Маркус не любит, когда его беспокоят.

Слушайте, Полли, – так вас зовут? Я уже тринадцать часов на ногах. Если вы немедленно не позовете Ричарда, я приеду сама и оторву вам голову. Я ясно выражаюсь?

Кто говорит? – Ее голос звучал чуть раздраженно, но без малейшей примеси страха.

Анита Блейк.

Ой! – сказала она. – Я немедленно позову Ричарда, Анита, немедленно.

В ее голосе теперь явственно слышался страх. Она поставила меня на ожидание. У составлявшего программу музыкальной заставки явно было нездоровое чувство юмора. “Луна и розы”, “Голубая луна”, “Лунная соната”. Все с луной. “Луна над Майами” доиграла до половины, когда телефон щелкнул и ожил.

Анита, это я. Что случилось?

Со мной – ничего, но мне надо, чтобы ты кое-что посмотрел.

Ты можешь сказать, что именно?

Не телефонный разговор, как эти ни банально.

Это точно не повод, чтобы еще раз со мной увидеться? – поддразнил он меня.

Ты можешь приехать или нет?

Конечно. Слушай, что случилось? У тебя ужасный голос.

Мне нужно, чтобы меня обняли, и еще мне нужно стереть из памяти последний час моей жизни. Первое ты сделаешь, когда приедешь, со вторым мне придется жить.

Ты дома?

Нет. – Я глянула на Эдуарда, прикрыв микрофон ладонью. – Можно назвать ему твой адрес?

Эдуард кивнул.

Я назвала Ричарду номер гостиницы и объяснила, как проехать.

Приеду как можно быстрее. – Он помялся, потом спросил: – Что ты сказала Полли? Она чуть ли не в истерике.

Она не хотела звать тебя к телефону.

Ты ей угрожала, – сказал он.

Ага.

Это была пустая угроза?

Почти наверное.

Доминанты стаи не позволяют себе пустых угроз по отношению к подчиненным.

Я не член стаи.

После этой ночи ты – доминант. Тебя считают доминантным ликантропом – одиночкой.

И что это значит?

Это значит, что если ты обещаешь кому-то оторвать голову, тебе верят.

Тогда прошу прощения.

Не передо мной извиняйся, перед Пошли. Я приеду раньше, чем ты ее успокоишь.

Ричард, не давай ей трубку!

Вот что ждет человека, который любит стрелять. Тебя начинают бояться.

Ричард...

В трубке раздались женские всхлипывания, и следующие пятнадцать минут мне пришлось уговаривать плачущую верволчицу, что я ничего ей плохого не сделаю. Странной становится моя жизнь – даже в моих глазах.

Ричард ошибся. Он не постучал в дверь, пока я успокаивала Полли по телефону. Она была так рада моему прощению, что мне даже стало неловко. Волны подчиненности изливались из телефона. Я, наконец, повесила трубку.

Эдуард смотрел на меня, скаля зубы, – он уже пересел в мягкое кресло.

Это ты почти двадцать минут убеждала верволчицу, что не будешь ее трогать?

Да.

Он рассмеялся широким и резким смехом. Улыбка исчезла, оставив на его лице что-то вроде дрожащего мерцания. Глаза его поблескивали чем-то более темным, чем юмор. О чем он думает, я точно не знала, но это не было приятно.