Культурные последствия информационального капитализма

Примерно в середине книги The Rise of the Network Society Kacтельс переходит к обсуждению культурных последствий техноло­гических перемен. Он не испытывает беспокойства по поводу со­держания сетей, и его мало интересуют страхи по поводу компью­терной порнографии и неофашистских сайтов. Кастельс определяет более глубокие последствия внедрения ИКТ, тем самым воздавая честь Маршаллу Маклюэну (с. 329), который увидел, что телевиде­ние ведет к уничтожению печатную культуру («галактику Гутген- берга») и подавляет предшествующие культурные формы. Доводы Кастельса сводятся к следующему: как телевидение в политике играет главную роль не из-за конкретного содержания, а потому, что нельзя заниматься политикой, не имея дела с телевидением, так и роль сетей — не в их содержании, а в самом факте доступа к сетям. Если вы не в сети, вы не можете полноценно участвовать в жизни сетевого общества. Компьютерные сети, в свою очередь, по-видимому, положат конец такой массовой системе коммуни­каций, как телевидение (централизованное производство и веща­ние на гомогенизированную аудиторию), поскольку они индиви­дуализируют коммуникацию и делают ее интерактивной. Поэтому самым важным для культуры становится вопрос о доступе к сети, ибо только это дает возможность коммуникаций и интерактивного общения с кем угодно и когда угодно.

Кастельс озабочен некоторыми сторонами технологического раз­вития, предшествовавшего распространению Интернета, так как они способствуют общей тенденции, направленной на фрагментацию общества, и эта мысль проходит через всю его книгу. Например, недавно возникшее кабельное и спутниковое телевидение имеет це­левую аудиторию, и потому каждая из них получает предварительно отобранную информацию, разъединяя зрителей, скажем, каналов МТУ и Sky Sport. В связи с этим Кастельс, перефразируя знаменитое определение Маклюэна, пишет, что message is the medium (послани­ем является средство сообщения), поскольку медиа транслируют то, что запрашивают, как предполагается, различные сегменты аудито­рии. Это происходит в связи с глобальной интеграцией телевизион­ных ресурсов и наглядно демонстрируется News Corporation Мер- дока, которая обеспечивает кастомизированными и диверсифи­цированными программами и каналами различные рынки аудито­рий. Особенно тревожит Кастельса, что возрастает роль домашнего образа жизни, что связано с внедрением подобных технологий, ориентированных на развлечение и досуг. Это грозит потерей об­щей культуры, которую поддерживало общенациональное телеве­щание, и означает, что, «хотя медиа... теперь связаны между собой в глобальном масштабе, мы уже живем не в мировой деревне, а в отдельных, кастомизированных коттеджах, производство и дит- рибуция которых локализованы» (с. 341).

Однако существуют и противоположные тенденции, также коренящиеся в технологической сфере. Для Кастельса Интернет обладает «технологически и культурно присущими ему свойства­ми интерактивности и индивидуализации» (с. 358). Тем самым он может способствовать созданию электронных сообществ, которые более свяжут, нежели разделят людей. Это напоминает об энтузи­азме Говарда Рейнгольда (Rheingold, 1993) по поводу «виртуаль­ного сообщества», которое может быть создано в сети. Вслед за ним и Кастельс (Castells, 1996) утверждает: «Интернет превратит­ся в электронную агору» (с. 357), что предвещает создание «инте­рактивного общества» (с. 358).

Кастельс очень увлечен идеей потенциального «виртуального сообщества» (Robins and Webster, 1999, Part 4), хотя во втором издании The Rise of the Network Society (Castells, 2000d) он несколь­ко умеряет свой прежний оптимизм, признавая, что «материаль­но заинтересованная посредственность» противостоит «благород­ным целям» новых технологий (с. 398). Я постоянно пользуюсь элек­тронной почтой, она очень помогает общению с теми людьми, которые разделяют мои интересы, но это просто удобная форма переписки и не более того. Смысл сообщества как такового в том, что оно вовлекает всего человека, а не ограниченную коммуника­цию, измеряемую в битах, а это и составляет суть отношений, которые осуществляются через электронную почту (электронная доска объявлений Ван Моррисона, профессиональный листинг, деловые отношения, покупки через Интернет) и могут быть ра­зорваны, когда интерес к ним пропадает (Talbott, 1995). Действи­тельно, есть что-то тревожное в онлайновых отношениях, кото­рые могут быть прерваны простым нажатием кнопки. Подобные поверхностные, ни к чему не обязывающие, эгоистические отно­шения не заслуживают названия «сообщества», которое предпола­гает, по меньшей мере, взаимодействие с другими его членами в реальном месте и реальном времени. Реальное сообщество, разу­меется, может поддерживать устоявшиеся мнения и сложившиеся предрассудки, но оно может также бросить вызов определенному типу поведения и убеждений, не прячась за кнопку отключения компьютера (Gray, 1997).

