Глава 5. Янычарские тысячи простояли у Op-Копы до глубокой осени, пока по утрам пожухлая трава не стала покрываться инеем

САМОЕД

Янычарские тысячи простояли у Op-Копы до глубокой осени, пока по утрам пожухлая трава не стала покрываться инеем, а в полдень изо рта у людей на начали вырываться клубы белого пара. Но воины не роптали. Девлет-Гирей сдержал свое слово, и они имели вдосталь молодой баранины, сыра, кумыса, а также покорных невольниц - частью бывших обитательниц гаремов Сахыба и его ближайших советников и родичей, частью еще непроданных после последнего набега пленниц. Гирей не пожалел для султанской гвардии даже нескольких больших шатров, в которых могли укрываться от погоды сотники и десятники, а также огромного количества коротких овчинных тулупов, которых хватило всем воином до последнего пикинера.

К концу октября стало ясно, что никто из приазовских ногайцев, карасубазарских ширинцев или иных обитателей степей бунтовать не собирается, на полуостров, скидывать нового хана, не пойдет - а потому лучшая в мире османская пехота наконец-то покинула узкий перешеек, соединяющий Крым с большой землей и неторопливо двинулась вдоль моря на восток - к крепости Азов, куда турецкие галеры уже свозили необходимые им для долгой зимовки припасы.

Сам Касим-паша, с огромным удовольствием проводивший время в ханском дворце Бахчи-сарая, предпочел отправиться туда же морем.

- К чему мне находиться в диких холодных полях, - пожал плечами он, облизывая пальцы после проглоченного куска слегка подкопченной соленой севрюги, - если янычары все равно двигаются среди дружественных кочевий? Им ничто не угрожает, их не может ожидать никаких трудностей. Паша нужен войску только в бою. Он должен указывать путь на врага и принимать мудрые решения. А чтобы пройти несколько верст по степи, хватит и опытного сотника.

- Но что собирается делать в диких землях столь умелый полководец? - удивился Кароки-паша, ощипывая с подернутой сизым налетом грозди черные виноградины. - Семнадцать тысяч янычар, это ведь почти треть всего корпуса! Помнится, Молдавию покорили куда меньшим числом.

- Великий и мудрый... - рука военачальника замерла в воздухе. Он задумчиво пошевелил пальцами, думая о том, что взять с богатого стола, наконец прихватил целиком запечного цыпленка и откинулся на подушки. - Премудрый Селим решил избавить наших единоверцев от гнета злобных гяуров. Он поручил мне совершить поход на Астрахань, принять ее под могучую длань нашего султана, а также освободить ногайские племена, отчленить от Московии и покорить земли от Черного и до Каспийского морей.

Касим-паша отломил ножку, покрытую румяной корочкой, старательно объел, после чего продолжил:

- Я надеюсь, что уважаемый хан Девлет-Гирей примет участие в этом походе и разделит со мной славу победителя. Великий султан Селим решил, что настал день удалить темное пятно страны неверных, отвратительную язву, неведомым путем образовавшуюся между последователей истинной веры, разгромить Московию и основать на ее месте новый улус.

- Чтобы уничтожить врага, - хмуро заявил сидящий неподалеку от гостя Менги-нукер, - нужно вырвать его сердце, а не кусать за пятку. Зачем устраивать поход на Астрахань? Идти нужно прямо на Москву! После того, как мы уничтожим Россию, окрестные ханства сами собой окажутся на свободе.

- Кто смеет противиться воле султана! - возмущенно рванул военачальник вторую цыплячью ножку.

- Ну что вы, досточтимый Касим-паша! - моментально вмешался османский наместник. - Наш друг как раз стремится выполнить волю прекрасного Селима второго, да продлит Аллах дни его мудрости, и покорить Московию. Его лишь заботит, что начиная войну с самых дальних рубежей, мы не скоро доберемся до горла русского царя. Путь на север от наших границ потребует не больше времени, нежели путь на восток, но здесь мы встретим русскую столицу, сможем взять за печень всю Московию.

- В Астрахани томятся под игом наши единоверцы, - повторил главный довод Касим-паша. - Наш священный долг вернуть им свободу. Подняв головы, они несомненно помогут нам в будущей войне. К тому же, приобретая Астрахань, империя получит возможность зажать Персию с двух сторон и легко перебрасывать морем войска в тыл персидской армии.

- Слава великому султану! - восторженно воскликнул Алги-мурза.

- Слава, слава! - подхватили его клич остальные воины.

Но если для большинства собравшихся за праздничным столом самых доверенных сотников и глав дружественных родов слова паши означали только то, что они означали, то Кароки-пашу и Гирей-хана они заставили призадуматься.

Потомок генуэзца, воспитанный в честности и преданности Великолепной Порте почувствовал в словах военачальника очень неприятный подтекст. Он понял, что поход на Астрахань на самом деле задуман как обходной маневр, позволяющий усилить натиск на Персию, с которой идет уже очень долгая война. Захват Астрахани вынудит тамошнего шаха оттянуть часть войск для охраны побережья, и тем самым переломит ход сражений, приблизит день окончательного покорения древней и богатой страны.

Однако, нелепые оправдания про освобождение единоверцев, про начало войны с Московией означают, что стамбульский правитель вынужден оправдываться перед кем-то со стороны, скрывать истинные мотивы своих действий. И Кароки-паша даже примерно подозревал, перед кем. Перед золотом... Похоже, очень, очень многие силы заинтересованы в том, чтобы стравить империю и Московию в смертельной схватке.

И сейчас в наместнике сошлись два взаимоисключающих долга. Как честный служитель Великолепной Порты он должен поддержать поход янычар на Астрахань, пусть даже в ущерб войны в северном направлении. Как честный человек, взявший на себя некие обязательства в обмен на новые посты для себя и своего местного ставленника, он обязан сорвать восточный поход и направить устремления Касим-паши в сторону Москвы.

Девлет-Гирей тоже призадумался, глядя на османского полководца. Сейчас, поднявшись на престол, он должен заслужить уважение и любовь своих подданных. Сделать это можно только одним способом: хорошим, лихим набегом, который принесет много добычи и богатый полон. Только тогда, развалившись на захваченных коврах и потирая лоснящееся от жира сытое брюхо, в то время, как юная невольница ласкает его плоть, каждый нукер станет искренне говорить: какой хороший хан наш Девлет-Гирей! Нужно беречь его, любить и защищать. И сразу сворачивать голову любому, кто задумает про него что-нибудь плохое.

Отправившись на восток, на Астрахань, войска не встретят ничего, кроме казацких разбойничьих ватаг и кровожадных русских стрельцов вкупе с кованой конницей. Они будут идти по голой степи, сражаться и погибать, снова идти, снова сражаться - и не встретят ни единой деревни или хутора, ни одной девки или беззащитного пахаря-мужика. Больше того - даже с Астрахани им не удастся взять никакой добычи. Ведь там живут единоверцы, грабить которых освободитель Касим-паша не даст. Получается - он поведет татар в долгий кровавый поход, из которого они не привезут ничего, кроме вестей о смерти своих родичей! Да после этого его будет готов зарезать каждый уличный попрошайка! Не-ет, на такие условия он не согласен...

