Глава 18. Синтия проснулась с котенком на голове и ощущением чистого, ничем не замутненного счастья

Синтия проснулась с котенком на голове и ощущением чистого, ничем не замутненного счастья. Но тут память вернула ее с небес на землю, и она вспомнила, что сегодня — решающий день.

Сняв с головы сладко зевающий комочек меха, она чмокнула его в мордочку, затем выбралась из постели и поспешила к умывальнику, чтобы умыться в теплой, пахнущей лавандой воде. Уже почти стащив с себя рубашку, она замерзла, внезапно ощутив запах Майлса, запах его пота и кожи. Он все еще оставался с ней.

Синтия помедлила, сделав глубокий дурманящий вдох. Но тут же спохватилась. Не хватало только, чтобы горничная застала ее полуголой, нюхающей собственную рубашку!

Она стащила с себя рубашку и почти благоговейно отложила ее в сторону, словно это была частичка Майлса.

Затем, с тем же благоговейным ощущением, вымыла лицо и тело.

«Это не должно повториться», — сказал он. Еще бы! Уж она-то позаботится об этом. Им нужно держаться друг от друга подальше. Ее инстинкт самосохранения тому порукой, тем более что ей осталось пробыть здесь только одну неделю.

Только одну неделю.

Ей вдруг стало зябко.

Открыв гардероб, она встряхнула свой тощий кошелек. Через неделю этот загородный прием закончится. А у нее осталось три фунта, сундук, полный одежды... и котенок.

И ей совершенно некуда ехать.

Синтия тяжело опустилась на постель, словно ее сны о бесконечном падении в бездну внезапно стали явью. Она бросила взгляд в зеркало. Ей не понравилась девушка, которая смотрела на нее оттуда. Кто захочет танцевать с такой напряженной, испуганной особой?

Хотя и — несомненно! — по-прежнему красивой.

Забавно. Она красива, умна, изобретательна. И ни на что не годится.

Кроме того, чем она занимается сейчас.

Эта последняя мысль заставила Синтию рассмеяться над самой собой. Поцеловав в очередной раз котенка, она расправила плечи и направилась вниз, на завтрак.

Но сегодня у нее не было аппетита. Нервы устроили настоящий водоворот у нее в желудке.

За залитым солнцем столом собралась вся компания, кроме Майлса, что весьма обрадовало Синтию. Положив себе на тарелку яйца и копченую рыбу — ей совершенно не хотелось есть, она развлекалась тем, что сгребала еду в живописные кучки и украдкой поглядывала на Гудкайнда. В какой-то момент перехватив его взгляд, она изобразила робкую улыбку, стараясь не представлять его в дамской шляпке с большим бантом, завязанным под подбородком.

Голубой бы ему пошел. Несомненно.

Он улыбнулся в ответ. «У него приятная улыбка, — решила Синтия. — И довольно красивые глаза, хотя и выглядят мутноватыми этим утром». У него также имелись заметные залысины, но для мужчины его возраста это было вполне простительно.

— Мисс Брайтли, — вдруг сказал он, — я хотел спросить, не окажете ли вы мне любезность, не прогуляетесь ли со мной по саду? Ваша редкая проницательность могла бы пригодиться в моей работе.

Его речь была несколько невнятной. Очевидно, Джонатан и Аргоси опять устроили пьянку, заставив его засидеться допоздна.

Вайолет подмигнула, не слишком таясь, и Синтия пнула ее ногой под столом. Джорджина оживилась, бросив на нее поощряющий взгляд, и Синтии захотелось пнуть и ее тоже, но совсем подругой причине.

Леди Уиндермир казалась озадаченной, а Аргоси сжал челюсти. «Когда же он поймет, что притворная беззаботность имеет свои последствия?» — задалась вопросом Синтия, одарив его чарующей улыбкой. И он тотчас расслабился.

«У меня есть цель. Победитель получает все», — сказала себе Синтия. Жаль только, что она не могла сказать Аргоси, что у него осталась всего неделя, чтобы добиться ее благосклонности, а потом...

Потом Золушка превратится в нищенку.

Она так и не притронулась к завтраку.

Но, тем не менее, покорно отправилась на прогулку вокруг розария с мистером Гудкайндом. Они оба сошлись на том, что обожают розы.

