Глава первая 9 страница

– Кто удрал? – спросил Степовый.

– Тен^[17] мерзавец… Нос от птица… Как его? – Он испомнил: – Дзебек! Везде искали – нету! А пленные говорят, здесь был.

Верба вложил ленту, уселся поудобнее.

– Степовый, сейчас дам поверх крыши очередь для пробы…

И тотчас загрохотало.

– Все в порядке.

Степовый чертыхнулся.

– Пшеничек, беги в канцелярию! Скажи, что проба. А так все спокойно, панки еще не очухались…

Уже в коридоре Пшеничек услышал голос Раевского:

– Предложение укрепиться на заводе и в тюрьме и выжидать подхода сосновских и холмянских никуда не годится! Надо действовать стремительно, не давая им опомниться. К утру город должен быть наш. Сейчас, когда они растерялись, надо бить и бить. Имейте в виду, половина солдат в имении. Скоро они появятся здесь.

Его прервало несколько голосов.

Все они были перекрыты басом Чобота:

– Факт! Это по-моему – ежели бить, так до бесчувствия. Гоним панков к вокзалу!

Все подымались. Раевский отдавал последние приказания:

– Подводы с винтовками пригнать сюда. Кто из арестованных желает, пусть вооружается… Вы, товарищ Цибуля, берите на заводе коня и скачите в Сосновку. Щабель где-то застрял там… А ваши хлопцы пусть остаются здесь и помогут нам. Им сейчас дадут оружие. Чобот, берите пятьдесят человек и наступайте от рынка до реки. Жмите их к вокзалу! А мы атакуем управу… Держите связь. Запомните пароль. Не забудьте – ревком помещается на заводе.

Все двинулись к дверям. Пшигодский подошел к Раевскому.

– А куда мне, товарищ… Хмурый?

Все лицо его было в темных ссадинах.

– Это здесь? – коротко спросил Раевский, указывая на синяки.

– Да, – мрачно ответил Пшигодский. – Разрешите при вас быть?

– Хорошо.

– А может, мы, товарищ комиссар, жахнем по имению? Там весь выводок накроем. Ежели мы их в расход выведем, так дело веселее пойдет, – сказал он глухо.

Раевский почувствовал, какая нестерпимая ненависть толкает Пшигодского на это предложение.

– Нет, нельзя. Возьмем город, тогда лишь…

Пшигодский молча взял винтовку и с ожесточением стянул пояс с патронташем.

В коридоре Раевского поджидал Цибуля.

– Вы, стало быть, здесь за старшего? – спросил он.

– Да, вроде этого, – улыбнулся Раевский.

– Так что я не поеду в Сосновку. Еще попадешься им ночью в лапы… Тут мы вам подмогнем, а с рассветом я тронусь. Тогда виднее будет, куды оно пойдет.

«Осмотрительный мужик», – подумал Раевский.

– Ваших крестьян, что сидели в тюрьме, тут десятка два наберется, ну и командуйте ими…

Заремба остервенело крутил телефонную ручку.

– Алло! Алло! – кричал он, прикрывая трубку рукой.

Стрельба приближалась.

– Алло! Имение! Молчат, пся их мать! Уехали себе а ты тут за всех отдувайся… Алло! Имение! Ни звука… – Заремба цинично выругался.

В дверях появился Врона с парабеллумом в руках.

– Да бросьте вы трубку, поручик! Они же провода перерезали. Идемте скорее.

Со звоном посыпались стекла.

– Вот видите, управу придется сдать. А то здесь передушат, как в мышеловке. Отступаем к вокзалу. Эти бестии обходят со стороны рынка. Возьмут в клещи, тогда не уйдем… А Могельницкий тоже хорош – взял привычку ездить домой. И половину отряда при своей особе держит, – бесился Заремба, сбегая с лестницы.

– Своя рубашка ближе к телу, – ответил Врона.

На улице Заремба остановился.

– Ну подумайте, капитан, с кем воевать? Вот с этими сопляками? Небось все на горшок просятся. Тоже солдаты, пся крев! – злобно сплюнул он.