- А кто станет командовать походом, досточтимый Касим-паша? - вежливо поинтересовался Дев-лет.

- Этот священный подвиг великий султан поручил мне, - с достоинством ответил военачальник.

- Но ведь хан же здесь я?.. - вложив в свои слова как можно больше обиды, удивился Девлет-Гирей. - Как я объясню своим воинам, что я должен вести себя как простой десятник? Нет-нет! - тут же вскинул руки он. - Воля султана священна! Я окажу вашему походу любую помощь, и призову всех татар вступить в ряды вашего войска! Но сам я, наверное, вами, досточтимый Касим-паша, не пойду. Я помог вам тем, что нападу на южные пределы Московии отвлеку на себя многие русские силы.

Кароки-паша, услышав ответ своего ставленника, облегченно вздохнул и одобрительно кивнул: да, такой ход действительно удачно решал все сложности. Янычарам не мешать, но самим начать обещанную войну с Москвой. Хотя бы на том уровне, что и раньше.

* * *

- Сто пушек! Шайтан! Семнадцать тысяч янычар! - Алги-мурза раздраженно стряхнул с себя Дашину руку. - Покорение ханства! И он отказался! Черный шайтан на мою голову!

- Что с тобой, мой господин? - удивленная его раздраженностью, отпрянула женщина. - Кто посмел тебя оскорбить? Ты его зарубил, да?

Татарин невольно усмехнулся. Похоже, русская жена и вправду воображала, что он самый главный повелитель во всем Крыму, и может, подобно султану, кого хочет карать, кого хочет, миловать, а кто не нравится - рубить в мелкую труху.

Даша, подхватив с блюда кисть кишмиша, торопливо ощипала несколько ягод, опустилась на колени и с поклоном поднесла их мужу. Тот, тяжело вздохнув, взял несколько ягод, кинул в рот и снова удрученно мотнул головой:

- Он отказался. Как он мог?!

- Кто, мой господин? - непонимающе пожала плечами женщина.

- Девлет-Гирей, хан наш, - Алги-мурза опять недоумевающе мотнул головой. - Касим-паша семнадцать тысяч янычар привез, сто пушек. Пойдет следующей весной Астрахань воевать у русских. Отобьет у московитов, новое ханство там поставит, станет жить, править, Персию и Москву воевать. А Девлет-хан отказался вместе с ним отправляться. Нукеров набрать разрешил, сколько пожелает, а сам идти не хочет. Ты понимаешь? Это ведь новое ханство! Касим-паша ханство обоснует, визирей, мурз, калги-султана станет подбирать, угодья и пастбища раздавать. А мы тут останемся, никто ничего не получит! Шайтан!

- Но ведь ты можешь сам пойти с ними, мой господин.

- Не могу. Кароки-паша не отпускает. Говорит, люб я ему, и Менги-нукеру нравлюсь. Хочет, чтобы я при нем остался.

- Мой господин, - прижалась щекой к его колену Даша. - Вспомни, сколько богатства принес тебе Менги-нукер. А кто таков Касим-паша? Кто знает, удастся ли получить с него хоть одного барашка?

- Ох, Даша-Даша, - покачал головой мурза, запустив пальцы ей в волосы. - Разве султан сделал бы плохого воина командиром в янычарском корпусе? Он обязательно победит.

- Но станет ли делиться добычей? - женщина поднялась выше, прижимаясь уже к его телу, а рукой, словно невзначай, скользнув промеж ног. - Лучше оставайся со мной...

- Все-то ты только об одном думаешь, - наконец усмехнулся татарин и откинулся на спину, стягивая штаны.

- Только о тебе, мой господин, - быстро избавившись от шаровар, Даша уселась сверху, направила окрепшую плоть хозяина в себя и медленно опустилась, закрыв глаза и плавно двигая бедрами вперед и назад.

Татарин довольно зарычал, напрягся - и она ощутила в себе горячий взрыв. Быстро он сегодня. Вот что значит несколько дней в седле, а потом сразу во дворец на пир. Отвык от женской ласки.

Она опустилась рядом, благодарно поглаживая тело мужа, а он, расслабившись, похоже и не собирался открывать глаза... Так и есть - заснул, боров!

Даша поднялась, сходила за бараньей подстилкой, раскинула ее рядом с мурзой, улеглась, накрыв себя и мужа общим одеялом, закрыла глаза. Из головы никак не шли его слова о задуманном османами весеннем походе на Русь.

Да, разумеется, десять лет назад она отказалась возвращаться в свой Смоленск, решив остаться в гареме, и добилась своего: все нукеры и женщины давно забыли, что старшая жена не она, а старая Фехула, Алги-мурза помнит и любит только ее детей, двоих мальчишек и девочку. Только ее он берет в дальние походы или при поездках в города. Но... Но это вовсе не означало, что она перестала быть русской.

Утром мурзу разбудили женские ласки, и он окончательно оттаял, более не огорчаясь по поводу превратностей судьбы. Алги-мурза даже рассказал со смехом историю о том, как хан, желая подшутить над русским, дозволил ему поселиться в христианском монастыре, что вырублен в скале немного дальше Бахчи-сарая. Однако русский, не моргнув глазом, взашей выгнал всех православных отцов на улицу, поселил свою колдунью за алтарем, повыбрасывал лампады... Бедные святоши кинулись хану в ноги, и Девлету пришлось самому уговаривать Менги-нукера вернуть монахам хоть половину келий, и разрешить неверным поставить под сводами пещеры свой нечестивый храм взамен оскверненного скального.

Некоторое время посозерцав баранью ногу, Алги-мурза махнул рукой, опоясался саблей, надел непривычные войлочные туфли и отправился во дворец. Даша ногу съела, а затем, переступив через сытость, запихнула внутрь две пшеничные лепешки. Хочешь быть красивой - приходится страдать. Начнешь есть меньше - сразу похудеешь, станешь тощей, как горная коза. И муж наверняка начнет коситься в сторону красоток помоложе. Затем она натянула черные шерстяные шаровары, куртку из тонкого войлока, сверху накинула халат, накрыла волосы платком и вышла из шатра, прикрыв ладонью глаза от ослепительного солнца.

Вокруг ханского дворца кипел жизнью большой поселок. Здесь, где даже не имелось стен или обычных изгородей, селились люди, открывали свои лавки купцы, разбивали шатры мурзы разных родов. Ну, шатры ладно. Их нетрудно сложить и увезти наверх, в Чуфут-кале. Но почему люди и купцы ставят здесь свои дома? Неужели они думают, что власть татар будет длиться вечно? Что никогда не придет сюда враг отомстить за вековые обиды?

