Упадок рабочего класса

Конец традиционного рабочего класса, как предполагает Кас- тельс, наступит по двум взаимосвязанным причинам. Во-первых, этот класс, некогда приводной ремень всех радикальных полити­ческих движений, количественно резко сокращается, и его заме­щает рабочая сила, выполняющая нефизический труд и по пре­имуществу женская. Во-вторых, его вклад в общество отрицается: трудовая теория стоимости замещается теорией стоимости, созда­ваемой информацией (знанием). По словам Кастельса, знание и информация стали главным сырьем современного произ­водственного процесса, а образование — основным качественным показателем труда, [а потому] новыми производителями при инфор- мациональном капитализма являются те генераторы знаний и обра­ботчики информации, чей вклад в экономику... наиболее значим.

(Castells, 1997а, с. 345)

Несмотря на то что в прошлом рабочий класс зависел от вла­дельцев капитала, было принято считать, что капитал нуждается в рабочем классе. В конце концов нужны были шахтеры, заводские и сельскохозяйственные рабочие, чтобы добывался уголь, не сто­яли конвейеры и производилось продовольствие. Эта главная роль рабочего класса и лежит в основе теории трудовой стоимости, она же во многом определяет социалистическую политику «наследни­ка»: «рабочий класс создал все богатство и когда-нибудь получит справедливое вознаграждение». Однако все получилось не так. Воз­ник новый класс информациональных работников, что позволяет пренебречь прежним рабочим классом. Информациональный труд воздействует на «труд общего типа» в такой степени, что нет ни­каких сомнений относительно того, кто играет в обществе более важную роль. Это проявляется по-разному: иногда «труд общего типа» вытесняется автоматизацией (с применением компьютери­зированных технологий), иногда — переносом производства в дру­гие части света (который легко осуществляется планировщиками, владеющими высокими технологиями), иногда — созданием но­вого продукта, к которому «труд общего типа», будучи негибким, не может приспособиться.

В новом мире информациональный труд становится основным производителем стоимости, тогда как рабочий класс находится в упадке, поскольку не способен к быстрым переменам, чтобы дер­жать темп. Если употребить расхожую терминологию, ему не хва­тает гибкости. В результате политика отворачивается от класса, ко­торый окончательно увяз в трясине национальных государств (дру­гое дело — почему он оказывается бессильным в глобализованном мире), и обращается к таким социальным движениям, как феми­нистские, этнические и экологические. Эти движения гораздо шире, чем традиционные классовые, они апеллируют к различным обра­зам жизни и ценностям своих сторонников. Они тоже глубоко про­низаны информациональным трудом того или иного типа. Вспом­ните, например, «Международную амнистию», «Гринпис» или «Друзей Земли». Каждое из этих движений имеет глобальные сети, компьютеризированные членские списки и высокообразованных, научно подготовленных и владеющих медиатехнологиями сотруд­ников и сторонников.

Далее, хотя Кастельс подчеркивает, что информациональный капитализм чрезвычайно могуществен и проникает повсюду, осо­бенно туда, где он подавляет действия, враждебные по отноше­нию к рынку, он продолжает настаивать, что класса капиталистов больше не существует. С тех пор как капитализм стал глобальным, возможности маневра у отдельных государств резко уменьшились, особенно в области национальных экономических стратегий. Это не означает, что действия правительств утратили свое значение — как раз наоборот, поскольку непродуманные шаги вызывают мгно­венную реакцию мировой экономики. Однако мы окажемся в за­блуждении, если будем думать, что существует класс капиталистов, который контролирует всю мировую систему. Существует, как ут­верждает Кастельс, «безликий коллективный капиталист» (Castells, 1996, с. 474), но это не какой-либо определенный класс, а напри­мер, постоянные биржевые и валютные торги, где остается мало вероятности выйти за пределы капиталистического предпринима­тельства. И все же функционеры этой системы являются не капи­талистами-собственниками, а скорее информациональными работ­никами, которые становятся игроками первого состава. По этому сценарию бухгалтеры, системные аналитики, финансисты, инве­сторы, рекламщики и т.д. обеспечивают функционирование ны­нешнего капитализма. Кастельс, однако, утверждает, что «великих конструкторов» не существует, поскольку движущая сила встрое­на в саму систему, и сеть значит больше, чем любой человек или даже организованная группа. Кроме того, следует подчеркнуть, что эти люди занимают свои позиции не потому, что являются соб­ственниками капитала, а только лишь благодаря своим эксперт­ным знаниям. Иначе говоря, они информациональные работники того или иного типа, и они возвещают конец как старомодного класса собственников, так и рабочего класса.