– Что дерьмо, то верно, поручик. Будь у меня рота баварцев, я б эту сволочь живо утихомирил.

Заремба схватил его за рукав.

– Стойте, а что, если в самом деле попросить немцев помочь?

Стрельба усиливалась.

– Не пойдут. Разве только спровоцировать…

К ним подбежало несколько легионеров.

– Они уже на Приречне, пане поручик, – задыхаясь, сообщил один.

– Молчать! – накинулся на него Заремба. – Эй, вы! Куда бежите, пся ваша…

Совсем близко, заглушая все, затрещал пулемет. Вверху над головами зашипели пули.

Теперь уже и Заремба и Врона побежали.

Впереди них беспорядочной толпой улепетывали легионеры. А сзади, все приближаясь, рвались выстрелы.

На привокзальной площади Заремба и Врона остановились.

– Надо задержать этих трусов! – крикнул Врона.

– Сюда, ко мне! Ко мне! – заорал Заремба и злобно ударил первого попавшегося револьвером по голове. – Ты куда? Стой, говорю тебе! Я тебе побегу, пся твоя мать!

Тот, кого он ударил, взвизгнул:

– Не бейте, это я, пане поручик!

Заремба выругался.

– Подпоручик Зайончковский! Где ваши солдаты, а? Где солдаты, спрашиваю? Вы – сморчок, а не офицер… Марш вперед!

Неподалеку Врона тоже ловил убегающих. Постепенно они навели кое-какой порядок, заняли вокзал и оттуда начали отстреливаться.

Глава девятая

В столовой Могельницких ужинали.

Только что приехавший Эдвард рассказывал о происшедшем в городе.

Присутствие прислуги стесняло его. Зато Владислав разглагольствовал с обычным апломбом:

– Им на целый год хватит! Да, мы славно поработали…

Людвига сидела молчаливая и почти ничего не ела. Баранкевич, просыпая гречневую кашу, которой был начинен поросенок, жаловался старому графу:

– Что мне делать со свеклой – не знаю. А сахар… Куда деть сахар? Да!

– Вдруг он вспомнил что-то неприятное и даже поперхнулся. – Вы знаете, повернулся он к Эдварду, – сегодня мне принесли записку, в которой какой-то каптенармус из немецкого эшелона приказывает немедленно отгрузить шесть вагонов сахара и подать их к немецкому эшелону… Как вам это нравится шесть вагонов сахара! Ну, знаете, это верх нахальства!

Эдвард нахмурился.

– И что же пан Баранкевич думает делать? – вкрадчиво спросил отец Иероним.

Сахарозаводчика этот вопрос возмутил.

– Как что делать? Я не дам и куска сахара, не то что шесть вагонов.

– Тогда они возьмут его сами, – сокрушенно ответил отец Иероним, аккуратно отрезая кусочек поросенка.

– Я надеюсь, пан Эдвард не позволит этого сделать!

Эдвард не ответил.

– Шесть вагонов – это еще ничего. Вот у нас забрали все, и мы сами едва спаслись, – желчно заговорил старик Зайончковский. – Я думаю, что пан Эдвард прежде всего пошлет свой отряд в наше имение. Я прошу это сделать завтра же, пока крестьяне не успели еще попрятать награбленного.

Баранкевич даже перестал жевать:

– Так, по-вашему, шесть вагонов сахара – пустяк? Это шесть тысяч пудов! Шесть тысяч пудов, – прохрипел он, потрясая вилкой. – Это двадцать восемь тысяч восемьсот рублей золотом…

– Да, но это только небольшая часть вашего состояния, а у нас все забрали, – не вытерпела пани Зайончковская,

Баранкевич резко повернулся в ее сторону:

– Прошу прощения. Гэ… умм… да! Но пани, видно, лучше меня знает мое состояние…

Неприятную сцену прервало появление Юзефа.

– Пан майор и пан обер-лейтенант просят разрешения войти. Они уезжают на вокзал и желают попрощаться, – угрюмо произнес старик.

Могельницкие переглянулись.

