В аудиоверсии книги в следующем фрагменте предполагается скрипичное соло «Времена Года» Вивальди «Лето».

Море расступалось, казалось неестественно мелким, когда он долго шел, раздвигая могучими бедрами, ладонями перед собой пластиковые бутылки, куски полиэтилена, сгустки нефти, постепенно погружая в воду свое тело. Наконец, Он свободно поплыл, доверив себя Океану. Волны не пугали. Он был их частью. Это был и его дом. Рядом с ним из Океана появился звук. Он принял, подхватил этот ритм, наполняя его собственным душевным порывом, и, наконец, оформив скрипичным тембром, мысленно повел эту мелодию над вздымающимися океанскими волнами. Он снова и снова повторял мелодию в разных вариациях, постепенно усиливая громкостью и внутренним напряжением. В какой-то момент ему перестало хватать звуков скрипки, и Он просто подхватил мелодию голосом. До, ля, ми, соль…

Эта музыка распирала, рвалась изнутри, из самого его сердца. Он до предела усилил страстность исполнения, но не перешел на крик, оставаясь в рамках все той же музыкальной фразы. Одновременно и сам Океан, увлеченный его игрой, усилил штормовой натиск. Волна выносила его на гребень наверх и Он пел, опускала - замолкал, задерживал под водой дыхание и снова уверенно взмывал вверх к солнечному свету. Мелодия была проста и прекрасна. Он был ее создатель, но и сам, весь был в ней. Вся его суть, вся его Душа. Океан баюкал его как в купели, и он пел, вместив в эти семь нот всю память тысяч и тысяч поколений, как в молитву, после долгой разлуки с родным домом....

Полог шатра откинулся: Купцов в своей одежде из оленьих шкур в ботинках стоял с гримасой ненависти на лице и указывал на них пальцем. Андрей почувствовал, как снаружи загудела земля. Рудокопы на гигантских экскаваторах вгрызались в землю всё ближе и ближе к шатру. Дрожащий, не в силах закричать от ужаса, Андрей прижался к ее телу, ожидая каждый миг, как огромный черный ковш накроет их навсегда….

What about killing fields

Is there a time

What about all the things

That you said was yours and mine...

Did you ever stop to notice

All the blood we've shed before

Did you ever stop this notice

This crying Earth the weeping shores?...

Зазвонил телефон: «Андрей, просыпайся, пора на вахту», - раздался голос Бурмистрова в телефонной трубке. Андрей встал, прошел в душевую кабину. Тщательно расчесал еще влажные волосы, одел форменный комбинезон, помедлил немного и сел за письменный стол, взял в руки авторучку. На чистом листке бумаги появились первые строки:

Белый снег, серый лед на растрескавшейся земле

Одеялом лоскутным на ней город в дорожной петле

А над городом плывут облака, закрывая небесный свет

А над городом желтый дым городу две тысячи лет

Прожитых под светом звезды по имени Солнце...

И две тысячи лет война…

Костя не мог усидеть за пультом, постоянно вертелся в кресле, вставал. Видно было, что эмоции переполняли его. В конце концов, проницательный Шубин его разговорил. Тот признался, что Катя собирается приехать в Петербург погостить, что это уже решено, она буквально полчаса назад звонила по спутниковому телефону отцу. Наконец, все выговорились, и в ЦПУ наступила тишина. Шубин молча сидел, заложив руки за голову, следя за приборами. Голиков что-то сосредоточенно высчитывал, пользуясь калькулятором, записывая результаты в тетрадь. Андрей подумал о своих товарищах, с которыми расставался здесь. Так кто же они, кто мы все здесь? Физики или лирики. Романтики или технари-прагматики. И неожиданно понял для себя совершенно ясно, что именно здесь этот спор заканчивается, он теряет свой смысл. Когда ты познал законы материи и управляешь ими своею собственной рукой посреди чёрной ледяной бездны, но при этом по-прежнему, мечтаешь, ждёшь чего-то от жизни, то ты стал ЧЕЛОВЕКОМ. Человеком для самого себя. И, может быть, для кого-то ещё в этом мире. Он подумал о том, что еще успел узнать тогда в шатре… Что-то очень важное для него самого... Он вспомнит, он обязательно вспомнит…

* * *

- Генрих, познакомься, Панкратов Савелий Игнатьевич, капитан «Магнолии», - представил Локтев Войцеховскому крупного мужчину лет пятидесяти с красным лицом, в меховых унтах и полушубке, теребящего в руках шапку-ушанку. Локтев сидел на своём неизменном месте в центре длинного стола заседаний. Справа от него гость. Перед ним нетронутая чашка чая. Средний рыболовецкий траулер «Магнолия» и сейчас был виден отсюда, из каюты капитана. Войцеховский только теперь обратил внимание, что на нём не горит ни один бортовой огонь.- Генрих, «Магнолия» тонет. Можно сказать, её уже нет. Экипаж разбежался, топливо вчера кончилось. Панкратов говорит, машинное отделение полностью затопило. – И, словно, предвосхищая его удивление, добавил: - В лёд вмёрз траулер, вот и стоит, пока не ушёл под воду. Войцеховскому все стало понятно. Сначала остановился дизель-генератор, высосав последний литр солярки из расходной цистерны, погас котёл, обеспечивающий паровой обогрев судна, одна из труб забортной воды постепенно промёрзла. Металл разорвало, отсек затоплен. Он даже поморщился, как от зубной боли, представив, как сейчас в это самое время судно на их глазах постепенно, но неотвратимо превращается в груду металлолома по вине людей. Замерзают остальные трубы, заполненные забортной водой и конденсатом, лопаются. Вода новыми потоками устремляется внутрь...- На таком морозе у нас мало шансов. Через несколько часов начнёт образовываться лёд внутри судна, тогда ему уже никто не поможет. Ближе нам не подойти, я так понимаю, может пойти трещина по льду, - и он показал характерный жест ладонью вниз.

- Правильно понимаешь, Генрих.

- Василий Иванович, разрешите самому проверить, оценить обстановку на месте.

- Оценишь и сразу назад. Ты мне здесь нужен, живой и невредимый. Возьми опытных ребят. Дам тебе боцмана, ещё троих матросов. Ты кого планируешь из машины?

- Сапожникова, Плотникова, да там много не надо, не развернуться. Сейчас, главное, воду откачать, кингстон найти и перекрыть. Я боюсь, Савелий…э-э-э…- Игнатьевич, можно по имени, - уточнил Панкратов. - …нам здесь не помощник

- Нет, я не знаю, где расположен клапан.

- Старшим назначу Волгина, ребята с его вахты. Да и он сам последнее время, ходит бесноватый, как медведь по клетке в зоопарке.

- Женить надо твоего Волгина, сколько девушек хороших вокруг, что он, в самом деле. Вот, тогда и не будет зоопарка, - изрёк Локтев извечную житейскую мудрость. – Он взял в руку «лентяйку» и направил на музыкальный центр, сбоку от стола. Заиграло Радио России.

Невозможно прожить без печали,
Но хочу я друзья пожелать,
Чтобы в радости вы забывали,
Что недавно пришлось горевать.
Я хочу, чтобы песни звучали,
Чтоб вином наполнялся бокал,
Чтоб друг другу вы все пожелали
То, что я вам сейчас пожелал….

- Давай, давай, Генрих, за работу, а мы пока тут с Савелием Игнатьевичем покумекаем.

-Чай, кофе? Выпьешь чего-нибудь? – обратился Локтев к гостю.

-Сейчас поесть организуем, Анюта…-, нажал он кнопку на пульте селектора.

- Тут, это… - гость поднял снизу увесистый сверток.

- Ну ка, ну ка, что тут у тебя? – Локтев встал из-за стола и направился к гостю.

- Так, это… муксун, омуль…, можно еще организовать…

Войцеховский вышел из каюты и затворил за собой дверь, оставив наедине двух капитанов: небольшого рыбацкого судна и атомного исполина.

Из рассказа капитана «Магнолии» стало понятно, что судно осталось на зимовку на рейде порта Диксон из-за неисправности главного двигателя. Не успели вовремя подвезти запасные части. Зима, как всегда, подкралась незаметно, не оставив им выбора.

