А.В. Ашимова, Д.В. Нежданов, 2010 3 страница

3. Следовательно, Сократ смертен (выводное знание, называемое заключением или следствием).

Важными условиями достижения истинного выводного знания являются не только истинность посылок (аргументов, оснований), но и соблюдение правил вывода, недопущение нарушений законов и принципов логики и диалектики. Наиболее общим делением умозаключений является их деление на два взаимосвязанных вида: индуктивное движение мысли от единичного, частного к общему, от менее общего к более общему, и дедуктивное (силлогизмы), где имеет место обратный процесс (как в приведенном примере).

Слова и словосочетания, выражающие понятия, фигурирующие в силлогизме (дедуктивном умозаключении) называют терминами силлогизма. В каждом силлогизме имеется три термина: в нашем примере соответственно – больший (1), средний (2), меньший (3).

Говоря о формах мышления, необходимо подчеркнуть, что «в научных исследованиях должно соблюдаться единство формально-логических правил определения и методологических принципов диалектики»[9].

Следует иметь в виду, что рациональное (мышление) взаимосвязано не только с чувственным познанием, но и с другими – внерационалъными – формами познания. Большое значение в процессе познания имеют такие факторы, как воображение, фантазия, эмоции и др. Среди них особенно важную роль играет интуиция (внезапное озарение) – способность прямого, непосредственного постижения истины без предварительных логических рассуждений и без доказательств. В истории философии на важную роль интуиции (хотя и по-разному понимаемой) в процессе познания указывали многие мыслители. Так, Декарт считал, что для реализации правил его рационалистического метода необходима интуиция, с помощью которой усматриваются первые начала (принципы), и дедукция, позволяющая получить следствия из этих начал.

Единственно достоверным средством познания считали интуицию сторонники такого философского течения XX в., как интуитивизм. А. Бергсон, противопоставляя интеллекту интуицию, считал последнюю подлинным философским методом, в процессе применения которого происходит непосредственное слияние объекта с субъектом. Связывая интуицию с инстинктом, он отмечал, что она характерна для художественной модели познания, тогда как в науке господствуют интеллект, логика, анализ. Если в феноменологии Гуссерля интуиция есть прежде всего «сущностное видение», «идеализация», непосредственное созерцание общего, то у Фрейда это скрытый, бессознательный первопринцип творчества.

Своеобразно толковали соотношение рациональной и иррациональной, интуитивной и дискурсивной (логической, понятийной) сторон познания русские философы-интуитивисты. Так, С.Л. Франк, указывая на неразрывную связь рационального (как отражения «светлого», «зримого» начала бытия) с противоположным ему моментом – иррациональным, «верховенство подлинного знания» отдает последнему. Он-то и есть тот углубленный взор, который проникает в трансрациональность, т.е. непостижимость или необъяснимость бытия.

История познания показывает, что новые идеи, коренным образом меняющие старые представления, часто возникают не в результате строго логических рассуждений или как простое обобщение. Они являются как бы скачком в познании объекта, перерывом непрерывности в развитии мышления. Для интуитивного постижения действительности характерна свернутость рассуждений, осознание не всего их хода, а отдельного наиболее важного звена, в частности окончательных выводов.

Полное логическое и опытное обоснование этих выводов находят позднее, когда они уже сформулированы и вошли в ткань науки. Как писал известный французский физик Луи де Бройль, «человеческая наука, по существу рациональная в своих основах и по своим методам, может осуществлять свои наиболее замечательные завоевания лишь путем опасных внезапных скачков ума, когда проявляются способности, освобожденные от тяжелых оков строгого рассуждения, которые называют воображением, интуицией, остроумием»[10]. Крупнейший математик А. Пуанкаре говорил о том, что в науке нельзя все доказать и нельзя все определить, а поэтому приходится всегда «делать заимствования у интуиции».

Действительно, интуиция требует напряжения всех познавательных способностей человека, в нее вкладывается весь опыт предшествующего социокультурного и индивидуального развития человека – его чувственно-эмоциональной сферы (чувственная интуиция) или его разума, мышления (интеллектуальная интуиция).