– Проси, – кратко ответил Эдвард.

Немцев пригласили к столу. Разговор не клеился.

– Простите, господа, вам не известна фамилия командира прибывшего сегодня эшелона? – вдруг спросил Эдвард офицеров.

– Полковник Пфлаумер, – сдержанно ответил майор.

– Эшелон уходит сегодня? – с надеждой спросил Баранкевич.

Зонненбург пытался улыбнуться:

– Об этом обычно не говорится…

– Простите, я просто заинтересовался, – обиделся Баранкевич.

Вновь появился Юзеф.

– Прошу прощения – у ворот стоят какие-то всадники. Начальник караула просит вас, ясновельможный пане, выйти для переговоров, – сказал он, обращаясь к Владиславу.

Владислав поспешно вышел,

– Так вы продаете нам эскадронных лошадей? – тихо спросил старый граф, нагибаясь к лейтенанту.

Зонненбург сидел далеко от них.

– Как вам сказать… Это не совсем удобно. Господин майор против…

– Но вы можете сделать и без него. Ведь вы уезжаете. Половина солдат дезертировала, остальные торопятся домой. Куда вам тащить с собой лошадей? Ведь вы же едете поездом.

– Я понимаю, господин граф, но дело…

– В оплате, – подсказал ему граф.

– Да, пожалуй, и в этом. Я сказал вам сумму – сорок тысяч марок. Но марка падает. Я боюсь, что по приезде в Берлин я смогу купить на них только бутерброд. Согласитесь сами, что это очень дешево за девяносто хороших лошадей.

Казимир Могельницкий сердито закашлялся.

– Но вы же все равно их с собой не возьмете! Допустим, вы сегодня ночью уедете – ведь лошади достанутся нам даром…

Увлеченные общим разговором, гости не обращали на них внимания.

Шмультке мысленно крепко выругался, но, сдерживая себя, ответил:

– Конечно, не возьмем. Правда, я мог бы остаться здесь на несколько дней. Вслед за эшелоном походным порядком движется наш франкфуртский полк, в котором, как мне известно, служит ваш сын. Если их не задержать, и они будут здесь через несколько дней…

Старый граф забеспокоился. Эдвард поручил ему купить у немцев лошадей во что бы то ни стало.

– Ну, хорошо, я согласен дать пятьдесят тысяч, так, в порядке услуги. Ведь мы с вами добрые знакомые.

– Простите, граф, господин майор делает мне знак – нам пора уходить… Знаете, я тоже хочу оказать вам услугу. Это нескромность, но я вам сообщу нечто: господин майор приказал мне перестрелять всех лошадей… Но если вы располагаете тысячью рублей золотом – именно золотом! – то я не выполню этого приказания, и ваш сын получит нужных ему лошадей! Решайте!

Дверь открылась. Вбежал Владислав.

– Приятные гости, Эдвард! Там граф Роман Потоцкий со своими спутниками.

Эдвард быстро встал.

Гости зашептались. Приезд могущественного магната взволновал всех.

– Проси! Чего ж ты? – приказал Юзефу старый граф.

В комнату вошло несколько военных. Впереди – рослый Роман Потоцкий, одетый в серый офицерский мундир без погон и других знаков различия и синие рейтузы. На ногах – высокие сапоги с глухими шпорами. Саблю и револьвер он оставил в вестибюле.

Потоцкий обвел общество быстрым взглядом. Надменные серые глаза на миг задержались на Людвиге, и затем остановились на немцах. Губы сжались.

Эдвард уже подходил к нему.

– Очень рад вас видеть в нашем доме.

Потоцкий и его спутники были представлены всем.

– Ну, как здоровье пана Иосифа?

– Спасибо, отец здоров, – ответил Потоцкий.

Зонненбург поднялся из-за стола,

– Всего хорошего! Мы уезжаем, – сказал Шмультке старому графу, подавая руку.

– Ах, да! – спохватился Могельницкий. – Я прошу вас задержаться на несколько минут. Я поговорю с сыном.

