ГЛАВА 4 Подожди!

С каждым днем я все больше привыкаю к французской жизни. Прогулявшись по соседним паркам как-то утром, заявляю Саймону, что теперь мы с ним — международная элита.

— Международная — может быть, но точно не элита, — отвечает он.

Я освоилась во Франции, но все же скучаю по Америке. Ведь там можно пойти в супермаркет в спортивных брюках и улыбаться прохожим. Еще там можно шутить, и тебя все понимают. Но больше всего я скучаю по родителям. Ну разве это нормально: у меня маленький ребенок, а бабушка с дедушкой живут за океаном!

Моя мама тоже расстроена. Она всегда боялась, что я вырасту, найду себе красивого иностранца и выйду за него замуж. И она столько раз обсуждала со мной свои страхи, что, пожалуй, сама и заложила мне в голову эту идею.

Однажды, приехав в Париж, мама пригласила нас с Саймоном на ужин и прямо за столом разрыдалась.

— Ну что здесь такое есть, чего нет в Америке? — спросила она.

«Улитки», — хотела ответить я. Но мама заказала курицу.

Хотя со временем жить во Франции стало легче, мне так и не удалось ассимилироваться. Как раз наоборот: когда у нас появилась Бин, и мой французский стал значительно лучше, я вдруг поняла, насколько отличаюсь от местных.

Вскоре после того, как у Бин «появилась ночь», мы отправили ее в государственный детский садик — crè che. На вступительном собеседовании отвечаем на вопросы: сосет ли она соску, в какой позе любит спать. У нас на руках карта прививок и номера телефонов, по которым можно звонить в случае необходимости. Но один вопрос повергает нас в ступор: когда она ест?

По вопросу кормления все родители Земли тоже делятся на два противоборствующих лагеря. Одни говорят, что детей надо кормить строго по режиму, другие — по требованию, когда бы ребенок ни проголодался. На американском сайте BabyCenter приведены восемь режимов кормления для пяти- и шестимесячных. В рамках одного из них ребенок должен есть десять раз в день. У нас сложился гибридный стиль. Я кормлю Бин грудью утром, когда она просыпается, и перед сном. В промежутке мы кормим ее, как только она проголодается. Саймон считает, что нет такой проблемы, которую не решила бы грудь или бутылочка. Мы оба готовы на все, лишь бы Бин не орала.

Выслушав рассказ о нашей системе кормления, воспитательница французского детского сада смотрит на нас так, будто мы сообщили ей, что разрешаем Бин садиться за руль. Как, вы не знаете точное время кормления вашего ребенка? Всем своим видом воспитательница показывала: хоть вы и живете в Париже, но воспитываете ребенка, который спит, ест, а возможно, и какает, как американский.

Глядя на нее, мы понимаем, что французы, похоже, и по вопросам кормления едины в своих взглядах. У здешних родителей нет такой проблемы — как часто их детям следует есть. Примерно с четырех месяцев все дети едят в одно и то же время. Для французов это всего лишь вопрос здравого смысла — как и приучение ко сну, режим кормления не является частью философии.

Распорядок в семьях такой: около восьми утра, затем в двенадцать, в четыре и в восемь вечера. Даже «Ваш ребенок» (Votre Enfant), уважаемая французская энциклопедия для родителей, рекомендует именно эти часы кормления для четырех- и пятимесячных. Причем во Франции кормления называют вовсе не кормлениями — не сено же коровам скармливают, в самом деле. Нет, их называют как и положено: завтрак, обед, полдник и ужин. Другими словами, примерно к четырем месяцам младенцы во Франции едят так же, как им предстоит делать это всю оставшуюся жизнь, — только полдник остается под вопросом.

Казалось бы, национальная система детского питания совершенно прозрачна. Но нет, такое впечатление, что это государственная тайна! Если спросить французов, едят ли их дети по режиму, они почти наверняка ответят: о нет, что вы! Просто, как и со сном, родители следуют ритмам младенца. Но стоит мне заметить, что все дети во Франции вроде бы едят в одно и то же время, мои знакомые пожимают плечами — мол, это просто совпадение.

Еще более непостижимая для меня загадка: каким образом французские детки выдерживают четыре часа между приемами пищи. Наша Бин начинает нервничать, даже если ей приходится ждать несколько минут. А уж как мы нервничаем — не передать!

Создается впечатление, что дети и родители во Франции только и делают, что ждут. Сначала «метод паузы» — ребенок просыпается, и родители ждут. Потом режим кормлений — долгие перерывы между приемами пищи. А двухлетние дети, спокойно ожидающие в ресторане, пока принесут еду? Кажется, французам удалось совершить чудо: их младенцы и дети постарше мало того что ждут, они не против подождать! Может быть, эта способность и отличает французских детей от других?

В попытке найти ответы на эти вопросы пишу письмо Уолтеру Мишелю, 80-летнему профессору психологии Колумбийского университета, эксперту мирового уровня, изучающему пределы детского терпения. Я навела о нем справки и прочла несколько его работ по этой теме. Объясняю, что нахожусь в Париже, изучаю французские методы воспитания; не мог бы он поговорить со мной по телефону? Мишель отвечает через несколько часов. К моему удивлению, он тоже в Париже. Не хочу ли я выпить с ним кофе? Через два дня сидим за столом на кухне в квартире его подруги в Латинском квартале, недалеко от Пантеона.

Мишель не выглядит и на семьдесят, не то что на восемьдесят. Бритый налысо и энергичный, он похож на бывшего боксера, но при этом черты у него милые, почти детские. Несложно представить его восьмилетним мальчиком из Вены, бежавшим с семьей из Австрии после того, как она вошла в состав нацистской Германии. В конце концов его семью забросило в Бруклин. В девять Уолтер пошел в школу, но его отправили в подготовительный класс, где он учил английский и «ходил на коленях, чтобы не слишком выделяться среди пятилетних малышей, когда класс шел по коридору». Родителям Мишеля (интеллигентная семья среднего класса) пришлось ходить в дешевый супермаркет — «все по пять центов»; они едва сводили концы с концами. В Вене его мать страдала легкой депрессией, однако в Америке воспряла духом и впоследствии стала успешным дизайнером витрин. А отец так и не смог пережить потерю социального статуса.

Этот опыт, полученный в раннем детстве, — опыт аутсайдера — помог ему сформулировать вопросы, ответы на которые он затем искал всю жизнь. В тридцать с небольшим он произвел фурор в психологии личности, выдвинув теорию о том, что черты характера не постоянны, а зависят от контекста. Мишель женился на американке, три его дочери выросли в Калифорнии, однако в Париже он бывает каждый год: «Я всегда чувствовал себя европейцем, а Париж воспринимаю как главную европейскую столицу», — признался он.

Мишель прославился своим «зефирным тестом», придуманным в шестидесятые — тогда он преподавал в Стэнфорде. В ходе этого эксперимента четырех- или пятилетнего ребенка приводили в комнату, где на столе лежал зефир. Экспериментатор объяснял малышу, что сейчас он ненадолго выйдет из комнаты. Если малыш продержится и не съест зефир до его прихода, то получит не один, а два зефира. А если съест — не получит ничего. Испытание оказалось очень сложным! Из 653 детей, принимавших участие в эксперименте в 1960-1970-е годы, лишь треть продержалась все пятнадцать минут до прихода ученого. Некоторые съедали зефир сразу. Большинство смогло продержаться лишь 30 секунд.

В середине 1980-х Мишель навестил участников первого эксперимента, чтобы сравнить, есть ли разница между тем, как ведут себя «терпеливые» и «нетерпеливые» дети в подростковом возрасте. Связь прослеживалась отчетливая: те, кто в четыре года удержался и не съел зефир, выросли более сосредоточенными и рассудительными. В исследовании, опубликованном Мишелем и его коллегами в 1988 году, говорится, что «в стрессовых ситуациях эти дети не теряют самообладания».