В розарии трудился садовник, который срезал отцветающие цветки и бросал их в корзину. Прогуливаясь по дорожкам, они слышали размеренное щелканье его ножниц. Умиротворяющий летний звук.

— Как продвигается ваша работа, мистер Гудкайнд? Надеюсь, вы черпаете вдохновение в вашем окружении?

— О, мисс Брайтли, я должен поблагодарить вас. Вы добавили моей работе... новое измерение.

При более близком рассмотрении Синтия обнаружила, что его редкие волосы прилипли к черепу, а кожа выглядит даже более бледной, чем обычно. Она присмотрелась. Нет, это не игра света, пробивавшегося сквозь листву деревьев. Его кожа действительно приобрела зеленоватый оттенок.

Гудкайнд правильно интерпретировал ее пристальный взгляд.

— Мистер Джонатан Редмонд и лорд Аргоси уговорили меня сыграть в бильярд вчера вечером. Кажется, я спустил немало денег и выпил немало бокалов бренди.

— Надеюсь, вы попросили у экономки порошок от головы, мистер Гудкайнд, — заботливо проговорила Синтия.

— О нет-нет. Думаю, мне полезно страдать от собственных излишеств. Это способствует искреннему раскаянию и страстному обличению пороков в моих трудах. — Во взгляде, которым он одарил ее, было что-то похожее на намек. — А вот на вас излишества никак не отражаются.

Если это был комплимент, то с изрядной долей осуждения. Гудкайнд помедлил у скамьи, как бы предлагая присесть.

— Хотя, возможно, вы более привычны к увеселениям, — сказал он, когда они уселись.

— Возможно, — осторожно отозвалась Синтия.

Гудкайнд уставился на ее руки, и она предположила, что он любовался ее перчатками.

Ах, он выглядел таким заурядным!

Не считая позеленевшей кожи, конечно.

— Вы ведь знакомы с разновидностями пороков, мисс Брайтли?

Синтия опешила. Она не была уверена, что это подходящая тема для беседы во время ухаживания. Хотя, возможно...

Возможно, он решил осторожно прощупать степень ее терпимости к различным порокам. Интересно, переодевание в женскую одежду считается прегрешением, с точки зрения мистера Гудкайнда?

Насколько она помнила, подобные вещи никогда не упоминались в проповедях священников.

Наверное, Гудкайнд немало страдал из-за своих наклонностей.

Она посмотрела в его бледно-голубые глаза. Интересно, ему нравится голубое — например, шляпки с голубой отделкой или перчатки из бледно-голубой кожи?

— Мне приходилось сталкиваться с различными... странностями, — ответила Синтия.

— Правда? — Его глаза расширились, и он поморщился, словно избыток света вызвал у него приступ головной боли. — Было бы любопытно узнать, с какими именно.

Это звучало как приглашение к дальнейшим откровениям.

— Ну... например, я понимаю, что некоторые джентльмены имеют... свои причуды.

Гудкайнд уставился на нее в изучении:

— П-причуды?

Тут он слегка расслабился, и его колено — как бы случайно — коснулось колена Синтии. При этом он украдкой поглядывал на ее грудь, обрисованную белым платьем. Затем его взгляд переместился на ее руки, обтянутые белыми перчатками. Тотчас рука Гудкайнда подобралась к ее руке, лежавшей на скамье.

Заговорив о причудах, Синтия догадывалась, что ей придется проявлять осторожность, если она не хочет отпугнуть кавалера. Протянув руку, она коснулась розы, нависавшей над скамьей. Его взгляд последовал за ее рукой. «Значит, перчатки!» — промелькнуло у нее.

Она повернулась к нему:

— С другой стороны, у всех людей есть свои причуды, не так ли? И нам следует относиться с пониманием к пристрастиям других людей.

— О, мисс Брайтли!.. — выдохнул Гудкайнд. — У вас прямо-таки... революционное мышление.

Приободрившись, Синтия продолжала:

— И два человека с различными наклонностями вполне могут жить вместе, не подавляя друг друга.

На его лице отразилось замешательство.

— Полагаю, вы правы, — согласился он.

— Возьмем, к примеру, меня... Я довольно искусная портниха. И могу, не привлекая лишнего внимания, сшить подвязку — такую, что даже налезла бы на... мужскую ногу.

Гудкайнд замер. И затаил дыхание.

