Два вопроса - и гипотеза

Мы начали это эссе с вопроса: “Что определяет, будет ли конфликтное прошлое родителя повторяться с его ребенком? ” Патология в истории родителя сама по себе не является предсказующим фактором повторения прошлого в настоящем. Присутствие патологических фигур в родительском прошлом само по себе не определяет идентификацию с этими фигурами и возобновление патологического опыта по отношению к собственным детям.

Из клинического исследования миссис Мач и Анни Бейер и из многих других известных нам случаев, при которых призраки родительского прошлого захватывали детскую, мы можем увидеть потрясающе однотипный паттерн - все эти родители в экстремальности детского ужаса сформировали патологическую идентификацию с опасными, угрожающими врагами эго. Если мы назовем это в знакомых терминах “идентификацией с агрессией”, мы ничего не добавим к имеющимся у нас знаниям об этой защите. Литературы об этой защите очень немного. За исключением ранних работ Анны Фрейд, которая обозначила этот защитный механизм и разъяснила его появление в формирующий период детства, мы не имеем информации по глубоким клиническим исследованиям условий, которые определяют выбор этой защиты из других возможных альтернатив или динамику, так сказать, закрепления идентификации с агрессором.

Мы находимся клинически и теоретически на твердой почве, если предполагаем, что мотивацию и энергию для повторения обеспечивает некая форма для вытеснения в этой защите в настоящем. Но что же вытесняется? Из ряда известных нам случаев, в которых клинически исследовалась “идентификация с агрессором” как центральный механизм патологического родительства, мы можем выяснить, что воспоминание случаев насилия в детстве, тирании и отвержения воспроизводится в точных потрясающих деталях. Что не вспоминается, так это связанный с переживаниями аффективный опыт. Анни вспоминала, как в детстве ее избивал отчим, и она вспоминала отвержение матери. Что она не могла вспомнить, так это ужас и беспомощность при переживаниях насилия и отвержения. Изначальные аффекты подверглись вытеснению. Когда терапевтическая работа оживила эти аффекты, и когда Анни смогла снова пережить их в безопасности ее взаимоотношений с терапевтом, она не могла больше причинять боль своему ребенку. Миссис Мач могла вспомнить отвержение, покинутость, инцестуозный опыт в своем детстве. Чего она не могла вспомнить, так это переполняющей ее тревожности, стыда и чувства никчемности, которые сопутствовали всей этой жестокости ее детства. Когда тревожность, печаль, стыд, унижение были обнаружены и пережиты в терапии, миссис Мач больше не нуждалась в том, чтобы переносить боль и грехи своего детства на своего ребенка. С переживанием детского страдания вместе с воспоминаниями каждая из этих молодых матерей могла сказать: “Я не хочу, чтобы это случалось с моим ребенком”.

Эти слова звучат очень знакомо. Многие родители, которые сами имели ужасное детство, не причиняют боли своим детям. Есть родители, которые явно или неявно говорят: “Я помню, как это... Я помню, как я был испуган, когда мой отец взрывался... Я помню, как я плакал, когда они увезли меня и сестру жить в этом доме... Я никогда не хочу, чтобы мой ребенок прошел через то, через что прошел я”.

Для этих родителей боль и страдания не подверглись тотальному вытеснению. Они спасаются от слепого повторения патологического прошлого воспоминанием. С помощью воспоминания они идентифицируются с раненым ребенком (детской самостью), тогда как родитель, который не вспоминает, может обнаружить свой бессознательный альянс и идентификацию с пугающими фигурами прошлого. Именно таким образом родительское прошлое отыгрывается на ребенке.

Ключ к нашей истории с призраками лежит в судьбе аффектов детства. Наша гипотеза заключается в том, что доступ к детской боли становится мощным сдерживающим средством против повторения в родительстве, тогда как вытеснение и изоляция болезненного аффекта обеспечивает психологические предпосылки для идентификации с предателями и агрессорами. Неразрешенная загадка - почему в экстремальных условиях в раннем детстве некоторые дети, которые позже становятся родителями, сохраняют свою боль, не устанавливают роковой альянс с агрессором, который защищает эго ребенка от невыносимой опасности и устраняет сознательное переживание тревожности. Мы надеемся исследовать эти проблемы в дальнейшей работе.

Предложенная здесь теория, хотя и неполная, имеет практическое применение в психотерапии родителей и детей в тех семьях, где призраки родительского прошлого поселились в детской. В каждом случае, когда терапия приносит родителю воспоминания и переживания его детской тревожности и страдания, призраки уходят, и страдавшие родители начинают защищать своих детей от повторения собственного конфликтного прошлого.

* Ее имя, как и все другие здесь, является вымышленным.