Так, значит, если заставлять детей ждать желаемого, как делают французские родители из среднего класса, они станут более спокойными и устойчивыми к стрессу? В отличие от детей, которые привыкли получать желаемое немедленно и в стрессовых ситуациях сразу устраивают истерики? Неужели французы снова «угадали»?

Бин, как правило, получает то, что просит, без промедления, а чтобы зайтись в истерике, ей достаточно секунды. И стоит мне приехать в Америку, несчастные орущие малыши, требующие, чтобы их достали из коляски, или чуть что бросающиеся на пол, — кажутся частью окружающего ландшафта.

В Париже такого не увидишь. Здесь и младенцы, и дети двух-трех лет, привыкшие терпеть, непостижимо спокойны, если им не удается получить желаемое в ту же секунду. Когда я хожу в гости к знакомым французам, сразу обращаю внимание, как мало их дети ноют и хнычут. Обычно все спокойны и поглощены своими делами, что в нашем доме, признаюсь, редкость.

Во Франции я регулярно сталкиваюсь с ситуациями, которые мне лично кажутся маленьким чудом: взрослые люди, имеющие маленьких детей, умудряются спокойно допить свой кофе и вести нормальный полноценный разговор! Слово «подожди» — часть родительского лексикона: вместо того чтобы шикать на расшалившегося ребенка или кричать ему «хватит», французы просто отдают краткую команду, в переводе означающую «Ждать!».

Мишель не проводил «зефирный тест» с французскими детьми (хотя в данном случае зефир пришлось бы заменить на крем-брюле). Но как давний наблюдатель за местными обычаями он не может не поражаться различиям между детьми французов и, скажем, американцев.

— Складывается впечатление, — говорит мне Мишель, — что в Америке детям все сложнее и сложнее себя контролировать.

Он отмечает это даже в отношении собственных внуков.

— Мне не нравится, когда я звоню дочери, а та отвечает, что не может сейчас разговаривать, потому что ребенок тянет ее за рукав. Она не может объяснить ему: подожди, я разговариваю с твоим дедушкой.

Вместе с тем Уолтер Мишель отмечает, что умение ждать, характерное для французских детей, вовсе не означает, что из них вырастут счастливые взрослые, поскольку на это влияют и многие другие факторы.

— То, что ребенок плюется едой в ресторане, еще не говорит о том, что лет через пятнадцать он не сможет стать превосходным бизнесменом, ученым, преподавателем — да кем угодно!

Как бы то ни было, с детьми, умеющими ждать, семейная жизнь намного приятнее.

— Дети во Франции гораздо более дисциплинированы и воспитаны примерно так, как воспитывали нас, — говорит Мишель. — Когда к нам в гости приходят знакомые французы с маленькими детьми, это не означает, что нельзя будет поужинать, как традиционно принято во Франции… От детей здесь ждут, что они будут вести себя тихо, как подобает случаю, и тоже ужинать с удовольствием.

Самое важное здесь слово — удовольствие. Французы вовсе не стремятся к тому, чтобы их дети были бессловесными существами и подчинялись беспрекословно. Родители просто не понимают, как можно получать от жизни удовольствие, если ты не можешь себя контролировать!

Мне часто приходится слышать, как родители во Франции велят своим детям «быть мудрее». Это выражение — sois sage — означает у них примерно то же, что у нас «веди себя хорошо». Но значение его намного глубже. Когда я прошу Бин вести себя хорошо, стоя у дверей дома, куда мы пришли в гости, она напоминает дикое животное, которое просят стать домашним на час, однако это не исключает того, что в любой момент моя дочь может взбеситься. «Вести себя хорошо» противоречит ее истинной природе. Но когда я прошу ее «быть мудрее», это значит, что она должна вести себя как подобает, следуя голосу разума. Главное, что от нее требуется, — понимать, что рядом есть другие люди, и их необходимо уважать. Я словно намекаю, что она способна рассуждать мудро и контролировать себя, что я ей доверяю.

Если дети хорошо себя ведут, это вовсе не значит, что им скучно. Дети моих французских знакомых умеют веселиться. По выходным Бин и ее друзья с визгом часами носятся в парке. В Париже есть и более цивилизованные детские развлечения: кинофестивали для малышей, театры, уроки кулинарии, требующие терпения и внимания. Мои знакомые парижане хотят, чтобы их дети развивались всесторонне, интересовались и искусством, и музыкой. Однако они не понимают, как можно всем этим насладиться в полной мере, не имея терпения. По мнению французов, самоконтроль — это умение спокойно пребывать в настоящем, не нервничая, не раздражаясь, не требуя. Только в этом случае детям может быть по-настоящему весело.

При этом французские родители и воспитатели вовсе не считают, что у детей бесконечный запас терпения, и не рассчитывают на то, что младенцы будут, не пикнув, сидеть на концертах и официальных банкетах. Когда речь идет об ожидании, это обычно несколько минут или секунд. Но способность детей высидеть даже такой маленький отрезок времени радикально меняет жизнь родителей. Я убедилась, что секрет французских детей, которые редко ноют и закатывают истерики, состоит в том, что у них выработан внутренний ресурс, позволяющий справиться с разочарованием. Они не ждут, что все желаемое им тут же преподнесут на тарелочке. Когда французские родители говорят о воспитании, речь идет прежде всего об обучении терпению, благодаря которому дети не набрасываются на зефир, не выждав и полминуты.

Каким же образом французы превращают обычных младенцев в ангелов долготерпения? И можно ли научить этому нашу Бин?

Уолтер Мишель за свою долгую карьеру просмотрел сотни видеороликов с изнывающими от нетерпения детьми, участвующими в «зефирном тесте». В конце концов он понял: в то время как нетерпеливые малыши полностью сосредоточены на зефире, терпеливые пытаются как-то отвлечься. «Дети, которым легко дается ожидание, во время этой паузы мурлыкают себе под нос песенки, ковыряют в ушах каким-то оригинальным способом, шевелят пальцами ног, превращая это в игру», — сообщает ученый в своей книге. Те же, кто не умеет сам себя развлекать и лишь смотрит и смотрит на зефир, рано или поздно не выдерживает и съедает его. Мишель делает вывод, что сила воли основана вовсе не из стоицизме, а на умении придумать способ, делающий ожидание более комфортным.

В последующих экспериментах ученые просили детей думать не о зефире, а о чем-то другом, тоже приятном, например о том, как мама качает их на качелях. При соблюдении этого условия время ожидания значительно увеличилось, хотя дети знали, что сами себя обманывают. Как только ученые возвращались в комнату, ребенок, в течение пятнадцати минут пытавшийся отвлечься, тут же съедал зефир.

Родителям необязательно намеренно учить своих детей «отвлекающим маневрам». Мишель говорит, что каждый ребенок обладает навыком ждать и реализует его, если родители дают ему такую возможность. «В процессе воспитания часто недооценивают когнитивные способности маленьких детей, а они просто удивительны, если дать им шанс развиться.»

Родители во Франции поступают именно так. Они не учат малышей отвлекаться каким-то определенным способом, а просто предоставляют им возможность учиться терпению на каждом шагу.

Как-то серым субботним днем сажусь в электричку и еду в Фонтене-су-Буа, городок чуть восточнее Парижа. Подруга устроила мне встречу с живущей там семьей. Мама Мартина — красотка, адвокат, специализирующийся на трудовом законодательстве; ей около тридцати пяти. Живет с мужем, врачом скорой помощи, и двумя детьми в современном малоэтажном доме, перед которым раскинулся зеленый дворик.

Мне сразу же бросается в глаза, как ее квартира похожа на мою: вдоль стен гостиной разбросаны игрушки, комната объединена с кухней. Даже холодильники у нас одинаковые, стального цвета.

Но на этом сходство заканчивается. Несмотря на наличие двоих карапузов, в доме царит спокойствие, о котором мы можем только мечтать. Когда я приезжаю, муж Мартины работает с ноутбуком в гостиной, рядом посапывает годовалый Огюст. Коротко стриженная трехлетняя Полетт сидит за кухонным столом и разливает тесто для кексов в формочки. Наполнив формочку, посыпает кекс разноцветными шариками и свежей красной смородиной.