На несколько секунд воцарилась тишина, нарушаемая лишь щелканьем ножниц садовника.

— Мы все еще обсуждаем... причуды, мисс Брайтли? — пробормотал он наконец.

— Конечно, — ласково ответила Синтия.

Гудкайнд нахмурился. Затем открыл рот и поднял палец, собираясь откликнуться пылкой тирадой. Но все же передумал.

— И я обожаю делиться, — добавила Синтия в надежде поощрить его.

— Ну... делиться — это замечательно! — Он немного оживился.

— Например, я бы охотно делилась с вами своими шляпками... — Синтия сделала глубокий вдох, готовясь нырнуть в омут. — У меня есть шляпка, которая прекрасно сидела бы на вас. Она подходит к форме вашей головы.

Гудкайнд отпрянул, вытаращив свои голубые глаза.

— На голубой подкладке, — добавила Синтия после короткой заминки.

Секунду Гудкайнд молча взирал на нее. Затем встал, выпрямившись с медлительностью человека с искалеченным позвоночником.

— Ну и притон... — пробормотал он с изумлением в голосе.

— Простите... — Синтия начала нервничать.

— Логово! — рявкнул Гудкайнд во весь голос.

Садовник, работавший неподалеку, в испуге вскрикнул. Синтия же поспешно отодвинулась подальше от Гудкайнда.

— Это место — настоящий притон для извращенцев, — продолжал он. — Вначале вы поощряете меня к тому, чтобы я напился и наделал глупостей. Потом юный Редмонд и этот аристократический отпрыск обчищают мои карманы с помощью бильярда: А теперь вы искушаете меня своим смазливым личиком и разговорами о причудах — хотите, чтобы я надел подвязки и шляпку, дабы удовлетворить ваши странные наклонности. Вы развращены, мисс Брайтли. Вы неисправимо испорчены своим пребыванием в высшем свете.

—Но, мистер Гудкайнд...

Он со вздохом покачал головой:

— Я буду молиться за вашу душу, мисс Брайтли. Но я благодарен вам. Вы дьявол в красивом обличье. Познав искушение, я доказал, что могу противиться ему, и это пойдет на пользу моей книге. Мне больше незачем оставаться в этом притоне. И я не надену подвязки! Ни для кого! Я уезжаю.

Гудкайнд повернулся и зашагал прочь, выражая всем своим видом праведное негодование. Однако, сделав несколько шагов, обернулся.

— Не забудьте купить мою книгу этой осенью, — добавил он. И двинулся дальше, направляясь к дому. — Подвязки... — донеслось до Синтии его бормотание.

Майлс спрыгнул с коня, собираясь передать поводья конюху, когда голос, раздавшийся за его спиной, заставил его обернуться.

— Мистер Редмонд!..

Это была Синтия. Он не был уверен, что рад ей, поскольку провел все утро, пытаясь изгнать ее из своих мыслей быстрой скачкой и тщательным планированием предстоящего путешествия.

К тому же в ее голосе было что-то зловещее.

Майлс внимательно посмотрел на нее.

Лицо Синтии порозовело от жары и продолжительной прогулки. Сдвинув на затылок шляпку, она пригладила влажные завитки, прилипшие к вискам. Судя по ее виду, она поставила себе целью разыскать его. «Интересно, зачем я ей понадобился?» — подумал Майлс с беспокойством.

— Добрый день, мисс Брайтли, — сказал он с легким поклоном; рядом крутились конюхи, ожидающие его указаний и всегда готовые подслушать, если представится такая возможность.

Синтия промолчала, и он спросил:

— Могу я быть чем-нибудь полезен?..

— Кажется, мистер Редмонд, я сказала мистеру Гудкайнду нечто такое, что чрезвычайно задело его.

— Вот как? — отозвался он с беззаботным видом. — А вы не могли бы поделиться со мной тем, что сказали мистеру Гудкайнду?

Последовала пауза.

— Нет, — буркнула наконец Синтия. — Не могу.

Майлс откашлялся.

— Что заставляет вас думать, что ему не понравились ваши слова?

Синтия стремительно шагнула к нему, остановившись так близко от него, что он мог бы сосчитать ее ресницы. Ее глаза сверкали, на щеках горели два красных пятна.

«Похоже, она не на шутку рассердилась», — промелькнуло у него.