По узкой тропинке она стала подниматься наверх, прикрывая платком лицо от нескромных взглядов. Миновала два небольших полотняных навеса с перезревшими дынями и арбузами, коричнево-красными финиками и виноградом, ступила на пыльную узкую улицу, застроенную низкими глиняными домиками. Точнее, мазанками - замазанными глиной деревянные, а то и вовсе плетеные из прутьев стены. Побеленные, они выглядели довольно прочно, а перекрывающие улицу навесы перед каждым прилавкам прибавляли им солидности.

Женщина шла, поглядывая по сторонам и выискивая знакомый с далекого детства товар. Шелка, сбруя, сафьян и войлок, ковры - все не то. Наконец Даша остановилась у лавки, перед которой были выставлены резные деревянные сундуки, выложены ситцы, груды восковых свечей, гвозди, скобы, мех, жупаны из тисненой тюленьей кожи, зеркала, иголки.

- Чего желаете? - моментально подскочил к ней румяный лопоухий мальчишка. - Такой красе несомненно зеркало по нраву придется.

- А сундук почем?

- Алтын штука! Целиком, вместе с крышкой и донышком. Сто лет служить станет, а уж потом можно и покрасить будет.

- Хороший-то товар небось прячете? - женщина решительно двинулась вперед, в глубину лавки, зашла за прилавок, ткнула ногой один из стоящих там сундуков. - Этот красивше станет.

- А коли по нраву, так можно и освободить, - уже не так бодро предложил мальчишка. - Хоть все отдадим, был бы товар по нраву!

- Сколько?

- Алтын.

- Дорого чего-то все у тебя. Хозяина небось обманываешь, половину выручки себе в загашник прячешь?

- Да как можно, красавица?! Я весь на виду, на слуху...

- Хозяина-то позови, у него и проверю. Мальчишка сник, но заглянул за высоко выстроенные сундуки, позвал:

- Дядя Федот, тут татарка недовольная зовет...

- Опять дерзишь, сорванец! - послышался грозный рык, и из-за сундуковой стены появился купец: высокий, дородный, весь русый и курчавый - и волосы, и борода. - Чем обидел тебя щенок этот, красавица? Желаешь, прям сейчас выпорю?!

- Сундук почем?

- Да по алтыну продаем. Без прибытку, только бы назад не тащить.

- Сундуки-то холмогорские, - усмехнулась Даша. - Их там у моря студеного стар и млад строгают. Товаром грузят, до Москвы везут, а там и выкидывают за ненадобностью.

- За морем телушка полушка, да рубль перевоз, - низким басом пропел купец. - Да уж ладно, ради глаз красивых, да голоса медового, два сундука за алтын отдам.

- Да далеко ли вез? - покачала головой женщина. - С Холмогор холодных, али с Москвы златоглавой?

- С Москвы, - понуро кивнул купец. - Твоя правда, красавица. Ладно, три за алтын отдам.

- А в Астрахань не возишь?

- Что мне там делать? Там своих людей торговых хватает.

- Не бойся, скоро не станет. Муж сказывал, возьмет он Астрахань будущей весной. Султан семнадцать тысяч янычар прислал, сто пушек, да татары еще помогут. Сможешь спокойно в Астрахань ходить, не станет там русских людей. А сундуки я у тебя, купец, не куплю. Жадный ты.

Даша развернулась и вышла из лавки.

- Тишка, - выйдя следом за ней, положил купец руку на плечо своего постреленка. - Ну-ка, пройдись за этой татаркой. Посмотри, куда пойдет, к кому, куда вернется. Может, узнаем, кто такая...

Он пригладил густую окладистую бороду и задумчиво произнес:

- Кажись, надоть мне в Москву за товаром ехать.

* * *

Царь встретил их в уже знакомом зале, сидя на троне, и со все тем же немецким лекарем, крутящимся рядом.

- А-а, Константин Алексеевич приехал, - кивнул Иван Васильевич. - Как дорога?

- Да по снежку молодому и прокатиться приятно, государь, - одной головой поклонился Росин. - Вот только смотрю, темновато у вас во дворце. Слюда обмерзла, ставни местами закрыты. Я так мыслю, стекла вам нужно купить на моей мануфактуре. С ними и светло, и тепло, и видно, что снаружи творится.

- Вижу, вижу, - рассмеялся правитель. - Совсем ты в купцы заделался. Только и знаешь, что продать чего-нибудь, или заказ в приказе вытребовать. Мзду дьякам, сказывали, давал!

- Ну да, - кивнул Росин. - А они бегали от меня по двору и кричали “Не надо! ” Куда денешься, коли без “подмазки” порох гранулированный травой сушеной обзывают? А продать захочешь, так сразу “Государь не велит”... Хоть бы одно чего выбрали, право слово.

- Что же это, порох у купцов в приказе не покупают? - удивленно взглянул Иван Васильевич на боярского сына Толбузина.

- Сказывают, все погреба забиты, государь, - пожал плечами опричник. - Все крепости снаряжены по полному призору, и потребности насущные так же пополняются с лихвой.

- Ну, коли с лихвой, - пожал плечами Иван Васильевич, - вели объявить мое дозволение зелье огненное всем охотникам невозбранно продавать! Пусть привыкают...

- Скажи, государь, - подступил ближе Росин. - Неужто снадобье колдуна узкоглазого не помогло?

- От болей суставных? Да помогло, Константин Алексеевич, помогло. Ныне никаких болезней не чувствую.

- А чего тогда лекарь тут крутится? - указал головой на тощего немца гость.

- Пусть, - отмахнулся царь. - Митрополит Филипп мне и так все уши прожужжал. Дескать, не по-божески помощь у колдунов принимать. Душу погубить можно... Вот только схизматиком этим и отговариваюсь. На него митрополит косится, но терпит. Вроде как за христианина считает.

- Кровопийцы они все, - кратко высказал свое мнение Росин. - Кровопийцы и жулики. Хоть кровь пускать себе не давайте, государь. Зарежет.

- Ты меня не пугай, Константин Алексеевич, - покачал головой царь. - Мне и так есть чего опасаться.

- Так почто звал, государь? - тоже посерьезнел Костя. - К чему готовиться.

- К чародейству, - поднялся с трона Иван Васильевич и спустился к гостю. - Решил я, по примеру басурман проклятых, к силам колдовским прибегнуть. Силы неведомые призвать. А поскольку касаться дела сего мне митрополит запретил настрого, то поручаю его тебе. Хитроумие твое нам известно, как и бесстрашие к ведуньям и чернокнижникам всяким. Тебе, стало быть, их на службу и звать.

- Опять? - не понял Росин. - Ведь сортировал же уже!

- С ними службу исполнять и станешь, - подал голос Андрей Толбузин. - Все в целости дома у меня сидят. Сберег, прости Господи.

- Тогда что от меня нужно?

