Принципы научного познания 5 страница

Существуют два главных объекта интерпретации – «вещи» (реальные события, объекты природы и человеческой деятельности) и тексты. Интерпретативное знание о «вещах» есть «первичная» интерпретация, сродни эмпирическому научному знанию, поскольку предлагает толкование конкретных данных, делая их доступными пониманию. Сам интерпретируемый значим как целостность, обладающая более богатым содержанием, не постигаемым простым анализом значений слов, предложений, написанных страниц. «Вторичная» интерпретация – интерпретация интерпретации.

Один из существенных вопросов философской интерпретации – отношение к автору, понимание его роли в бытии философского текста. Обсуждается вариант «изгнания» автора по тем причинам, что не имеет значения, что хотел сказать автор, важно только то, что говорит его текст, а также автор часто не знает в полной мере, что он хотел сказать, и значение текста может изменяться даже для самого автора. То, что «хотел» сказать автор и то, что его произведение может «означать» – также разные вещи. Смысл текста не тождественен его замыслу. Идеально-логические содержания не сводятся к субъективно-психическим состояниям. Такая точка зрения в определенной степени соответствует идеалам неклассической науки, элиминирующей субъекта из знания, эпистемологии без познающего субъекта К. Поппера (1902–1994) и постструктурализму[163], идеи которого программно выражены, в частности, в «Смерти автора» Р. Барта (1915–1980). В ответ на экспансию постструктурализма европейские авторы предпринимают не вполне корректные попытки представить в качестве герменевтики деконструкцию[164] и другие связанные с ней методики интерпретации.

Принципы герменевтики можно свести к нескольким главным положениям. 1) Тексты необходимо изучать не в изоляции, а в общем контексте, целостной структуре произведения. 2) При истолковании текста важно составить по возможности наиболее полное представление о личности автора, даже если неизвестно его имя. 3) Огромную роль в интерпретации документа играет реконструкция исторической и культурной среды, в которую был включен автор. 4) Требуется тщательный грамматический и филологический анализ памятников в соответствии с законами языка оригинала. 5) Поскольку каждый литературный жанр имеет свои особенности и приемы, важно определить, к какому жанру принадлежит данный текст (с учетом специфики его художественного языка: гиперболы, метафоры, аллегории, символы и т. д.). 6) Толкованию должно предшествовать критическое изучение рукописей, призванное установить наиболее точное чтение текста. 7) Толкование остается мертвым без интуитивного сопричастия духу памятника. 8) Пониманию смысла текста может способствовать сравнительный метод, т. е. сопоставление с другими аналогичными текстами. 9) Толкователь обязан установить, какой смысл написанное имело прежде всего для самого автора и его среды, а затем уже выявить отношение памятника к современному сознанию. Также необходимо учесть временную дистанцию между текстом (автором) и интерпретатором, ибо эта дистанция является условием продуктивной интерпретации. Так, историческое событие, либо тенденция, чтобы быть понятым, должны достичь своей завершенности, «очиститься» от второстепенных деталей, сиюминутности.

Подытоживая, можно сослаться на слова Х.-Г. Гадамера из «Актуальности прекрасного», определявшего фундаментальную истину герменевтики как невозможность познания истины и сообщения таковой кем-то одним, ибо необходимо всемерно поддерживать диалог, давать сказать свое слово и инакомыслящему, уметь усваивать произносимое им. Вот в чем, собственно, видится душа, суть герменевтики на сегодняшний день.

Жизнь как категория наук

об обществе и культуре

В предельно широком понимании «жизнь» трактовалась классической философией как способ бытия внутренне активных сущностей, противоположных миру неживых (неодушевленных) предметов (вещей, объектов), нуждающихся во внешних источниках движения.

