Смена эпох

Здесь будет уместно подробнее остановиться на положении Кастельса о том, что информациональный капитализм знаменует смену эпох. Поскольку капитализм не утрачивает позиций, вполне понятно, что Кастельс уверен — как возвещает само название его трилогии, — что мы вступили в «информационную эпоху». Я уже изложил возражения против технологического детерминизма, ко­торый лежит в основе объяснений Кастельса наступивших пере­мен. Теперь я хотел бы продвинуться дальше в этом направлении и поразмышлять над вопросом: как можно индентифицировать сме­ну эпох? В ходе этих размышлений я намереваюсь поставить под сомнение саму концепцию информации у Кастельса и буду пытаться доказать, что она расплывчата, эклектична и запутанна, хотя и занимает центральное место в его описании смены эпох.

Вполне понятно, что эпохальные сдвиги невозможно прямо идентифицировать с помощью коренных изменений в развитии. Например, войны и эпидемии влекут за собой такие тяжелые по­следствия, как голод и религиозные кризисы, однако для того чтобы представить их как признак смены эпох, необходимо вста­вить их в рамку интерпретации. Я бы хотел подчеркнуть, что это не означает отрицания важности того или иного события или про­цесса, а лишь указывает на то, что в подобных случаях избежать интерпретации представляется невозможным. К тому же это не пред­полагает, что у каждого свое представление об эпохальных сдви­гах: существуют факты, которые можно привести как веские дока­зательства, и одни маркеры воспринимаются с большим довери­ем, чем другие. Короче говоря, я благожелательно отношусь к трудам об исторических эпохах и убежден в их основательности, однако допускаю, что смена эпох там самоочевидна, опираются ли дока­зательства на политические тенденции, экономические процессы или технологические инновации.

Мартин Олброу (Albrow, 1996) в своем интересном исследова­нии «Глобальная эпоха» подчеркивает, что всегда существуют аль­тернативные способы идентификации крупнейших перемен. Он вы­деляет три исторические эпохи: средневековую эпоху, эпоху модерна и глобальную эпоху. Глобальная эпоха, в которую мы вступили, явилась результатом стечения многих факторов, но отмечена в первую оче­редь тем, что главной точкой отсчета — в экономике, политике, образовании, экологии — теперь становится земной шар. Марксис­ты, разумеется, найдут иные отличительные признаки, их деление будет иным, а именно рабовладение, феодализм, капитализм. Дэниел Белл, о котором речь шла ранее, пользуется иным набором индика­торов: доиндустриальная, индустриальная, постиндустриальная эпохи. И хотя Мануэль Кастельс сравнительно мало внимания уделяет этой теме, совершенно ясно, что для него вступление в информацион­ную эпоху означает исторический разрыв со всем, что было раньше.

Кастельс явно считает очень весомой в этой трансформации роль информационального развития. Можно согласиться с этим, однако хотелось бы спросить, что он подразумевает под информа­цией, описывая новую эру. В своей трилогии он придерживается различных концепций: для сетевого общества главная характерная черта — потоки информации, для автоматизации трудовых про­цессов — электронные устройства, для информационального тру­да — коммуникативные и аналитические навыки, затем он утвер­ждает, что информационализм — это «воздействие знания на зна­

ние как основной источник производительности» (Castells, 1996, с. 17), а позже заявляет что «информационализованное» общество — это общество, в котором «генерирование, обработка и передача информации становится основным источником производительно­сти и власти». Легко понять, что все эти концепции информации означают не одно и то же. Например, воздействие «знания на зна­ние» трудно поместить в категорию информационных потоков, так как, например, промышленный дизайнер может создать добав­ленную стоимость продукта креативным усилием, однако для это­го он не слишком нуждается в информационных сетях. Неодноз­начно и определение «сеть», так как она может состоять из двух человек, беседующих по телефону, или же передавать огромные объемы электронной информации.