- Нужно заставить их чародейство важное свершить, - глядя прямо в глаза Росина, сообщил царь. - И уверенность поиметь, что действенно оно, а не ради корыстия изображается.

- Порчу на кого навести, или сглаз снять?

- Рать османскую остановить.

- Войско вражеское разгромить? - не поверил своим ушам Костя. - Колдовством? Да вы что, с ума посходили?

- Константин Алексеевич!!! - рявкнул опричник, положив руку на рукоять сабли, но государь то ли не заметил, то ли решил не замечать сорвавшихся от волнения с губ гостя слов.

- Семнадцать тысяч янычар султан к Азову прислал. Сто пушек для похода приготовил, - Иван Васильевич обошел Росина. и остановился перед боярским сыном. - Вести про то к нам и от людей торговых, что в басурманские земли с товаром плавают, доходили, и от доверенных людей разных. И казаки донские присутствие янычар в Азове подтвердили, а потому напасть сию явной можно считать и неизбежной.

- Так, государь, - запнулся Костя. - Колдовство, оно ведь дело такое... Мозги попарить еще куда ни шло, но не воевать же им?! Рать собирать надо!

- Басурмане-то воюют! - повысил голос Иван Васильевич. - Почти две тысячи стрельцов о прошлом годе в степи чудища земляные потоптали! Чернигов заклятиями своими взять смогли! Земли путивельские разорили. Это как, Константин Алексеевич?

Возразить на это Росин ничего не смог, лишь упрямо играя в ответ желваками.

- И потом... - царь ушел от Толбузина и принялся прогуливаться перед гостем. - Ливонскую вотчину нашу древнюю, на верность мне присягнувшую, Польша, Германия, Литва и Швеция, ако псы голодные, на части порвать норовят, а потому войско небольшое послать туда надобно. После разгрома черниговского литвины на земли вдоль Десны зарятся, и туда так же рать поставить потребно. Черту Засечную стрельцами и детьми боярскими надобно заполнить, от набегов татарских защититься. Земли у моря студеного от свенов усилить. Двести тысяч служилых людей под свою руку, что ни год, собираю, Константин Алексеевич, а оторвать для войны некого. Стая шакалья вокруг рубежей русских рыскает, и на каждую сторону доглядывать надобно, везде силу крепкую иметь.

Царь вернулся к трону, уселся положив руки на подлокотники, продолжил:

- То не все еще, Константин Алексеевич. Янычары, то не степняки дикие и несчитанные, неизвестно чью руку держащие. Силы это самолично султанские. Они и к бою крепкому способнее, и обиду за них султан тоже испытывать станет, как за себя. А посему положение мое, Константин Алексеевич, тяжкое. Коли противиться наступлению не стану, земли все волжские и кавказские османы у меня отторгнут, рубежи русские оголят. Разбойники лихие опять кровь начнут сосать у Руси, земли грабить, людей в полон угонять. А разгроми я янычар басурманских - обиду нанесу султану. Отомстить ему захочется, доблесть и силу показать. Рати он свои с других рубежей сюда переместит, и война тогда начнется куда как тяжкая. А стране она ох как не нужна. Силен больно султан, втрое против моей армию имеет.

- Так что же, лапки теперь задрать?

- Нужно, Константин Алексеевич, ссоры сей неисправимой избежать попытаться. А посему никаких воинов своих супротив янычар я посылать не стану.

Казакам донским уже повеление послал с земель своих вверх, к черте Засечной уйти и препятствий нехристям не чинить. Для Астрахани припас большой ядер, зелья огненного, еды и вина и иного добра заготовил, и по весне вниз по Волге спущу, дабы в осаде, коли случится, они могли сидеть долго и тягостей больших не испытывали. Но главную надежду на тебя, Константин Алексеевич, возлагаю. Заставь чародеев своих колдовством да знахарством своим янычар до Астрахани не допустить. Пусть без крови и обид явных назад отступят, от намерений своих откажутся.

- Но ведь... Ведь колдовство, это все бред, выдумки ненормальных дикарей.

- Настоящим повелеваю тебе, боярин Константин Алексеевич Росин, - торжественным голосом объявил царь, - с помощью чернокнижников, тобою отобранных, их колдовского умения и своего хитроумия воинство басурманское, что к Астрахани нынешней весною отправиться собирается, остановить, и вспять обратить без урона для государства нашего.

- Вот черт! - только и выдохнул Костя.

- Не возбраняется, - кивнул государь. - Коли потребуется, хоть к черту обращайся, хоть к богам языческим, хоть к чарам черным и непотребным. Я, как помазанник Божий, грех твой потом отмолю. И митрополита заставлю пред Господом за тебя заступиться. Ступай, Константин Алексеевич, службу свою начинай.

Росину больше ничего не оставалось, кроме как поклониться и выйти из царских палат.

- О чем думаешь, Константин Алексеевич? - нагнал его Андрей Толбузин.

- О том, как я влип во всю эту историю.

- А не о том, как к князю литовскому удрать?

- Ты меня что, совсем за выродка держишь, Андрей? - резко остановился Росин.

- Извини, Константин Алексеевич, - тут же пошел на попятный опричник. - Извини, обидеть не хотел. Курбский вон, Андрей Михайлович. Воевода известный, побед сколько одержал. Так ведь сбежал, собака. Уж и не понимаю, что за помрачение на него нашло. В лазутчики польские вдруг заделался, земли государевы раздал, да и сбежал к схизматикам, жену и дитя малое бросив.

- Это ты меня так утешаешь? - поинтересовался Костя. - С предателем сравнивая?

- Я это к тому, что и здесь без колдовства явно не обошлось. Все вокруг к темным силам прибегают, Константин Алексеевич. Посему, как ни противно, но и нам силу сию опробовать надо.

- Колдовство, колдовство... - тихо зарычал Росин. - Ты сам-то в него веришь, боярин Андрей?

- Дьяк Даниил Адашев монстров из земли слепленных и на рать пущенных своими глазами видел, стрельцы, туличи, черниговцы про них рассказывали, - ушел от прямого ответа Толбузин. - Зализа сказывал, как в лифляндских землях епископ нечисть лесную и болотную на них наслал. И еще сказывал, что и ты, Константин Алексеевич, вместе с ними в ловушку эту попал. Правда ли сие, али выдумки?

- Это была галлюцинация.

- Что говоришь, Константин Алексеевич? - не понял мудреного слова опричник.

- Говорю, что до сих пор глазам собственным не верю после той истории, - огрызнулся Костя.

- Так что ты делать собираешься, боярин? - вернулся к началу разговора боярский сын Толбузин.

- Что делать? - пожал плечами Росин. - Ну, коли я боярин и службу государеву нести обязан, то приказ выполню, и все для выполнения царской воли сделаю... А ты, боярин Андрей, свидетелем мне станешь, что от поручения я не отлынивал и исполнил все в точности... Или, по крайней мере, сделал все возможное.

- Что же, я рад намерениям твоим таким, Константин Алексеевич, - облегченно кивнул опричник. - А что тебе для этого потребно?