Мы с Мартиной садимся с другой стороны стола, но я не могу оторвать глаз от малышки Полетт и ее кексов. Она полностью поглощена своим занятием. Каким-то чудом ей удается удержаться от искушения съесть тесто. Лишь закончив, она просит у мамы разрешения облизать ложку. «Нельзя, но можешь съесть немного присыпки», — отвечает Мартина, и Полетт радостно высыпает несколько столовых ложек сахарного драже на стол.

Моя дочь Бин того же возраста, что и Полетт, но мне бы в жизни не пришло в голову поручить ей такое сложное дело. Я бы стояла у нее над душой и проверяла, а ей бы это не нравилось. Было бы много нытья и напряжения (и ее, и моего). Если бы я отвернулась, Бин тут же набила бы себе рот и тестом, и присыпкой, и смородиной. И уж точно мне бы не удалось спокойно поговорить с гостем.

Другими словами, я бы не стала повторять подобное мучение каждую неделю. Между тем во Франции домашняя выпечка, можно сказать, еженедельный ритуал. Сколько ни хожу в гости к французам по субботам и воскресеньям, они или пекут пироги, или угощают испеченными накануне. Сперва я думала, что они так расстарались ради меня, но вскоре поняла, что я тут ни при чем. Похоже, во Франции каждые выходные устраивают всенародный праздник домашней выпечки. Стоит детям научиться сидеть, и мамы стараются задействовать их в готовке — раз в неделю или в две. И поручают им не только отмерять муку и делать пюре из бананов: малыши и разбивают яйца, и добавляют сахар, и перемешивают — и все это несвойственной маленькому народцу твердой рукой. Они могут целый торт испечь самостоятельно!

Первый торт, который учатся печь все французские дети, — йогуртовый: ингредиенты в рецепте отмеряют пустыми баночками из-под йогурта. Это легкое и не слишком сладкое изделие, в которое можно добавить ягоды, кусочки шоколада, лимонную цедру или столовую ложку рома. Испортить его достаточно сложно.

Благодаря субботнему ритуалу в домах французов, во-первых, никогда не переводятся десерты. Во-вторых, малыши учатся самоконтролю. Все это неспешное отмеривание, последовательное добавление ингредиентов — прекрасный урок терпения. Как и то, что французы никогда не съедают торт сразу же после того, как достают его из духовки (в отличие от меня). Обычно они пекут его утром или в обед, а потом ждут полдника, который по-французски называется goû ter.

Мне сложно представить мир, в котором мамы не носят в сумках кукурузные и шоколадные хлопья, чтобы подсунуть их чадам, когда начнутся капризы. Дженнифер, репортер «Нью-Йорк Таймс», жалуется, что ее маленькая дочь ничего не может сделать без перекуса, даже самые короткие дела, и неважно, в какое время дня. «Судя по всему, в нашей культуре так сложилось, что дети теперь в принципе неспособны заниматься чем-либо, одновременно не набивая живот чем-нибудь вкусненьким», — пишет она.

Во Франции полдник — официальное и единственное время для перекуса. Полдничают обычно, когда дети постарше приходят из школы (в 16.00–16.30), но распространяется это правило на всех детей без исключения. Возможно, поэтому малыши, которых я вижу в ресторанах, едят с таким аппетитом. Ведь они успели проголодаться, потому что не хватали куски в течение дня. (Взрослые в полдник могут выпить кофе, но обычно ничего не едят. Моя подруга, побывав во Франции, была очень недовольна тем, что здесь почти невозможно найти никакой «кусочнической» еды.)

Мартина из Фонтене-су-Буа, утверждает, что специально не прививает терпение своим детям. Но повседневные ритуалы ее семьи, которые я наблюдала и во многих других французских семьях среднего класса, — это школа, где детей постоянно учат ждать желаемого.

Мартина говорит, что часто покупает Полетт конфеты. Карамель продается почти во всех булочных. Но разрешает их есть только на полдник, даже если это означает, что придется подождать несколько часов. И Полетт привыкла. Иногда Мартине приходится напоминать ей об этом правиле, но девочка не протестует.

При этом французский полдник — вовсе не сладкий шведский стол! «Я любила полдник, потому что мы всегда ели пирог, — пишет Клотильда Дюсолье, автор французских кулинарных книг. — Но была и другая сторона медали: мама вечно говорила „хватит“. Это „хватит“ учит детей самоограничению». Клотильда — сейчас ей тридцать с небольшим — вспоминает, что в детстве «почти каждые выходные» пекла сладкое вместе с мамой.

Во Франции малыши извлекают маленький урок терпения из каждого завтрака, обеда и ужина не только благодаря тому, что и когда они едят. Значение имеет также, как и с кем они едят. С самого раннего возраста детей здесь приучают есть блюда в определенной последовательности: как минимум одна закуска, основное блюдо и десерт. Дети также привыкают есть вместе с родителями, а лучшей школы и не придумаешь. По данным ЮНИСЕФ, 90 % 15-летних французов обедают или ужинают с родителями несколько раз в неделю; в США и Великобритании — 67 %. Все эти обеды и ужины поглощаются не на ходу. Если сравнивать французских и американских женщин, у француженок прием пищи занимает вдвое больше времени. Эту неторопливость они прививают и своим детям.

Когда в духовке у Мартины подходят кексы, как раз наступает время полдника. Довольная Полетт съедает два. Но сама Мартина даже не притрагивается к ним. Она, кажется, считает, что кексы — детская еда, или, может, внушила себе, что они несъедобные, — как бы то ни было, она их не ест. (Увы, видимо, она думает, что я разделяю ее мнение, и даже не угощает меня.) Но это, кстати, еще один способ чему-то научить маленьких детей: на своем примере. Девочки, воспитывающиеся в домах, где мамы не едят кексы, скорее всего, тоже не станут их есть, когда вырастут. (Моя мама — прекрасный человек, но кексы уплетает за обе щеки, что уж тут обо мне говорить.)

Меня поражает и то, что Мартина не требует от дочки идеального терпения. Она понимает, что время от времени та будет и хватать что-то со стола, и ошибаться. Но в отличие от меня Мартина не реагирует на эти ошибки взрывом. Она понимает, что домашняя выпечка и ожидание сладкого десерта — тренировка навыка терпения. Другими словами, обучая терпению, Мартина сама проявляет терпение.

Когда Полетт пытается прервать наш разговор, Мартина говорит ей:

— Подожди две минутки, дочка. Я разговариваю.

Я удивлена, как ласково Мартина произносит эти слова, она уверена в том, что Полетт ее послушается.

Мартина с пеленок учит своих детей терпению. Когда крошечная Полетт начинала плакать, Мартина выжидала пять минут, прежде чем взять ее на руки (и, разумеется, уже в два с половиной месяца Полетт не просыпалась ночью).

Играть самостоятельно — еще один пункт обучения.

— Важнее всего для него сейчас научиться довольствоваться своей собственной компанией, — говорит она о сыне Огюсте.

Ребенок, умеющий сам себя развлекать, может воспользоваться этим навыком, когда мать, к примеру, говорит по телефону. Родители, которые ценят умение ребенка занять себя, более склонны оставлять его в одиночестве на некоторое время. Когда французские матери говорят о том, как важно следить за ритмами ребенка и распознавать сигналы, которые он подает, они отчасти имеют в виду, что, если ребенок играет один, нет никакой нужды отслеживать каждый его шаг.

И это еще один пример того, как родители и воспитатели во Франции интуитивно угадывают то, что написано в книгах по воспитанию. Уолтер Мишель утверждает, что нет ничего хуже для ребенка от полутора до двух лет, чем «мать, подкрадывающаяся с ложкой шпината в то время, как ребенок доволен и занят игрой. Мамы портят все дело, вмешиваясь в жизнь детей, когда те заняты и не хотят их видеть, — или не вмешиваясь, когда ребенок действительно нуждается в них. Крайне важно уметь распознавать эти потребности».