- Что-то у тебя, Панкратов, беспорядок в хозяйстве: запчасти не привозят, зарплату не платят. Чьё судно?

- Арктик Фиш, Самохина. Локтев досадливо " крякнул". Фамилия Самохин была хорошо, если не сказать, скандально известна в городе. То он шумно спонсировал строительство церкви, то открывал новый ночной клуб, куда каждые выходные зазывал девушек бесплатным входом и различными конкурсами. Теперь вот, по слухам, в мэры собирается баллотироваться.

- А ты сам, чего не уехал? - спросил Локтев у Панкратова.

- Так ведь я же с приёмки на этом судне. Оно мне родное. Мы ведь сначала хотели сами с ребятами сообща выкупить его у государства. Ну, там надо было бумажки какие-то оформить. Жёны оформляли, мы то в море были всё время. А когда пришли, нам говорят «Вот ваш новый хозяин». Мы, мол, что-то там не успели подписать. А он в море-то ни разу не был, - тихо добавил Панкратов. – Теперь я один и остался из того экипажа.

- Да, ты не с того экипажа, ты тут вообще один остался, - стукнул ладонью по столу Локтев.- «Не поможет голова, если не дал бог ума». - Ну, пойдём, Панкратов, - Локтев взглянул на «ролекс» на своем запястье, - сейчас сеанс связи будет со штабом, пообщаемся и с твоим Самохиным...

Потеплело, столбик термометра за бортом поднялся вверх до минус тридцать, зато началась сильная метель. В сторону «Магнолии» разматывали электрические кабели для подключения освещения, погружных насосов для откачки воды. Войцеховский поднялся на капитанский мостик «России». Локтев говорил по телефону, увидев главного механика, прикрыл трубку ладонью, вопросительно кивнул головой.- Всё нормально. Стоит прочно, трубу «порвало» видно, от носовой переборки в машинном отделении. Через соседний трюм промёрзла. Но в остальных помещениях сухо, - отчитался Войцеховский, еще не отдышавшись от быстрой ходьбы. Локтев кивнул главному механику в знак того, что принял информацию к сведению. Так вот, Самохин, сейчас мне докладывает мой механик, что жить флагману твоей рыболовной флотилии осталось часа два от силы, лёд уже встаёт внутри, скоро фокстрот танцевать можно будет, а ты тут со мной как на базаре торгуешься. Ты, вообще, знаешь, что ещё по родосскому кодексу мореплавания судно, брошенное в море, считается собственностью того, кто его нашёл, - и он подмигнул Панкратову

.- Он вообще никаких кодексов не знает. Раньше, хотя бы один уважал, - проворчал тот.

- Ну, вот и отлично, значит, все деньги переведёшь в " Сберегательный банк взаимного кредитования граждан"....Ничего, ничего, с налогами разберёмся. И слушай, Самохин, обманешь, имей в виду, у меня до весны много времени, приведём всё в исходное состояние.

- Ну, я вам скажу, вот клещ, - обращаясь ко всем находящимся на мостике людям, громко произнёс Локтев, вешая трубку телефона....

Здесь, внутри шахты машинного отделения, защищённого от метели и завываний ветра снаружи, было тихо и заметно теплее. Судно не успело еще полностью остыть. Но от того ещё более неестественно и пугающе выглядели переплетения трубопроводов, решётчатые настилы, переходные мостики и трапы, уходящие прямо вниз в чёрную водяную толщу. Волгин с Сапожниковым стояли внизу, у самой воды, держа в руках схему трубопроводов забортной воды, которую они сняли со стенда и пытались по месту определить, где находится кингстон. Выхода не было, придётся нырять в эту ледяную бездну. Водолаз здесь не развернётся. Да и как его сюда опустить? Акваланг? При таком морозе, когда солёная вода имеет отрицательную температуру, использование его крайне рискованно. Ведь дыхательные клапана могут просто перемёрзнуть и перекрыть доступ воздуха в любой момент.

- Вон, Викторыч, смотри, эта труба пошла вниз по переборке. Вот она здесь на схеме. Так, какой это шпангоут? – он подсветил себе фонарём

– Да, точно, там.- Похоже на то, - согласился Андрей, - Ну, что, Иван, полезешь?

- Викторыч, если прикажешь… ты же знаешь, если бы это у нас на ледоколе, даже не рассуждая, - смутился Иван.

- Да я шучу! Типун тебе на язык, кто же тебя, отца-героя пустит. Давай помогай, гидрокостюм застёгивай, - засмеялся Волгин, одевая маску.

Заядлый рыбак и охотник, к своим сорока годам Иван уже имел двух дочерей четырнадцати и одиннадцати лет и конечно мечтал о сыне. Вернувшись в этот раз после отпуска на судно, товарищи узнали, что супруга Елизавета Матвеевна родила ему двойню, двух прекрасных дочерей.

Их предположение оказалось верным. Тот трубопровод, который они выбрали в качестве ориентира, в конце пути привёл к кингстонной задвижке. Сначала он плыл, придерживаясь, отталкиваясь ногами от перекрестий металлических поручней и конструкций, пока труба, за которую он держался постоянно рукой, не ушла вниз. Поправив маску, он ушёл под воду. Видимость была плохая. Забортная вода с илом подняла всю грязь с льял машинного отделения. Он поднырнул под настил переходного мостика, ещё поворот. Так, вот он - клинкет. Но отсюда его не достать. Андрей развернулся и стал всплывать, подсвечивая фонарём.- Нашёл, - крикнул он Сапожникову.- Переходи вон туда, - и он показал ему на противоположную переборку. – Да, и захвати «мартышку», вон ту, широкую. Сапожников взял специальный железный рычаг с крюком на конце для облегчения поворота маховика клинкета, выбрал слабину страховочного конца и перешёл на другую площадку. Андрей сделал пробное погружение, чтобы убедиться, что клинкет отсюда доступен.- Давай мартышку, - сказал он Сапожникову, отдышавшись, и ушёл под воду. Маховик поворачивался с трудом, но шёл ровно.- Думаю, половина уже есть, - произнёс Андрей, всплывая...

…Cилы оставляли его. Сейчас, когда цель была близка, он уже не думал ни о чём. Ни о холоде, ни о том, зачем он здесь, только маховик, довернуть его любой ценой. …Ну вот, ещё чуть-чуть. Он понимал, что ему уже не хватит больше сил нырять снова в эту бездну. Ну, ещё один поворот, ещё …. Клапан плотно сел в гнездо. Андрей развернулся: «Сейчас отдохну и пойду наверх. Куда? Домой. А где мой дом? Вон там. Нет…», - и он стал поворачиваться, вяло тыкаться в разные стороны. Усилием воли, приказав себе не дышать, он не смог обмануть законы природы. Из-за нехватки кислорода его мозг уже давал сбои.- Как хорошо, – холод уже не чувствовался, он засыпал. – Домой, наверх! - пульсировали остатки сознания. Фонарь он уже давно отпустил, чёрная бездна окружила его. Едва ли сейчас мог помочь ему Сапожников, ведь верёвка сделала не один крутой поворот, повторяя его маршрут в подводном лабиринте. Мысли, слова, краски, блики - все тише, все дальше от него, … все ближе желанный покой.

Над ним не было ничего уже, кроме неба, — высокого неба, не ясного, но все-таки неизмеримо высокого, с тихо ползущими по нем серыми облаками. «Как тихо, спокойно и торжественно. Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, что узнал его наконец. Да! все пустое, все обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме его. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава Богу!..»….

Почему я не вижу здесь кораблей

С парусами из дальних, из южных морей?

Почему здесь нет ветра, не слышен прибой?

Я хотел бы уехать и быть просто с тобой…

- Я хочу жить!!! - Он поднял голову, там вдалеке, замерцал неясный свет... Что это?.. свеча? Звезда? Он протянул руку и потянулся на этот свет, словно паря, едва касаясь руками железных конструкций, окружавших его.