- Кол. Хороший сосновый кол, прочно вкопанный у тебя на дворе.

- Ну, коли нужен, - пожал плечами боярский сын, - то велю сегодня холопам, чтобы вкопали.

- И еще... Награду какую ведьмакам этим обещать? Соблазн для них большой должен быть. Как награда немалая, так и кара жестокая. А дальше пусть сами решают, чего они могут, а что нет.

* * *

Из сотен претендентов на звание “придворного мага” и соответствующего вознаграждение через поставленное Костей сито пробралось всего четверо: похожая на бабу-ягу худощавая и сгорбленная старушенция с клюкой, щекастая и добродушная бабулька, укутанная в десятки темно-коричневых пуховых платков, еще крепкий бородатый старик и благообразный монах в потертой, как у самого Росина, рясе. Пятым, пропущенных, можно сказать, по блату, оставался саам. Всех их Костя и собрал в трапезной, с одной стороны подогреваемой жарко натопленной печью, а с другой - обдуваемой морозным ветерком из распахнутого окна.

- Значит, так, товарищи колдуны и чернокнижники, - сообщил, присев на край стола, Росин. - Настала вам пора использовать ваши могучие неведомые силы для блага нашей страны. Коли сможете сделать это, государь обещает вам золота по сто рублей, земли по тысяче чатей, да еще и по деревне в полсотни дворов в вечное наследное владение. Ну, а коли не сможете, так вот кол сосновый из окна хорошо виден. На него и сядете. Верно я говорю, боярин Андрей?

- Истинный крест, - перекрестился опричник. - И то и то исполню в полной мере. Богом клянусь.

- А что сделать-то надо, милок? - поинтересовалась милая старушка.

- Дело надо сделать благое, товарищи чернокнижники, - цыкнул зубом Костя. - Стало нам известно, что по весне войско басурманское от крепости Азов, что на Черном море, к городу Астрахань, что на Каспийском большая рать собирается пойти. Янычар одних семнадцать тысяч, сто пушек, татар несметное количество. Воевать с ними государю недосуг, а потому повелевает он вам чары свои в полной мере употребить, и нашествие это остановить безо всякой воинской помощи. Самим. Вот...

Росин тяжело вздохнул, и закончил:

- Сейчас холопы вас по светелкам вашим обратно разведут, и одних оставят. А охрану я повелел снять. Посидите, подумайте. Коли кто свершить чудо сие способен, сюда возвращайтесь, здесь ждать стану. А коли сомневаетесь в силах своих, и на кол садиться не желаете, бегите лучше сами. Тихо и тайно, дабы имени вашего никто не прознал. Семен! Сюда иди! Разведи гостей наших по комнатам, пусть отдохнут.

Подождав, пока чародеи выйдут из трапезной, Костя подошел к окну с видом на кол и закрыл ставни.

- Нет, боярин Андрей, надо тебе у меня стекла купить. Ну что же это такое: захочешь выглянуть, надо ставни распахивать и мороз внутрь впускать!

- Баловство это, Константин Алексеевич, стекла всякие. Можно окно пузырем бычьим затянуть, можно тряпицей промасленной, можно слюду беломорскую поставить...

- Так ведь не видно же ничего через нее, боярин! - покачал головой Костя. - Ладно, леший с вами. Пришлю несколько листов задаром. И вставлю сам, а то напортачите, как пить дать. Побьете, щелей оставите, по одному засунете ради экономии. А как нормальные окна будет, так сами еще запросите. К хорошему быстро привыкаешь.

- Зря ты так, Константин Алексеевич. Разбегутся ведь!

- Кто? Стекла?

- Да какие стекла! - отмахнулся опричник. - Колдуны твои разбегутся. Кому же охота на кол попадать?

- А ты чего желаешь, боярин Андрей? - Костя покачал головой. - Ну ладно, посадим мы их под замок. Скажем: колдуй, не того запорем насмерть. А толку что, если не может он ничего?! Ты хоть понимаешь, что сделается тогда? Астрахань - тю-тю, море Каспийское - тю-тю, Северный Кавказ - тю-тю, Волга - тю-тю. Ты этого хочешь? Нет, боярин, нахрапом мы тут толку не добьемся. Пусть чародеи-чернокнижники сами решают, способны они подвиг этакий совершить, или нет. Приманка им подкинута хорошая, так просто не откажутся. Коли чуют в себе силу нужную, обязательно попробуют. А коли сами знают, что добиться победы над целым войском им не по силам, так пусть лучше сразу сбегут, дабы надежды лишней нам не давать.

- А если все разбегутся?

- Если все разбегутся, значит и говорить не о чем. Туфта все это колдовство и обман чистой воды. Сразу все ясно станет, без сомнений.

- А государю ты что скажешь?

- Что есть, то и скажу. Нельзя дела государственные колдовскими способами решить. Головой надо работать.

- Ты хоть понимаешь, Константин Алексеевич, что царь с тобой за это сделает?!

- А я не государю, я Родине служу, - мотнул головой Росин. - Волга русская река, и таковой должна оставаться навеки. Скажу я ему, что колдовством тут ничего не сделаешь, что чародеев всех отпустил. Мне-то он, пожалуй, голову и срубит, зато вместо жуликов этих с травками-метелками, нормальную рать в поволжские степи пошлет. А русских ратников победить невозможно. Так что и Волга наша останется, и Астрахань.

- Опять ты крамолу говоришь, Константин Алексеевич, - подергал себя за бороду опричник. - И опять я обидеться на тебя не могу. Только, боюсь, полетит моя головушка следом за твоей.

- Жалко?

- А ты думаешь, Константин Алексеевич?

- А вот скажи, боярин Андрей, - прищурился Росин. - А на поле бранном, супротив янычар сражаясь, за Волгу нашу ты голову сложить готов?

- Живота своего ради Святой Руси щадить не привык! - стукнул кулаком по столу опричник.

- Вот ради нее голову и сложишь, - обещающе кивнул Костя. - А в степи сухой, или здесь на плахе - какая разница? Цель-то одна и та же, Волгу от ворога уберечь.

- С тобой, Константин Алексеевич, поговоришь, так просто сердце радуется, - с явным сарказмом покачал головой Толбузин. - Токмо что ни мысль, а каждый раз у тебя с ног на голову встает!

- А давай выпьем, сын боярский?

- Что ты, Константин Алексеевич? - удивился опричник. - Среда же сегодня! Пост.

- Слушай, боярин, - вздохнул Росин. - Не нам с тобой, при том, чем мы занимаемся, о заповедях церковных вспоминать. Знобит у меня нутро чего-то, до самых позвонков. Выпить хочется, аж жуть.

Давай?..

- А ну и давай, - согласился опричник и пошел к дверям. - Софья! Слышишь меня? Водки принеси с огурчиком и капустой квашеной. У нас тут в трапезной четверг настал. Ведьмы наколдовали.