– Хорошо! Пока мы оденемся…

Немцы, сделав общий поклон, удалились. Прибывшие рассаживались за столом. Эдвард объяснял Потоцкому:

– Они жили в нашем доме. Сейчас уезжают на вокзал – там их эшелон…

Потоцкий недобро посмотрел на дверь, за которой скрылись немцы.

– Знаю. Из-за них нам пришлось ехать тридцать перст на лошадях. Отряд пилсудчиков закупорил им путь, взорвав мостик. А вы с ними, как видно, не ссоритесь? – добавил он с легкой иронией.

Эдвард уловил эту иронию.

– Для ссоры нужна сила, а у меня ее нет. Потом, кроме них, здесь и так есть с кем возиться.

В разговор вмешался старый граф:

– Прости, Эдди, что я перебиваю, но лейтенант требует за лошадей тысячу рублей золотом. Иначе…

Эдварду было неприятно, что отец при Потоцком говорит это, и он не дал ему закончить:

– Делай, что нужно.

Старик, кряхтя, приподнялся. Юзеф от двери уже спешил ему на помощь.

– Расскажите же нам, граф, что нового в Варшаве? – спросил Эдвард.

– Что нового в Варшаве? Я, право, затрудняюсь ответить на этот вопрос. Новостей много, – уклончиво ответил Потоцкий и тихо сказал Эдварду: – Мне нужно будет поговорить с вами, наедине.

– Хорошо, – так же тихо ответил Эдвард.

В кабинете Эдварда собрались одни мужчины. Кроме Баранкевича, отца Иеронима, Зайончковского, здесь было несколько помещиков, бежавших из Шепетовки, Старо-Константинова и Антонин.

Потоцкий ходил по кабинету, заложив руки в карманы рейтуз, и, ни на кого не глядя, обращаясь все время к Эдварду, как бы подчеркивая, что считается только с ним, говорил:

– Вы спрашиваете, что такое Пилсудский? Я говорил с ним перед отъездом. Это сильная личность. – Он задержался у стола, рассматривая миниатюрный портрет Людвиги в изящной рамке из слоновой кости. – Да, личность сильная, и с ним приходится считаться…

Баранкевич с обычной бесцеремонностью перебил его:

– Но, говорят, он социалист?

Потоцкий скользнул по нему небрежным взглядом и рассмеялся:

– Пилсудский – социалист? Кто вас этим напугал?

– А разве он не путался в ППС прошлые годы? – обидевшись за Баранкевича, спросил Зайончковский.

Потоцкий осторожно поставил портрет Людвиги на стол.

– Я не знаю, что он там делал раньше. Мало ли каких глупостей натворит человек? Я знаю лишь одно – и это не только мое мнение, – что Пилсудский прежде всего – польский патриот, а это важнее всего. И уже для нас, конечно, легче, если «начальником государства» будет он, а не князь Сапега, скажем, хотя это было бы приятнее…

Отец Иероним, сидевший, как всегда, в углу, осторожно спросил:

– Простите, вельможный пане, а нет ли опасности в том, что помимо его желания генерал Пилсудский станет игрушкой в руках своей партии, этих демагогов вроде Дашинского и ему подобных?

Потоцкий несколько секунд смотрел на отца Иеронима испытующе.

– Ага, отец духовный тоже занимается политикой…

Эдварду не нравился этот самоуверенный тон магната.

– Отец Иероним задал очень интересный вопрос, – сказал он сухо.

– У вас неправильное представление и об Юзефе Пилсудском и о ППС! По-моему, он гораздо ближе к нам. А ППС целиком у него в руках, это средство для создания ему ореола в массах. Все это для черни! И нам же лучше, если чернь поверит в него. К сожалению, приходится маневрировать… Его опора это военная организация, так называемые «пилсудчики», Среди них, правда, немало пепеэсовцев, но это, знаете, такие социалисты… Если Пилсудский с кем-либо считается, так это с нами, потому что у нас есть сила и золото! Чтобы вы имели о нем представление, я расскажу, как было создано правительство.