И действительно, исследование влияния детских садов на развитие детей показало, что «чувствительность» матери или воспитателя — то, насколько чутко они умеют прислушиваться к восприятию мира ребенком, — играет особую роль. «Чуткая мать осознает нужды ребенка, его настроение, интересы и возможности, — говорится в исследовании. — Этим пониманием она и руководствуется во взаимодействии с ребенком». Очень плохо, если мать страдает депрессией, подавленность мешает ей прислушиваться к малышу.

Мишеля Уолтера в важности материнской чуткости убедили не только исследования. Он вспоминает, что отношение к нему его собственной матери менялось от равнодушия до гиперопеки. До сих пор он не умеет кататься на велосипеде: мать боялась, что он упадет и разобьет голову, а позже он не смог преодолеть навязанный ему страх.

Конечно, мы все хотим, чтобы наши дети росли терпеливыми. Мы считаем терпение добродетелью. Мы учим детей терпеливо ждать своей очереди, терпеливо накрывать на стол, терпеливо играть на пианино. Но лишь немногие из нас уделяют тренировке этого навыка столько внимания, как французы. Как и в случае со сном, нам кажется, что эго больше вопрос темперамента — получается ли у детей терпеливо заниматься чем-то или нет. Наверняка и вы не раз думали, что «вон тем» родителям просто повезло, им «достался» терпеливый ребенок. Что же касается французских родителей, то они, глядя на нас, поражаются нашей безалаберности в столь важном вопросе. Для них жизнь с детьми, требующими немедленного исполнения всех своих желаний, была бы невыносима.

Однажды в Париже я рассказываю в гостях о своей книге, и хозяин дома, французский журналист, тут же вспоминает историю, приключившуюся с ним, когда он в течение года жил в Южной Калифорнии. Они с женой (она работает судьей) подружились с американской парой и решили вместе провести выходные в Санта-Барбаре. Тогда они впервые познакомились с их детьми (они были разного возраста — от семи до пятнадцати лет). С точки зрения французов, выходные вскоре превратились в кошмар. Прошло много лет, а они до сих пор вспоминают, как американские дети без конца прерывали разговор взрослых на полуслове. Кроме того, никто не ел в определенное время: дети американской пары просто подходили к холодильнику и доставали еду, когда вздумается! Складывалось впечатление, что в американской семье всем управляют дети.

— Нас поразило и обеспокоило то, что родители ни разу не сказали им «нет», — заметил мой друг, журналист.

— Эти дети творили n'importe quoi, — добавила его жена.

Увы, подобное поведение оказалось заразительным.

— Хуже всего было то, что и наши дети начали делать n'importe quoi!

Вскоре я обнаружила, что из уст французов эта фраза — n'importe quoi — звучит очень часто. Означает она «как душе угодно» или «как вздумается». То есть, по мнению французов, дети, ведущие себя таким образом, не знают ограничений, родители для них — не авторитет, и получается полная анархия.

А это абсолютно не соответствует французскому идеалу cadre, или «рамок», о которых твердят здешние родители, за соблюдением которых они строго следят. Но детям в этих рамках предоставляется достаточно большая свобода действий. В других странах родители тоже устанавливают рамки, куда же без них. Но у них совсем другие понятия об ограничениях. Настолько другие, что французов они повергают в шок.

Лоранс, няня из Нормандии, призналась мне, что больше не согласится работать в семьях иностранцев. Из последней семьи она ушла всего через два месяца, и причиной ее добровольного увольнения было отсутствие у детей понятия границ дозволенного.

— Мне было сложно из-за n'importe quoi — они делали, что хотели и когда хотели, — жаловалась она.

Лоранс явно не хотела меня обидеть, ведь я тоже иностранка. Однако она прямо говорит, что по сравнению с семьями французов, где она работала, в домах иностранцев плач и нытье слышатся куда чаще.

У ее последних клиентов было трое детей: восьми, пяти и полутора лет. Так вот, у пятилетней девочки нытье было «самым любимым занятием. Она ныла беспрерывно, а истерику могла закатить за секунду». По мнению Лоранс, лучше всего было бы не обращать внимания на ее капризы, чтобы не поощрять их. Однако мать девочки — она часто была дома — обычно тут же бросалась к малышке и немедленно выполняла все ее требования.

С восьмилетним мальчиком было еще труднее.

— Он каждый раз требовал все больше и больше, — со вздохом рассказывала Лоранс. — А если его капризы, с каждым разом все более изощренные, не выполняли, парень начинал биться в истерике.

Из всего этого Лоранс сделала вывод:

— В таких ситуациях ребенок менее счастлив. Он чувствует себя растерянным… В семьях с более четкой структурой — я имею в виду не строгость, а границы — всем живется намного легче.

Последней каплей было то, что мама решила посадить на диету двоих старших детей. Лоранс отказывалась, предложив просто кормить их здоровой пищей. А потом узнала, что стоило ей уложить детей спать и уйти, как приходила мать и подкармливала их сладостями.

— Они были… пухлые.

— Пухлые?

— Ну… я предпочитаю слово «пухлые», чтобы не говорить «толстые».

Конечно, не все дети ведут себя так (и не все родители). Да и юным французам порой свойственно n'importe quoi. Через пару лет наша Бин будет сурово отчитывать своего восьмимесячного братика:

— Tu ne peux pas faire n'importe quoi! (Нельзя делать все, что вздумается!)

Но правда состоит в том, что даже в собственном доме мне часто приходится наблюдать детей, ведущих себя именно так. Когда к нам приходят в гости друзья-американцы, взрослые только и делают, что ловят своих малышей или прислуживают им.

— Может, лет через пять нам удастся нормально поговорить, — шутит моя знакомая из Калифорнии, приехавшая в Париж с мужем и двумя дочерями — семи и четырех лет.

Мы целый час не могли допить чай. Они заехали к нам после того, как весь день гуляли по Парижу; за это время ее младшая дочь Рэйчел закатила несколько феерических истерик. Когда они пришли, ужин еще не был готов; услышав об этом, оба родителя заявили, что их девочки не могут больше ждать.

Но вот, наконец, мы усаживаемся за стол. Рэйчел, однако, разрешено забраться под стол, пока остальные (включая Бин) сидят и ужинают. Родители объясняют это так: Рэйчел устала и не может себя контролировать. Зато она уже умеет читать и скоро ее, возможно, отдадут в детский сад для одаренных.

Мы ужинаем, вдруг я чувствую, что кто-то гладит мою ногу.

— Рэйчел меня щекочет, — нервно сообщаю ее родителям. А через секунду вскрикиваю: одаренное дитя меня укусило!

Опрос, проведенный среди супружеских пар среднего класса из Канады, показал, что в присутствии детей, то есть очень часто, родители неспособны качественно проводить время вместе. Вывод неутешителен: для того чтобы побыть вместе, супругам необходимо уйти из дома без детей.

То, что детям нужны рамки, придумали не французы. Большинство родителей и экспертов считает это важным. Однако в Америке сталкиваются две противоборствующие идеи: о необходимости соблюдения границ и о том, что дети должны самовыражаться. Иногда мне кажется, что дурацкие просьбы Бин нескончаемы: яблочный сок вместо воды, надеть наряд принцессы на прогулку в парк, высаживать ее из коляски каждые двадцать метров… Конечно, я выполняю далеко не все. Но постоянно отказывать мне тоже кажется неправильным, а возможно, даже вредным.

Мне трудно уместить в голове, что теоретически Бин могла бы высидеть обед из четырех блюд или тихо играть, пока я говорю по телефону. Не уверена даже, хочу ли я, чтобы она все это делала. Не сломит ли это ее дух? Не подавлю ли я в ней желание самовыражаться, потенциал стать следующим создателем Фейсбука? Я так нервничаю на этот счет, что нередко капитулирую перед ней.

И я такая не одна. На день рождения Бин — ей исполняется четыре — ее друг из американской семьи приносит завернутые подарки — для нее… и для себя. Мама мальчика признается: он расстроился в магазине из-за того, что подарок покупали не ему.

