IV Ноно 2 страница

* * *

– Хотите поговорить об этом?

– Нет.

– Почему?

– Слюны уже не хватает распространяться на эту тему.

Психиатр из ОКАМО – Отделения консультаций и амбулаторного медицинского обслуживания – молча рассматривала подживающие раны на руках Анаис. Несмотря на молодость, докторша наверняка всякого навидалась. Не надо быть Зигмундом Фрейдом, чтобы понять: в тюрьме тело – последняя возможность самовыражения.

– Будете продолжать в том же духе, не хватит и крови.

– Спасибо, доктор. Вообще-то я обратилась к вам за поддержкой.

Та не снизошла до улыбки.

– Садитесь.

Анаис села и взглянула на собеседницу. Чуть постарше ее самой. Улыбчивая блондинка с мягкими чертами, неожиданными в этом замкнутом мирке, где лицо каждой женщины хранит отпечаток сурового прошлого. Золотистые глаза, высокие скулы, тонкий прямой носик. Густые брови придавали ей выражение силы и нежности. Маленький рот, при виде которого любого мужика кидает в дрожь.

Анаис кольнула дурацкая мысль – подлая мыслишка мачо. Что забыла такая красотка в этой сраной тюряге? Могла бы стать моделью или актрисой. С некоторым опозданием она осознала всю глупость своих размышлений.

– Вы сами напросились на консультацию. О чем вы хотели поговорить?

Она не ответила. Они сидели в небольшом отсеке, левая застекленная стена которого выходила в приемную ОКАМО. За стеклом шумно толпились зечки в трениках, легинсах и толстых свитерах. Вопя, стеная, кряхтя, они держались за животы, головы, руки, ноги. Настоящая распродажа боли с торгов.

– Слушаю вас, – настаивала психиатр. – Что вас тревожит?

После обеда Анаис хотела было вернуться в библиотеку, но ей не позволили. Все, чего она добилась, – это разрешение сделать один звонок. Позвонила Солина, но попала на голосовую почту. По возвращении в камеру у нее даже не нашлось сил заглянуть в книги Альбертины Сарразен, взятые в библиотеке. Вот тогда-то ее и осенила отчаянная мысль: попроситься к психиатру. Ее не стали слушать. Она показала свои руки, и ее немедленно направили на консультацию.

– Я из полиции, – заговорила Анаис. – Вам, должно быть, сообщили.

– Я прочла ваше дело.

– Я замешана в одном расследовании, по меньшей мере запутанном… Без ведома моего руководства. Не говоря уже о том, что это место – не самое подходящее для офицера судебной полиции, я испытываю…

– Беспокойство?

Анаис едва не расхохоталась, потом в порыве откровенности призналась:

– Я боюсь.

– Чего?

– Не знаю. Я ощущаю страх… смутный, необъяснимый.

– Здесь это в порядке вещей.

Она помотала головой, но не нашла подходящих слов. Теперь у нее стеснилось дыхание. Говоря о своих тревогах, она словно делала их более реальными…

– Как вы спите? – продолжала врач.

– Кажется, я вообще еще не спала.

– Я дам вам успокоительное.

Женщина встала и повернулась к ней спиной. Внезапно Анаис осознала, что ничем не стеснена и что рядом нет тюремщицы – на этом настояла сама врач. Можно что-нибудь предпринять – пришло ей в голову. Но что? Она бредит.

Психиатр обернулась, держа в руках таблетку и стаканчик с водой. Ее молодость и хрупкость располагали к доверию. Союзница. О чем бы ее попросить, подумала Аиаис. Что-нибудь пронести в тюрьму? Мобильный? Симку? Оружие? Она бредит.

– Спасибо.

Она проглотила таблетку, даже не пытаясь мухлевать. Сил для борьбы не осталось. Снова взглянула на левую стену. За ней по-прежнему толпились увечные – бесформенные фигуры, мешки грязного белья с человеческими гримасами. Ее передернуло при мысли об их больных внутренностях, испорченных, едва работающих, вонючих организмах.