Как я уже говорил, Кастельс полагает, что включенность в сеть — условие полноценного участия в жизни современного об­щества. Тем самым утверждается, что доступ к ИКТ и, в первую очередь к Интернету, определяет право гражданства в информа­ционной эпохе. Несмотря на свой энтузиазм по поводу возросших возможностей связи между людьми, Кастельс опасается, что если главной составляющей этого общения станет развлечение, то это будет означать, что люди не сами будут поддерживать интерактив­ное общение, его будут направлять централизованные силы. Более того, Кастельс доказывает, что «ценой за включение в систему станет требование адаптации к ее логике, ее языку, ее " проходно­му баллу", ее кодировке и декодировке» (Castells, 1996, с. 374). Это утверждение снова возвращает нас к Маклюэну, поскольку Кас­тельс полагает, что культурный эффект от внедрения ИКТ ока­жется намного серьезнее, чем простая возможность более демок­ратичной коммуникации. Он пишет о «реальной виртуальности», чтобы ухватить тот сплав текста, аудио- и визуальных форм, кото­рый представляют собой мультимедиа, и понять, что он означает в сетевом обществе. Он полагает, что, даже находясь в напряжен­ных сетевых отношениях и соответственно общаясь с другими, мы познаем на опыте единственную реальность — реальность медиа. Таким образом,

Это система, в которой сама реальность... полностью схвачена и погружена в виртуальные образы, в выдуманный мир, в котором внешние отображения на экране не только сообщают о некоем опыте, но и сами становятся опытом.

(Castells, 1996, с. 373)

Это глубоко погружает нас в постмодернистские фантазии, на мой взгляд, весьма натянутые, о которых я все же буду подробнее говорить в главе 9. Кастельс демонстрирует это новое свойство культуры, описывая смешение «мыльной оперы» и политической жизни на примере Дэна Куэйла. В 1992 г. во время избирательной компании тогдашний вице-президент США использовал персо­наж из «мыльной оперы», чтобы наглядно показать свою привер­женность семейным ценностям. После речи Куэйла в следующую серию был включен соответствующий эпизод. Вроде факт и ре­альность здесь смешиваются, что для Кастельса стало примером виртуальной реальности, которую производят новые медиа. На мой взгляд, этого недостаточно, чтобы убедить нас, будто мы оказа­лись в какой-то совершенно новой ситуации. Более века назад Чарльз Диккенс публиковал романы с продолжением — «Оливер Твист» и «Записки Пиквикского клуба», и реальная жизнь часто заимствовала характеристики из вымысла («он смахивает на Скруд- жа», «он настоящий Урия Гип»), Проще говоря, художественный вымысел предоставляет нам разнообразные возможности для раз­говора о социальной жизни, и потому может показаться, будто границы между фактом и вымыслом стираются. И дело так обстоит очень давно, когда не было не только мультимедиа, но даже теле­видения. Подобные приемы используют и новые культурные фор­мы, они могут быть приняты или отвергнуты, но, я уверен, лю­дям не так уж трудно отличить образ от факта (Slouka, 1995). Оце­нивать такого рода вещи как виртуальную реальность, по-моему, означает слишком легко впадать в постмодернистские фантазии.

Пространство потоков

Идеи Кастельса о «пространстве потоков» окажутся знакомыми тем читателям, кто знает его более раннюю книгу The Informational City (1989). В The Informational Age он придерживается прежнего деле­ния на «пространство мест» и «пространство потоков», для сетевого общества делая акцент на «пространстве потоков». Поскольку ин­формационные потоки начинают играть центральную роль в орга­низации современного общества, регионы и локалии, имеющие се­рьезное значение, «оказываются интегрированными в международ­ные сети, связывающие воедино самые динамичные секторы» (Castells, 1996, с. 381). Кастельс подчеркивает, что регионы и лока­лии имеют значение, но он же утверждает, что мы переживаем вре­мя «географической разъединенности» (с. 393), которая дезорганизу­ет установившиеся связи. Новая «среда инноваций» будет опреде­лять, какому региону развиваться, а какому приходить в упадок, но все они будут входить в сетевое общество.

Города, главным образом те из них, которые стали «узловыми точками» более широких сетей, приобретают особое значение и имеют особые характеристики. Утверждая, что «глобальный город — это не место, а процесс» (с. 386), обеспечивающий протекание потоков информации, Кастельс обосновывает свою точку зрения тем, что мегаполисы (Лондон или Бомбей) выступают «двигателями развития» (с. 409), которые одновременно и «глобально свя­заны, и локально разобщены, географически и социально» (р. 404), что совершенного очевидно для каждого, кроме самого ненаблю­дательного туриста. Кастельс обсуждает также увлекательную тему «доминирующих управленческих элит» (с. 415), которые играют ключевую роль в сетях. Это космополиты, и в то же время они должны поддерживать локальные связи, чтобы не утратить един­ства с группой, что порождает серьезное физиологическое напря­жение. У этих людей глобальные связи и единый образ жизни (од­ного типа отели, одного типа времяпрепровождение), и, что ха­рактерно для всех них, они стремятся отделить себя от города, в котором живут, нередко используя технологические системы, чтобы изолировать себя от «опасных классов», проживающих по сосед­ству. Но Кастельс не объединяет эту группу в класс. Он говорит, что «глобального капиталистического класса не существует», хотя есть «безликий коллективный капиталист» (с. 474), о чем подроб­нее я скажу далее.