Триумф Сталина

Не нужно бояться слов. Сталин в своей дипломатической борьбе с так называемыми западными демократиями — Англией и Францией — получил триумф, с технической точки зрения вполне заслуженный. Призрак сильной России оказался в ловких руках ее разрушителей тараном, бьющим без промаха.

Будем искренни сами с собой: после всего пережитого в России с 1914 года в общении с внешним миром зрелище взывающей к Сталину Европы как& #8209; то удовлетворяет наше национальное самолюбие, утишает душевную боль.

Мы твердо знаем и никогда не забываем, что значит сталинизм внутри России, и все& #8209; таки мы не можем — сужу, по крайней мере, по себе — преодолеть в себе соблазн хоть на минуту забыть о жутком и проклятом и видеть, подсознательно обманывая себя, в смелых дипломатических актах диктатора — Россию, себя снова утверждающую в первейших рядах мировых держав.

Национальная стихия опьяняет, и, что греха таить, если бы кроме нынешних дипломатических триумфов у Сталина в активе оказались какие& #8209; нибудь действительно великодержавные достижения, какие& #8209; нибудь «Судеты» или «аншлуссы» на русский образец, московский диктатор стал бы взаправду национальным героем для всех тех, для кого не внутренняя свобода и процветание страны, а только внешнее величие, зубодробительная мощь на страх внешним врагам являются лучшим и даже единственным достойным подлинной империи проявлением народного гения.

Но пока всего этого еще нет, пока российская «великодержавность» Сталина только еще в теории, в предвидении и в писаниях младоросской «Бодрости» (11 июня), есть еще у нас время понять действительную причину дипломатического триумфа Сталина, разобраться в том, правы ли «Последние новости»[271](6 июня), утверждающие отказ Сталина от «революционной дипломатии» и его «переход на чисто русские позиции», и посмотреть, в каких условиях наша мечта о сильной, великодержавной, но миротворческой политике России может осуществиться.

Прежде всего, о дипломатическом триумфе Сталина, его происхождении.

Что, собственно, произошло? Почему из недавнего дипломатического, можно сказать, небытия Москва стала настоящей Меккой для западных дипломатических паломников и вот уже два месяца Сталин с Молотовым диктуют и передиктовывают условия, на которых готовы снизойти к немощам так называемых демократий?

Может быть, за последнюю зиму произошли какие& #8209; то коренные перемены, глубокие реформы внутри России, вызвавшие невероятный рост внутреннего благосостояния, военного могущества, политического сознания? Может быть, за это время воцарилось единение Сталина с народом, исчезли многомиллионные концлагеря, военное командование освободилось от шпионского мехлисова надзора? Одним словом, ушла в небытие вся тоталитарная террористическая диктатура, которая, по единодушному мнению всех лидеров западных демократий, готовит неизбежное поражение Гитлеру и Муссолини, только подражающим в их обхождении с народами неподражаемому и никем не превзойденному Сталину?

Нет, ничего подобного не произошло — все осталось по — старому и становится хуже, ибо начинается новый погром крестьянства и сила коммунистических политруков все разрастается.

Ближайший сотрудник Ф. И. Дана в «Социалистическом вестнике» (№ 9), И. Греков, весьма точно определяет внутреннее ни в чем не изменившееся состояние России: «…Более тоталитарного диктатора, чем Сталин, нет и быть не может: равноценная с фашистской в политическом, полицейском и культурном отношении, его тоталитарность значительно превосходит фашистскую в отношении экономическом и бытовом… Оглушаемый непрерывными овациями и славословиями, он не слышит того глухого ропота, который поднимается из народных низин и сгущается в жгучую ненависть…» Как жутко на фоне этой подлинной картины нынешней России читать писания иностранных и эмигрантских публицистов, захлебывающихся от восторга перед новыми «строителями империи» и «защитниками западной культуры»!

Таким образом, внезапный взлет Молотова на вершину международного дипломатического Олимпа никак не связан с какими бы то ни было внутренними явлениями и событиями государства Российского, которые могли бы, действительно, нас радовать и внушать веру в коренную перемену в судьбах России. Тогда в чем же дело?

Дело в том, о чем «Новая Россия» неоднократно уже писала: западные демократические империи тяжким опытом последних лет пришли к суровому для них выводу о том, что сильная Россия есть необходимая составная часть международного равновесия и что без такой России им почти не под силу остановить динамический натиск Германской оси.

По совершенно естественным национально — эгоистическим соображениям западные империи, взяв на себя чрезвычайной тяжести гарантии государственной независимости Румынии и Польши, захотели опереть свой «фронт мира» на благожелательный и в меру сил содействующий этому фронту СССР. Исходя из достаточно обоснованного предположения о том, что конечная цель германского динамизма есть проникновение в пределы самой России по линии Украина — Черное море — Кавказ, Париж и Лондон не сомневались в том, что Москва сразу ухватится за сделанное ей предложение и ограничит себя ролью тылового охранителя Польши с Румынией.

Но Сталин рассчитал совсем иначе. Он понял — во — первых, что Германия надолго застряла в Центральной Европе и на Балканах и, во — вторых, что ссора Германии с Польшей отсрочивает всякого рода походы в украинские степи на весьма долгий срок.

Вероятно, «провокаторы войны» — как вслед за Сталиным назвал английское и французское правительства Молотов в своей знаменитой речи («Правда», 1 июня) — не были никогда во время ответственных дипломатических переговоров в таком беспомощном положении. Ибо загипнотизированное идеями о «мощи Красной армии» западное общественное мнение требует немедленного союза с Москвой на каких угодно условиях.

«В едином фронте миролюбивых государств, действительно противостоящих агрессии, — говорил Молотов, — Советскому Союзу не может не принадлежать места в первых рядах», и это место ему будет представлено.

Англо — французская политика мира станет политикой мира англо — франко — болыневистской. Воздействие триумфатора Сталина на ближайшие судьбы Европы и всего мира станет гораздо непосредственнее, и тогда во всей своей величине и, может быть, трагичности встанет вопрос: отказался ли Сталин от «революционной» политики и действительно переходит ли он на «чисто русские позиции»?