Моя подруга Нэнси рассказала о новом течении в воспитании детей: если не говорить им «нет», то и они никогда не ответят вам «нет». Однако во Франции столь неоднозначного отношения к слову non не существует. Главное родительское правило: «Ребенок должен научиться преодолевать собственные разочарования».

Зоуи, героиня моей любимой серии французских книжек для детей Princesse Parfaite («Идеальная принцесса»), на одной из картинок изображена тянущей маму за руку к тележке продавца блинчиков. Подпись к картинке гласит: «Проходя мимо тележки, Зоуи устроила истерику. Ей очень захотелось блинов с ежевичным вареньем. Но мама сказала поп — ведь они только что пообедали».

На следующей странице Зоуи в наряде «идеальной принцессы» в кондитерской. На этот раз она прикрывает глаза, чтобы не видеть горы свежеиспеченных булочек. «Зоуи знает: чтобы избежать искушения, надо отвернуться», — гласит подпись. Стоит отметить, что на первой картинке — там, где Зоуи не удается получить желаемое, — она плачет; на второй ей удается отвлечься, и она улыбается. Смысл истории в том, что детям всегда хочется потакать своим порокам. Однако они будут счастливее, если проявят благоразумие и смогут обуздать себя. (А еще парижские мамочки не разрешают своим дочкам ходить по магазинам в платьях принцесс. Такие платья надевают только на дни рождения или когда играют дома.)

В книге «Счастливый ребенок» французский психолог Дидье Плё утверждает, что лучший способ сделать ребенка счастливым — позволить ему познать разочарование. «Это вовсе не значит, что надо запрещать ему играть или не обнимать его, — говорит Плё. — Надо уважать его вкусы, ритмы и индивидуальность. Но ребенок должен понять, причем с самого раннего возраста, что он не один в этом мире, и для всего есть свое время.»

Меня поражает разница в восприятии. Во время того самого отпуска, когда я увидела французских детей, спокойно обедающих в ресторанах, мы с Бин идем в магазинчик, торгующий полосатыми «морскими» футболками разных цветов. Футболки разложены на полках идеально ровными стопочками. Бин тут же хватает их и не останавливается, когда я начинаю ее ругать. Я считаю, Бин ведет себя вполне предсказуемо для маленькой девочки — то есть плохо. Каково же мое удивление, когда продавщица совершенно беззлобно произносит:

— Впервые вижу, чтобы ребенок так вел себя.

Извиняюсь и ретируюсь к выходу.

Уолтер Мишель утверждает: если постоянно уступать детям, это положит начало опасной тенденции. «Стоит детям побывать в ситуации, когда им приказывают ждать, но они кричат, и мама тут же приходит, и ожидание окончено, они очень быстро научатся не ждать. Нежелание ждать, непрекращающиеся крики, нытье в данном случае поощряются.»

Родители во Франции, как и в других странах, ценят индивидуальный темперамент ребенка. Но им кажется само собой разумеющимся, что любой здоровый ребенок может не ныть и не падать на пол в истерике, услышав слово «нет», не досаждать окружающим и не хватать вещи с полок в магазине. Они склонны воспринимать нерациональные требования ребенка как капризы, импульсивные желания или причуды. И спокойно отвечают отказом на эти требования.

«По-моему, француженки гораздо раньше, чем другие мамы понимают, что исполнять каждое желание раскапризничавшегося ребенка нереально», — признается в разговоре со мной знакомый педиатр. Один французский психолог советует: если ребенок начинает ныть — например, требовать игрушку в магазине, — мать должна, сохраняя полную невозмутимость, спокойно объяснить ему, что покупка игрушек не входит в ее сегодняшние планы. А затем попытаться «обмануть» капризулю, переключив его внимание на что-то другое: например, рассказать какую-нибудь историю из своей жизни. «Детям всегда интересно слушать про родителей», — уверяет психолог. (Прочитав этот совет, я теперь в кризисные моменты кричу Саймону: «А ну-ка, расскажи историю про себя!»)

Этот же психолог утверждает, что в такие минуты мать должна поддерживать тесный контакт с малышом, обнимать его и смотреть прямо в глаза. Но она также должна дать ему понять, что «он не может получить все, что хочет, и немедленно. Очень важно, чтобы у ребенка не складывалось мнение, будто он всесилен, может делать что угодно и получить что угодно».

Родители во Франции вовсе не боятся, что такое вот знакомство с фрустрациями нанесет детям психологическую травму. Напротив, они считают, что гораздо хуже для психики ребенка, если он не умеет справляться с разочарованиями. Для детей это важнейший жизненный навык, которому они просто обязаны научиться. Только недобросовестные родители не учат этому своих детей.

— Если во время приготовления еды ребенок подходит ко мне и просит взять его на руки, — говорит Лоранс, — я отвечаю, что не могу сделать это сейчас, и объясняю почему.

Ее подопечные не всегда спокойно воспринимают отказ. Но Лоранс стоит на своем и позволяет ребенку выразить свое недовольство.

— Я не разрешаю ему плакать восемь часов подряд, но немножко поплакать можно, — уверена она. — Важно объяснить, почему иначе нельзя.

Часто ей приходится смотреть сразу за несколькими детьми. Как она поступает в такой ситуации?

— Если вы заняты одним ребенком, а другой подходит и просится на ручки, и вы можете его взять, почему бы и нет? Но если не можете, дайте ему поплакать.

Общепринятое во Франции мнение, что даже малыши способны ждать, — в некоторой степени наследие той эпохи в воспитании, когда от детей требовалось быть покорными и сидеть тихо. Но, кроме того, французы просто уверены, что даже младенцам не чуждо рациональное мышление и способность к обучению. Согласно этому подходу, бросаясь кормить Бин по первому хныку, мы относимся к ней как к человеку зависимому. А вот если бы мы допускали, что она может потерпеть, это было бы знаком уважения.

По мнению французских экспертов, умение воспринимать отказ — такой же важный шаг в развитии, как обучение сну. Дети осознают, что в мире есть другие люди и у этих людей есть потребности, которые не менее важны, чем их собственные. Один французский детский психолог пишет, что обучение терпению должно начинаться в возрасте трех-шести месяцев. «Заставляя ребенка ждать, мать тем самым закладывает представление о времени. Маленькие разочарования, которые родители заставляют его испытывать, не переставая при этом любить, впоследствии, в возрасте от двух до четырех лет, помогут ребенку осознать, что он не всесилен. А когда фантазии о всесилии отвергнуты, ребенок становится человеком. Это превращение обязательно».

Выходит, я оказываю Бин плохую услугу, потакая ее капризам. Твердое «нет», услышанное в ответ на каприз, излечивает детей от тирании их собственных желаний. «В детстве вашим потребностям и желаниям нет конца. Это естественно. Однако родители существуют для того, чтобы положить конец череде желаний, хотя это невольно делает их источником фрустраций», — говорит Кэролайн Томпсон, семейный психолог, работающая в Париже.

Томпсон (ее мать — француженка, а отец — англичанин) отмечает, что дети часто злятся на родителей, когда те им не уступают. Многие родители интерпретируют эту злость как признак допущенной ими ошибки. «Но если ваш ребенок сердится, это вовсе не значит, что вы плохой родитель, — утверждает Кэролайн. Напротив, если родителям невыносимо чувствовать, что их ненавидят, они ни за что не станут расстраивать своего ребенка, делая его объектом собственной тирании: никто, кроме него самого, не сможет совладать с его же жадностью и потребностями. Если родители не в силах его остановить, ему самому придется себя контролировать — или не контролировать, а это куда более серьезный повод понервничать».

Взгляды Томпсон отражают мнение, в котором сходятся все французы: если детям устанавливают рамки и не ограждают от разочарований, они становятся счастливее, а их психика — более устойчивой. А один из главных способов привнести в жизнь ребенка маленькие разочарования — заставлять его ждать. Понемногу. Как и с «методом паузы», французы выбрали всего лишь один простой способ из многих и следуют ему. Умение ждать для них — не просто навык, а краеугольный камень воспитания.