— Мистер Гудкайнд велел упаковать чемоданы и отбыл в одном из ваших экипажей. Из-за того, что я ему сказала.

— Неужели? — произнес Майлс, пытаясь выиграть время. И махнул рукой конюхам, которые поспешно ретировались, чувствуя, что приближается гроза.

— Вы солгали, не так ли? Солгали насчет его грешков и о пристрастии к женской одежде?

— Ну... — Майлс представил себе оскорбленного Гудкайнда и не смог сдержать улыбки. Интересно, что именно она сказала? — Возможно, я... немного присочинил...

Он осекся, потому что Синтия выглядела потрясенной.

— Это нечестно, — прошептала она. — То, что вы сделали... Это не крикет!

— Крикет? — При чем здесь это? Он не мог понять ее настроения.

Синтия прерывисто выдохнула.

— Это не игра. — Ее голос дрогнул.

— Не игра? — Майлс издал короткий смешок. — Но ведь это так интерес...

Прежде чем он успел уклониться, она стукнула его кулаком в грудь.

— Это не игра для меня! Ясно?

— Но, Синтия...

— Да, не игра! — Она снова ударила его. Когда она попыталась сделать это в третий раз, он схватил ее за руки и крепко сжал их. С таким же успехом он мог бы удерживать дикого зверька. Она оказалась на удивление сильной для такого маленького создания.

— Вы... с вашими деньгами, с вашими проклятыми семейными традициями... Хорошо вам с Вайолет играть в романтику. В конечном итоге все у вас будет в порядке. Но у меня ничего этого нет. У меня нет никого. А вы позволили себе играть с моим будущим! Почему я не могу иметь того, что есть у Вайолет, того, что вы получили так легко? Почему? Вы проклятый... проклятый... сноб! — Она могла выбрать другое, более резкое слово из своего обширного, как догадывался Майлс, словаря. Тем не менее, он почувствовал себя уязвленным.

Синтия попыталась ударить его ногой. Он уклонился.

— Синтия, прошу вас, успокойтесь...

Она подняла на него яростный взгляд и попыталась высвободить руки. Хорошо еще, что она не кусалась. Пока.

— Я знаю, что вы думаете обо мне, Майлс. И у меня есть сердце. Просто я не могу позволить себе такую роскошь, как прислушиваться к нему. Неужели вы не понимаете? А вы... вы можете поступать, как пожелаете. В этом вся разница: я не могу прислушиваться к своему сердцу. А вы не желаете прислушиваться к своему.

Потрясенный, Майлс не знал, что сказать.

— Да, у меня есть сердце, — устало повторила Синтия, как будто кто-то это отрицал.

Она отвернулась — словно призналась в постыдной слабости. И сделала очередную попытку высвободиться.

Но Майлс не ослабил хватку; он крепко ее удерживал.

— Синтия, у вас есть хоть какие-то деньги? У вас есть место, куда вы поедете отсюда?

Она судорожно вздохнула, отказываясь смотреть на него.

Он слышал, что у нее нет ни семьи, ни денег. Но он всегда считал это фигурой речи, обозначающей невысокое общественное положение.

— Говорите же, — потребовал он.

— Через неделю я останусь без гроша. И мне некуда будет ехать, когда этот прием закончится. У меня никого нет.

А он преподнес ей котенка, а затем познал блаженство в ее объятиях. Он играл в романтику.

Она же была меркантильной, потому что пребывала в ужасе.

О Боже, какой же он осел!

— Мне он понравился, — пробормотала Синтия. — То есть Гудкайнд. Возможно, он напыщенный и нудный, но достаточно добрый и богатый. Мне кажется, что с ним... — Она покачала головой. — С ним я была бы в безопасности.

Майлс представил эту страстную и незаурядную женщину женой «достаточно доброго» мужчины. Неужели она закончит тем, что будет пробираться по темным коридорам на тайное свидание? Или, может быть, сбежит с цыганами?

Нет. Ей нужна безопасность, которой она никогда не знала. Она четко сказала ему, что будет верной.

Майлс нисколько не сомневался в ее искренности. В ней была некая твердость, внушавшая доверие.

Он еще крепче сжал ее запястья, словно опасался, что она ускользнет. Ее пальцы были сжаты в кулаки, а на щеках горел румянец.