Не в пример прошлому разу, ключница быстро принесла поднос с большим кувшином и двумя плошками, в одной из которых лежало множество очень маленьких огурчиков, а в другой - тонко пошинкованная белоснежная капуста с алыми прожилками моркови и багровыми шариками клюквы.

- Наливай, - нетерпеливо потер руки Росин. - Давненько я не пробовал этого благородного напитка.

- Яблочная, - сообщил Толбузин. - Через березовые угли пропуще...

- Ты наливай, боярин, - перебил его Костя. - Как опробуем, так и расскажешь...

Опричник взял кувшин, наполнил медные чарки.

- Ну, - предложил Росин. - Чтобы нашелся среди колдунов хоть один!

Бояре одновременно опрокинули чарки в рот - и тут дверь в трапезную приоткрылась, и внутрь скромно просочился самоед.

- Я думал. Думал много. Сам может сделать.

- Ты согласен остановить османскую армию? - забыв закусить, удивился Росин.

- Москва хорошо, царь хорошо. Русский царь добрый, его враги злые сильно. Нужно Москве помогать.

- А про кол ты помнишь, самоед? - не удержался от вопроса опричник.

- Кол не страшен. От кола сам не умрет, - покачал головой шаман. - Сам зарежут. Пока сам жив, царству хорошо. Беда нет. Сам жив, тьма уйдет. Кола не станет.

- Логично, - кивнул Росин. - Если несчастья обрушатся на Русь после его смерти, значит добиться успехов янычарам не получится. И на кол саама посадить не получится. Потому, что беды получатся только после его смерти. Значит, до смерти сажать его не за что, а после некого. Наливай.

- Ты хороший человек, - довольный услышанным, ткнул его пальцем в грудь саам. - Ты мудрый человек. Жалко, мертвый.

У боярского сына Толбузина дернулась рука, и он пролил водку на стол:

- Как мертвый?

- Линии не вижу. Как родился, не вижу. Мать отец не вижу. Нет его совсем. Мертвый.

- Покойник не против выпить, боярин Андрей, - невозмутимо напомнил Росин. - Ты будешь, саам?

- То сам не пей. То саму яд. Сам грибы ест, они тебе яд.

- В общем-то, конечно, отрава, - взялся за чарку Костя. - Ну что, за здоровье?

- Подожди, Константин Алексеевич, - остановил его руку опричник. - Как это ты мертвый?

- Мертвый, живой, какая разница? - пожал плечами Росин. - Главное, что и дело делаю, и детей рожаю, и водку пью. Чего тебе еще надо, боярин?

- Нет, подожди, - в голосе Толбузина прорезались нехорошие нотки. - Ты, Константин Алексеевич, даже не удивился тому, что ты мертвый. Я видел!

- Я не удивился тому, что самоед не видит, как я родился, боярин Андрей.

- А почему?

- Слушай, боярин, - примирительно улыбнулся Костя. - Не нужно тебе этого знать, честное слово. На дыбе я повисел, поручения разные исполнял, за Русь Святую на поле боя кровь проливал. Стало быть, верить мне можно. Что еще?

- Я хочу знать, Константин Алексеевич, что ты скрываешь в прошлом своем?

- Не в прошлом, боярин Андрей, - покачал головой Росин. - В будущем. Потому, как я еще не родился. И появлюсь я на свет через четыреста пятьдесят лет. От рождества Христова году в тысяча девятьсот семьдесят первом, в городе, что стоять станет в Северной пустоши, в самых болотинах невского устья. И зваться этот город будет Ленинград, в честь нового пророка, обещавшего установить Рай прямо на земле, а создавшего здесь Ад, в котором сгорело больше людей православных, что живет сейчас во всей Руси...

- Стой, - испугался опричник и торопливо опрокинул чарку. - Молчи. Не хочу знать. Не надо...

- Вот и я про то, - согласился Росин. - Не надо.

- Нет, надо! - стукнул чаркой о стол Толбузин. - Неужели все, что мы сейчас здесь творим, прахом все пойдет?! Чего ради мы тогда стараемся, чего ради животы кладем?!

- Не пойдет, боярин, не бойся, - усмехнулся Росин. - Скинули мы адское учение, избавились. Чай, люди русские, и в рабстве жить не приучены. А уж потом я сюда и попал. Напрасно ты в деяниях своих сомневаешься. Русь Святая бессмертна. Бывают в судьбе ее годы тяжкие, бывают годины радостные. Но как бы плохо не было, помнить нужно, что русский дух на земле этой живет. А значит, не пропадет, поднимется, всегда поднимется Отчизна наша! И даже когда видишь, что гибнет она, в пропасть катится, рук опускать нельзя. Труд твой не пропадет. Жизнь, на алтарь ее положенная, понапрасну не сгинет. Поднимется Русь все равно, благодаря труду и крови нашей поднимется. За Русь погибать не страшно. Потому, что всегда знаешь: не зря!

- Сам согласен, - оживился самоед. - Сам знает. Сам пришел, вместе один станем. Москва хорошо, сам хорошо. Всегда хорошо.

- Ох, тяжко с тобой, Константин Алексеевич. Никогда не знаешь, чем разговор кончится, - опричник, поднес кувшин ко рту и надолго к нему прильнул. Оторвавшись, облегченно перевел дух, стянув с лысины тюбетейку, промокнул ею рот, и поинтересовался: - Когда колдовать начнем?

- Земля нужен, - сообщил саам. - Обряд на земле делать надо. Там, что защищать надо. Волос надо. Волос земли держателя. На котором земля держится.

- Земли держателя? - опричник задумчиво почесал за ухо. - Государя, получается? Волос Ивана Васильевича? Ведь это он на правление землями нашими именем Господа помазан?

- Помазан хорошо. Волос его нужен. - Много? Пряди хватит?

- Хватит, хватит, - кивнул самоед. - На все хватит.

- Тогда я завтра спрошу. Думаю, даст государь. Он под покровительством Божьим, ему бояться нечего.

- А под Астрахань с нами поедешь, боярин Андрей? - поинтересовался Росин. - Как я понимаю, колдовать придется именно там. На тех землях, которые необходимо защитить.

- Поеду, - кивнул Толбузин. - Моя голова теперича с вашими заодно. Хоть посмотрю, чего ради рискую.

* * *

Единственным, но неожиданным препятствием для быстрого пути оказалось то, что самоед не умел ездить верхом. Впрочем, это было не очень страшно - Костя Росин, когда ухнулся в это время, тоже лошадей побаивался. И ничего, в седле держаться научился, и довольно быстро.

Однако саам категорически отказывался даже приближаться к низкорослым пузатым зверям, упрашивая, чтобы ему разрешили пойти пешком. В конце концов, боярский сын Толбузин отступил и позволил шаману ехать на санях. А заодно уж повелел собрать в дорогу санный обоз - путь предстоял неблизкий, а потому проще загрузить припасом несколько повозок, чем упаковывать лишние тюки в чересседельные сумки и гнать перед собой целый табун грузовых коней.