Многие великие творцы науки подчеркивали, что нельзя недооценивать важную роль воображения, фантазии и интуиции в научном исследовании. Последнее не сводится к «тяжеловесным силлогизмам», а необходимо включает в себя «иррациональные скачки». С их помощью, по словам Луи де Бройля, разрывается «жесткий круг, в который нас заключает дедуктивное рассуждение», что и позволяет совершить прорыв к истинным достижениям науки, осуществить великие завоевания мысли. Вместе с тем французский физик обращал внимание на то, что «всякий прорыв воображения и интуиции, именно потому, что он является единственно истинным творцом, чреват опасностями; освобожденный от оков строгой дедукции, он никогда не знает точно, куда ведет, он может нас ввести в заблуждение или даже завести в тупик»[11]. Чтобы этого не произошло, интуитивный момент следует соединять с дискурсивным (логическим, понятийным, опосредованным), имея в виду, что это два необходимо связанных момента единого познавательного процесса.

В истории познания сложились две крайние позиции по вопросу о соотношении эмпирического и теоретического уровней научного познания: эмпиризм и схоластическое теоретизирование. Сторонники эмпиризма сводят научное знание как целое к эмпирическому его уровню, принижая или вовсе отвергая теоретическое познание, абсолютизируют роль фактов и недооценивают роль мышления, абстракций, принципов в их обобщении, что делает невозможным выявление объективных законов. К тому же результату приходят и тогда, когда признают недостаточность «голых фактов» и необходимость их теоретического осмысления, но не умеют «оперировать понятиями» или делают это некритически и неосознанно.

Эмпиризм (от греч. empeiria – опыт) отрицает активную роль и относительную самостоятельность мышления. Единственным источником познания считается опыт, чувственное познание (живое созерцание), вследствие чего эмпиризм всегда был связан с сенсуализмом (от лат. sensus – чувство), но это не тождественные понятия. При этом содержание знания сводится к описанию этого опыта, а рациональная, мыслительная деятельность – к разного рода комбинациям того материала, который дается в опыте, толкуется как ничего не прибавляющая к содержанию знания.

Однако для объяснения реального процесса познания эмпиризм вынужден выходить за пределы чувственного опыта и описания «чистых фактов» и обращаться к аппарату логики и математики (прежде всего к индуктивному обобщению) для описания опытных данных в качестве средств построения теоретического знания. Ограниченность эмпиризма состоит в преувеличении роли чувственного познания, опыта и в недооценке роли научных абстракций и теорий в познании, в отрицании активной роли и относительной самостоятельности мышления.

Говоря о схоластическом теоретизировании, необходимо отметить, что понятие «схоластика» чаще всего употребляется в двух смыслах: прямом – как определенный тип (форма) религиозной философии, в особенности характерный для средних веков, и в переносном – как бесплодное умствование, формальное знание, оторванное от реальной жизни, практики.

В свое время Гегель справедливо называл схоластику «варварской философией рассудка», лишенной всякого объективного содержания, которая «вертится лишь в бесконечных сочетаниях категорий» (а точнее – слов, терминов). При этом «презренная действительность» остается рядом и ею совсем не интересуются, что не позволяет понять ее существенные характеристики и формообразования. Однако, как верно заметил великий математик Г. Вейль, ученый обязан пробиваться сквозь туман абстрактных слов и «достигать незыблемого скального основания реальности».

Схоластика – отвлеченно-догматический способ мышления, опирающийся не на реалии жизни, а на авторитет канонизированных текстов и на формально-логическую правильность словесных рассуждений. Она несовместима с творчеством, с критическим духом подлинно научного исследования, поскольку навязывает мышлению уже готовый результат, подгоняя доводы под желаемые выводы.

Таким образом, схоластика представляет собой такой способ мышления, для которого характерны несвобода и авторитарность мысли, ее отрыв от реальной действительности, обоснование официальной ортодоксальной доктрины и подчинение ей, абсолютизация формально-логических способов аргументации, субъективизм и произвольность в оперировании понятиями и терминами (зачастую переходящие в «словесную эквилибристику»), работа в рамках компилятивного, комментаторского исследования текстов, многосложность и полисемантичность дефиниций и вместе с тем – стремление к четкой рационализации знания, формально-логической стройности понятий.

Отрыв от опыта, от экспериментально установленных фактов, замкнутость мышления только на самое себя – недопустимое явление для научного познания. Как подчеркивал А. Эйнштейн, «чисто логическое мышление само по себе не может дать никаких знаний о мире фактов; все познание реального мира исходит из опыта и завершается им. Полученные чисто логическим путем положения ничего не говорят о действительности»[12]. Великий физик считал, что даже самая блестящая логическая математическая теория не дает сама по себе никакой гарантии истины и может не иметь никакого смысла, если она не проверена наиболее точными наблюдениями, возможными в науках о природе.