— Расскажите мне, что случилось в Лондоне, — попросил он. — Что пошло не так?

Синтия тяжко вздохнула.

Он молча смотрел на нее.

— Наверное, я... очень скверная женщина, — сказала она неожиданно.

Это было весьма интригующее заявление.

— Разве?

— Да. Из-за меня чуть не убили человека.

— A-а... — Он кивнул, затем устремил на нее внимательный взгляд. — Почему бы вам, не рассказать мне всю историю?

Они немного помолчали.

— Сначала все было замечательно, — проговорила наконец Синтия. — Ах, если бы вы только знали, что значил для меня этот лондонский сезон! Это было чудо! Я была тогда так популярна...

— Я в курсе. Бриллиант чистой воды — и тому подобное.

Она издала подобие смешка.

— Да. И тому подобное.

— И что произошло?

Синтия снова вздохнула.

— Да, это было чудесно. Ничего подобного никогда не случалось в моей жизни. Я могла... Был момент, когда я действительно могла выбирать лучших из мужчин. Я была потрясена, Майлс. Ничто не имело значения, кроме того, что я обаятельная, красивая и необычная.

«Быть влюбленным в нее — это сейчас модно», — сказал ему тогда Албемарл. И все же никто не знал ее по-настоящему. Она никому не позволяла заглянуть в ее душу.

— А потом? — спросил Майлс.

— А потом... В общем, Кортленд сделал мне предложение.

Майлс знал Кортленда. Молодой и самонадеянный, он был недурен собой и обладал великолепными манерами. Не терял головы от выпивки и неплохо стрелял по мишени. Но все это — обычные вещи, которые мужчины знают друг о друге при поверхностном знакомстве.

Однако он ничего не знал о характере Кортленда, хотя склонялся в его пользу, поскольку тот не отверг Синтию из-за отсутствия благородной родословной.

— Я знаю, — кивнул Майлс.

— Я хочу, чтобы вы меня поняли, но не уверена, что это возможно. Потому что... Вашей семье сотни лет, вы за ней как за каменной стеной. А у меня... Я никогда не принадлежала... ни к кому и ни к чему. И у моей семьи нет никакой истории. Поэтому я решила, что у меня будет семья. Разве я не имею на это права?

— Конечно, имеете, Синтия, — отозвался Майлс. Он вдруг представил всю глубину ее одиночества. На свете не было души, которая могла бы облегчить ее бремя. Он сдержал порыв заключить ее в объятия, хотя нуждался в этом не меньше, чем она. И подавил вспышку гнева, направленного... Он сам не знал на кого.

— В общем, я подружилась с Лизой Стэндшоу, и мы с ней завели нужных друзей. Всех моих денег едва хватило на платья для сезона, но я поставила на карту, все, купив полный гардероб, чтобы появиться в высшем свете. И в итоге... мужчины сражались за мое внимание, — закончила она все с тем же взволнованным видом.

— Я слышал об этом.

— И я была в восторге. Я действительно играла с мужчинами, Майлс. Даже не знаю толком почему. Отчасти от удовольствия. Было приятно сознавать, что твоего внимания добиваются. Впервые в жизни я была кому-то — всем! — нужна. А с другой стороны, я не могла перестать проверять свою власть над ними, чтобы убедиться, что чудо продолжается. Потому что никак не могла поверить в него. Я проверяла и проверяла, а чудо продолжалось и продолжалось. Пока...

— Так что все-таки случилось? — спросил Майлс.

За его спиной фыркнул Рамсей, словно хотел напомнить: «Кхм... Я еще оседлан». Но придется Рамсею подождать.

— Я искренне полагала, что все это — несерьезно. То есть пари, стычки и ссоры по поводу того, кто принесет мне пунш. А также ревность. Думала, что все это — обычное мужское бахвальство. Но Кортленд и вправду приревновал меня. Он вспылил. — Она издала смешок, как бы удивляясь.

— И дело кончилось дуэлью?

Синтия смиренно вздохнула, немного успокоившись.

— Вам следует знать, что я была неравнодушна к нему, — произнесла она уже ровным голосом. — По крайней мере, мне так казалось. Но один из моих... поклонников... Он ухитрился поцеловать меня в саду... Это был совсем невинный поцелуй, — осторожно добавила она. — И я рассказала об этом Кортленду. Чтобы испытать его, представьте. А он вызвал того поклонника на дуэль.