Поход начался с Клязьмы. Съехав на лед, обоз из десяти саней, сопровождаемый тремя десятками Росинских и Толбузинских холопов, двинулся вниз по течению, влившись в почти непрерывный поток из тяжелогруженых саней и телег. Шли ходко - по берегам высилось немалое количество постоялых дворов, а потому тратить время на разведение огня, приготовление ужина, на обустройства лагеря не приходилось - тратить приходилось серебро. В день под полозья ложилось верст по тридцать, а потому до богатого града Владимира добрались всего за десять дней.

Впрочем, дальше получилось идти еще быстрее: река стала заметно шире, сани двигались по два ряда в каждую сторону, и запряженные попарно боярские сани легко обгоняли медлительные мужицкие и купеческие повозки, в то время, как веселые холопы с гиканьем расчищали путь. К Нижнему Новгороду вышли спустя двенадцать дней после Владимира и повернули вниз по широкой Волге.

От Нижнего до Казани всего-то полтораста с гаком верст, примерно как от Владимира до Нижнего, но этот путь потребовал уже два десятка дней. Каждый вечер, задолго до темноты, опричник выбирал место для лагеря, и холопы торопливо ставили два шатра - себе и боярам, заготавливали дрова. Уже в сумерках разгорался огонь, на котором в большом казане варилась густая мясная каша. Росин и Толбузин не привередничали, ели из общего котла, а вот самоед нередко отказывался от еды, отходил от лагеря и с головой зарывался в снег. Вскоре его горячее дыхание пробивало в сугробе небольшую отдушину, отчего убежище шамана начинало напоминать медвежью берлогу, и там, под толстым снежным одеялом он и оставался до рассвета.

После двадцати лет в составе Руси, движение по Волге здесь стало куда как оживленнее, и татары не смотрели волком, а улыбались дружелюбно и норовили продать что-нибудь из скотины: барана, козу, слабого жеребенка или кобылу, а то и верблюда. Свиней, правда, не держали, и русских путников это огорчало, но Толбузин только смеялся:

- Ничего! Дай срок, и свиней разведут. Жрать, может, и не станут по своему басурманскому обыкновению, но нам солонину заготовят.

Пару раз он покупал барашков на ужин, но когда Росин из любопытства хотел взять верблюда, отговорил - доить, дескать, не умеешь, стричь рано, а мясо столько сразу не сожрать, придется сани излишне перегружать.

За Казанью волжские берега окончательно опустели. Лишь изредка встречались небольшие деревянные или земляные крепостицы со странными однообразными названиями: Белый Яр, Нижний Яр, Черный Яр, Морковный Яр, Светлый Яр. День проходил за днем, но вокруг не менялось ничего - конские копыта топтали многократно перемолотый ногами, колесами и полозьями снег, медленно сдвигались назад пологие берега безлесые берега. Иногда казалось, что отряд просто топчется на месте, не сдвигаясь никуда, или ходит по кругу, минуя раз за разом одни и те же места.

По счастью, время от времени они нагоняли длинные купеческие обозы - в сотни, а то и тысячи повозок, и тогда из странного, эфемерного состояния бегущей по перекладинам колеса белки они возвращались в мир реальный, в котором случаются события, проживают иные люди, глаз улавливает новое, незнакомое зрелище.

Некоторые купцы предупреждали, что дорога опасна и предлагали остаться вместе с обозом. Некоторые четно предлагали серебро, чтобы три десятка молодых, сильных воинов не торопились, а присоединились к ним. Но Толбузин только добродушно смеялся, и вскоре очередной караван оставался позади.

Несколько раз на берегу Волги и вправду появлялись отряды всадников, поглядывающих сверху вниз на небольшой обоз - но сабли и доспехи, которыми поблескивали холопы Толбузина, и пищали, что откровенно выставляли напоказ холопы Росина, отбивали у конников желание познакомиться с путниками поближе.

За месяц этакого “небытия” погода заметно изменилась. Снег стал рыхловатым и похрустывал образующимися на солнце льдинками, лед наоборот побелел. Днем настолько потеплело, что молодые холопы даже скидывали налатники и шапки на сани и расстегивали рубахи. Самоед перестал зарываться в сугробы, жалуясь, что снег ночью тает и подмачивает одежду. Теперь он спал в одном шатре с боярами, временами досаждая им полуночными заунывными напевами.

Андрей Толбузин начал всерьез опасаться за прочность льда, и теперь вел обоз по берегу, из-за чего скорость заметно снизилась - слишком часто приходилось перебираться через какие-то взгорки, ерики, овраги и просто ямы.

Ледоход застал их уже совсем недалеко от цели - возле казацкого поселения Каменный Яр. Местные жители всячески уговаривали путников остаться у них до конца половодья, чтобы не оказаться в воде на низком месте, но Толбузин понадеялся успеть добраться до города до разлива реки - оставалось-то всего дней пять! Но не успел...

Всего в одном дне пути от Астрахани, у наримановского кочевья, выкатившаяся из волжского русла темная холодная вода заставила отряд повернуть на запад и торопливо убегать в сторону Черного моря, лихорадочно выискивая достаточно обширный и высокий взгорок, чтобы переждать на нем весеннюю воду. На протяжении недели каждый день казалось, что от талой воды удалось оторваться - но каждое утро путники обнаруживали, что в потемках половодье подобралось почти к самому лагерю, и нужно как можно скорее уходить дальше, пока ноги не начали подмокать.

Весна отстала от них только на шестой день, но опричник предпочел сделать еще два перехода, лишь бы не обнаружить себя как-то утром плавающем посреди медленно стекающего в море потока.

- Между прочим, - сообщил он Косте, - где-то здесь и пойдут через месяц янычары, чтобы захватить Астрахань.

- То есть, именно эти места и нужно защитить? - на всякий случай уточнил Росин.

- Наверное, да, - пожал плечами боярский сын. Почти два месяца пути успели зашорить истинную цель путешествия, подменив ее стремлением любой ценой добраться до Астрахани. - Да, именно эти земли, отсюда и до Волги, нужно защитить от басурман.

- Тогда начнем?

- Ну, в общем... - огляделся Толбузин, - земли-то и вправду те. Наверное, прав ты Константин Алексеевич. Здесь нам и нужно начинать.

Костя Росин отошел к саням, на которых безмятежно валялся шаман, и сообщил:

- Вставай, самоед. Это здесь.

- Здесь? - оживился саам, тоже изрядно уставший от бесконечного путешествия. - Это хорошо, что здесь. Живая земля. Хорошая земля. Добро не видела, добро запомнит.

Он слез с саней и принялся бродить среди пятен талого снега, между которых проглядывала наружу чахлая прошлогодняя, а местами и молодая, только-только проклюнувшаяся трава.