Меня по-прежнему ставит в тупик общенациональный французский режим кормления детей. Как они добились того, что все дети едят в одно и то же время, хотя матери их не заставляют? Стоит мне поднять эту тему, я снова слышу старую песенку про ритмы и умение подстраиваться, про то, что все дети разные… Лишь спустя некоторое время я понимаю: некоторые вещи во Франции просто воспринимают как должное, поэтому о них не говорят.

Во-первых, спустя несколько месяцев после рождения младенец начинает есть каждый день примерно в одно и то же время.

Во-вторых, у него должно быть несколько больших приемов пищи, а не много маленьких.

И в-третьих, ребенок должен подстраиваться под распорядок всей семьи.

Маленьких французов мягко подводят к соблюдению этих трех принципов. Энциклопедия «Ваш ребенок» разъясняет, что в течение первых недель надо наладить грудное вскармливание по требованию, а затем «последовательно и постепенно подвести ребенка к питанию в определенные часы, что не будет нарушать повседневную жизнь родителей». Если ребенок просыпается в семь или восемь утра, и родители считают, что он должен выдерживать около четырех часов между приемами пищи, постепенно он перейдет на общепринятый во Франции режим. Малыш будет есть утром, затем в полдень, послеобеденное кормление ждет его около четырех, а последнее — перед отходом ко сну, примерно в восемь вечера. Если ребенок заплачет, скажем, в половине одиннадцатого утра, родители могут решить, что ему лучше подождать до обеда и поесть как следует. Детей следует переводить на подобный распорядок постепенно, не резко. Им может понадобиться некоторое время, чтобы приспособиться к этому режиму. Придет день, и малыш привыкнет — так же, как привыкают взрослые. И вся семья сможет есть вместе.

Мартина вспоминает, как кормила Полетт. Примерно к третьему месяцу, чтобы выдержать трехчасовые перерывы между кормлениями, она брала ее на прогулку в слинге — в нем девочка моментально прекращала плакать. Тем же методом впоследствии ей удалось удлинить промежутки между кормлениями до четырех часов. По словам Мартины, она никогда не позволяла своим детям долго плакать. Постепенно они просто приспособились к режиму кормлений — четыре раза в день. «Я очень гибкий человек», — говорит она.

Главное — понять, что не только у ребенка, но и у родителей есть свой распорядок. В идеале нужно найти баланс между двумя ритмами. В книге «Ваш ребенок» говорится, что «у вас и у вашего ребенка есть права, и каждое решение представляет собой компромисс».

Педиатр Бин никогда не говорил о том, что детей нужно кормить четыре раза в день. Когда мы приходим на очередной прием, оказывается, что он в отпуске. Вместо него принимает молодая француженка; у нее самой дочь примерно одного с Бин возраста. Когда я задаю вопрос о режиме, она отвечает, что Бин, конечно же, следует питаться четыре раза в день. Затем она берет листочек и записывает часы кормления по режиму. Ничего нового: завтрак, затем двенадцать, четыре и восемь. Позднее спрашиваю нашего постоянного педиатра, почему тот никогда не упоминал о принятом во Франции режиме. Он отвечает, что предпочитает не рекомендовать режимы кормления американским родителям, так как те начинают следовать им, как библейским заповедям.

Проходит несколько недель, и постепенно мы переводим Бин на режим. Выясняется, что она вполне способна подождать. Ей просто не хватало практики.

Йогуртовый торт (gâ teau au yaourt)

Ингредиенты отмеряют баночками из-под йогурта емкостью 150 мл

2 баночки молочною йогурта без добавок (не обезжиренного)

2 яйца

2 баночки сахара (или одну, если не любите сладкое)

1 чайная ложка ванили

чуть меньше одной баночки растительного масла

4 баночки муки полчайной ложки соды

жирные сливки (по желанию)

Разогрейте духовку до 190 °C. Смажьте растительным маслом форму для выпечки диаметром около 22, 5 см. Смешайте йогурт, яйца, сахар, ваниль и масло. В отдельной емкости перемешайте муку с содой. Добавьте мучную смесь к йогуртовой и аккуратно перемешайте до однородности; не вымешивайте слишком долго. К тесту можно добавить 2 баночки замороженных ягод, баночку шоколадной крошки или любую другую добавку. Выпекайте 35 минут и еще пять, если нож не выходит из центра выпечки сухим. Торт должен быть золотистым снаружи, но мягким внутри. Охладите его и подавайте к чаю с ложечкой взбитых сливок.

ГЛАВА 5
Маленькие взрослые

Бин исполняется полтора года, и мы отводим ее в Центр раннего плавания. Платные занятия организует наш городской совет, проходят они по субботам в одном из бассейнов недалеко от нашего дома.

За месяц до первого занятия организаторы приглашают родителей на информационное собрание. Мы все похожи: образованные и не прочь потолкать коляску промозглым субботним утром ради того, чтобы научить своих малышей плавать. Занятие длится 45 минут. Нам напоминают: как и во всех городских бассейнах Парижа, мужчины должны быть в спортивных плавках, а не в семейных шортах до колен. (Объясняется это, якобы, соображениями гигиены: ведь в шортах можно не только плавать, но и просто ходить, и, следовательно, на них собирается грязь.)

Мы втроем переодеваемся в общей раздевалке. Затем плюхаемся в бассейн вместе с другими родителями и детьми. Бин играет с пластиковыми мячами, скатывается с горки и прыгает с надувных плотов. Один раз за сеанс к нам подплывает инструктор, знакомится и уплывает. Не успеваем опомниться, как наша смена кончается, и в бассейн погружается новая партия родителей с детьми.

Понимаю, что это был ознакомительный сеанс, а настоящие занятия начнутся на следующей неделе. Но и в следующий раз нас ждет то же самое: мы плещемся в воде, но никто не учит Бин двигаться, задерживать дыхание — короче, плавать. Похоже, тут вообще не предусмотрено никакого организованного обучения. Время от времени к нам подплывает инструктор — убедиться, что мы хорошо проводим время. Спрашиваю его в лоб: когда же он начнет учить мою дочь плавать? Инструктор улыбается, глядя на меня, как на ребенка.

— В центре раннего плавания детей не учат плавать, — объясняет он таким тоном, будто это совершенно очевидно. (Позднее узнаю, что дети в Париже учатся плавать только лет с шести.)

Тогда зачем мы сюда пришли? По словам инструктора, цель занятий — познакомиться с водной стихией, пробудить связанные с этим ощущения.

Что-что? Бин уже познакомилась с «водной стихией» — в ванне. А я хочу, чтобы она научилась плавать! Причем чем раньше, тем лучше, желательно уже в два года! Именно за это я платила деньги и именно по этой причине вытаскиваю всю семью из теплой кровати в ледяное субботнее утро!

Но вдруг понимаю, что все остальные родители — те, что были с нами на собрании, прекрасно знали, на что подписываются: именно на то, чтобы их дети «познакомились с водной стихией» и «пробудили ощущения».

Они вовсе не ждут, что их научат плавать. Интересно, уроки игры на фортепиано у них проходят так же — дети «знакомятся» с инструментом, вместо того чтобы учиться играть на нем?

Чуть позже до меня доходит: во всем, что касается воспитания, французы не просто что-то делают иначе. Нет, они совершенно по-другому воспринимают саму учебу, а если взглянуть шире — самих детей. Проблема явно философская.

В 1960-е годы швейцарский психолог Жан Пиаже приехал в Америку, чтобы поделиться своей теорией о стадиях развития ребенка. После каждой лекции кто-то из присутствующих неизменно задавал ему один и тот же вопрос, который сам Пиаже впоследствии окрестил «американским»: как ускорить развитие, быстрее проходить эти стадии?

«А зачем вам это нужно?» — удивлялся он. По его мнению, форсировать обучение ребенка нежелательно, да и невозможно. Дети проходят фазы развития в определенном темпе, руководствуясь внутренними ритмами.