Проявления схоластического мышления чаще встречаются в социально-гуманитарном познании, чем в естественнонаучном, особенно в условиях тоталитарных политических режимов – это цитатничество, начетничество и компилятивность, которые становятся основными «методами» исследования; несвобода и авторитарность мысли, ее подчинение официальной идеологической доктрине, субъективизм и произвольность в оперировании понятиями и терминами («словесная эквилибристика»), комментаторство и экзегетичность (произвольное толкование текстов). Это пресловутая «игра в дефиниции», манипулирование «голыми» (зачастую «заумными») терминами, тяга к классификаторству и системосозиданию, доказывание давно доказанного, псевдоноваторство с забвением азбучных истин, движение мысли от умозрительно сконструированных схем и формул к реальным процессам (но не наоборот), бесплодные перетасовки понятий и бесконечное «плетение словес» и т.д.

Помимо эмпирического и теоретического уровней научного познания, по мнению С.А. Лебедева, сегодня необходимо артикулировать третий, более общий по сравнению с ними – метатеоретический уровень, состоящий из: 1) общенаучного знания и 2) философских оснований науки.[13]

Начинать, по нашему мнению, надо все-таки с философских оснований науки, которые представляют собой систему философских идей, обосновывающих базовые принципы и категории научного познания – онтологические постулаты, гносеологические, методологические и аксиологические идеалы и нормы. Ученый любой исторической эпохи и любой научной специальности в своем творческом поиске всегда, пусть даже бессознательно, исходит из определенного понимания категорий «вещь», «свойство», «отношение», «процесс», «причина» и «следствие», «пространство» и «время», «необходимость» и «случайность», и т.п. Характер и степень осознанности этого понимания могут служить выходу на более глубокий уровень достоверного знания либо становиться тормозом на пути к истине, источником догм и предрассудков. Например, пантеизм Галилея, Джордано Бруно, Николая Кузанского был формой естественнонаучного материализма, способствовавшего преодолению богословских догм в изучении природы. С.А. Лебедев приводит другие примеры философских оснований науки, выраженные в основополагающих идеях: «Пространство и время в физике – это отдельные субстанции» (И. Ньютон), «Числа – сущность вещей» (Пифагор), «Числа существуют объективно» (Платон), «Научные законы детерминистичны» (Лаплас), «Законы микромира индетерминистичны» (Н. Бор), «Пространство и время в физике – не субстанциональны, а атрибутивны и относительны» (А. Эйнштейн), и т.д.[14]

Аналогично, в конечном итоге философскую обоснованность имеют и эпистемологические постулаты, реализуемые в практике научных исследований – понимание истины и ее критериев, проблемы, факта, гипотезы, теории, метода и т.д.

Общенаучное знание образуется общенаучной картиной мира (и ее конкретизациями в каждой фундаментальной научной дисциплине – физике, химии, биологии и т.д.) и общенаучными же методологическими, логическими и аксиологическими принципами. Познавательная роль картины мира – в определении общих категориальных матриц видения наукой ее эмпирических и теоретических объектов, их типологии, общих закономерностей взаимодействия и пространственно-временных форм существования. Метатеоретические принципы, идеалы и нормы научного исследования являются методологическими стандартами, эталонами, регулятивами научной деятельности, критериями оценки ее результатов. К аксиологическому измерению науки относят «внешние» ценности ее практической полезности, роль в повышении образовательного и интеллектуального потенциала общества, в техническом, экономическом и социальном прогрессе, и «внутренние» ценности, изменчивые исторически и в зависимости от научной отрасли – логической доказательности и непротиворечивости, эмпирической проверяемости, хронологической точности и полноты описания. Так, заметно отличаются аксиологии основных исторических этапов развития науки. В классической науке приоритетны – объективное знание, абсолютная истина, универсальность методов, бескорыстное служение науке, научный прогресс. Для неклассической науки характерны – относительность истины, взаимодополнительность описаний, вероятность знания. В постнеклассической – конструктивность знания, плюрализм методологий и концепций, экологическая и гуманитарная экспертиза научных разработок, социально-нравственная ответственность ученого. Значение аксиологического слоя метатеоретического знания – в его влиянии на понимание смысла и задач, определении перспектив и оценок научных исследований.

В целом выделение трех уровней научного знания позволяет точнее показать его внутреннее строение, источники и противоречия познавательного процесса, связь науки с более широким контекстом ее когнитивного и социокультурного существования и развития.