- Свети сюда! - орал Войцеховский Сапожникову, - Тяни! - и сам, не выдержав, кинулся в ледяную воду прямо в одежде, подхватывая всплывающего Андрея…

Из штаба морских операций поступило распоряжение: взять эстафету ледовой проводки немецкого контейнеровоза у ледокола «Ямал». В прошлые годы, в период интенсивного судоходства в арктическом бассейне, атомные ледоколы вместе со своими дизельными коллегами из Дальневосточного пароходства, полностью перекрывали арктическое побережье, обеспечивая завоз грузов и сквозную проводку транспортных судов по Северному Морскому Пути. В последние годы, кроме газовых месторождений Ямала и арктических шельфов, появился интерес и в международном, трансконтинентальном использовании высокоширотного евразийского маршрута на регулярной основе. Ведь срок доставки грузов, к примеру, из Японии в страны Европейского Союза при этом сокращается на несколько недель, экономится топливо. Но для этого нужно комплексное решение. Кроме ледокольной инфраструктуры, еще и строительство транспортных судов усиленного ледового класса, страхование рисков от ледового повреждения. Атомоход, прочно вросший за несколько дней в ледовый панцирь, начал осторожные манёвры, чтобы освободиться из ледового плена и взять курс на северо-восток.

- Что будет с «Магнолией» дальше, - спросил Войцеховский у Локтева, стоя рядом на мостике, провожая взглядом тёмный силуэт рыболовного траулера. Вода из машинного отделения откачена, для запуска механизмов необходимо пополнить запасы: топлива, пресной воды. Большое количество единиц оборудования, в особенности, электродвигатели, требуют профилактики, замены. Всё это он знал и доложил Локтеву. Тот помолчал, уставившись в иллюминатор, и задумчиво произнес: Маслины, говоришь... А, знаешь, не хочу я его Самохину отдавать, пустит он его на иголки. Ещё десяток, другой рыбаков будут без работы. Да и ремонт не такой уж страшный, если с умом. Я с Панкратовым обсудил, тот говорит, если удача будет, он с артелью за одну ходку «отбить» сможет

.- В смысле? – переспросил Войцеховский

.- Положили «решку» - лузгает орешки. Повернули на «орла» - оказался молодца... Вот я и думаю, помочь может людям, - продолжил Локтев.- Дадим им денег, что Самохин дал... В долг? - добавил он, смотря на Войцеховского. - Генрих, не смотри на меня так, я в этой рыбе ничего не понимаю, откуда она берётся и куда уплывает. Нам с тобой уже поздновато сети по банкам таскать.

- А как же Самохин? - удивился Войцеховский.

Локтев, не спеша, положил в рот ломтик жевательной резинки " Айс", разжевал его, потом приблизил лицо к иллюминатору, выдохнул и прописал что-то пальцем по заиндевевшему стеклу.

- Ну, до открытия навигации ещё есть время, подвижки льда, обколки, да и судоходству он тут явно мешает. Сам знаешь, Арктика – стихия, навесим долгов на него, сам отдаст.

Войцеховский перевел взгляд на иллюминатор, на котором отчетливо проступило узнаваемое слово, последовательность определенным образом перекрещённых и соединенных между собой черточек, в таком единственном сочетании приобретавших здесь, на этом стекле вполне конкретный смысл.

* * *

Сердце на твоем берегу,

я тебя забыть не смогу,

Запах твоих губ сберегу –

сердце на твоем берегу…

Наступал новый год. Атомный ледокол «Россия» возвращался из своего обычного полярного рейса домой в Мурманск, Кольский залив встречал все той же чёрной гладью воды, полоской береговых огней и хлопьями пушистого снега, исчезающего на поверхности залива. Вскоре вахтенный помощник передвинет рукоятки управления двигателями в " СТОП", судно накрепко пришвартуют к причальной стенке, а машинист доложит в ЦПУ: " Главный стопорный клапан подачи пара закрыт, открыто продувание, турбина на выбеге. Андрей был спокоен, душа его была чиста и спокойна на все 32 по Фаренгейту. Он сидел в каюте, складывал вещи, освобождая помещение для будущего члена экипажа, который сменит его через несколько дней. Он знал, что не вернётся сюда. Вчера отдел кадров подтвердил его назначение на новое судно «Сибиряков». В руки попалась синяя тетрадка. Стихи. Перечитал. Они не волновали его больше. Он положил тетрадку в коробку. Что-то поменялось в нём, он чувствовал, что стал другой. После черно-белой Арктики, обострившей все его чувства до предела, он снова возвращался в цветной мир, раскрашенный всеми цветами радуги зеленью трав, огнями реклам, киноафишами и детским смехом. Теперь он не один, сейчас он вдруг отчётливо понял, что он искал все время. Почему он, наконец, оказался в той часовенке, в Охтинском храме, куда после пришёл креститься. Он искал счастье. Просто так, безо всякой на то причины, не рассуждая, отчего и почему. Счастье, которое разлито вокруг и внутри нас огромным океаном добра и любви

Все, пора наконец- то домой.

Хватит мучиться, думать и ждать.

Скажу: «Здравствуй, я снова с тобой»,

Вот и все, дай скорее обнять.

ты обнимешь, прижмешься щекой,

Скажешь: «Господи, как я ждала!

Как хотела быть рядом с тобой.

Здравствуй милый, ну вот, дожила.

Он стоял у бильярдного стола, спиной к бару, когда чьи-то ладошки прикрыли ему глаза. Он развернулся: - Марина! Милое, улыбающееся лицо.- Марина, здравствуй, здравствуй, дорогая! Я очень, очень по тебе соскучился, - шептал он, обнимая её. Он прижал её к груди и замер, потом поднял рукой ее подбородок и осторожно поцеловал. Ее губы дрогнули, открываясь ему навстречу. Он отстранился, улыбаясь, глядя на нее, нежно дотронулся рукой до ее щеки. Она порывисто схватила его ладонь и прижалась к ней. Он отодвинул прядь ее волос другой рукой, прикоснулся губами к ее ушку, потом ниже. Она уткнулась ему в плечо, обхватила, сжав его спину руками, замерла на месте.

Love me tender love me sweet

Never let me go.

You have made my life complete

And I love you so...

-Как ты изменился, - прошептала она.

- У меня… просто новые ботинки, - его рука скользнула по её тонкой шее, плечу.

- Откуда ты прилетел на этот раз, - шептала она.

- С планеты согласия и любви. – Они снова замерли, прижавшись друг к другу.

- И будешь здесь на крыше жить?... как Карлсон, - прошептала она, улыбаясь, пряча мокрые глаза. уткнувшись ему в плечо.

.. .Love me tender love me long

Take me to your heart.

For it's there that I belong

And we'll never part...

Он провёл по ее спине, она вздрогнула, отвечая всем телом. Его руки опустились ей на бёдра.

- Что это? - он отстранился, смотря на светлую ткань, облегающую её фигуру, - Что это? Так это же...та самая занавеска!

- Пойдём, пойдём отсюда, - шептала она, снова крепко прижимаясь, не отпуская его....

...Love me tender love me dear

Tell me you are mine.

I'll be yours through all the years

Till the end of time...

В фойе он перехватил у гардеробщика её шубку. Она вскользнула в неё, запахнула, не застёгивая. С улицы, из-за распахнутой входной двери, в вестибюль молодежного клуба ворвался порыв ветра. Он подхватил тонкие рекламные листочки с фотографией грузного мужчины в черных брюках и белой рубашке, поднял их в воздух, закружил по всему холлу. Они падали вниз на пол разноцветным дождем, шуршали под ногами весело галдящих ребят, под каблучками беззаботных девушек, как прошлогодние забытые листья в весеннем городском саду.

T ake me to the magic of the moment

On a glory night

Where the children of tomorrow dream away

in the wind of change…

В дверях Марина оглянулась: прямо перед ней на противоположной стене висел плакат атомного ледокола, с надстройкой ярко рыжего цвета, с черной непробиваемой броней корпуса.