- Здесь надо! - наконец указал он на глинистую проплешину, образовавшуюся на месте осыпавшейся сусликовой норы. - Огонь здесь надо.

- Костер, что ли, развести? - уточнил Росин.

- Да, костел, - подтвердил саам.

- Из чего же разводить его, Константин Алексеевич? - развел руками опричник. - Сам видишь, кроме снега и травы ничего кругом нет. Да и то сырое все. Кизяк искать... Так тоже сырой.

- Огонь надо. Земля согреть, русский полюбить. Без огонь никак.

- Огонь, огонь... - задумчиво осмотрел лагерь Толбузин. - Макар! Сани вологодские старые разгружай. Скидывай все. Сено сразу лошадям высыпи, овса тоже дай, но в меру. Туки с пшеном и гречей на другие сани раскидай. А эти - руби к лешему на дрова. И все их самоеду отдай, пусть палит, сколько надо.

- Так ведь... Хорошие сани, барин, - не поверил своим ушам холоп - Послужат еще!

- Делай, что велено! - рыкнул опричник, и паренек, недовольно поморщившись, подчинился.

Прочная древесина поддавалась топору неохотно, и разламывание саней шло медленно, но сааму хватило всего десятка мерных палок, получившихся из оглоблей. С ними он отошел к облюбованной проплешине, уложил шалашиком, наклонился, что-то тихо бормоча.

К небу потянулся белесый дымок, потом неожиданно резко полыхнуло пламя, охватившее сразу все поленья. Самоед, торопливо поджав под себя ноги, сложил руки на груди и заунывно запел, раскачиваясь совершенно не в такт мелодии. С любопытством наблюдающий за ним Росин вскоре заметил, что он не просто раскачивается в другом ритме - совершенно иначе, следуя какой-то своей мелодии, покачивается из стороны в сторону голова, поднимаются и опускаются плечи, дрожат пальцы, опускаются и поднимаются сомкнутые руки. Создавалось впечатление, что шаман состоит из кусочков множества разных людей, каждый из которых живет своей жизнью, слушает свои песни и занят своими мыслями.

Огонь полыхал одновременно на всех поленьях, поглощая каждое от верхушки до комля, а потому и прогорели они все с одинаковой скоростью, сперва превратившись в очень похожие угли, а потом одновременно испустив последний сизый дымок.

Продолжая напевать, самоед вытащил из-за пазухи овальный лоскут коричневой кожи примерно в локоть толщиной и принялся старательно выписывать на нем непонятные узоры и иероглифы, слюнявя палец и макая его в оставшуюся на месте кострища золу. Рисунки ложились только по окружности - в центре остался образовавшийся из складок крест. Но являлся крест частью ритуала, или он оказался на коже случайно, Росин так и не узнал.

- Уйя лах му... - шаман раскинул кожу на кострище, и она легла неправдоподобно ровно, словно оказалась натянута на несуществующий бубен. Саам склонил голову набок, тихонько стукнул ладонью по коже, прислушиваясь к образовавшемуся звуку. Стукнул еще раз...

Несуществующий бубен звучал!

Самоед снова запел, выстукивая по коже обеими руками, и эхо от его ударов зазвучало прямо из-под земли, из-под ног людей, из-под лошадиных копыт, из-под снега и травы. Больше того - почва начала передавать вибрации от ударов, словно все бояре и холопы действительно стояли на туго натянутой коже огромного, необозримого барабана, и некий гигантский ударник выстукивает одному ему известную мелодию.

Росин поймал себя на том, что мелодия эта кажется ему знакомой. Что что-то подобное он слышал когда-то в детстве. Так давно, что уже и не помнит где - но слышал, вне всякого сомнения.

Он пытался прислушаться к ритму - и тонул в нем, как тонул в детстве в теплой мягкой перине, погружаясь в сон, видя перед собой мамино лицо, слыша ее голос, и радуясь тому, что, открыв глаза, увидит ее снова...

Костя проснулся от того, что страшно замерз. Он лежал на боку, уткнувшись головой в снежную кучу - хорошо, хоть шапку теплую под капюшон рясы надел. Андрей Толбузин громко посапывал, откинувшись на спину, его Макар уткнулся носом в недоломанные сани, других холопов тоже сморило там, кто где стоял.

Не спал только шаман, продолжая напевать что-то долгое и заунывное. Росин поднялся, подошел к нему, заглянул через плечо.

Никаких следов от костра на глиняной проплешине не осталось. Зато она стала выглядеть заметно ровнее, и на ней обнаружились некие странные иероглифы. Но это была именно глина - кожаный лоскут так же бесследно исчез.

- Ну как, получилось? - облизнув губы, поинтересовался Костя.

- Получилось, мертвый человек. Русский ныне земля. Русский добрый, земля любит. Чужак злой, земля губит. Не станет здесь никогда другой народ. Не примет земля. Только Москва примет. Всегда.

- Здорово, - кивнул Росин, ушел в шатер, скинул рясу, шапку, забрался под теплую шкуру белого медведя, что служила опричнику одеялом, и мгновенно заснул.

* * *

Отряд простоял на месте самоедовского камлания еще полторы недели, не столько пережидая половодье, сколько отдыхая после завершения трудного дела. Место своего священнодействия саам закопал - присыпал слоем земли в локоть толщиной. Он сказал, что чары станут действовать до тех пор, пока образовавшийся знак не будет разрушен человеческими руками - а найти, чтобы разрушить, его не удастся никогда, потому, что к лету он зарастет травой, а через пару лет и вовсе сольется с остальной степью.

Андрею Толбузину с немалым трудом далось решение покинуть драгоценный амулет, оберегающий южные рубежи Руси, оставить его без охраны - но невозможно же жить у этой проплешины вечно! Наконец, к середине мая, отряд снялся и двинулся туда, куда так стремился в последние месяцы - к Астрахани.

Добрались до города без приключений, и снова застряли - возвращаться назад на санях было нереально, а никаких судов вверх по реке пока не отправлялось. Толбузин, развлечения ради, самолично занялся торговлей, собираясь избавиться от саней и лошадей, а Росин гулял по городу, с интересом осматриваясь.

Астрахань ему не понравилась. Здесь в воздухе постоянно висел рыбный запах, влажная духота мешала дышать. Вдобавок, вокруг вились густые облака мелкой и кусачей, очень противной мошки, лезущей под одежду, в рот, нос, налипающей на глаза. Жилые строения представляли из себя обычные глиняные мазанки, знакомый по картинкам белый с зубцами кремль оказался земляной крепостью на не очень большом острове. Повеселило только то, что остров с крепостью носил тоже название, что и остров в еще несуществующем Питере, на котором стоит Петропавловская крепость - Заячий... Или это на Руси так принято?

По счастью, на четвертый день астраханского сидения подошла идущая из Персии в Холмогоры новгородская ладья - и опричнику удалось уговорить купца забрать их с собой.

Они сделали все, что могли. Теперь оставалось ждать результатов.