Проблема

научной рациональности

Рациональность (лат. ratio – разум) – обусловленность разумом, доступность разумному пониманию, логическая непротиворечивость; соответствие принятым правилам и нормам в противоположность иррациональному – алогичному, неразумному.

Прежде всего рациональность предполагает адекватное отношение к миру, что обеспечивает эффективность действия. Это необходимый, но далеко не достаточный признак рациональности, так как успешное решение задачи может быть достигнуто удачной находкой, объективно целесообразной и создающей иллюзию рационального поведения.

Рациональность правомерно видеть только там, где существуют специальные усилия сознания субъекта по анализу соответствия, соразмерности его позиции той реальной ситуации, в которой он находится. Другими словами, речь идет о создании «идеального плана» действий и способности к сознательному рефлексивному контролю над ним.

Но если деятельность по конструированию идеальных объектов может уходить в бескрайние полеты фантазии, то научная рациональность, т.е. мысленное конструирование идеальных объектов, которое признает наука, ограничивает данную свободу мысли. Ей нужны знания, пригодные для практического использования, следовательно, она признает лишь те идеальные объекты и процедуры, которые непосредственно или опосредованно, актуально либо потенциально сопряжены с практической значимостью для жизнедеятельности людей.

С одной стороны, научную рациональность связывают с историей развития науки и естествознания, с совершенствованием систем познания и с методологией. В этом отождествлении рациональность как бы «покрывается» логико-методологическими стандартами. С другой стороны, рациональность оказывается синонимичной разумности, истинности. И здесь на первый план выдвигаются проблемы выяснения критериев, оснований и обоснований истинного знания, совершенствования языка познания.

Рациональность не может отождествляться с логичностью, поскольку законам формальной логики подчиняются любые суждения, в том числе содержательно бессмысленные или ошибочные. Исходя из традиционного разделения интеллекта на рассудок и разум, следует отличать рассудочную рациональность, подчиняющую мыслительную деятельность требованиям норм и правил, и разумную рациональность, критикующую основания любых норм и правил, пересматривая их, в том числе и с помощью интуиции. В этой связи сегодня выделяют «закрытую» рациональность – следование заданным в теоретической системе понятиям, нормам и правилам, и «открытую», включающую в себя критически-рефлексивный анализ познавательных регулятивов, на этой основе возможность их смены, расширение условий продуктивного творчества.

Наиболее часто и наглядно идея рациональности как рефлексивного контроля и объективирующего моделирования реализуется в режиме «закрытой рациональности» на основе заданных целеориентиров. Поэтому нередко рациональность сводят к успешной целесообразной или целенаправленной деятельности. Исследователи критически относятся к типу «закрытой» рациональности. Именно абсолютизация и догматизация оснований, функционирующих в режиме «закрытой» рациональности частных парадигм, лишают в современном сознании идею рациональности ее духовного измерения, ценностно-мировоззренческой перспективы, связанной с установкой на гармонизацию отношений человека и мира.

Однако то, что представляется рациональным в «закрытой» рациональности, перестает быть таковым в контексте «открытой». Например, решение проблем производственных не всегда рационально в контексте экологических. Или деятельность, иррациональная с позиции науки, может быть вполне рациональной с других точек зрения, к примеру, с точки зрения получения ученой степени.

Противопоставление рационального нерациональному следует связывать не с каким-либо видом содержания знания или типом опыта, а с наличием или отсутствием определенной установки субъекта (правильное суждение мы не назовем логическим выводом, если оно не получено в результате сознательной установки на правила логики).

Длительное время наука (сведенная к естествознанию) воспринималась как носитель истины в последней инстанции, образец беспристрастности и объективности, абсолютный непререкаемый авторитет. Дж.К. Максвелл отмечал, что «почтение к науке так велико, что даже самые абсурдные мнения получают распространение, если только они выражены языком, вызывающим в памяти какие-нибудь хорошо известные научные фразы»[15].

Классический идеал рациональности Нового времени предполагал исчерпывающую достоверность исходных истин, лежащих в основании подлинного знания. Ответственность рационального сознания – во внутренней дисциплине сознания, «открывающего» подлинную реальность в рефлексивно контролируемых идеальных конструкциях. В классической рациональности разум неизменен в познании неизменной же природы; универсален и безграничен в познании окружающего мира и самого себя.