Верю я, ночь пройдет

Сгинет страх

Верю я, день придет

Весь в лучах

Он пропоет мне

Новую песню о главном

Он не пройдет, нет

Лучистый зовущий славный

Мой белый день…

Часть 3. сборник рассказов и стихотворений.

1. Синяя тетрадь

Настал момент кое-что Вам объяснить, уважаемый Читатель. Я-тот, который называет себя автором этой книги, лично знаком с Вадимом Тулиповым. Мы учились на одном курсе в Морской академии. Но давно уже ни я, ни он в море не ходим. Снова встретились мы лишь недавно. На улице, случайно. Оказалось, что последние годы, не зная того, мы жили рядом, в одном квартале. К тому времени он уже владел небольшим кафе, в доме, где сам же и жил с супругой на третьем этаже во все еще коммунальной квартире. Небольшой уютный полуподвальчик: кирпичные своды, два зала, пиво, бильярдный стол, живой джаз, кочующий по кругу с Литейного на Моховую. Из-за соседнего столика, где юный Хайдеггер с философского факультета университета яростно спорит с Ницше, сидящим со стаканом минеральной воды без газа, долетают обрывки фраз: новая парадигма, эффект Доплера, принцип матрешек, кошка Шредингера, техника мелкого шага, теория хаоса, большой ресет, циклическая Вселенная... Словом, мы стали видеться чаще. Там-то я и познакомился с Костей, младшим братом Вадика. Тот продолжал ходить в море и не был пока обременен семейными узами. Может, еще и поэтому молодой человек подкупал к себе живостью суждений, готовностью поддержать разговор в малознакомой компании и напоминал мне меня самого, лет десять-пятнадцать назад, полного надежд и стремлений. Он же, вероятно, нашел во мне просто внимательного собеседника и благосклонного слушателя его жизненных наблюдений, философских идей и даже собственных стихов. А согласитесь, в наше время это уже не мало. Признаться, я не боялся, что поспешная близость, может испортить наши отношения. Несмотря на свою явно выраженную молодую горячность, Костя оставлял впечатление очень деликатного и самодостаточного человека, а главное, я знал, что вскоре он все равно надолго уйдет в рейс, и это многое ему прощало. В разговорах, он часто упоминал Андрея, своего товарища по морским странствиям в Арктике, так что у меня даже сформировался некий образ этого человека. Костя принес с собой темно–синюю тетрадь 96 листов «в клеточку», до корки исписанную мелким, убористым почерком. Оказалось, что когда Андрей покинул судно, в каюте, которую занял Костя после него, среди оставленных вещей, была и эта тетрадь, которую он, Костя, неожиданно для него самого, собираясь идти сегодня в кафе, решил взять с собой. Но вечер пошел по другому сценарию, нам даже не удалось толком пообщаться напоследок. Вскоре за ним заехала подружка, и они распрощались с нашей компанией. Расставаясь, он просто вручил мне эту тетрадь. Дома, я мельком пролистнул страницы, но утомленный незнакомым почерком, отложил не читая. Через неделю, вернувшись из кафе домой, я с удивлением обнаружил, что, в своем роде, соскучился по общению с Костей и, наткнувшись взглядом на тетрадь, взял ее в руки. Сейчас я должен был бы сказать, что, мол, лучше бы я этого тогда не делал. Что с этого момента что-то вокруг меня, во мне самом поменялось, жизнь пошла по другому фарватеру. Что мне следовало сразу задуматься, почему Андрей сам оставил ее на ледоколе, почему Костя так порывисто, без объяснений отдал ее мне…. Ничего такого я тогда не почувствовал. Любопытство, иногда радостное удивление, вперемешку с легким испугом и стыдом за автора и себя самого, что читаю чужие откровения, залезаю в лабиринты мыслей, душевных порывов и духовных поисков другого человека. Там было десятка три стихотворений, вперемешку с изречениями и афоризмами типа:

Каждый может совершать ошибки в своей собственной жизни, но никто не вправе помогать ему в этом.

Эстетика – это способ осознания Целого. Вульгарность - это агрессивное противостояние части Целому, имеющее в своей основе чувство невежества, зависти и страха. Гламур – это препарированная, ускользающая под натиском Вульгарности Красота. Впервые, по-настоящему серьезное исследование феномена «гламур» было предпринято Г.Х. Андерсеном: "...но принцесса потрогала розу и чуть не заплакала. - Фи, папа! - сказала она. - Она не искусственная, а настоящая»!

Людская пошлость - это скука богов. В жизни скуку можно победить игрой, творчеством или любовью. " Игра - процесс проистекающий по заранее определенным правилам участниками игры, имеющих при этом различные намерения по поводу ее исхода. Нарушать правила разрешено лишь при игре в " дурачка", да и там остается риск получить за это щелбан. Чем в большем количестве игр одновременно задействован человек, тем свободнее он себя ощущает.

Там же: «Глубокомысленное молчание женщины – украшает мужчину. Молчание же многозначительное и красноречивое делает ее постоянное присутствие, подчас, невыносимым. Женщины делятся на стерв и мадонн, остальные, просто пока еще не определились. Мужчина, чаще, мечтает о стерве, но чтобы при этом она была ему преданна, как мадонна. Мужчина, в свою очередь, может являться героем, человеком, трусом или подлецом. Похоже, для соответствующих мужчин и женщин это, скорее спираль, чем прямая. Впрочем, есть еще материнство и философия.

Через несколько страниц, после, ни много ни мало, «Плана переустройства Мира», такое: «Господь сотворил Адама. Затем, не без его участия, и Еву. К последовавшей за этим цепочке событий, похоже, он имел лишь опосредованное отношение. Впрочем, Создатель милостив. Он всем дает возможность творить добро. Некоторым он позволяет даже донашивать свои старые одежды.

Во время хорошей драки трудно понять, кто был прав. Посмотри, куда они пойдут залечивать раны.

От остальной живой природы человек отличается способностью смеяться, плакать и мечтать. Иногда, кажется, что «Юмор Fm» – это, последнее, что отделяет нас от АДА, и все еще оставляет надежду на РАЙ. В Рай верят все. Просто одни полагают, что это реальность, данная им в ощущениях, а остальные верят, что «мечты сбываются». Я очень, очень люблю людей – они такие…прикольные!

Мы никогда не узнаем истинного намерения богов. Иногда, чтобы вывести в лидеры чемпионата любимую футбольную команду, они готовы разрушить целую империю.

Секретов нет, есть желание задавать вопросы и умение понимать ответы. Впрочем, только перед тем, как выпить яд, Сократ, вероятно, осознал истинную цену Знания – невыносимая легкость бытия.

Были там дневниковые записи, впечатления от арктических рейсов, сложенный вдвое, вложенный листок: «Памятка по замене свечей, регулировке клапанов, troubleshooting двигателя W20V34SG», набросок эссе озаглавленного " Девушка, велосипед, земляника, теплоход" и даже поэма на десяти листах под названием: «Хроника космической одиссеи капитана Ван-Рея». В чем-то она перекликалась с «Трудно быть Богом». Только в отличие от Стругацких, Ван-Рей просто уничтожил далекую планету за убийство своей любимой. Далее следовал сюжет, набросок вероятной повести, который выглядел, как план путешествия двух друзей.1. Москва 2. Золотое кольцо.3. Монах (страх Божий плюс Любовь) 4. Сахаров (иногда единственная альтернатива собственной трусости – это честность). 5. Бескрайняя изумрудная весенняя зелень, цветущие тюльпаны в степи, юная казашка на перекрестке дорог с младенцем на руках и лицом мадонны. 6. Узбекистан: царские золотые червонцы, бухарский эмир, поиск сокровищ, Лейла. Любовь. А поверх всего плана, по диагонали, словно оттиск синей печати, выведено «ГАГАРИН», с пометкой на полях: «12 апреля 1961 года - Бог взглянул на Землю глазами человека».