Она ненадолго умолкла, потом вновь заговорила:

— Он не хотел слышать никаких доводов. Проклятая гордость! В общем, они стрелялись, и его... Его серьезно ранили. В плечо. Он чуть не умер, как мне сказали, потому что он не позволил мне подойти, когда его уносили. А я... — Ее голос дрогнул. — Я больше не видела Кортленда. Его родители сумели замять эту историю. И не только потому, что дуэли незаконны, — сказала она с иронией, достойной восхищения. — Им удалось сделать из меня парию. Для всех. Он порвал со мной, прислав письмо. — Она снова издала смешок, на этот раз горестный. — Не могу сказать, что я не заслужила этого. Мое таинственное и внезапное падение заинтриговало Вайолет, и она пригласила меня сюда. Я всегда была более удачливой, чем заслуживала. — Синтия усмехнулась, словно находила это забавным.

Удачливая? Он бы подобрал совсем другое слово.

— Так что, как видите, хотя я не нажимала на курок, но все же играла чужой жизнью. И заплатила за это. Значит, я — скверная.

Внезапно он рассердился:

— Хватит самобичевания, Синтия! Я не знаю, что подразумевается под словом «хорошая». Возможно, это просто означает, что у человека нет воображения или характера для рискованных поступков, как вы однажды сказали Гудкайнду. Я не в восторге от того, что вы сделали, но я понимаю вас. Никто не заставлял этого болвана Кортленда лезть под пулю. Он сам виноват в том, что его подстрелили. Воистину, нужно иметь большое сердце, чтобы вообще думать о том, чтобы сделать счастливым Милторпа или Кортленда. А если кто-то захочет помочь вам или стать вашим другом, то лишь из-за ваших личных качеств. Все дело в вас, Синтия. Как вы не понимаете? Не важно, как вы оцениваете свои поступки. Люди симпатизируют вам, потому что видят в вас что-то хорошее. Но главным образом потому, что вы — это вы.

Синтия слушала его, разинув рот и затаив дыхание.

— Но это не значит, что вы можете обманывать людей только потому, что вам страшно. Милторпа, Аргоси, Гудкайнда или кого-то другого. Страх не может служить оправданием.

Она вскинула подборок.

— Я ничего не боюсь.

— Боитесь, — возразил Майлс. — И имеете на это полное право. Каждый боялся бы в вашем положении, — безжалостно продолжал он. — Вы так боитесь, что готовы отрицать собственную сущность — только бы подавить свои страхи. Вы мучаете себя, неужели не ясно? И клянусь Господом, вы чересчур гордая.

Она вспыхнула.

— Гордая?! Кто бы говорил!

Это было так неожиданно, что он опешил.

— А как насчет леди Джорджины, Майлс? Думаете, вы будете счастливее с ней, чем я с Гудкайндом или с Милторпом? Просто вы имеете то преимущество, что всю работу сделали за вас. Ведь это ваш отец выбрал ее, не так ли? Привел за ручку к вашей двери. А вместе с ней подарил вам осуществление вашей мечты.

— На мне — честь семьи! Долг перед людьми, которые нуждаются во мне. Я не могу пренебречь этим.

— Я понимаю, и клянусь, не осуждаю вас за это. Но это не опровергает того, что я сказала. Вы не лучше меня.

Он промолчал, признавая ее правоту.

— Что, по-вашему, я должна делать? — спросила вдруг Синтия. — Ведь я всего лишь хочу иметь то, что есть у вас и Вайолет. Почему у меня не должно быть удачного брака, денег и дома? Но только... Я не возьму деньги у вас, Майлс. Поэтому не предлагайте мне их. А теперь скажите: что, по-вашему, я должна делать?

«Останься со мной навсегда. Будь моей любовницей. Занимайся со мной любовью каждую ночь, пока мы будем в состоянии заниматься этим». Она прочитала это в его глазах, а он прочитал в ее глазах, что она изо всех сил противится искушению.

— Не говорите этого, — прошептала Синтия.

Майлс вздохнул.

— Хорошо, я не стану просить вас об этом.

Они надолго замолчали. Лошади в стойлах перебирали копытами, и где-то неподалеку птица изливала свою радость на солнце.