В.С. Швырев фиксирует «концептуальный кризис в интерпретации понятия рациональность, который обнаруживается в современных дискуссиях по этой проблеме и связан с конкретной исторической формой рациональности, а именно с тем классическим представлением о рациональности, которое восходит к эпохе нового времени и Просвещения. Современный кризис рациональности – это, конечно, кризис классического представления о рациональности»[16]. Он обусловлен потерей ясных и четких идейно-концептуальных ориентиров, которыми характеризовалось классическое сознание вообще. Сквозь призму классической рациональности мир представал как законосообразный, структурно-организованный, упорядоченный, саморазвивающийся. Вместе с тем классический рационализм так и не нашел адекватного объяснения акту творчества. В истоках эвристичности, столь необходимой для открытия нового, рационального меньше, чем внерационального, нерационального и иррационального. Глубинные слои человеческого Я не чувствуют себя подчиненными разуму, в их клокочущей стихии бессознательного слиты и чувства, и инстинкты, и эмоции.

Неклассическая научная рациональность «берется» учитывать соотношение природы объекта со средствами и методами ее исследования. Уже не исключение всех помех, сопутствующих факторов и средств познания, а уточнение их роли и влияния становится важным условием в деле достижения истины.

Этим формам рационального сознания присущ пафос максимального внимания к реальности. Если с точки зрения классической картины мира предметность рациональности – это, прежде всего, предметность объекта, данного субъекту в виде завершенной, ставшей действительности, то предметность неклассической рациональности – пластическое, динамическое отношение человека к реальности, в которой имеет место его активность. В первом случае мы имеем предметность Бытия, во втором – Становления. Задача – соединить их.

Многочисленные работы последних лет содержат отказ от проведения демаркации наука – не наука, утверждают наличие социальной обусловленности содержания теоретического знания, его культурно-исторической определенности.

Отклоняя сугубо сциентистский вариант трактовки рациональности, многие исследователи указывают на то, что знание, в том числе и научное, не возникает и не развивается в границах логических норм и стандартов помимо внерациональных, неформализованных духовных содержаний.

Условность прежних представлений о рациональности подтверждена историей науки, убедительно свидетельствующей о присутствии в научных теориях иррациональных моментов, выходящих за рамки опыта и методологии.

Трансформация представлений о рациональности в литературе по методологии науки связывается с многомерностью и многоуровневостью сознания, символическим, ненаглядным характером постижения реальности, с отказом от буквальности в постижении мира, с относительностью демаркации материального и идеального, объективного и субъективного, нелинейностью мышления.

Попытки исчерпывающей рационализации ограничены, с одной стороны, непрозрачностью для сознания самой действительности, с другой стороны, само рациональное начало в человеческом сознании не может стать предметом исчерпывающего рефлексивного самоконтроля.

Постнеклассический образ рациональности показывает, что понятие рациональности шире понятия «рациональности науки», так как включает в себя не только логико-методологические стандарты, но еще и анализ целерациональных действий и поведения человека. В самой философии науки возникшая идея плюрализма растворяет рациональность в технологиях частных парадигм. По словам П. Гайденко, на месте одного разума возникло много типов рациональности. По мнению ряда авторов, постнеклассический этап развития рациональности характеризуется соотнесенностью знания не только со средствами познания, но и с ценностно-целевыми структурами деятельности.

Новый постнеклассический тип рациональности активно использует новые ориентации: нелинейность, необратимость, неравновесность, хаосомность и пр., которые до сих пор неуверенно признавались в качестве равноправных членов концептуального анализа. В новый, расширенный объем понятия «рациональность» включены интуиция, неопределенность, эвристика и другие не традиционные для классического рационализма прагматические характеристики, например, польза, удобство, эффективность. В новой рациональности расширяется объектная сфера за счет включений в нее систем типа: «искусственный интеллект», «виртуальная реальность», «киборг-отношения», которые сами являются порождениями научно-технического прогресса. Такое радикальное расширение объектной сферы идет параллельно с его радикальным «очеловечиванием». И человек входит в картину мира не просто как активный ее участник, а как системообразующий принцип. Это говорит о том, что мышление человека с его целями, ценностными ориентациями несет в себе характеристики, которые сливаются с предметным содержанием объекта. Поэтому постнеклассическая рациональность – это единство субъективности и объективности. Сюда же проникает и социокультурное содержание. Категории субъекта и объекта образуют систему, элементы которой приобретают смысл только во взаимной зависимости друг от друга и от системы в целом. В этой системе можно увидеть и провозглашаемый еще с древности идеал духовного единства человека и мира.

