Глава первая

Наступила жаркое лето. Ребята убегали с утра на речку, и безлюдные дворы улицы смолкали, словно обессиленные зноем. К вечеру городок оживал, но ненадолго, и с наступлением темноты снова все замирало: городок послушно подстилал свои улочки под ноги влюбленных. Лето стояло душное, тянулись каникулы, маленький городок цепенел в бездействии и скуке. Больше всего томились ребята: духота, отупение и впереди ничего интересного.

Было время, жители городка – и стар и млад – увлеченно обсуждали приключения чирешаров – Рыцарей с улицы Черешен. Но слава, как известно, вещь недолговечная: быстро растет, но еще быстрее тает. А тем более в таком городке, где звон разбитого стекла с мгновение долетает из центра до самой окраины. И больше всех негодовал по этому поводу курносый, вихрастый мальчишка по имени Тик. Каждый вечер он отправлялся в парикмахерскую «Гигиена» в поисках восторженных слушателей, но там чаще всего никого не было, и Тик оставался ни с чем. Скрывая огорчение, он всегда выслушивал одну и ту же ироническую фразу, брошенную парикмахером, отцом Дана:

- У жителей этого городка, почтенный, два недостатка: не бреются и не любят своих детей.

И Тику делалось легче на душе.

Но больше, чем зной, сонливость, безделье, угнетали чирешаров неожиданные расставания. Виктор отправился в молодежный лагерь за границу, Ионел отдыхал где-то вместе с родителями, Урсу участвовал в спортивных соревнованиях, а остальные – Мария, Дан и Лучия – убивали время как могли: читали, писали, мечтали…

И впереди ничего увлекательного…

Так, наверное, и тянулись бы дни тоскливой чередой, если бы однажды Тик не отправился в школу – потолковать со сторожем, дедом Тимофте. На школьном дворе он сразу же заприметил незнакомого мужчину, который прохаживался вместе с дедом. Тик сперва не очень-то и удивился, хотя прежде он никогда не видал этого человека в городке. Дед же – судя по всему – был очень рад встрече.

Но потом малышка Тик увидел нечто такое, что захватило его целиком: у фонтана посреди двора стояла… девушка! Смуглая, с короткими, вьющимися волосами, в белоснежном платье. Как человек ума трезвого и практического, Тик сразу же задал себе вопрос: «Кто она такая?» Он уже вел себя как заправский разведчик (хотя никто таких поручений ему не давал) и тут же решил незаметно прошмыгнуть во двор и, примостившись там в подходящем месте, тайком понаблюдать за девчонкой. Никто лучше Тика не знал все видимые и невидимые закоулки школьного двора, все входы и выходы; в мгновение ока он перемахнул через забор и, ловко проскользнув между кустами и клумбами, застыл в треугольной нише под каменной лестницей. Из этого темного убежища он стал жадно разглядывать удивительное явление в белом.

А черноволосая девочка, задумавшись, спокойно стояла у фонтана. Проказник Тик не замедлили съязвить: «Точь-в-точь как моя сестрица! Тоже небось стихи читает…» А когда девушка в белом вдруг тряхнула головой и резко вскинула руку, он и вовсе сделал нелестный вывод: «Девчонка, видать, малость того… - И сразу же спохватился: - А может, просто оса привязалась…» Но тут незнакомка отошла от фонтана и, проходя мимо, ехидно заметила:

- Что за бездарные шпионы в этом городке!

Тик просто рот открыл от удивления. Правда, тут же опомнился и, показав нахальной девчонке язык, обиженно пробормотал:

Ишь, воображала! Ты еще пожалеешь…

Трудно сказать, что он имел при этом в виду. Но так или эдак, новостей, да таких, что удивят любого, теперь было целый короб. А это тоже, в конце концов, что-нибудь да значило.

Вот так и случилось, что именно курносый мальчуган по имени Тик принес своим друзьям удивительную весть: в городке появилась незнакомка – находчивая, странная смуглянка в белоснежном платье.