— Просто, оценивайте людей, исходя из того, кто они есть, Синтия. И только потом — исходя из того, что они могут вам дать. Не стоит смотреть на человека как на ходячие двадцать тысяч фунтов. Или как на скучного второго сына.

Последняя фраза вырвалась у него, прежде чем он успел спохватиться.

Синтия замерла, и на ее лице отразилось изумление, какое бывает от внезапного удара в живот.

— О, Майлс!.. Значит, вы слышали, что я сказала, когда вы впервые увидели меня, на балу у Малверни... в голубом платье. Вы слышали, как мы с Лизой говорили о вас.

— Вижу, вы помните, что сказали, — кивнул Майлс.

Они снова помолчали.

— Что ж, я ведь уже признала, что я скверная, — пробормотала наконец Синтия.

— Но теперь я понимаю, почему вы так сказали.

Она отвернулась, не решаясь встретиться с ним взглядом.

— Это было... не слишком хорошо с моей стороны.

— Не могу с вами не согласиться, — отозвался Майлс с мягкой иронией.

— Как вы, должно быть, ненавидели меня.

— Нет, никогда, — возразил он со сдержанным пылом. — Поверьте, никогда.

Синтия вновь к нему повернулась. Она долго вглядывалась в его лицо и в конце концов пришла к выводу, что он действительно не сердился.

— Эти мои слова не были предназначены для ваших ушей, Майлс.

— Это меня не удивляет, — сухо отозвался он.

Ее губы дрогнули в улыбке. И снова последовало недолгое молчание.

— Я совсем не это имела в виду, — сказала Синтия, пытаясь оправдаться.

— Нет. Именно это.

Она вздохнула:

— Ну ладно... Я действительно имела в виду то, что сказала. Но если бы нас тогда представили друг другу, Майлс? Что было бы, если бы мы с вами поговорили или потанцевали?

Этот ужасный вопрос он уже не раз задавал себе.

— Это ничего бы не изменило, — решительно заявил Майлс. — Даже если бы мы танцевали, вы не разглядели бы меня по-настоящему. А я не разглядел бы вас. Тогда мы были другими людьми, не такими, как сейчас. Мы изменились.

«Благодаря друг другу», — мысленно добавил он.

Синтия опустила глаза. Проследив за ее взглядом, он заметил потертые носы и сбитые каблуки ее ботинок, свидетельствующие о стесненных обстоятельствах. По спине Майлса пробежал холодок, оставивший в душе тревожное чувство.

— Вы правы, Синтия. Наверное, я чересчур горд. Наследие Редмондов... и все такое. Мне действительно не нравится, когда мной пренебрегают. Полагаю, моя гордость сыграла свою роль, когда я солгал вам насчет Гудкайнда. Мне хотелось преподать вам урок.

Синтия подняла на него глаза. Голубые, как небо.

— Так это гордость заставила вас поцеловать меня в первый день, когда я приехала сюда? — спросила она.

Да, в проницательности ей не откажешь.

Слово «поцеловать», казалось, повисло в воздухе, напомнив им обоим о возможностях, предоставленных этим моментом. Майлс мог бы сократить расстояние между ними и просто склонить голову к ее губам, таким мягким и манящим. Мог бы взять ее лицо в ладони — заставить забыть обо всем на свете. А затем скользнул бы губами к ее шее и...

— Вы сожалеете об этом? — спросил он, еще крепче сжав ее руки.

На шее Синтии билась жилка, как бы вторившая биению пульса у нее на запястьях. Майлс не представлял, зачем задал этот вопрос и какого ждал ответа.

Медленно разжав пальцы, он выпустил ее руки.

— Я причинила вам боль? — Синтия потянулась к его груди, словно хотела погладить то место, куда пришелся удар ее кулака, но, спохватившись, отдернула руку. Эта неуверенность, граничащая с робостью, живо напомнила ему тот раз, когда он впервые поцеловал ее. Он вспомнил мучительную боль, которую ощутил при мысли, что она может оттолкнуть его.

— Ничего страшного, — отозвался Майлс, приложив ладонь к своему сердцу, гулко бившемуся в груди.

Уголки ее губ приподнялись.

— Отлично.

Они помолчали, стоя в шаге друг от друга.

— Синтия, я сожалею... о Гудкайнде. Клянусь вам, я все исправлю.