Новые представления о рациональности в первую очередь связаны с новым образом субъекта познания. Классический научный способ описания объектов базировался на аксиоме полной независимости от познающей активности субъекта и исследуемой реальности, и ее модели. В постнеклассической науке знание выступает как результат деятельности. несущий в себе след операций ее осуществления. Рациональность любого знания сопрягается с рациональностью, пронизывающей деятельность субъекта, то есть с соответствием образцам, соразмерности рамкам данной деятельности и отнесенности к ним.

Благодаря гуманитаризации постнеклассическая рациональность сопрягает эпистемологию и философскую антропологию – рациональное познание выступает как одна из форм человеческого действия в общем ряду деятельности и общения людей. Научное знание лишается внеисторического и внесоциального статуса, включается в определенную систему социальных отношений. Особенно это свойственно социогуманитарному научному познанию, которое всегда стимулировалось интересами различных социальных групп, их ценностями и идеалами, что в значительной степени ставило под вопрос саму возможность научной рациональности в социальном познании.

Современная рациональность представляет собой перманентный диалог, в котором победа той или иной позиции в принципе рассматривается как относительная и допускающая возможность дальнейшего спора и пересмотра прежних позиций. Такая диалогическая, она же «коммуникативная» рациональность имеет проектно-конструктивный характер, выступает формой определенным образом программируемого социального рационального действия.

Коммуникативный поворот в современной философии науки изменил понимание научного знания и его проблематики. Происходит отказ от идеи истинности научного знания в пользу утверждения его правдоподобности, от процедур доказательства акцент смещается на аргументацию, утверждается единство контекстов открытия и оправдания. В философии науки складывается новый подход – риторика науки, в фокусе внимания которой не только приложение логики аргументации к научному знанию, но и анализ научных текстов как форм дискурса[17] и нарратива (повествования), и процедур объяснения и понимания в аргументации. Философия науки все в большей мере включает в себя историко-научные рекомендации «отдельных случаев» («case stadies»), выполняющих роль прецедентов, значимых и признанных научным сообществом, уже не претендующих на универсальную методологическую значимость.

Коммуникативный поворот, отмечает А.П. Огурцов, повлек сомнения в достаточности дедуктивных и индуктивных логических стандартов рассуждения, в существенном сужении притязаний этих стандартов на обязательность, обоснованность и силу в логике и методологии науки[18].

В риторике науки на первое место выходит этика дискурса, нормы которой одобряются всеми членами научного сообщества; условиями успешной коммуникации становятся иммунитет против подавления и неравенства (симметричность коммуникации), руководство мотивом совместного поиска истины. Вводится идея «присутствующего разума» (Дж. Александер), устанавливающего рамки понимания этого мира, наращивающего корпус утверждений наблюдения, имеющих статус беспристрастных и безличных, создающего возможность достижения консенсуса относительно способов интерпретации и документации наблюдений, их моделирования, объяснения и публикации. Благодаря этим критериям научной объективности из консенсуса научного сообщества складывается безличный мир: «Чем больше индивиды разделяют концептуальные рамки своих безличных миров, тем больше индивидуальная практика может быть подвергнута сверхличному контролю, тем в большей мере она подчиняет себя универсальным критериям оценки. Чем больше разделяемая почва, тем более нейтральной эта почва не только выглядит, но и является»[19].

Таким образом, «присутствующий разум» – это система разделяемых и обязывающих норм, общих истин, на которых основывается понимание и взаимопонимание между людьми, тематизация норм и правил коммуникативного понимания. В этой системе обеспечивается универсальность значений контекстуальных интерпретаций, коммуникативных правил в формах обобщенного знания, ставших интеллектуальными традициями, методологических правил и стандартов объяснения и согласования научных утверждений, исследовательских программ и дисциплинарных матриц.

Проблема «разных» рациональностей не только реальна, но и весьма актуальна. Вместе с тем заслуживает внимания и концепция единства рациональности, понимаемая как диалектическое единство многообразных проявлений разума. Рациональность научная, философская, религиозная и т.д. – не альтернативы, но грани единого и многоликого человеческого разума. Отмечается, например, что «чем крупнее научный результат, тем глубже его истоки в духовной подпочве цивилизации, тем больше прообразов ему предшествует. А фундаментальные идеи вообще нисходят к сквозным структурам культуры (или архетипам), которые пронизывают весь массив ее истории. Таковы идеи атомизма, эволюционизма, симметрии и гармонии, эфира и вакуума, хаоса и порядка…»[20].