Тику позарез нужен был собеседник, и он тут же нашел его. Им оказался Дан. Впрочем, иного выбора у него не было: с Марией, своей старшей сестрой, он повздорил еще с утра из-за каких-то жалких цветочков, вернее, из-за того, что без спросу оборвал в саду самые красивые цветы для гербария. В ответ не упреки сестры он назвал ее завидущей, а потом упорно молчал, хотя сестра продолжала возмущаться, все больше и больше повышая голос. При этом он строил такие уморительные рожи, что любой карикатурист или клоун позеленел бы от зависти. Своего приятеля Урсу мальчуган просто не нашел: тот каждое утро уходил на реку и усиленно тренировался.

Дан сосредоточенно читал, лежа в тени старого орехового дерева. Тик громко кашлянул и, засунув руки в карманы, прошелся несколько раз мимо дерева. Но друг и бровью не повел. Тик, обиженный его молчанием, тут же придумал способ возмездия. Самым невинным голосом он проговорил как бы про себя:

- Какая жалость! Такой симпатичный малый!

Дан невозмутимо перевернул страницу.

- А может, ему отрежут не всю ногу, а только по колено. Спасибо и на том.

Книголюб как ни в чем не бывало перевернулся на другой бок.

- Подумать только – лучший парикмахер в городе…

Дан подскочил словно ужаленный:

- Кто? Что случилось? – и отбросил книгу подальше.

- А, и ты тут! Я и не заметил… Знаешь…

- Какая нога? Какой парикмахер? Что случилось?

- Нога? Парикмахер? Ты что? – Тик пожал плечами.

- Ты же сам только что сказал, что придется отрезать ногу лучшему парикмахеру в городе? Ты что, издеваешься, кнопка?

- Я? Да когда я такое говорил? Тебе приснилось, что ли? Я говорил о собачке Ифрима. Она сломала ногу, а ты-то ведь знаешь, что это была за собака…

- А парикмахер? Ты же говорил, что… Ох и вздую же я тебя!

- Во-первых, не родился еще тот, кто меня вздует. А во-вторых, когда я увидел, что тебя ничуть не волнует судьба собачки, я подумал: «Ну возможно ли, чтобы этот безжалостный парень был сыном лучшего парикмахера в городе?» Ты просто злишься на меня, вот и перевираешь мои слова и еще наскакиваешь. И не называй меня, пожалуйста, кнопкой. Уж если обзывать человека с курносым носом, так можно назвать его либо мопсом, либо… ослом.

- А разве бывают курносые ослы?

- Бывают, правда, ты не из курносых…

Дан оказался в ловушке. От чтения его оторвали, разговор о собачке и парикмахере кончился ничем, а тут еще и оскорбляют. Продолжать было ни к чему. И он примирительно сказал:

- Выкладывай, что задумал. Не зря же ты сюда явился, курносик.

На этот раз прозвище звучало ласково. Тик решил отказаться от мести. Самое время было перейти к главному.

- Как будет «Белый арап»[2] в женском роде?

Дан ответил недоуменным взглядом. Опять подковырка?

- Ну, если ты опять за свое, так и знай – я читаю, - сердито отрезал он.

- Да не шучу я, честное слово! Мне действительно нужно знать, как будет «Белый арап» в женском роде.

Голос Тика, его лицо выражали предельную искренность. Дан поверил ему.

- А ты разве не знаешь?

- Не знаю, как лучше: арапка, арапиха или арапчиха.

- Наверное, арапиха.

- Ну нет. Это не звучит.

- Тогда арапка.

- Тоже не то. Грубо как-то.

- А собственно, для чего тебе это нужно? – спросил Дан, теряя терпение. – Кого ты имеешь в виду? Кто эта арапка?

- Ага, сообразил наконец! Я встретил ее на школьном дворе. То есть не встретил, а… как бы тебе объяснить… мы тайно следили друг за другом. Хотя мне-то казалось, что слежу только я.

- Да говори же наконец! О ком речь?

- Если б я знал… - И Тик рассказал о неожиданной встрече на школьном дворе.

Дан слушал внимательно, не прерывая, хотя любопытство его с каждой минутой возрастало.

- А ты уверен, что она не здешняя?

- Это так же верно, как и то, что сестрица моя здешняя и такая же противная, как все остальные. Кстати, они и похожи, - добавил он, вспомнив ссору у цветника. – Обе арапки и обе против меня. Уж лучше назову ее Белой арапихой.