— Предположим, уже слишком поздно исправлять то, что касается мистера Гудкайнда, — заметила Синтия. — Он наговорил лишнего... и сбежал. Только не смейтесь, — предупредила она.

— Вы так и не расскажете, что наговорили ему?

Синтия вздохнула.

— Ну... хорошо. Я сказала, что отношусь с пониманием к причудам различных людей и не против поделиться своим гардеробом с мужчиной, если ему что-то понравится. Кажется, я упомянула, что с радостью бы сшила подвязку, рассчитанную на мужчину. Теперь можете смеяться.

Майлс уже улыбался во весь рот.

— Вы и впрямь собирались сшить ему подвязку?

— Почему бы мне, не проявить понимание к его слабостям? При условии, что это осталось бы между нами.

Майлс пожал плечами:

— Да, действительно... Почему бы и нет? — Наверное, она действительно проявила бы понимание. Или по крайней мере практичность. Синтия не из тех, кто впал бы в истерику, обнаружив, что ее муж пытается натянуть одну из ее шелковых подвязок или примеряет дамскую шляпку. Они бы сели и все спокойно обсудили.

Пожалуй, и тропические джунгли не стали бы особым вызовом для мисс Синтии Брайтли.

— Вообще-то, если хотите знать, это было очень забавно, — сказала она. — Никогда бы не подумала, что вы способны на подобные выходки.

Он отвесил поклон.

— Вы были моей музой.

Синтия улыбнулась, на сей раз — искренне. И на ее лицо вернулись здоровые краски.

Зато Майлс находился в аду. Обсуждать мужчин, которым она будет принадлежать до конца ее дней, — это было выше его сил. Его руки окоченели, в груди появилось до странности знакомое ощущение пустоты.

Но она не должна догадаться. Он никогда не допустит, чтобы она узнала, что он чувствует. Он сделает все, что в его силах, чтобы избавить ее от страха, чтобы вернуть на её лицо румянец, чтобы обеспечить ей мирный сон по ночам и избавить от нужды до конца ее дней, и он никогда не позволит, чтобы она о чем-то сожалела.

— Аргоси! — испуганно воскликнула она. — Надеюсь, вы...

— Нет-нет. Клянусь вам. Я нисколько не исказил факты, касающиеся его. Все, что я рассказал о нем, — правда.

— Но эта девушка, цыганка... Она сказала Аргоси, что я плутовка. И еще кричала что-то о пистолетах и о крови. Мне кажется, что с тех пор он стал относиться ко мне иначе.

— Интересно — почему?

Синтия рассмеялась:

— Она кого угодно заставит нервничать, эта Марта. А вот ее мать Леонора сказала, что я скоро выйду замуж.

— Очень любезно с ее стороны.

— Мне тоже так кажется.

— Если бы вам пришлось выбирать между Милторпом и Аргоси, кого бы вы выбрали, Синтия?

Ему удалось произнести эти слова спокойно. Хотя чувствовал он себя при этом так, словно глотал ножи.

Руки Синтии нервно вцепились в юбку.

— Наверное, Аргоси, — ответила она, явно нервничая.

— Считайте, что дело сделано.

— Майлс...

— Вы же знаете, что мне можно доверять, — перебил он, намекая на прошлую ночь.

Синтия вскинула голову. Ее щеки загорелись, а глаза потемнели.

— Доверьтесь мне, — продолжал Майлс. — Не было случая, чтобы я не осуществил то, что задумал.

— Хорошо. Я вам верю.

Он принял ее доверие как дар.

Им больше нечего было сказать друг другу, хотя главное осталось недосказанным. Майлс обнаружил, что не может позволить ей уйти, не сказав еще кое-что. И в то же время у него не было слов, чтобы выразить то, что произошло с ним с тех пор, как они встретились.

— Я хочу, чтобы вы знали... что ошибаетесь в одном вопросе, Синтия. У меня есть сердце. Просто я... лишь недавно узнал об этом. Какая ирония, не так ли? Ведь я посвятил свою жизнь открытиям... Видит Бог, как мне жаль, что у меня нет выбора. Как бы я хотел... если бы мог...

— Не надо, — произнесла Синтия, попятившись от него. Ее лицо снова побледнело. — Это... не крикет. И вам это прекрасно известно.

Она развернулась так стремительно, что юбка хлестнула по ее лодыжкам, и бросилась к дому.