Сегодня внимание к категории «жизнь» связано с потребностью преодоления в социально-гуманитарном познании культа отвлеченного разума, перегруженного абстрактными идеализациями, облеченными в наукообразную форму выражения и лишающими исследователя полноты тех связей, которые соединяют его с миром. Как писал в свое время Питирим Сорокин, «социальные науки слишком злоупотребляют определениями, чаще всего не давая по существу ничего, кроме чисто словесных формулировок».[165] Длительное подражание стандартам описания и объяснения, присущим естествознанию Нового времени, умножало сухие, догматические схемы и абстрактную риторику обществознания, препятствующие пониманию сложного мира человеческой субъективности. Рационалистическая философия и классическая наука абсолютизировали логическое мышление, отвлекаясь от воли, чувства, страсти в их единстве и различии с разумом и рассудком. Господствующая механическая картина мира закономерно формировала исследовательские программы теорий о человеке и обществе наподобие социальной механики. Позднее, во второй половине ХIХ века, натурализм приобретает более сложную – природно-биологическую форму. Но социально-гуманитарное знание имеет дело не с материально осязаемыми, предметно-чувственно осваиваемыми объектами, а с их «инобытием» в виде человеческих чувств, переживаний, взглядов, идей, теорий, норм, социальных институтов и т.д.

С конца ХIХ века в философии и социально-гуманитарном знании, в противовес общенаучной механистической картине мира, стала набирать силу культур-центристская парадигма исследования человека и общества.

Возникновение «философии жизни», знаменующей начало неклассической философии, закономерно придает понятию жизни новый миропонимающий смысл. Под жизнью подразумевается интуитивно постигаемая целостная и – первичная органичная реальность; живое (естественное) как противоположное механическому и искусственному; творческое становление, противостоящее определенному и застывшему; непосредственное внутреннее переживание, уникальное по своему духовному содержанию. Жизнь, считал Г.Зиммель, сама по себе дуалистична, «одновременно неизменна и изменчива, навсегда запечатлена и развивается, оформлена и развивает форму, связана и свободна»[166]. Жизнь предшествует расчленению мира на материальное и идеальное, субъект и объект; она – не только основа мира (онтологический аспект), но и способ его познания (гносеологический аспект). В. Дильтей придал понятию жизнь гносеологический и теоретико-методологический статус, превратил жизнь в понимающее средство, не нуждающееся в дополнительной рефлексии. Введя «жизнь» в теорию социального познания, полагает Т.П. Матяш, «… Дильтей с необходимостью пришел к выводу, что обоснование возможности исторического познания не может быть заимствовано из естественнонаучного познания».[167] Традиционной научной рациональности были противопоставлены интуитивные, образно-символические способы постижения реальности, иррациональные в своей основе.

Жизнь, опредмечиваясь в слове, тексте, поступке, вообще в любой культурной форме, и порождает смыслы, и приобщает к смыслам. Поэтому можно говорить о жизни народа, эпохи, личности, представляющей собой единое целое, уникальное и неповторимое. Всеобщность жизни выражается в единстве всех модусов времени (прошлого, настоящего и будущего), взаимодействии внешнего и внутреннего, возможного и действительного, индивидуального и родового; охватывает и структуру, и динамику, и ставшее, и становящееся в социальном феномене.

Сегодня можно заметить активное использование понятия жизни в качестве объяснительного принципа в широком круге научных дисциплин: психологии, культурологии, истории, этике, политологии, социологии и т.д. В концентрированном виде «жизнь», «непрозрачная» для людей, реализующих ее в повседневности, практически, требует герменевтического метода в ее познании.

В отечественном обществознании уже давно созрела потребность в целостных теоретико-методологических моделях объяснения социальных явлений в их различных модификациях: экономической, политической, правовой и т.д. Теоретики констатируют дефицит целостных методологических моделей познания мира социальных явлений, недостаточную разработанность или эклектичность используемых понятий и категорий, их неверную интерпретацию или неадекватный контекст. Фиксируя непродуктивность социально-методологических концепций, отождествлявших социальность со структурностью (догматический марксизм, структурно-функциональный анализ), В.Е. Кемеров предлагает переосмысление логических и методологических стереотипов, задававших определенный стиль исследования и трактовки жизни людей в обществе. «Поскольку в трактовке социальных систем на первый план выходит проблема их становления и изменения, – пишет он, – и в аспекте формирования качества жизни отдельного общества, и в аспекте системного оформления связей человеческого сообщества, – постольку все более осознается необходимость представить зависимость структурности общества от самореализации индивидов. Таким образом, понимание взаимосвязанной индивидной жизни людей оказывается “ядром” трактовки воспроизводящейся и меняющейся социальности»[168]. При таком подходе, преодолевающем упрощенные антитезы индивидного и коллективного, предметно-телесного и интерсубъективного, частно-индивидуальная жизнь людей с ее интеллектуальной, нравственной, творческой напряженностью понимается как источник воспроизводства и самого индивида, и общественных отношений.