- А почему обязательно белой?

- Видел бы ты, какое у нее платье… Белое-пребелое.

- Наверное, почудилось, она-то ведь черненькая.

- А хоть бы и так. Все равно Белая арапиха.

- Она давно в нашем городе?

- Не знаю, должно быть, несколько дней.

- Почему ты так думаешь?

- Сужу по тому, как она уверенно ходит по двору и по улице. Сразу видать, что это дело для нее привычное.

- Вот как! Несколько дней в нашем городе и даже не попыталась познакомиться с нами, – удивился Дан. – Должно быть, много о себе понимает.

- Она еще вздумала смеяться над нами: сказала, что в этом городке шпионы бездарные.

- Значит, она уже про нас слышала и, заметив тебя, решила над тобой поиздеваться. Говорит загадками. Видно, не дура.

- Глупа как пробка. Я ей еще покажу! – опять вспыхнул Тик.

- Зачем же так? Надо действовать осторожно; поставим ее на место, а если она хорошая девчонка…

- Воображала она, – настаивал Тик и тут же спросил: – А как мы можем поставить ее на место? Слегка только…

- Давай напишем ей письмо, – предложил Дан. – Только кто будет почтальоном?

- Я, кто же еще! Могу заменить целое почтовое отделение, если хочешь.

- А ты знаешь, где она живет?

- Узнаю прежде, чем ты напишешь письмо.

Дан сел писать письмо, а Тик приступил к исполнению обязанностей детектива.

Странная фигура ковыляла в сумерках по улочкам неподалеку от лицея: низенького роста, в рваной одежде, с повязкой на глазу, в куцем берете и с толстой палкой в руке. Здоровый глаз внимательно обшаривал дворы, крылечки домов, сады. Наконец «нищий» уселся на краю тротуара и принялся грызть семечки, разглядывая обоими глазами (повязку он незаметно приподнял) крыльцо противоположного дома.

А там смуглая девчонка в белом платье разговаривала с высокой, поджарой старухой. Одноглазый без особого труда догадался, что беседа носит отнюдь не дружелюбный характер. Но так как слова до него не долетали, а ему очень хотелось узнать, о чем они спорят, он снова надвинул повязку на глаз и, сильно прихрамывая, тихо перешел улицу и примостился на кромке тротуара.

- Я уже говорила тебе, Лаура! – раздался строгий старушечий голос. – Нечего тебе встречаться с нашими озорниками. Пойми это наконец!

- Бабушка, я очень тебя прошу! Очень… - раздался звонкий девичий голос.

- Гуляй сколько хочешь, – продолжала старуха спокойнее, – но никаких знакомств. Ни в коем случае. Твой отец оставил тебя тут под моим приглядом… Это касается меня. Я не собираюсь ни просить, ни советовать – не разрешаю, и все!

- Но папа говорил…

- При чем тут папа! Мне лучше знать, как надо воспитывать детей. Я и его в люди вывела. И он тоже хорош! С каких пор сюда не наведывается.

И снова послышался девичий голос:

- Но подумай сама, бабушка! Столько времени – и все одна! Это же пытка. Знала бы, так лучше бы с папой уехала.

- Я же вот живу одна – не жалуюсь. И не смей больше говорить об этой поездке с отцом, не то рассержусь. Сама знаешь, куда он отправился…

- Прости меня, бабусенька. Я не хотела обидеть тебя. Сказала так потому, что папа меня научил говорить всегда правду…

«Ну и бабусенька! – размышлял про себя одноглазый. – Настоящая баба-яга…»

Некоторое время он ничего не слышал. «Что там происходит?» – думал он, не замечая, что девушка в белом внимательно разглядывает его. В это время из подворотни выскочил тупомордый злющий пес и, не испытывая ни малейшей жалости к несчастному калеке, залаял на него.

С крыльца донесся голос девушки:

- Бабусенька, нет ли у тебя краюхи хлеба? Перед домом сидит какой-то бродяга, слепой, хромой и к тому же совсем глупенький, бедняжка…

Одноглазый почувствовал себя совсем несчастным. И пес лает как оглашенный, и девушка его заметила… Ну что, спрашивается, ему оставалось делать? Он медленно поднялся, проковылял два шага и, пнув ногой противного пса, пустился наутек, да так шустро, что никакой собаке не угнаться.