– О, пожалуйста! Здесь, в этой проклятой глуши, ничего не узнаешь… – выразил общее желание Баранкевич.

– Конечно, как всегда, началась драка за портфели. Князь Сапега рассказывал, что претенденты чуть было не побили друг другу физиономии, все эти национал-демократы, людовцы и прочие. Тогда Пилсудский вызвал к себе капитана второй бригады легионеров Морачевского, старого пепеэсовца и пилсудчика, и сказал: «Вы назначены мной премьер-министром. Стать во фронт!» Морачевский отдал честь. «Можете идти!» Премьер-министр повернулся на каблуках и вышел… Будьте уверены, что этот самый Морачевский, на которого кое-кто из этих господ демократов смотрит, как на своего, не посмеет и пикнуть, если Пилсудский ему этого не прикажет!..

Эдвард потушил папиросу.

– А каковы его планы? Как он смотрит на наши действия?

Потоцкий остановился против Эдварда.

– За это вы можете быть спокойны, граф. Говорят, – и это, конечно, факт! – что Пилсудский, принимая на себя звание «начальника государства», сказал: «Я не сложу этого звания до тех пор, пока польский меч не начертит границу Польши от Балтийского до Черного моря!» И он это сделает, если мы сумеем справиться со взбунтовавшейся чернью! – Потоцкий остановился у окна и, нахмурясь, долго смотрел в темноту ночи.

– А что, разве наше положение так плохо? – с нескрываемым страхом спросил Казимир Могельницкий и затрясся в удушливом кашле.

Потоцкий ждал, когда он справится с кашлем. Но приступ все нарастал. Старик хватался рукой за горло. Эдвард, мрачно сидевший в кресле, встревоженно повернулся к нему.

Потоцкий с холодной брезгливостью наблюдал за трясущимся стариком. Наконец Могельницкий перестал хрипеть.

– Вы спрашиваете, граф, каково наше положение, – начал Потоцкий возбужденно, и в глазах его сверкнули ярость. – Я думаю, вы тоже чувствуете, как под нашими ногами вздрагивает земля. Это – землетрясение, господа! Самое страшное, пожалуй, в том, что это не только у нас. Если прежде можно было куда-то спастись, то теперь это почти невозможно. И нам остается одно заняться усмирением взбесившегося стада! – Потоцкий порывисто шагнул к столу. – В Варшаве есть такие господа, что уже упаковали свои сундуки и закупили билеты… – Он зло засмеялся. – Только неизвестно, куда они собираются бежать. Мне неведомо, какие здесь у вас настроения, но я знаю, что мы, Потоцкие, а с нами Сангушки, Радзивиллы, Замойские, Тышкевичи, Браницкие – все, кто богат и знатен в Польше и чьи имения находятся здесь, на Украине, – мы не сложим оружия, пока не истребим всех, кто протянул свою хамскую руку к нашему добру! Да, мы отсечем эту руку вместе с головой!

Эдвард искоса посмотрел на Потоцкого.

«Да, этому есть что терять! Десятки сахарных заводов, сотни тысяч десятин земли, полмиллиарда состояния, – этот, конечно, будет драться! Если я из-за несчастных пяти миллионов рискую здесь головой, то уж ему сам бог велел», – подумал он,

– Гэ… умм… да! Это хорошо сказано. Именно руку с головой, хо-хо-хо! Но для этого нужно, чтобы в Варшаве не пускали этих мазуриков – социалистов к власти. Я, знаете, когда узнал, что Пилсудский назначил Игнатия Дашинского министром, так у меня целый день живот болел, – как всегда грубо и чрезмерно громко заговорил Баранкевич. – Ну, думаю, если его министром сделали, то добра не будет! Эта бестия у себя в Люблине и так напакостил достаточно… Гэ… умм… да! Восьмичасовой ра-бо-чий день! Как вам это нравится? Я с двенадцатичасовым прогораю. А они…

Потоцкий властным жестом остановил его.