«Американский вопрос» объясняет главное различие между французскими и другими родителями, не только американскими. Многие считают своим долгом подталкивать детей, стимулировать их, силой поднимать на новый уровень развития. Нам кажется, что чем быстрее наши дети развиваются, тем лучшими родителями мы являемся. В английском игровом центре некоторые мамочки хвастаются тем, что их дети берут уроки музыки или ходят еще в один центр развития — португальский. При этом часто скрывают, где именно проходят эти занятия, чтобы больше никто не мог записать туда своих детей. Эти мамы вряд ли признаются, что стремятся перещеголять остальных, однако дух соперничества витает в воздухе.

А вот во Франции родители вовсе не лезут из кожи вон, чтобы их дети стали первыми. Не стремятся научить их читать, считать или плавать как можно раньше, не пытаются сделать из них гениев. В Париже у меня не было чувства, что все мы участвуем в гонке. Безусловно, мамы записывают своих детей на теннис, фехтование и английский. Но не бахвалятся этим как доказательством своего родительского превосходства. И не пытаются скрывать, какие именно центры посещают их дети, будто речь идет о секретном оружии. Во Франции детей водят в музыкальные школы по субботам вовсе не для того, чтобы активизировать какие-то там участки мозга: их водят, потому что детям это нравится. Как и наш инструктор по плаванию, французы считают, что важно «познакомиться» и «пробудить».

Французы и саму природу ребенка понимают иначе. Начав изучать этот вопрос, сталкиваюсь с двумя учеными, которых разделяет пропасть в двести лет. Это Жан-Жак Руссо и Франсуаза Дольто, имя которой я слышу впервые. Их идеи оказали огромное влияние на философию воспитания во Франции и актуальны по сей день.

Современная теория о том, как правильно воспитывать детей, начинается с Руссо. Сам философ был никудышным родителем (и даже не французом, как, впрочем, и Пиаже). Он родился в Женеве в 1712 году, детство его было далеко не идеальным: мать умерла через десять дней после родов, единственный брат убежал из дому, а отцу-часовщику впоследствии пришлось покинуть Женеву из-за ссоры с конкурентами. Жан-Жак остался на попечении дяди. Уже став взрослым, Руссо переехал в Париж, а своих собственных детей вскоре после рождения отдал в приют, оправдывая это тем, что пытался таким образом защитить честь их матери, бывшей швеи, нанятой им в служанки.

Но все эти злоключения не помешали ему опубликовать в 1792 году свой труд «Эмиль, или О воспитании». Речь в нем идет о воспитании воображаемого героя, Эмиля (который по достижении половой зрелости встречает чудесную Софи).

Немецкий философ Иммануил Кант сравнивал значимость этой книги с Французской революцией. Друзья-французы рассказывали, что у них «Эмиля» читают в старших классах. Влияние этой книги столь велико, что выражения и цитаты из нее есть в современном родительском лексиконе — например, о важности «пробуждения ощущений». Родители до сих пор воспринимают описанные в ней принципы как непреложную истину.

«Эмиль» вышел в свет в отчаянные для французского воспитания времена. По подсчетам парижской полиции, из 21 тысячи младенцев, рожденных в Париже в 1780 году, 19 тысяч были отданы кормилицам в Нормандию, Бургундию и прочие дали. Некоторые из этих новорожденных умерли по пути от тряски в холодных повозках. Другие погибли от небрежности кормилиц, бравших слишком много детей. Они оставляли младенцев туго спеленутыми на долгое время — якобы для того, чтобы те не навредили себе ручками.

Для родителей из рабочих семей кормилицы были дешевой альтернативой: выгоднее было платить кормилице, чем искать того, кто будет работать в семейной лавке вместо матери. Зато матери из аристократических кругов сами делали такой выбор: принадлежность к обществу вынуждала их вести светскую жизнь, не обремененную обязанностями. Ребенок был «помехой не только супружеской жизни матери, но и ее развлечениям, — пишет эксперт по социальной истории Франции. — Ухаживать за детьми считалось неинтересно и неизящно».

«Эмиль» стал вызовом подобному мировоззрению. Автор призывал матерей кормить детей грудью, осуждал пеленание, мягкие чепчики и «детские поводки» — предметы, обеспечивавшие детскую безопасность в те времена. «Я отнюдь не стараюсь защитить Эмиля от травм — напротив, я был бы очень расстроен, если бы тот ни разу не ушибся и вырос, не имея понятия о боли, — писал Руссо. — Даже если он возьмет нож за лезвие, то едва ли схватится крепко и потому поранится не слишком глубоко.»

Философ считал, что детям для естественного развития необходима свобода. Он предлагал «ежедневно выводить Эмиля на середину поля, чтобы бегал и резвился — пусть падает хоть сто раз на дню». Его герой — ребенок, который мог свободно изучать и открывать для себя окружающий мир, позволяя своим чувствам постепенно пробуждаться. «По утрам давайте Эмилю бегать босиком — хоть летом, хоть зимой», — писал он. Руссо разрешил своему воображаемому воспитаннику прочесть всего одну книгу: «Робинзона Крузо».

До прочтения «Эмиля» мне были непонятны все эти разговоры французских воспитателей и родителей о «пробуждении чувств» и «изучении окружающего мира». На родительском собрании в детском саду, куда ходила Бин, воспитательница с восторгом рассказывала о том, что в четверг утром они водят детей в спортивный зал — не для того, чтобы заниматься, а чтобы малыши могли «познавать возможности своего тела». В детсадовской брошюре говорится, что дети должны «открывать мир с удовольствием и радостью». Центр развития рядом с нашим домом так и называется: Enfance et Dé couverte («Ребенок и познание»). Высочайший комплимент ребенку во Франции — назвать его é veillé (активным, живым). (В Америке «активными» обычно называют несимпатичных младенцев, чтобы не обидеть.)

Процесс пробуждения ощущений заключается в том, что малыш знакомится со всеми пятью чувствами. Активное участие родителей при этом не требуется. Ребенок познает мир, когда смотрит на небо, чувствует аромат готовящейся еды или играет один на одеяле. Таким образом чувства обостряются, и он готовится к тому, чтобы различать ощущения. Это первый шаг на пути к превращению в утонченного взрослого, знающего толк в удовольствиях. А сам по себе этот процесс учит ребенка ощущать прелесть и вкус каждого мгновения.

Я, разумеется, эту идею поддерживаю. Разве может быть иначе? Меня удивляет другое — какое значение этому придают французы.

По мнению Жана Пиаже, мы, американцы, стремимся к тому, чтобы наши дети освоили конкретные навыки и как можно скорее достигли очередной фазы развития. Нам кажется, что успехи детей зависят от того, что делаем мы, родители. То есть наш собственный выбор и качество родительского участия очень важны. Поэтому мы и думаем, что самое главное в воспитании детей — изучить младенческий язык жестов, начать «читать раньше, чем ходить», выбрать лучшее дошкольное учреждение. Отсюда нескончаемые поиски рекомендаций от экспертов по вопросам воспитания.

В нашем маленьком парижском дворике эти культурные различия видны как нигде. Комната Бин завалена черно-белыми развивающими картинками, кубиками с алфавитом и дисками «Бейби Эйнштейн» (эффективность которых, кстати, недавно была опровергнута) — подарками друзей и родственников из Америки. Мы постоянно включаем ей Моцарта, чтобы стимулировать познавательное развитие. А вот моя соседка Анна, архитектор, даже не слышала про «Бейби Эйнштейн» и когда я ей рассказала, не сильно заинтересовалась. Дочка Анны играет в игрушки, купленные на распродажах, или просто гуляет во дворе.

Чуть позже делюсь с Анной новостью: в подготовительной группе местного детского сада появилось место, и Бин — в своем саду она старше всех — могла бы начать обучение на год раньше.

— Зачем?! — поражается Анна. — Детство заканчивается так быстро!

Исследователи Техасского университета полагают, что цель «пробуждения чувств и ощущений» не в том, чтобы способствовать развитию познавательных способностей ребенка или помочь ему продвинуться в учебе. С ними согласны французские матери. Они считают, что «пробужденные» дети разовьют в себе определенные качества характера, такие как умение полагаться на себя и не бояться разнообразия. Ну и кроме того — знакомство с различными картинами окружающей действительности, различными вкусовыми ощущениями, богатой цветовой палитрой просто приятно малышам. По признанию одной из мам: — «Удовольствия — главная жизненная мотивация. Не было бы у нас удовольствий, незачем было бы жить».