Анаис подумала о будущем, которого у этих существ уже не осталось. Будущем, понемногу превращавшемся в нереализованное прошлое. Такова тюрьма. Условное наклонение, которое никогда не переходит в изъявительное. Его заменяет злое похмелье, горечь, хронические поносы.

За столом психиатр заполняла какой-то формуляр.

– Что это?

– Запрос о вашем переводе.

– Меня… меня отправят к психам?

Та усмехнулась:

– До этого еще не дошло.

– Тогда о чем речь?

– Я прошу начальника поместить вас под усиленный надзор.

– И это вы называете поблажкой?

– Пока это единственный способ вас защитить.

Она знала, что такое усиленный надзор. Переводы из одной камеры в другую, бесконечные обыски, постоянное наблюдение… Она будет защищена от других, но сама лишится всякой свободы действий.

Анаис вернулась в свои четыре стены.

Она добилась одного: удвоенного заключения.

* * *

– Гедонис – откуда такое имя?

– От гедонизма. Это моя философия. Carpe diem.^[44] Надо пользоваться каждым днем, каждым мгновением.

Шаплен взглянул на миниатюрную брюнетку с острым личиком. Легкие кудрявые, почти курчавые волосы высоко взбиты. Темные глаза навыкате. Под ними залегли тени, похожие на синяки. Толстые сиреневые губы напоминают моллюсков. Да уж, красавицей ее не назовешь.

Это была его пятая встреча. Название «Питкэрн» вполне себя оправдало. Бар походил на притон моряков в забытом богом порту. Приглушенный свет, каменные своды, столики отгорожены льняными занавесями, образующими кабинки, в которых повторялись все те же сцены, те же надежды, та же болтовня. Шаплену это напомнило исповедальню. Или кабинку для голосования. Вообще-то годились оба определения.

– Согласен, – снова заговорил он, стараясь не отвлекаться. – Но пользоваться каждым днем значит также рассчитывать, что их будет много. Я за долгосрочные отношения.

Гедонис приподняла брови. Ее глаза, казалось, вот-вот вылезут из орбит. Она уткнулась носом в коктейль. Мясистые губы жадно присосались к соломинке, словно надеясь вытянуть оттуда новые темы для разговора.

Шаплен, изображавший солидного мужчину, ищущего продолжительных отношений, настаивал:

– Мне сорок шесть лет. Я уже не в том возрасте, чтобы завязывать короткие интрижки.

– Вау… – усмехнулась она. – Я-то думала, таких больше не делают.

Приличия ради они посмеялись.

– А откуда ваше имя – Ноно?

– Меня зовут Арно. Поняли, в чем прикол?

– Ш-ш-ш. – Она приложила палец к губам. – Никаких настоящих имен!

Они снова засмеялись, уже не так принужденно. Шаплен был удивлен. В его представлении датинг скорее походил на отделение скорой помощи или кризисный штаб. Последняя остановка перед самоубийством. В действительности это мало чем отличалось от коктейльной вечеринки в любом другом баре. Музыка, выпивка, шум голосов. Единственная изюминка – тибетский колокол. Идея устроительницы, Саша, – чтобы напоминать, что семь минут, выделенные каждой паре, истекли.

Гедонис сменила тональность. Оставив попытки казаться оригинальной, взбалмошной, решительной, она заговорила о себе. Тридцать семь лет. Аудитор. В Савиньи-сюр-Орж у нее трехкомнатная квартира, купленная в рассрочку. Детей нет. Ее единственной большой любовью был женатый мужчина, который так и не расстался с женой. Ничто не ново под луной. Уже четыре года она одна и с тоской думает о приближении рокового сорокалетнего рубежа.

Ее откровенность удивила Шаплена. По идее, здесь все стараются пустить пыль в глаза… Гедонис предпочла исповедальню. К черту кабинку для голосования. Прозвонил колокол. Он встал и доброжелательно улыбнулся собеседнице, получив в ответ гримасу. До нее вдруг дошло, в чем ее ошибка. Она пришла сюда, чтобы обольщать. А вместо этого вывернула перед ним свою душу.