Еще один, написанный на английском языке, был озаглавлен, как киносценарий. Насколько я разобрал, там речь шла о долговой расписке XVII века, случайно обнаруженной в наши дни в томике сонетов Шекспира в букинистическом магазине французской студенткой находящейся на стажировке в Оксфорде, которая в одночасье сделала простого паренька из ливерпульских доков претендентом на баснословное состояние, вовлекая его и девушку в опасные рискованные приключения, искушения и испытания. Эта тетрадь был духовный поиск и становление Человека. Наверное, поэтому Андрей оставил, избавился от нее. Она стала ему не нужна. Уничтожить - значит, было предать себя прежнего, взять с собой - продолжать в ней нуждаться. Поэтому он просто отложил ее в сторону и пошел дальше своим путем. Но что-то он зацепил в небесных сферах, словно вбил альпинистский крюк в отвесную стену и ушел один вверх, растворившись в синем предрассветном тумане. Позже, когда моя собственная судьба свернет меня в бараний рог и самого вывернет наизнанку, возможно, именно на этом крюке я зависну над бездной, остановив падение в ту кроличью нору. Но мне придется пойти дальше. Мне придется исписать свою тетрадь, чтобы самому встать с колен и вбить свой, следующий крюк в ту стену. Тогда же та тетрадка была, скорее, легким «уколом зонтика», щелчком по носу. Ведь у меня тоже когда-то были мечты, идеалы, жажда жизни! Укол, который, забывшись сначала, спустя время уже болел и ныл, терзал и лихорадил, ломал все тело стыдом и безудержным желанием наверстать все, что я упустил в жизни. Потом я буду безуспешно искать Андрея. Его мама ответит, что он в рейсе, работает по контракту в иностранной судоходной компании, но она обязательно передаст, что я звонил. Затем он окажется в Якутии, на запуске новой дизель-электростанции. Наконец он сам позвонил, откуда-то из Западной Сибири, с газоперекачивающего комплекса. Я представился, объяснил, как ко мне попала его тетрадь, сказал, что хочу написать книгу, (собственно говоря, к тому времени она была практически готова). На том конце провода, после небольшой паузы, послышался довольный смех. Андрей ответил, что та тетрадь это сплошная рефлексия и плагиат, но в принципе, он не возражает. Мы договорились о встрече в Петербурге через месяц и попрощались. Увы, наша встреча тогда так и не состоялась. Я оказался в затруднительном положении, ведь я уже итак использовал значительную часть творческого материала Андрея. Поэтому, после некоторых размышлений, я решил включить в свое издание оставшиеся стихотворения, из тех, что не вошли уже в мою повесть и несколько его рассказов, объединив их под названием «ФОТОГРАФИЧЕСКИЕ ЭТЮДЫ», оставив практически без изменений, как они были представлены в его тетради.

Тусклый день, низко хмурится небо

Отражается в мутной воде

Слившись с грязным подтаявшим снегом

На весенней размякшей земле.

Папиросные пачки, окурки,

Клочья старой пожухлой травы

И над этим во всем переулке

Запах прелой лежалой листвы.

Здесь всю зиму плевали, ругались,

Пили пиво, сорили вокруг.

Снег сошел, а следы все остались:

Пробки, спички, надломанный сук.

Ни души, сад закрыт на просушку.

Ветер треплет обрывки газет.

Из под битой оставленной кружки

Стебелек робко вьется на свет.

Послушай, бэби, не шути,

Я не глазок в твоей двери.

И точно не половичок -

Встряхнешь, и пылью за порог.

Ты думаешь твое «прости»

Погасит жар в моей груди?!

Ты думаешь сама забыться,

И в танце снова закружиться?

Ну, ну, смелее – зажигай!

Да только ключик мне отдай.

Тот, на цепочке золотой,

Что на груди всегда, с собой

Ты носишь. Так, для красоты,

Не зная истинной цены.

Не знаю, кто так пошутил,

Когда тебе его вручил.

А может, ты уже забыла,

Как вся в слезах его просила,

Не зная, чей он и когда,

Придет за ним твоя судьба?!

Ну, бэби, ты же не воришка?

Ты, видно, просто... шалунишка.

Зачем тебе моя душа?

Ведь это, бэби, не игра!

И я когда-то зажигал,

К сердцам отмычки подбирал.

Теперь, как видно, сам наказан.

Сполна, за всех, тобою, разом.

Запри мне сердце на замок!

Отдай мне ключ, я не игрок!

Я жить так больше не могу.

Рву душу, SOS, иду ко дну!

Отдай мне ключ, и я уйду,

Исчезну, спрячусь, сгину,

Ужом холодным проползу,

Глухую возведу плотину,

Потоп наплачу, утону.

В кромешной тьме, в морской пучине

Среди погибших кораблей,

Замру один в поддонном иле

На год, на век, до Судных дней.

Подожди, не проси ни о чем

Я сейчас ничего не хочу.

Я устал, много дел было днем,

Дай немного один помолчу.

Посижу у окна, в тишине…

Листья падают, скоро зима…

Что? Часы снова бьют на стене?

Слышу, слышу, конечно, пора.

Я хочу ничего не хотеть,

Затеряться в себе с головой.

Никого не любить, не жалеть

И дружить, самому лишь с собой.

Не мечтать ни о чем, не страдать

И не думать о завтрашнем дне.

О прошедшем тот час забывать,

Как о светлом, бессмысленном сне.

Оставаться собой, не просить,

Просыпаться когда захочу,

В одинокой толпе не спешить.

Не искать - отчего, почему.

Человек идет и улыбается,

Значит в Человеке чебурек болтается.
Значит Человеку хорошо.
Может он сейчас пойдет в кино,
Может на скамейке посидит?
Никуда теперь он не спешит.
Хлопнул водки, пиво, чебурек -
Прогуляться вышел человек.
По Садовой, прямо до Сенной,
По Гороховой, Фонтанке, к Моховой.
Там еще немного посидит,
Выпьет кофе и поговорит

С барменом один в пустом кафе
О погоде, фильме, о себе.
Вспомнит вдруг из жизни эпизод,
Выпьет рюмку водки и пойдет
По Литейному, на Кирочной свернет...

В моем окне печали нет –

Сюжет меняю на момент.

Мне мало дела до войны,

Попсы, гламурной суеты,

Мне, в общем, даже все равно,

В какое заглянуть окно –

По мне, так это все одно.

Тарифы, цены, ипотека,

Или футбол – забава века,

Обзоры свежих новостей -

Забей, забей, забей, забей…

Ага, хорошенькая попка!

А ну-ка в фас, та-а-к, вот и фотка.

Да-а-а, чертовка хороша!

Вот это да! Иди сюда…

В моем окне печали нет –

Момент меняю на сюжет.

Втыкает радио с утра:

Ла-ла, ла-ла. Ла-ла, ла-ла.

Плывет волна - вставай пора,

Лямур, лямур – поет волна

Люби меня, люби меня.

А я со сна, такой дурак –

Соплю в кулак, соплю в кулак.

Волна зовет меня опять,

А мне не встать, а мне не встать

В ушах звенит вчерашний бит.

Подружка рядом крепко спит.

И я со сна, такой дурак –

Соплю в кулак, соплю в кулак.

Вчера нам было хорошо

Я помню точно, шло кино.

Какая разница, про что,

Вчера нам было все равно,

Какое там идет кино.

Теперь подруга крепко спит,

И даже старый добрый бит

Ей спать, нисколько не вредит.

Я лягу рядом на бочок,

Еще чуток, еще чуток.

Я к сладкой девочке прижмусь.

Проспал сегодня. Ну и пусть!

Сожму в ладони ее грудь,

В ночные грезы окунусь.

Мне так с тобою хорошо!

И без кино, и без кино.

Звонит вчерашний старый бит

Вчерашний бит звенит, звенит…

Листопад начался в воскресение

Тридцатого сентября.

Тем не менее, в саду оживление:

Солнце, музыка, детвора,

Запах кофе с кафе у канала,

«бэби блюз» щиплет рядом струну.

Я доволен, все то, что мне надо.

Baby, baby, im missing about you.

May be you’re… too?

Улыбнись, с ресниц украдкой

Одинокую слезу ты смахни

И грустью сладкой

Боль живую замени.

Улыбнись, легко и ясно

Сразу станет на душе.

Не кори себя напрасно,

Позади печаль уже.