– Я вижу, пан все упрощает. Дашинский, этот пугающий вас вождь партии польских социалистов, по-своему очень полезный человек. В этом сумасшедшем водовороте, охватившем Польшу, только такие люди, как он, могут спасти нас с вами. А вы его ругаете и к слову и не к слову. Если бы Игнатий Дашинский действительно был опасным человеком, то, уверяю вас, Пилсудский не назначил бы его министром, – уже начиная сердиться, сказал он.

– Гэ… умм… да! Но…

Потоцкий не дал Баранкевичу высказаться.

– Пан очень похож на телеграфный столб. Прошу прощения, я, право, не хотел вас обидеть. Твердость убеждений полезна, но не в такой мере, издевательски засмеялся Потоцкий. – Кстати, пан может успокоиться: восемнадцатого ноября Дашинский подал в отставку.

– Почему? – заинтересовался отец Иероним.

– По-видимому, ему сейчас невыгодно быть министром. Вы понимаете, все-таки он «представитель народа», а ППС поневоле должна играть в оппозицию. Не всем, например, нравится наше законное стремление начать немедленную войну с украинцами, белорусами и литовцами. Чернь, видите ли, не желает больше воевать. Да что чернь! Даже кое-кто из буржуа и помещиков, имения которых пока что в полной безопасности, считают наши планы слишком рискованными. Но таких куриц, к счастью, не так уж много. Во всяком случае, мы заставим и их раскошелиться. Если они думают, что только мы будем создавать на свои средства целые полки и защищать их сундуки, то они глубоко ошибаются.

Баранкевич принял намек на свой счет.

– Гэ… умм… да! Но не у всех же состояние одинаково.

Чувствуя, что Баранкевич может сейчас сказать Потоцкому какую-нибудь дерзость, Эдвард вмешался в разговор:

– Скажите, граф, если это не секрет, куда вы думаете направиться отсюда?

– Вам я могу открыть свой маршрут. Я еду в Здолбуново. Там формируется мой полк, которым я буду командовать. Кстати, вы не послали еще «Начальнику государства» свой рапорт и просьбу утвердить производство в офицеры всех командиров вашего отряда? – сказал Потоцкий.

– Нет, – ответил Эдвард. – А что, разве Пилсудский обязательно должен это утверждать?

– Да, но это не должно вас тревожить. Он это сделает без оговорок. Сейчас такое время, что не до формальностей. Вы тоже думаете формировать полк? Ну, вот! Чин полковника польской армии вам обеспечен.

Эдвард вспыхнул.

– Я, граф, уже пять лет ношу звание полковника гвардии, в данное время – полковника французской службы. И не собираюсь спрашивать у этого новоиспеченного генерала, пожелает он мне его дать или нет.

Потоцкий прикусил губу.

– Ваше дело, граф! Но для приличия это можно сделать. Это укрепляет авторитет армии. Для меня Пилсудский тоже не бог. Но я принял звание полковника, мои братья – тоже. И не вижу в этом ничего зазорного, – сказал он сухо.

Он щелкнул каблуками.

– Разрешите, граф, покинуть вас. Я и мои спутники должны отдохнуть, так как с рассветом мы двигаемся в путь.

Эдвард лично проводил Потоцкого в отведенную ему комнату. Когда они остались с глазу на глаз, Потоцкий сказал:

– При этих господах я не счел возможным рассказывать все. Языки у них подвешены не так уж крепко, поэтому я умолчал о самом главном. Вы будете так любезны задержаться у меня?

– Пожалуйста, я вас слушаю, граф.

Они сели за стол.

– Вы знаете, что Пилсудский приказал разоружить немцев на всей территории Польши? – спросил Потоцкий.

– Да. Но это не всегда возможно… Например, у меня нет достаточно сил.

Потоцкий недоверчиво посмотрел на Эдварда.