Последовательное применение деятельностного и социокультурного подходов привело к введению в словарь социально-гуманитарных наук категории «жизнь» и ее начавшейся плодотворной концептуализации как на онтологическом уровне, так и в анализе общества в целом, тех или иных его сфер – социальная жизнь, политическая жизнь и т.п. С помощью категории «жизнь» удается выразить энергию, активность, целенаправленное функционирование социальных субъектов, институциональных структур и т.п., в органическом единстве динамического и статического, материально-практического и духовного моментов деятельности. Процессуальность жизни требует внимания к анализу потребностей, интересов и ценностей участников того или иного вида деятельности, необходимости учитывать нерациональные и иррациональные формы поведения и поступки, вообще психологическую составляющую любого вида человеческой деятельности. Но обращение к феномену жизни не сводится только к процедурам «вчувствования» и «эмпатического переживания». Необходимо расширение сферы рационального, введение новых ее типов и, соответственно, понятий и средств концептуализации взаимосвязи иррационального и рационального. Исследование девиаций, социальных патологий и тому подобное позволяет составить более глубокое и точное представление о механизмах общественного развития, человеческом поведении, дает импульс для новых постановок проблем. Жизнь – единство предметно-вещественного, с одной стороны, и духовного-оценочного – с другой, она меняет привычные для рационалистического дискурса дихотомии и антитезы, заряжена бесконечной творческой потенцией, устремлена за пределы наличного бытия. Жизнь тематизирует динамическую и целевую целостность мира людей, предшествующую разделению на субъект и объект; ориентирует на постижение изначального опыта восприятия реальности – внутреннее взаимопроникновение мысли, чувства и воли, словом, все то, что ускользает от рационалистического взгляда исследователя.

Для социологии в соответствии с ее природой и предметом, с ее пониманием социального важно рассмотрение «социальной жизни как организованной, упорядоченной системы действий и взаимодействий людей, их групп и общества в целом, функционирования социальных институтов и организаций, социальных норм и ценностей, социального контроля».[169] Здесь, правда, стоит добавить, что жизнь богаче и многообразнее, стихийнее и многостороннее, о чем в свое время очень точно выразился Г. Риккерт, видя преимущество «философии жизни» в ее «антисистематическом устремлении»: «Система ведь, во всяком случае, есть нечто неподвижное, затвердевшее, а потому чужда и даже враждебна постоянно текущей и стремящейся жизни. Итак, философ не должен мыслить систематически в старом смысле. Понимая мир как Все – Жизнь, он должен вместе с тем видеть, что он не умещается ни в какую систему».[170] Действительно, замечает авторитетный современный социолог П. Штомпка по поводу современной социологической проблематики: «Серьезные авторы увлеченно пишут книги по вопросам любви, интимности, дружбы, еды вне дома, поп-музыки, покупок, риска, недоверия, одиночества, здоровья и физкультуры, поездок в такси и т.п.».[171] Социология сегодня, по его мнению, переживает поворот, парадигмальный сдвиг в теории и методологии, дающий новый взгляд на человеческое общество. Суть этого поворота – в переходе от абстрактного уровня исследования макро-социологических проблем социальных организмов и социальных систем к уровню повседневной жизни людей среди других людей, вместе с ними, бок о бок с ними, во взаимодействии, соперничестве, конфликте или борьбе с ними, в любви и ненависти… Новая, «третья», по Штомпке, социология, сфокусирована на реально происходящем в обществе людей, на социальном становлении как единстве процессов, создающих (или ограничивающих) возможности животворящих действий людей, и их индивидуальных вкладов, использующих или избегающих эти возможности.