Улыбнись, уж в сердце зреет

Умиление былым

Горе - тихой грустью тлеет,

Дальним ставшее, немым.

Гони от себя раба,

Не смей ему руку давать.

Пока он боится тебя

Иначе начнет презирать.

Не трать пустые слова -

Он тебя не поймет.

Даже во сне он всегда

Боится, завидует, лжет.

Гони от себя раба,

Гони его сразу прочь.

Гони его даже когда

Он хочет тебе помочь.

Гони от себя раба,

Не смей свою боль изливать.

Гони его в шею пока

Не стал тебе в душу плевать.

Гони из себя раба,

Когда-то надо решать -

Ползать сможешь всегда,

Попробуй сначала летать.

Я парень хороший и не курю,

На серфе катаюсь, во сне не храплю.

Мне нравится запах хороших духов

И я ненавижу вид драных носков.

Дольче Габбана, Ла-Коста, О’Нейл -

Я б и растамана в Прада одел.

Сыграл бы на пляже с ним в волейбол,

А вечером регги, гитара, костер.

Мы здесь не для скуки, хватит хандрить.

Мои позывные: «Мне нравится жить!».

Мне нравится рэп, моторы, асфальт.

Ночь жгет децибел, вф – вф,

восходы встречать.

Бро, просыпайся - это рассвет.

В три дабл-ю точка Life точно нет.

Просто не надо по жизни тупить.

И говорить, мол, не на что жить,

Мол, все это только пустые слова

И весь этот драйв не для тебя.

Скажи, тебе правда есть что терять,

Что ты так не хочешь все это менять?

Или не знаешь с чего начинать?

Но ждать больше незачем, нечего ждать.

А может ты просто, боишься решать?

Тогда считай, что это приказ:

«Таймер на ноль. Жми. Здесь и сейчас».

Военный корабль – пустынный причал-

Студеное море – седой океан...

Скрежет металла – объявлен аврал…

Прощальный салют – молитвенный зал.

Женщина в черном стоит у окна,

То ли не верит, то ли одна.

Мальчонка в зеленке - ветрянки следы.

Иди, иди, милый, останься, живи…

Мудрожопые лица

Окружили меня

Лицемерные свинства,

Творят день ото дня.

Мне бы к морю, умыться

Мне бы выпить дождя

Мне бы к маме, проститься

Все, что прожил я зря.

Еще вчера, в ночи, забытый,

Под отблеск уличных огней,

Я разменял свой облик скрытый

На тень от редких фонарей

Шаг в шаг, бесшумно раздвоялась,

Троясь, за мною по пятам,

К чужой бесстыдно прикасаясь

Фигуре, тут же устремлялась,

Вдогонку, по моим следам.

Той тенью стал тогда я сам.

На солнце, в полдень золотой

Исчезла тень моя немая.

К чему она? Ведь мой покой

Хранит теперь волна морская!

Веселый ветер с мостовой

Задорно листья поднимает,

Кружит, и к морю улетает,

Теряя силу над водой.

Песчаный пляж заполнен светом.

Тела, шезлонги, чаек крик.

Ненужная лежит газета –

Однообразный летний миг.

Покой. Я часть немой картинки,

Такой же, как и все вокруг.

Слова, ненужные соринки

Лишь изредка тревожат слух.

Стою один, еще не знаю,

Хочу ли тоже телом стать?

Или, опершись на ограду,

Так и остаться, здесь стоять?

Не знаю, как здесь очутился.

Я даже имя позабыл.

А может, только притворился?

А может, я все сочинил?

Я долго смеялся в лицо, не скрывая,

Над явью, которая все запрещала,

Которая мне ничего не прощала,

Под микроскопом меня изучала,

Следила, кроила, топила, топтала,

От яви, которая все забирала

Во сне я спасался, глаза закрывая,

Как в книге страницы сны быстро листая,

Ища, куда явь еще не попала,

Те лица друзей, что явь не прознала,

Чью веру, надежду не растоптала,

Мечту не украла,

Кого не убила, не оболгала.

К утру возвращался, глаза открывая,

Смеялся, игрой ее называя.

Игрой без названья, без боя, без правил,

Игрой, которую не принимаю,

Игрой, которую я презираю,

Игрой, в которую я не играю.

Но, прикасался.

И погружался.

Тонул, пропадая, не понимая,

Как здесь оказался.

Слова из молитвы шептал, вспоминая,

Глаза закрывая,

себя вспоминая.

Lost in word’s, lost in time,

Dismissed where the sun is shine,

Close to the edge of coldness dark,

I’m crying from deep of my heart:

I never looked for award,

But never wanted be alone!

Oh, Lord, I trust You have not gone.

Все прошлые жизни сложу, как стихи.

Встаю на колени, прочти их, прими!

Снежинкой ложусь на ресницы твои,

Росинкою таю, прости нас, прости!

Скачусь по щеке одинокой слезой,

К губам прикоснусь и останусь с Тобой.

Просыпаюсь ночью в холодном поту-
Артишоки сжигают в Булонском Лесу.
Артишоки сжигают, горит урожай,
Серым пеплом разносит холодный мистраль.
Артишок. Слово - тайна, загадка, мечта,
И его не забыть мне уже никогда.
Вроде не голодаю, неплохо живу,
Но теперь точно знаю – чего я хочу -
Я английскую Розу загадал к Рождеству.
Рано утром войду в Ботанический Сад,
Там надену парчовый китайский халат,
Молодое вино по бокалам налью,
Артишок в том саду непременно найду.

… в теннис играют в Булонском Лесу…

Когда-то, много лет назад,

Держа в руках мои страницы

-Андрей! – сказали Вы в сердцах,

Заставив юный ум стыдиться,

- На что свой тратите талант?

Вы так, хотите отличиться?!

Теперь, сквозь времени набат

Со мною словно те же лица.

У ваших ног они лежат

Слезой умытые страницы.

Звучал Лурье в Фонтанном Доме -

Хороший выбор для гостей.

Хозяйка здесь же, на картоне

Портрет Царицы скорбных дней.

Поверх голов, в притихшем зале,

Снимая с книг седой налет,

Сплетались в звуковой вуали

Семь безмелодийных нот.

Венецианские каналы

И ленинградские дворы,

Дворцы, соборы и фонтаны,

Перекликались люди, годы, страны

И поэтические сны.

Стихи, как звуки рассыпались

Обратно, в хаос чистых слов.

Цена им жизнь, и мы прощались,

Прощенные, из их оков.

И вот что странно, в этот вечер,

Мне не хотелось горевать.

Я понял, траурные свечи

Здесь впредь не буду зажигать.

Печали не было, из окон

Струился яркий летний свет.

Все в прошлом, кончилась эпоха.

Осталось Слово, как Завет.

Над домами, над церквами

Над притихшею водой

Проплывает Ангел Рая

В летном шлеме и босой.

Здесь, младенца приласкает

Материнскою рукой,

Старика к окну усадит,

Оплатив его покой.

Разбросает светотени,

Протерев небесный свод.

Без заботы и без лени

Звезд рассыплет хоровод.

Он сегодня без заданья.

Вроде бы никто не звал.

Не искал, в ночных стенаньях

Его имя не шептал.

Он сегодня не дежурит

По апрелю по весне,

Он влюбленных не рассудит

В беспокойном полусне.

Книг, волшебные сонеты

Не раскроет аналой,

Разрешается на свете

Вроде все само собой.

Ну, так что ж, он Ангел Рая.

Нет обиды. Нет судьи.

Каждый хочет то, что знает

Из того, что впереди.

Над притихшею Землею

Чуть пониже, чем Луна,

Над свечами колоколен

Проплывает Ангел Сна.

Все вернется, те же лица,

Те же грезы и мечты.

Перевернута страница,

Словно не было войны…

Не было войны…

сны….

сны…

ПЛАН ПЕРЕУСТРОЙСТВА МИРА

• ОПТИМИЗМ. Что в данном контексте означает безусловную результативность, нацеленность и уверенность в достижении тех целей и задач, которые мы поставим перед собой.

