ему книг надарили… А мать его потеряла совсем: и в «анатомичку», и в милицию, и в больницу обращалась — нигде нету. Опять плачет: — Куда Володя девался? В соседней церкви ей сказали, что сын в Георгиевском храме. Прибежала она к нам, залилась слезами: — Володя, ты живой! Слава Богу! Я уж думала, что совсем тебя потеряла… Сыночек, прости меня! — Мам, за все — слава Богу. — Пойдем домой, сыночек. — Нет, мама, не пойду. Мне тут хорошо. Поплакали они вместе, а потом мать снова спрашивает: — А все-таки, Володя, куда ты иконы девал? — Ох, мама, их нету — не спрашивай больше об этом! — снова помрачнел сын. Так три года он и жил при нашем храме. Но в сам храм не заходил — не смел. Однажды я попросил его: — Володя, пойдем, поможешь мне помянники читать. Он только через порог храма ступил — вздрогнул, будто его ударили, как за голову схватится: — Ой!!! Батюшка, я не могу в церковь зайти! И выбежал из храма. Только в церковной ограде мог ходить спокойно. Вот что значит — икона! Страшно не то что кощунствовать — без благоговения прикоснуться к ней.