И, наконец, у нас остаются необученные и бесполезные для информационального капитализма люди, которых Кастельс отно­сит к «четвертому миру» и для которых не остается никаких ролей, потому что у них нет ресурсов и навыков, которые потребовались бы глобализованному капитализму. Здесь Кастельс напоминает о городской бедноте в США, о тех деклассированных, кто живет бок о бок с информациональными работниками, ставшими цент­ром мировой экономической системы, и именно их бедняки об­служивают, зачастую на очень незавидных условиях, в качестве официантов, нянь, швейцаров и слуг. Кастельс опасается, что в долгосрочной перспективе «труд общего типа» может слиться с деклассированным элементом, если члены рабочего класса не су­меют обрести достаточной гибкости, чтобы удовлетворять запро­сы новой экономики.

Короче говоря, Кастельс полагает, что информациональный ка­питализм кардинально трансформировал систему стратификации. Это доказывает и 30%-ная занятость в сфере информационального труда в странах Организации по экономическому сотрудничеству и разви­тию в Европе. С помощью аргументов, которые перекликаются с современными теориями — от Роберта Райха (Reich, 1991) с его энтузиазмом по поводу «символических аналитиков» и Питера Дракера (Drucker, 1993) с его уверенностью в том, что «эксперты знания» стали «главным ресурсом» капитализма, до Элвина Тофф- лера (Toffler, 1990), который в «обществе знания» отводит цент­ральную роль «когнитариату», — Кастельс доказывает, что ин­формациональный труд есть та сила, которая генерирует переме­ны, цементирует новую экономику и вообще мыслит, планирует и осуществляет практическое действие, т.е. делает все то, что от нее требует информациональный капитализм.

Таким образом, информациональный труд — тот материал, ко­торый скрепляет информациональный капитализм. Как уже было отмечено, он перехватил власть у старомодных капиталистических классов, поскольку владение капиталом уже не обеспечивает пер­вых ролей в современном мире. Те, кто сейчас направляет деятель­ность компаний, должны обладать информационными навыками, которые дают возможность сохранять жизнеспособность в услови­ях постоянных перемен и полной неопределенности. Сейчас уже мало просто сидеть на куче товаров — без информационального труда, который будет держать темп, все будет потеряно. Соответ­ственно эти информациональные работники, которые способны анализировать, определять стратегии, эффективно общаться, на­ходить новые возможности, составляют ядро капиталистического предпринимательства.

Для таких людей конкретная специализация менее важна, чем способность к адаптации. Это люди самопрограммируемые, умею­щие обучаться и переобучаться по мере необходимости. Все это делает их в высшей степени приспособленными к выживанию в быстро меняющемся и устрашающе «гибком» мире информацио- нального капитализма. Ушли в прошлое времена, когда человек имел обеспеченную работу в бюрократическом аппарате, теперь он заключает контракт на время осуществления того или иного проекта. Многих это пугает. Хотя для информациональных работ­ников это не страшно, поскольку они в состоянии с помощью «портфолио», куда вносятся записи об их достижениях в проектах с их участием, находить для себя новые вакансии (Brown and Scase, 1994). Такие старые ценности, как, например, преданность ком­пании, постепенно выходят из употребления. Эти новые кочевни­ки с удовольствием переходят от проекта к проекту, полагаясь каждый раз не столько на корпоративную бюрократию, сколько на свои сетевые контакты. Они не ищут надежности и защищенно­сти, их радует возможность проявить свои силы и оказаться на уровне высших достижений в своей области. Разумеется, какое-то время они работают на ту или иную компанию, но эмоционально не привязаны к ней: закончив проект, такие работники без сожа­ления ее покидают. Представьте себе независимого журналиста, который берется за интересный репортаж; программиста, занято­го той частью программного обеспечения, которая находится у него в разработке, и связанного с сотнями единомышленников по всему миру; профессора, для которого в первую очередь важна оценка коллег, а не университетского начальства.

Тут нельзя избежать сравнения с «трудом общего типа». Работни­ки физического труда привязаны к месту, не гибки, им нужна уве­ренность в том, что они сохранят рабочее место, они могут изо дня в день делать одну и ту же работу, используя некогда полученные навыки, а информациональные работники не просто могут менять­ся — они жаждут перемен. Информациональный работник стал сей­час главным источником богатства, предоставляет ли он необходи­мые торговле бухгалтерские услуги, занят ли он наукоемкой рабо­той, как, например, программирование или биотехнологии, моделированием модной одежды, рекламой или просто поиском наиболее эффективных способов доставки готовой продукции.