Повседневная жизнь людей, их «жизненный мир» предстает перед социологом выпукло и объемно – как богатая визуально и внешне наблюдаемая арена их социального существования, происходящая всегда в определенном месте (пространстве) и в определенное время. Тем самым ученому предоставляется стратегический исследовательский ресурс анализа и объяснения социальных проблем – концепт «жизнь» способен синтезировать макросоциальный и микросоциальный подходы в изучении социума, предметно показать воплощение в эпизодах рутинной, обычной, повседневной жизнедеятельности людей абстракций социальных систем, социальных структур, социальных институтов, увидеть единство и переплетение официального и неформального, «высокого» и профанного. Макроструктуры, макропроцессы, культуры, цивилизации, технические системы, организации, институции, как верно подчеркивает П. Штомпка, «фактически существуют не где-то далеко, а внутри нашего социального существования и пронизывают изнутри простейшие повседневные события, в которых мы рутинно участвуем. Они длятся лишь до тех пор, пока люди совершают действия по отношению к другим и устанавливают связи и отношения разных форм. Общество лежит не вне нас самих, а внутри нас»[172].

Таким образом, обезличенные схемы надындивидуальной человеческой деятельности, бестелесные и анонимные коммуникации могут и должны пониматься перформативно – через их насыщение ролью различных социальных групп и общностей людей, через присущие им спонтанность, эмоциональность и непредсказуемость поступков, стремление к наделению смыслом своих и чужих действий, творческие порывы, пассионарные взлеты и падения, апатию и пессимизм.

Пусть еще в незначительной степени, но в российском обществознании начинает применяться понятие жизни в качестве метамодели той или иной сферы общества. Например, понятие «политическая жизнь» имеет давние традиции употребления, но при этом, скорее находится в начале пути от исходной метафоры к концептуализации и когерентности со всем корпусом базовых политологических категорий. Порой так и отмечается, что «понятие политическая деятельность предпочтительнее для научного анализа, оно более определенно и однозначно – слово “жизнь” слишком многозначно, а иногда метафорично»[173]. То, что жизнь – деятельна, не вызывает сомнения, но по причинам, закономерно вызвавшим в свое время появление категории «жизнь», с ее сведением к деятельности согласиться нельзя. Как отмечает отечественный политолог: «Отсутствие “психологической начинки” в политологических моделях приводит порой к снижению их объяснительного потенциала или делает политическую аргументацию неубедительной. Если же заимствования из сферы психологии делаются, то они нередко оказываются либо примитивными, либо наивными, либо устаревшими, либо противоречивыми, либо соединяющими в себе все эти характеристики».[174]

Определения политической жизни, встречающиеся в политологических учебниках, учебных пособиях и словарях, зачастую эклектичны, несистематизированы, порой просто тавтологичны. Но можно выделить следующие утверждения, характеризующие смыслы и черты политической жизни как самостоятельной категории, и дающие материал для дальнейших разработок:

– политическая жизнь – понятие, включающее в себя все формы и виды политики, следовательно, политическая жизнь проявляется в функционировании политической системы общества, в воспроизводстве политических связей и отношений, норм и институтов; в реализации гражданами своих политических прав и свобод;

– политическая жизнь – это саморегулирующийся, пульсирующий процесс, обнаруживающий себя через динамику политических событий, ситуаций, состояний, стадий; политическая жизнь изменчива и динамична, знает подъемы и спады, периоды апатии и бурных взрывов; под воздействием сложной системы факторов изменяется ее тонус; она образует арену состязаний самых различных конкурирующих политических сил за влияние и лидерство;

– политическая жизнь выражает силу политической власти и характер политического режима, жизненную энергию избирательной системы и форм демократии, поведение и деятельность всех субъектов политики; вместе с тем, политическая жизнь стабилизирует общество, поддерживает в нем необходимый порядок и управляемость[175];

– политическая жизнь – деятельность политических сил в многообразии их типов, форм и видов, политическая жизнь неотделима от ее побудительных сил – политических потребностей и интересов людей, политического участия граждан, вовлеченности в той или иной форме человека или социальных групп в политико-властные отношения, в процесс принятия решений и управления; участие может быть непосредственным и представительным, профессиональным и непрофессиональным, легальным и нелегальным, конструктивным и деструктивным, стихийным и сознательным, насильственным и мирным;