• НАЧАЛЬНЫЙ ЭТАП (ближняя цель) - Жизнь на Земле человека, как биологического вида — как абсолютный приоритет. Необходимо выработать научно обоснованные критерии количественные и качественные показатели и на их основе производить постоянный мониторинг состояния Земли со всем ее многообразием растительной и животной жизни и ее пригодности для человеческого проживания. Признание того факта, что сейчас под угрозой находится само физическое выживание Человечества. Современные методы наблюдений и вычислений позволяют точно сосчитать по количественным и качественным показателям, происходит ли улучшение или ухудшение состояния Земли и ее пригодности для жизни. Итак, если приоритет на сегодняшний момент - это состояние планеты, то дальше мы формулируем, а как мы собираемся обеспечить это восстановление и дальнейшее поддержание.. Это и разумное земле-лесо-пользование, контроль за водными ресурсами, промыслами, соблюдение современных экологических норм и, безусловно, наука, новые современные технологии. Но, невозможно заранее предсказать, в какой именно области произойдет «прорыв», тот синтез информации, который, «осчастливит» человечество, поэтому развивать необходимо широкий спектр человеческих знаний. Поэтому акценты должнв бвть сделаны на развитие университетских сообществ.

• ГЛАВНОЙ, стратегической задачей остается сам ЧЕЛОВЕК. Следует признать, что, несмотря на наши отличия, все мы очень, похожи. Все мы хотим ИНТЕРЕСНОЙ и плодотворной ЖИЗНИ. Человек жаден до впечатлений до эмоций, до всего, что его окружает и на что способна его фантазия в том числе. Материальное накопление и обладание - это тупик, на всех не хватит, да и самому обладателю требуется все новая и новая игрушка. Но если мы сделаем крен в сторону аскетизма - общественного и личного, то очень скоро наша жизнь превратится в ад. Военный коммунизм, культурная революция, пол пот и. т. д. Что же делать? Ведь мы хотим свободы, мы хотим чувствовать себя свободными. Это значит, что люди, начиная свой сознательный жизненный путь, должны обладать как минимум хорошим набором стартовых знаний, что бы иметь эти жизненные возможности, эти степени свободы. В идеале это должны быть университеты, высшее университетское образование для большинства населения планеты. Духовная люмпенизация - не выгодна и бессмысленна. Ведь обладая реальными возможностями, которые обеспечивает хорошее образование и развитая система общественных отношений, индивид, тем не менее, пойдет по жизни своим единственным путем. Этот выбор, каким бы он ни был, неизбежно ограничит его ощущение свободы, если.... если он не будет обладать достаточно развитой внутренней культурой и воображением, что бы быть способным воспринимать образы из литературы театра и кино, уметь перевоплощаться и сопереживать героям, что бы в этих многообразных, бесконечно многообразных художественных инвариациях переживать альтернативные возможности, чувствовать свою общность с людьми, пропитаться внутренней свободой и радостью бытия. Для этого нужно хорошее образование, кругозор. Люмпен не сможет. Более того - он будет завидовать. и завидовать именно материальному обладанию. Круг замкнулся – это и есть тот тупик, из которого мы пытаемся выбраться сейчас. Итак, при внешне объективной ограниченности нашего материального существования, значительную часть удовольствия от бытия мы будем принимать через наше воображение. Но..., но здесь тоже есть ограничения. Ведь если ты сам ни разу не побывал на морском взморье, не поймал ветер в свой кайт, не пофлиртовал на вечеринке..., тебе очень будет трудно вжиться в этот образ, смотря на киноэкран. То есть, невозможно все только виртуально моделировать. Все равно нужны некие материализованные образцы хорошей одежды, украшений, дизайна интерьеров, человеческих отношений и счастливых судеб в том числе, иначе откуда возьмутся те же декорации, а позже стимулы и мечты?. Поэтому по возможности каждый человек должен иметь доступ и к этим материальным образцам в том числе. Это означает - развитие, облагораживание общественных зон интерьеров, Это пансионаты, курорты, не только платные коммерческие, но и общественные - городские парки, пригородные зоны. Строго говоря. пример национальных парков и культурного наследия Юнеско. Ведь никому не приходит в голову сравнить свою личную виллу с целым Парижем, Римом или Санкт-Петербургом. И наоборот, предложи благополучному римлянину или парижанину поменяться на жизнь на частной вилле, но навсегда без «своего парижа», представляется, что большая часть претендентов крепко задумается и откажется. А вот это как раз прямая задача городской власти сделать так чтобы количество желающих поменяться на благоустроенную виллу неуклонно уменьшалось. Налицо экономия общественных ресурсов, да и безо всякой экспроприации. Подобный подход можно экстраполировать и на другие сферы бытия. То есть, не ограничивая возможности частных инициатив, общество должно сконцентрировать усилия на улучшении общественных зон обитания и общественных форм обладания, сделав их более конкурентоспособными и привлекательными по отношению к личным образцам.

На этом пути построения научно эффективного общества на ограниченной ресурсами и своими размерами планете Земля мы встретим некие проблемы - связанные с нынешним историческим наследием в виде существующего неравенства во всех проявлениях, языкового барьера, культурных различий, ограничений и многого другого, но это и есть Жизнь, такая, какой она существует здесь и сейчас, главное не терять из виду те ориентиры, о которых мы договоримся.

ФОТОГРАФИЧЕСКИЕ ЭТЮДЫ

СЛОНИКИ

Город затихал. На смену лязгу троллейбусов, скрипу автомобильных тормозов, нескончаемому людскому потоку на Невский опускалась летняя ночная благодать. Казалось, город накрыла прозрачная легкая шаль из света витрин, окон в старинных домах, рекламных вывесок, из последних багровых всполохов исчезающего солнца на быстро набегающих облаках. Все стихло. На углу застыла влюбленная пара.- Ну, иди же, иди. Скоро метро закроют, - шептала Лена, крепко прижимаясь к груди Алеши.- Ну и пусть, - бормотал он, опустив голову, запутавшись в ее волосах, - все равно уже не успел. Они были счастливы. От того, что ей было шестнадцать, а ему на год больше, оттого, что они только что признались в том, что любят друг друга и не расстанутся навек. Над ними сверху нависал, маня темными глазницами окон эркер Лениной квартиры, словно готовый немедленно укрыть их от чужих глаз: доброжелательных, осуждающих, равнодушных, но, в любом случае, таких сейчас нежеланных. Родители уехали на дачу на эти выходные, и Лена осталась одна готовиться к экзаменам. Начавшийся дождик все решил. Она прижалась еще крепче к Алексею и с неожиданной хрипотой выговорила: " пойдем...

Girl

Girl, you’ll be a women soon

Girl, you’ll be a women soon

Girl, you’ll be a women… soon

I love you so much, can’t count all the ways

I’ve died for you girl and all they can say is

“ He’s not your kind”…

Ключ в двери предательски звякнул, но в коридоре, на счастье, никого из соседей не оказалось. Лена прошла дальше, осмотрелась, открыла дверь в следующую комнату и, оставаясь у двери, пропустила Алексея внутрь прямо с лестничной площадки. Лена закрыла дверь на ключ, облегченно вздохнула и прижалась к нему. Если бы можно было, то они сейчас кричали, кружились, носились бы по комнате, прыгали до потолка от радости! Одни! Впервые за полгода, они могут быть рядом, ничего не опасаясь. И тут же, словно, чтобы отрезвить их распаленные головы за дверью послышались шаркающие шаги соседки, потом звон посуды на кухне. Алеша подхватил Лену на руки, осторожно положил на диван. Он встал на колени у ее изголовья, обнял, положил голову ей на грудь и замер. Не было слов, мыслей, ничего. Все растаяло, растворилось, исчезло в счастливой истоме. По потолку, по бледным стенам вспыхивали, проплывали замысловатые отсветы с ночного проспекта и угасали вокруг в радостном звездном танце. Силы оставили Лену. Словно " спящая принцесса" лежала она, с закрытыми глазами безучастная ко всему вокруг. Но нет, каждой клеточкой своего тела она неуловимо откликалась на его прикосновения. Он целовал ее полные горячие губы, закрытые веки. Осторожно отодвинул прядь волос - открылось изящное белое ушко. Он покрыл его легкими поцелуями-прикосновениями. Алексей открывал ее для себя. С радостью нашел родимое пятнышко на изгибе девичьей шеи, еще одно, чуть ниже. Он отстранился, переводя дыхание. Лена подняла руки и не отрывая глаз медленно, словно раздумывая, одну за другой, стала расстегивать пуговицы у себя на груди. Алеша обмер. Дрожащими от возбужденного волнения пальцами, осторожно он потянул край блузки. Тут же припал губами к изгибу шеи, плечу. Его губы опускались все ниже, вслед за сползающим краем одежды, скользили по чистой упругой девичьей коже, отыскивая все, впадинки и выпуклости, словно боясь пропустить хоть самую малость на своем пути. Наконец решившись, он раскрыл края блузки и ошеломленный замер: во всей своей непривычной наготе перед ним открылась девичья грудь. Лена инстинктивно прикрыла вначале ее рукой, но затем порывисто обхватила Алешину голову обеими руками и отчаянно прижала к своей груди.