Было бы вполне уместно задать Кастельсу вопрос, какое опре­деление наиболее подходяще для описания новой эпохи. Я уже говорил, что он, как правило, возвращается на привычную по­чву — к технологиям, особенно к ИКТ, которые определяют «ин- формациональный способ производства», хотя это не слишком хорошо увязывается с его настойчивым утверждением о централь­ной роли информационального труда. На самом деле Кастельс, разумеется, воспользовался большим спектром дефиниций, веро­ятно, потому что сам факт увеличения объемов информации и движения ее между акторами и различными пунктами и есть то, что определяет новую эпоху.

Тем не менее сближение дефиниций явно недостаточно, так как все равно повисает главный вопрос: какая же информация является идентифицирующей для новой эпохи? Прямо Кастельс на него не отвечает, но можно понять, что любая, а это не будет работать, так как мы должны отличать более значимую информацию от менее значимой. В этом легче разобраться, если мы в эвристических целях подумаем об альтернативной концепции информации. Опираясь на работу Десмонда Бернара (Bernar, 1954) или более недавнюю книгу Нико Штера (Stehr, 1994), можно разделить историю на эпохи в соответствии с ролью теоретического знания, которое мы можем определить как абстрактную, поддающуюся обобщению информа­цию, кодифицированную в текстах разного рода.

Бернар делит историю на периоды в соответствии с тем, как использовалось теоретическое знание. Таким образом, XVII— XVIII вв., период научной революции, характеризовался успехами в теоретическом знании, что имело очень небольшое практическое значение (это было время Коперника, Кеплера, Галилея, Ньюто­на и других ученых, чьи исследования движения планет, силы притяжения и т.п. просвещали, но на практике были непримени-мы). Второй период, по Бернару, — индустриальная революция, он охватывает вторую половину XVIII и XIX в. и характеризуется ог­ромными практическими изменениями, хотя совершали эти про­рывы люди, в большинстве своем не осведомленные в теоретичес­ком знании. Напротив, такие изобретатели, как Джордж Стивен­сон, развивали технологии, удовлетворяя практические нужды. Третья и последняя эпоха — в терминологии Бернара, научно-технологичес­кая революция — происходит в XX в., когда теоретическое знание становится тесно связано с практической деятельностью. Примеров тому множество — от авиации и космонавтики до радаров, тканей и пластмасс, и всюду теоретическое знание играет ключевую роль в создании технологий. Историк Эрик Хобсбаум (Hobsbawn, 1994) разделяет это мнение и пишет, что в XX в. «место водителя зани­мали теоретики... они говорили практикам, что искать и что мож­но найти в свете их теорий» (с. 534-535).

Я вовсе не собираюсь убеждать читателя, что теоретическое зна­ние — признак, по которому история делится на эпохи (хотя как точка зрения мне это кажется интересным). Представив альтерна­тивное деление, я просто хочу поставить вопрос о пригодности обо­значения «информационной эпохи» Кастельса. В его картине теоре­тическое знание не присутствует, хотя факт, что оно играет ключе­вую роль в современном мире, лежит на поверхности. Кроме того, альтернативная концепция дает нам возможность понять, насколь­ко туманную дефиницию дает информации Кастельс.

Резюме

Было бы крайне неприятно заканчивать эту главу, посвященную в основном Кастельсу, на такой неприятной ноте. Его трилогия — это огромный труд, который заслуженно выдвинул автора в ряд ве­дущих исследователей информационной эпохи. И как анализ направ­ления и динамики развития современного мира эта работа никем не превзойдена. Она демонстрирует, что информационные потоки и сети, которые их используют, занимают в наше дни центральное место. Тем не менее в его работе есть проблемные точки, касающи­еся существенных предметов: недооценка значительности классово­го неравенства, соотношение континуума и перемен в его доказа­тельствах, неясность, что же он понимает под информацией, а так­же неизжитый технологический детерминизм, который лежит в основе его тезисов. Ни один аналитик информации не проиграет, если начнет с работы Мануэля Кастельса, но заканчивать на этом попытки адекватного описания информационной эры нельзя.

[1] Evenemets (фр.) — события. — Прим. перев.