– политическая жизнь – деятельность руководящих структур по властной гармонизации (согласованию, сочетанию) противоречивых интересов различных людей, социальных общностей, организаций; искусство продуманных шагов, мер, маневров, интриг, лавирования, компромиссов, уступок, отступлений, требующих высочайшего мастерства и умения; это – и хитрость, и заигрывание, и нажим;

– совокупность духовных, чувственных, эмоциональных и практических предметных форм политического бытия человека и общества, которые характеризуют их отношение к политике и участие в ней – ожидания, протесты, тревоги, убеждения и увлечения, создающие политическую атмосферу и политический климат страны и эпохи; политическая жизнь проявляется в форме общественных движений, символических и ритуальных действий, политических манифестаций; политическая жизнь, организуя пространство своего протекания – может быть локализована в кабинетах власти, может выходить на улицы и становиться общественным, народным действием;

– политическая жизнь отдельного человека, имеющая собственные цели и ценности – например, переход в политический класс публичных политиков – профессионалов, государственных или партийных функционеров, или ограничение просто активной ролью в малой группе; то есть, политическая жизнь может складываться как из статичных политических ролей, так и принимать форму той или иной политической карьеры.

Таким образом, методологическое значение категории политическая жизнь в том, что она позволяет оценивать весь комплекс условий воспроизводства и развития политики, многообразие детерминирующих ее факторов (социальные, политические, экономические и культурно-исторические), богатство содержания, включающего различные уровни, формы и аспекты политического. С помощью этой категории становится возможной обобщенная характеристика и оценка политической и социальной обстановки конкретных эпох, стран, обществ, деятельности и политического поведения классов, социальных слоев, групп и отдельного человека, причем не только в формализованном, но прежде всего в неформальном измерении.

Несколько лучше выглядит в отечественной литературе разработка теоретико-методологических проблем применения категории «жизнь» в исследовании правовой подсистемы общества. Отдавая должное дискуссионности и не разработанности вопроса, А.В. Малько и В.В. Трофимов настаивают на особом категориальном статусе, научной новизне и эвристическом потенциале понятия «правовая жизнь», [176] поскольку существующих «чистых логических абстракций» для познания всего многообразия правовых явлений недостаточно, в когнитивную практику помимо трансцендентального субъекта необходимо включение эмпирического субъекта познания. Развивая феноменологическую традицию в исследовании права, М.И. Пантыкина исходит из того, что история права содержит немало примеров и правовых обычаев, которые выражают право как жизненный порыв, стихию, неподдающуюся рациональному объяснению. Следует понять, по ее мнению, что право – это правовая жизнь, нормативная и институциональная стабильность общества обеспечивается постоянным обновлением всех элементов правовой сферы; сама правовая жизнь может быть определена как пространство опыта интерсубъективного взаимодействия, обусловленного смыслом и актуальным тематическим содержанием правовых норм и ценностей. Поэтому, утверждает автор, право не может быть локализовано в законах, нормах, правоотношениях и т.д., но предстает «как процесс порождения смыслов, образующих единство социально значимых и личностно значимых ориентиров деятельности человека».[177]

По мнению В. Бабаева и В. Баранова, социально-правовая жизнь представляет собой «совокупность многообразных видов и форм конструктивной совместной деятельности людей в сфере права, направленной на обеспечение условий и средств существования, реализации индивидуальных и общественных потребностей, интересов и ценностей»[178]. Справедливо критикуя эту позицию за узость охвата явлений правовой сферы, А.В. Малько отмечает весьма важную деталь – авторы сводят правовую жизнь и, соответственно, правовую деятельность, к ее нормативной интерпретации (в оценочном смысле), к сугубо позитивным явлениям. Между тем, правовая жизнь с необходимостью включает в себя как поступки, события, акты и т.д., оцениваемые положительно с точки зрения официального, государственно санкционированного права, так и отрицательные начала – противоправные деяния. Законодатель провозглашает определенные правовые идеалы, устанавливает те или иные юридические нормы и принципы, определяет тот или иной правовой статус лиц и организаций; массовое же правосознание – стремится и желает установления и соблюдения своих прав и свобод, но если их встречное движение не будет воплощено в реальном правовом порядке (насколько это возможно), то правовая действительность в данном обществе станет выражать не идеальные мотивы и стремления, а то, что на самом деле прямо противоположно официальным лозунгам, образует фактический правовой порядок, подчас беззаконный в своих крайних проявлениях.