- Милый, милый. - шептала она, - никогда, никогда не расстанемся, ведь правда?!

-Конечно! Ну, что ты, Леночка, - отвечал он, искренне в это веря.

Сколько прошло так времени? Миг? Две минуты? Час?

Он прижался щекой к ее груди, чувствуя, как в ней постепенно утихает страх. И волнение, волна новой, неведомой ранее страсти просыпается и охватывает их обоих. Лена приподняла его голову и легкими движениями направила ее. Сначала к ямочке у основания шеи, затем мягкими толчками к левой груди. Здесь она задержала его голову, постанывая при каждом прикосновении его языка к набухшей и твердой ягодке на своей груди. Алеша открыл глаза и неожиданно увидел, как при очередном всполохе за окном, блеснула на полуоткрытых Лениных губах капелька влаги. И новая волна умиления и нежности охватила его. Он потянулся к ее губам и, не выдержав напряжения, прижался к ним со всей накопившейся страстью. Как изголодавшиеся в дороге путники, они жадно впились, поочередно обхватывая друг друга губами, сталкиваясь языками, зубами и лишь остатки сознания не позволили им истерзать себя до крови.

Вскоре, они обессиленные обмякли. Алеша приклонил голову рядом с Лениной, затем и сам лег рядом на край дивана. Они замерли, дыша одним воздухом, ставшим от этого густым и пьянящим. Она приподнялась, освободилась от блузки, затем распахнула рубашку на груди у Андрея и прижалась к его горячему телу. Они замерли от нового ощущения. Казалось их тела, верно служившие им до сего, вдруг, отказывались повиноваться сознанию и, увлекаемые неведомой силой, зажили своей, особенной жизнью. Ленина рука вспорхнула в его густые волосы, лаская их, пропуская сквозь пальцы. Потом, забравшись вдруг под рубашку, скользила вниз вдоль спины, еле касаясь, то вдруг впивалась длинными ногтями в упругую кожу. Она слегка отстранилась от Алеши, открыла глаза и, водя пальцами по его губам и глазам, стала с удивлением изучать его лицо. Увидела густой уже пушок над верхней губой, длинные темные ресницы, бледный лоб. Затем приподнялась, нависнув грудью над ним, и слегка коснулась своими сосками его груди. Она подобрала колени удобнее, поднялась к изголовью и нависла грудью над его лицом, скользнула по щеке, губам, провела по закрытым векам. Он заморгал, щекоча ресницей бусинку ее груди, она отпрянула, потом опустилась ниже, проведя левой грудью вдоль его живота и затем, нащупав набухшим соском впадинку пупка, осторожно опустилась туда и тут, словно устыдившись уже, прижалась к его телу.

… Знаешь, взаимной любви не бывает

И все эти люди играют

Друг с другом в любовь

Знаешь, есть правила – их нарушают

Но мы не такие – у нас все всерьез…

Он лежал на спине с закрытыми глазами. Его лицо, грудь были покрыты ее спутавшимися волосами, и он осторожно, пальцами расправлял их, чувствуя, как ее горячее дыхание проникает вглубь его живота, опускается все ниже и с новой неведомой силой, с которой он не в силах бороться, рвется оттуда наружу. Алеша обхватил ее тело руками, навалился на нее, сжал в своих объятиях, заполняя собой каждую впадинку на ее теле и наоборот, принимая в себя ее полные бедра, вздымающийся живот и упругую девичью грудь. Казалось, две половинки чего-то целого соединились, наконец, вместе, чтобы больше уже никогда не разъединиться. Времени не стало. Секунды мерялись ударами сердец, минуты - редкими глубокими вздохами, исчезая, теряя им счет. Истома и блаженство прикосновений сменялась нежностью, перерастая в страсть, чтобы, не найдя выхода, снова раствориться в блаженном оцепенении. Он своими нежными прикосновениями, поцелуями разбудил каждую клеточку ее тела и, бессознательно запоминая эти порывы, все увереннее начинал выводить мелодию, где ее тело был волшебный музыкальный инструмент, а его губы, сам он - начинающий музыкант, робко извлекающий первые чистые звуки из своего музыкального инструмента. Он целовал ее губы, опускался к набухшим вишенкам ее обнаженной груди, животу, поднимал языком еле заметный пушок под ее пупком. Целовал пальчики на ее ноге, потом и выше, сжимая рукой колено, поднимал ногу и припадал к влажным морщинкам под ее коленом. Она постанывала в ответ, слегка сжимая ножкой его лицо. Ее руки, впившись ему в волосы, начинали жадно тянуть голову ниже по бедру, туда, где все уже горело и истекало негой и страстью. Но, не дойдя пяди, когда его губы уже почти касались кожи около бугорка, упруго стянутого тканью девичьих трусиков, в этот миг ее руки судорожно сжимали его голову. Она касалась пальцами его губ, заползала внутрь, проводя по деснам, языку, зубам, словно прося не спешить, дать ей справиться с робостью и страхом, оттянуть неизбежный и долгожданный миг...

Тише, люди, ради Бога, тише!

Голуби целуются на крыше.

Вот она, сама любовь ликует –

Голубок с голубкою воркует…

Алеша гладил мягкую ткань ее девичьих трусиков с детским рисунком множества одинаковых забавных слонят с воздушным шариком в хоботке, и новая волна нежности к этой девочке, которая уже вручила ему свое сердце, а сейчас готова отдать и тело, охватила его. Он шептал ей что-то очень ласковое, детское и глупое, но такое важное сейчас для них обоих... Впереди были выходные, когда они будут вместе, а потом еще целая жизнь...

Хлопнула соседняя дверь, они вздрогнули от неожиданности. Алексей взглянул на часы - уже утро. Стояла пора летних отпусков, и чтобы подработать, Алексей устроился на «Конвейер» на время каникул. Конечно, можно было бы и пропустить сегодняшнюю смену, но напряжение этой ночи уже настолько насытило их страстью, что Лена шутливо оттолкнула его голову от себя.

- Иди иди, хоть до обеда поработай. Я отдохну.

Забыв о соседке, он шумно выскочил из комнаты, хлопнул входной дверью и, скатившись с лестницы, выбежал на залитую ярким солнцем улицу.

В рабочую раздевалку, заполненную галдящими, полуодетыми мужчинами, вошел мастер участка и угрюмо буркнул: «Сегодня первое, все к кладовщице за новыми рукавицами». - Алексей пристроился в хвост очереди. Получив свой пакет, он машинально выдернул пару, натянул на руки и обмер: с ладоней на него смотрело множество одинаковых забавных слонят с воздушным шариком в хоботке. Он взглянул в глубь кладовой. Сотни, тысячи слонят весело подмигивали ему с плотных пачек рукавиц, туго перетянутых бечевками в бесформенные тюки. Кровь отлила от сердца, засосало где-то в глубине живота. Алексей машинально провел тканью по лицу, словно надеясь, что это что-то другое. Но нет, все так. Прикосновение мягкого хлопка теперь уже обжигало его. О