В один миг очутился он – как был, в повязке и лохмотьях, - перед домом Дана.

- Тебе чего тут надо, бездельник? – напустилась на него мать Дана. – Убирайся, пока собак не спустила!..

- Ну что ты, мама, зачем так, - начал было Дан, с опозданием заметив вошедшего во двор бродягу и узнав в нем своего товарища.

- Как это зачем! Связался со всякими проходимцами! Пошел отсюда! А ну, Гривей, Азор, ату его!

И Тику пришлось исчезнуть, хотя он прекрасно знал, что псы эти существовали только в воображении женщины. На улице он снял повязку и, перемахнув через забор, снова оказался во дворе. При этом, однако, штаны его изрядно пострадали и являли жалкий вид.

Дан выслушал историю со старухой и злобным псом, посочувствовал незадачливому детективу, а потом прочел «с выражением» письмо, над которым трудился целый день:

- «Уважаемая незнакомка, будь я поэтом, письмо это было бы в стихах. Прости за то, что природа не наделила меня этим даром. Предлагаю тебе взамен все прочие достоинства, которым только может обладать юноша. Твой образ постоянно передо мной…»

- Ну и лгунишка, - прервал его Тик. – Ты же ни разу не видел ее.

- Так это же письмо. Слушай дальше… »Ты являешься мне во сне белокурой феей…»

- Я же говорил тебе, что она смуглая…

- Умолкни!.. «…витающей в нездешнем мире, окруженной добрыми, бесстрашными юношами, с которыми я сражаюсь за право видеть тебя, целовать следы твоих ног, ласкать цветы, которых касались твои щеки и золотистые локоны…»

- Как бы не так! Я же говорил тебе, что у нее черные волосы…

- Тсс!.. «Я уверен, что ты благородная девушка, с возвышенной душой, готовая всегда утешить безмерные страдания… Взгляни же лучезарным взором на неведомого юношу, который вздрагивает, заслышав твои шаги…» Это из Эминеску, помнишь?

- Нет, – ответил Тик, поверив шутке друга. – А вот насчет «неведомого юноши»…

- Тихо!.. «Верни ему веселье, когда-то не покидавшее его ни на мгновенье, а главное, вдохни в него надежду… А если желания мои кажутся тебе слишком дерзкими, позволь хотя бы прикоснуться к твоей руке, насладиться музыкой твоего звонкого имени, произнесенного тобой…»

- А ведь у нее и в самом деле голос будто колокольчик. Откуда ты узнал?

- Чутье поэта.

- Мда… - усомнился Тик. – Где же было это самое чутье, когда ты писал про белокурые локоны?

- Не придирайся и слушай дальше… «Позволь же, о прекрасная незнакомка, предложить тебе прийти на свидание, которое я с таким трепетом и надеждой назначаю тебе. Завтра в шест часов вечера приходи в городской парк, к скамье, что стоит перед памятником того, кто так непревзойденно воспел любовь, - великого Эминеску…» Ну, что скажешь? Дерево и то откликнулось бы на такое письмо. Только как его вручить?

- Ну, это моя забота. Когда ты мне его отдашь?

- Немного погодя. Или лучше завтра с утра. Лишь бы она не узнала, кто писал. Будь осторожен.

- А если она и в самом деле придет? Что тогда?

- Если придет? Тогда вот что. Мы влезем на большой дуб за памятником. Приготовим записку и, когда она уже насидится вдоволь, кинем ей.

- А что мы напишем в записке?

- Что-то вроде… «О жалкая незнакомка! Это была всего лишь шутка – может, после этого станешь меньше воображать. Но если хочешь, мы тебя примем в наш дружный отряд. Рыцари с улицы Черешен». Идет?

- Блеск! Дан, я заблуждался, думая, что ты тюфяк… Теперь я вижу – котелок у тебя варит! Пока!

Дан недоумевающее глядел ему вслед. Опять, что ли, издевается этот сорванец? Да нет, похоже, что говорил от души…