«В рамках концепции правовой жизни, – развивают эту идею А.В. Малько и В.В. Трофимов, – сам процесс познания права приобретет комплексный характер, позволит охватить весь спектр первоначальных и производных, статических и динамических, нормативных и ненормативных, положительных и отрицательных, организованных и неорганизованных, материальных и духовных правовых явлений, объединить их в единый комплекс, показать их как сумму правовой жизни»[179]. Тем самым правовая жизнь становится интегрированным объектом общей теории права, «правовой метасистемой», открывающей новые горизонты и глубины исследования права.

Признавая самое общение деление человеческой деятельности на конструктивную, созидательную и деструктивную, энтропийную, мы должны распространять эту классификацию и на правовую деятельность, правовую жизнь, которая включает в себя «совокупность правовых актов и иных форм проявления права (в том числе негативных), характеризующих специфику и уровень существующей юридической действительности, отношение субъектов к праву и степень удовлетворения их интересов»[180]. Деятельностное понимание права как жизни позволяет выразить все формы и виды проявлений и реализации права, все многообразие правовых субкультур (молодежной, этнических, городской и сельской, элитной и криминальной и т.д.), Эта категория охватывает динамику и силу правовых структур, воспроизводство правовых отношений и институтов, показывает реальный уровень правовой культуры и правосознания общества в целом, социальных групп и отдельных граждан с присущей им мерой нигилизма и законопослушания. Правовая жизнь, будучи неотъемлемой частью духовной жизни народа, раскрывает особенности его ментальности. Она ориентирует на тщательное, кропотливое изучение множества рутинных деталей и фактов повседневности, глубинные тенденции которой подсказывают, почему появляется иной правопорядок, чем официально декларируемый; почему энергия и активность людей направлены в деструктивное русло; почему креативный потенциал общества растрачивается на преодоление формальных, порой нелепых, преград. На этом пути мы проникаем в понимание реальной правовой системы общества через различные качества субъектов права: адвокатов и прокуроров, потерпевших и подсудимых, истцов и ответчиков, депутатов и избирателей и т.п.

Подчеркнем, с помощью понятия правовой жизни мы можем не только исследовать воспроизводство нормативного порядка, деятельность правоохранительных и правоприменительных институтов в единстве объективных и индивидуально-личностных начал, отвечающих требованиям официально-властного эталона «должного», но и отдавать ясный отчет о причинах и условиях негативных правовых проявлений – правонарушений, злоупотреблений, бесправия и произвола. Правовая жизнь позволяет рассматривать все правовые феномены в едином комплексе – с формальной и содержательной сторон, в их возникновении, развитии и исчезновении, в многообразии и противоречии смыслов, придаваемых праву в повседневном существовании людей.

Заключение

В настоящем учебном пособии можно выделить две относительно самостоятельные задачи. Поскольку уже сегодня издан целый ряд учебников и учебных пособий, готовящих к сдаче кандидатского экзамена и формирующих методологическую культуру ученого, постольку возникает необходимость совершенствования формы и стиля изложения учебного материала, преодоления тяжеловесности и академичности, столь характерных для отечественных учебников. Разумеется, остается актуальной и задача дальнейшего обобщения и систематизации методологических разработок в современной философии науки.

Вторая задача связана с убеждением, что формирование основательных методологических навыков происходит, прежде всего, в процессе самостоятельной научно-исследовательской работы в контексте научных коммуникаций, получения неявных методологических знаний. Отсюда относительная ценность формального знакомства с описанием существующих методов познания (общелогических, эмпирических и теоретических). Гораздо важнее видеть предметный опыт применения тех или иных методов в решении конкретных проблем (в данном случае – социогуманитарного знания).

Кафедра философии и политологии Уральской академии государственной службы приглашает к участию в решении поставленных задач заинтересованных специалистов – правоведов, экономистов, социологов, политологов, теоретиков управления, логиков и методологов науки.