– Скоро подойдет князь Радзивилл. Потом целый ряд мелких легионерских отрядов тоже направляется сюда. Если вам удастся задержать эшелон на два-три дня, то их можно будет разоружить. Нам ведь нужны орудия, боеприпасы…

– Конечно, если мне помогут, то я их разоружу. Но учтите – вокруг в селах начинается повстанческое движение. Например, в двадцати верстах есть большое село Сосновка, там имение пана Зайончковского. Достаточно было Зайончковскому отобрать у крестьян спорное сено и рожь, чтобы хлопы схватились за вилы. У него был всего десяток легионеров. Конечно, они не смогли справиться. В результате крестьяне легионеров разоружили, избили. А Зайончковские едва спаслись. В селе Холмянке – то же самое. А в Павлодзи настоящее восстание: там убили помещика, перестреляли всех легионеров.

Потоцкий слушал его, крепко сжав губы.

– Все это мелкие неприятности… Но я хочу осведомить вас об украинских делах, – сказал Потоцкий.

– Я слушаю.

– Вы, конечно, знаете, что первого ноября галичане объявили образование Западной Украинской республики.

– Мне говорил об этом отец Иероним.

– Да, кстати, что это за монах?

– Это – иезуит… Ему доверяет кардинал. Он неплохой информатор.

– А-а! Я так и думал. Он, конечно, умнее этого жирного заводчика… Но я отвлекся. В Варшаве считают, что Галиция должна быть занята нами в первую очередь – там нефть, железо… Мы сначала протестовали против этого плана ведь большинство наших имений на Волыни, в Подолии, а не в Галиции. Но пилсудчики нас заверили, что после Галиции сейчас же примутся за Украину. Мы обсудили это со многими заинтересованными фамилиями и пришли к выводу, что занятие Галиции нисколько не нарушит наших планов, а наоборот – мы будем иметь обеспеченный тыл. Мы согласились с условием, что на Галицию Пилсудский двинет свои резервы и отряды галицийских помещиков, а мы свои силы направим на Волынь и Подолию.

Эдвард одобрительно кивнул головой.

– Это справедливо. Каждый будет воевать за свои поместья с гораздо большим жаром, чем только за отвлеченное понятие «Великодержавная Польша».

Потоцкий усмехнулся.

– А как дела с Москвой? – спросил Эдвард.

Улыбка исчезла с губ Потоцкого.

– С Москвой будет большая война. Пилсудский спит и видит наполеоновскую дорогу… Ну, если не до Москвы, то хотя бы до Смоленска.

На этот раз улыбнулся Эдвард.

– Не считаете ли вы, что это опасное историческое сравнение?

– Нет! Тогда была иная ситуация. Поверьте, что в Варшаве не такие уж глупцы. Москву зажимают в железное кольцо, и Пилсудский достаточно хитрый человек, чтобы воспользоваться этим и выкроить для Польши солидный кусок русского мяса. Беда только, что у нас нет пороху для большой войны… А тут еще эта Украина…

– Да, граф, вы обещали меня информировать…

– Вот видите – затронешь одно, оглядывайся на другое. Да, что вы знаете о Симоне Петлюре?

– Почти ничего, кроме того, что этот субъект сейчас верховодит в так называемой Украинской Директории, – ответил Эдвард.

Потоцкий что-то искал в карманах.

– Об этом человеке надо вам рассказать. Ведь вам с ним придется иметь дело. Сейчас его банды запрудили почти всю Волынь и Подолию. Красные разбросаны там группами в разных местах. Вот оно! – Он вынул из бумажника сложенный вчетверо лист. – Краткая характеристика, которую князь Сапега просил передать вам, копия донесения нашей киевской агентуры.

Эдвард взял листок.

– Мне о нем говорили еще в Париже, в военном министерстве. Этот авантюрист обставил генерала Табуи в прошлом году, когда в Киеве была еще так называемая Центральная Рада.

– Совершенно верно. Вот вы прочтите, там довольно метко написан его портрет.