В Париже XXI века наследие Руссо обрело две, на первый взгляд противоречащие друг другу, формы. С одной стороны, дети «резвятся в полях» (или, как в нашем случае, в бассейне). С другой — во французских семьях довольно строгая дисциплина. Ведь, по словам Руссо, свобода ребенка должна быть ограничена твердыми рамками и сильным родительским авторитетом.

«Знаете верный способ сделать ребенка несчастным? — пишет он. — Приучите его к тому, что можно получать все. Поскольку его желания постоянно растут из-за той легкости, с какой они удовлетворяются, рано или поздно беспомощность вынудит вас ответить отказом, как бы вам это ни претило. Непривычный отказ станет куда большим мучением для ребенка, чем лишение желаемого».

Согласно Руссо, родители попадают в самую большую ловушку, когда думают: раз малыш способен аргументировать, то его доводы заслуживают равного со взрослыми уважения. «Нет воспитания хуже, чем устроить борьбу мнений и вести с ребенком бесконечные споры о том, кто главнее».

У Руссо нет сомнений в том, что главнее — родители. И он часто говорит о «рамках» — основе современного французского воспитания. В идеале родители должны проявлять строгость по ряду основных вопросов, но очень спокойно относиться ко всему остальному.

Фанни, издатель, мать двух малышей, рассказывает, что еще до того, как у нее появились дети, она услышала по радио интервью с известным французским актером. Говоря о вопросах воспитания, актер облек в слова ее мысли по поводу установления рамок.

— Он сказал: «Воспитание подразумевает жесткие границы, но внутри этих границ — свобода». Мне очень нравится это высказывание. В пределах установленных рамок ребенок чувствует себя спокойно. Он знает, что может делать все что хочет, но некоторые ограничения для него неизменны.

Почти все французы, которых я встречаю, говорят о себе как о «строгих родителях». Это вовсе не значит, что они постоянно третируют своих детей. Нет, это означает лишь то, что их решения непререкаемы в определенных ключевых моментах. Так и формируется структура ограничений.

— Я всегда немножко строга, — признается Фанни. — Есть некоторые правила, к которым нельзя относиться попустительски, — это сразу отбрасывает воспитание на два шага назад. Я крайне редко отступаю от основных правил.

Эти правила касаются еды, сна и просмотра телевизора.

— В остальном — пусть делает, что хочет, — говорит она о своей дочери Люси.

Но даже внутри установленных рамок Фанни пытается предоставить Люси свободу и выбор.

— Я запрещаю ей смотреть телевизор, но разрешаю смотреть фильмы на DVD. И она сама выбирает какие. И так во всех вопросах… Когда мы утром одеваемся, говорю ей: «Дома можешь одеваться как угодно. Хочешь летнюю рубашку зимой — пожалуйста. Но как одеться на улицу, решаю я». Пока этот метод работает. Посмотрим, что будет, когда ей исполнится тринадцать!

Смысл ограничений не в том, чтобы стеснить ребенка, а в том, чтобы создать предсказуемую и понятную среду.

— Рамки нужны, иначе ребенок ощущает себя потерянным, — говорит Фанни. — Они придают уверенность. Я не сомневаюсь в своих детях, и они это чувствуют.

Однако у наследия Руссо есть и темная сторона. Когда я веду Бин на первую прививку, то качаю ее на руках и заранее извиняюсь за боль, которую ей предстоит испытать. Но французский педиатр меня отчитывает:

— Не извиняйтесь перед ребенком. Всем приходится делать уколы. К чему извиняться?

Он как будто повторяет слова Руссо: «Если чрезмерной заботой оградить ребенка от всякого дискомфорта, его ждет большое несчастье». (Интересно, что думал Руссо о суппозиториях?)

Руссо не отличался сентиментальностью. Его задачей было вырастить достойных граждан из мягкого «теста». Сотни лет мыслители считали детей tabulae rasae — «чистой доской». В конце XIX века американский психолог и философ Уильям Джеймс высказал мысль о том, что для младенца мир — «огромное многокрасочное, многозвучное месиво». Вплоть до XX века считалось, что процесс осознания мира и своего присутствия в нем происходит у детей очень медленно.

Во Франции идея о том, что ребенок — «половина человека», продержалась до 1960-х годов. Мне приходилось встречать сорокалетних французов, которым в детстве не разрешали подавать голос за ужином, пока к ним не обращался взрослый. Считалось, что дети должны быть sage comme une image («тихими, как картинка») — эквивалент старой английской поговорки, согласно которой «детей должно быть видно, но не слышно».

Лишь в конце 1960-х такое представление о детях во Франции стало меняться. В марте 1968-го студенческая акция протеста в университете в Нантерре повлекла за собой серию бунтов по всей стране. Через два месяца 11 миллионов французских рабочих объявили забастовку, и президент Шарль де Голль распустил Национальное собрание. Хотя протестующие выдвигали вполне конкретные финансовые требования, на самом деле они добивались полного изменения образа жизни. Консервативное французское общество, в котором веками правили религия и мужчины, внезапно оказалось устаревшим. Идеалом бунтовщиков была личная свобода, которая могла бы дать женщинам возможность выбирать иную судьбу, смягчила бы жесткое классовое разграничение и обеспечила людям существование, которое не сводилось бы лишь к mé tro — boulot — dodo («метро-работа-сон»). В конце концов французское правительство подавило волнения, местами насильственно. Однако протесты оказали глубокое влияние на французское общество. (К примеру, сегодня Франция — одна из наименее религиозных стран Европы.)

Авторитарная модель воспитания также пострадала в результате событий 1968 года. Раз все равны, почему бы и детям не подавать голос за ужином? Чистый идеал Руссо — дети как «чистая доска» — больше не вписывался в новое эмансипированное французское общество. К тому же французы увлеклись психоанализом. И вдруг оказалось, что, затыкая рты детям, родители совершают ошибку в воспитании.

От детей по-прежнему требовали послушания и самоконтроля, однако постепенно, после 1968-го, самовыражение тоже стало поощряться. Молодые французские родители из моих знакомых теперь используют термин sage не только в значении «умеющий себя контролировать», но и «спокойно занятый своим делом». «Раньше говорили „тихий, как картинка“. Теперь — „спокойный и активный“», — поясняет французский психолог и писательница Марис Вайян, сама принадлежащая к «поколению 68-го».

В результате бунта поколений на сцену вышла Франсуаза Дольто, еще один титан французской философии воспитания. Французы, с которыми я общаюсь, — даже бездетные — поверить не могут, что американцы никогда не слышали о Дольто и лишь одна ее книга переведена на английский (сто лет назад, и с тех пор не переиздавалась). Во Франции имя Дольто известно всем и каждому, как в США некогда было на слуху имя доктора Бенджамина Спока.

В середине 1970-х Франсуаза Дольто была самым знаменитым французским педиатром и психоаналитиком. В 1976 году французская радиостанция запустила цикл ежедневных 20-минутных программ, в которых она отвечала на письма слушателей с вопросами о воспитании. «Никто и не думал, что программу ждет мгновенный и долгий успех», — вспоминал впоследствии Жак Прадель, ведущий, которому тогда было двадцать семь лет. По словам Праделя, мадам Дольто отвечала на вопросы с «проницательностью ясновидящей».

Когда я слушаю и смотрю записи передач того периода (сохранились и телевизионные версии), то понимаю, почему беспокойные родители так верили ей. Очки с толстыми стеклами, консервативные наряды — Франсуаза Дольто была похожа на мудрую бабушку. Как и ее американский коллега доктор Спок, она обладала даром любое свое утверждение — даже самое невероятное — представлять как в высшей степени здравомыслящее.

Идеи мадам Дольто о воспитании были необычайно радикальными и соответствовали духу