Эдвард вполголоса читал:

– «Его овальное лицо с правильными чертами ничем не обращает на себя внимание. Его серые, глубоко посаженные глаза прячутся, избегая взора. Массивная челюсть, чувственный рот с устало опущенной нижней губой, заплывший подбородок, большие, слегка оттопыренные уши – ничто не выражает энергии, смелости, силы воли, характеризующих вождя. Обладая не очень крупным умом, склонный скорее к интригам, чем к широким политическим комбинациям, Петлюра особенно искусен в подготовке маленьких подпольных «событий», в одновременном проведении двух противоположных линий действия, в быстроте начинаний, неожиданных не только для его противников, но и для друзей. Эгоист и честолюбец, он всегда ставит свои личные интересы выше долга службы. Получив не очень большое образование, он так и остался заурядным человеком в скверном, узком смысле этого слова.

Петлюра родился в Полтаве в тысяча восемьсот семьдесят седьмом году, в зажиточной казацкой семье и воспитывался в одной из тех семинарий, где подготовлялось национальное украинское движение. Революция тысяча девятьсот пятого года застает его правым социал-демократом. Это публицист очень небольшого калибра, даже на фоне тогдашней, бедной силами украинской интеллигенции, как позволяют судить его статьи, вышедшие впоследствии отдельной книгой. Он редактирует в Киеве еженедельник «Слово», потом в Москве журнал «Украинская жизнь», публиковавший в начале войны верноподданнические воззвания. Потому-то Петлюра и не увидел фронта. Его мобилизовали для административной работы в глубоком тылу, где он спокойно дожидался окончания военных действий. В июне тысяча девятьсот семнадцатого года он занимал пост генерального секретаря по военным делам в правительстве Центральной Рады. Он начал подражать Керенскому, заимствовав у него все, даже жесты и позы. Петлюра ораторствует на солдатских митингах, перенимая вслед за Керенским традиционную наполеоновскую позу. После того как Центральная Рада была изгнана из Киева восставшими рабочими и солдатами, Петлюра становится одним из активнейших сторонников беспощадной борьбы с большевиками, возглавляя крайнее правое крыло в Центральной Раде. В начале тысяча девятьсот восемнадцатого года Петлюра сразу изменил французскую ориентацию на немецкую и вернулся в Киев в обозе немецких оккупационных войск. Здесь он неплохо устроился при гетмане Скоропадском, но вскоре поскандалил с ним, за что был временно посажен под арест. Он это ловко использовал впоследствии, выдавая себя за «борца» против немцев и гетмана, которым еще вчера лизал пятки. В Директории он самый правый, и фактически руководит всем не Винниченко, а он. Да и вообще уход Винниченко – дело решенное, и тогда Петлюра, безусловно, займет его место. Сейчас этот демагог и авантюрист использует повстанческое движение против немцев и помещиков в своих карьеристских целях. Он не брезгует ничем, швыряя лозунгами; «За самостийную Украину», «Долой польских панов», а по другую сторону – «Долой москалей», «Бей жидов» и тому подобное. Наша агентура при штабе Деникина сообщает, что Петлюра прислал генералу Деникину своего эмиссара с предложением услуг. Но, как говорят, Деникин не пожелал иметь с ним дела. Мы думаем, что Петлюру можно купить за соответствующее моральное и материальное вознаграждение, и он будет служить Царству Польскому, если, конечно, за ним хорошо присматривать, имея в виду, что этот человек может продать любого хозяина в любую минуту, когда это будет ему выгодно.

Просим это учесть в Варшаве. Повторяем, Петлюра может служить Польше, если его соответственно обработать. Хотя его войска, состоящие поголовно из крестьян, настроены против нас, но «головной атаман» уже не раз доказал свою способность ставить свою политику вверх ногами. Единственно, с кем Петлюра действительно будет бороться, – это с большевиками, которых он ненавидит и которых истребляет с похвальным рвением. Мы считаем, что сейчас самое подходящее время для занятия хотя бы Волынской и Подольской губерний. Надо пользоваться тем, что Россия напрягает все свои силы на других фронтах.

Напоминаем, что это будет труднее сделать, когда красные партизанские полки соединятся в одну армию. Это надо делать незаметно, оттесняя петлюровские отряды на юг, и, пока петлюровцы занимаются здесь разбоем и еврейскими погромами, можно будет очистить северную часть Волыни от его банд и восстановить власть Речи Посполитой».