Следующая. Саша выбрала классический вариант. Дамы оставались на месте, кавалеры меняли места, переходя за столик справа. Он уселся перед полной брюнеткой, не пожалевшей сил, чтобы предстать во всем блеске. Густо напудренное лицо резко выделялось на фоне взбитых и покрытых лаком волос. Под просторной темной блузой, явно из атласа, тонули все выпуклости и округлости. Пухлые ручки, тоже очень белые, порхали как голубки, вылетающие из волшебного плаща.

– Меня зовут Ноно, – начал он с места в карьер.

– По-моему, эти их ники – дурацкая выдумка.

Шаплен улыбнулся. Еще одна оригиналка.

– А ваш ник? – спокойно поинтересовался он.

– Вахинэ.^[45] – Она прыснула. – Говорю вам, эти ники – такая глупость.

Завязался разговор со всеми его обязательными поворотами. От заигрываний они перешли к стадии обольщения. Вахинэ постаралась выставить себя в лучшем свете – как в прямом, так и в переносном смысле. В отблесках свечей она принимала заученные позы и отпускала пошлые афоризмы, напуская на себя таинственность.

Ноно терпеливо ждал продолжения. Он знал, что очень скоро она скатится к печальному эпилогу. К выдержанной ноте, на которой будет спрашивать себя, как и почему она дошла до этой гонки со временем: несколько минут, чтобы соблазнить незнакомца. Больше всего Шаплена поражало глубокое сходство между этими женщинами. Тот же социальный статус. Та же профессиональная состоятельность. Тот же провал в личной жизни. Да и держатся они почти одинаково…

Он задавал себе только один вопрос: зачем Ноно приходил сюда несколько месяцев назад? Какая может быть связь между этим вполне заурядным клубом знакомств и расследованием преступлений незаурядного убийцы, одержимого греческой мифологией?

– А вы?

– Простите?

Он потерял нить разговора.

– Вы любите фантазию?

– Фантазию? В чем?

– В жизни вообще.

Шаплен представил, как он стоит в душевой ночлежки, глядя на гангренозного бродягу. Как отплясывает вокруг повозки с психами или изучает собственные автопортреты, держа на мушке женщину-рентгенолога.

– Да. Скажем так: в некотором смысле я за фантазию.

– Какое совпадение, – сказала женщина. – Я тоже. Как войду в раж, поберегись!

Шаплен вымученно улыбнулся. Старания Вахинэ показаться забавной и оригинальной нагоняли на него тоску. На самом деле здесь ему нравилась лишь одна женщина. Саша собственной персоной, мускулистая метиска с пышной грудью и странными зелеными глазами. Он то и дело на нее поглядывал, но она никак не реагировала.

Зазвонил колокол.

Шаплен встал. Похоже, Вахинэ захватили врасплох, не дав перейти к душещипательной части. Все претендентки обожали говорить о себе, и это его вполне устраивало: не надо было импровизировать на тему Ноно.

Он пересел за следующий столик и тут же понял, что уже встречался с сидевшей перед ним женщиной. Он ее не узнавал, но в ее взгляде вспыхнул огонек. Всего лишь на миг, словно искра, которая тут же погасла. Как задутая свеча.

Шаплен не стал ходить вокруг да около.

– Добрый вечер. Мы ведь знакомы?

Женщина опустила глаза на свой бокал. Он был пуст. Взмахом руки она подозвала официанта, который тут же принес ей новый коктейль. Все это заняло несколько секунд.

– Так мы знакомы или нет? – повторил он.

– Вот отстой, что здесь нельзя курить, – пробормотала она.

Он перегнулся через освещенный свечами столик. Все тонуло в полумраке, мерцающем и подвижном, словно морская качка. Он ждал ее ответа. Наконец она стрельнула в него глазами:

– Не думаю.

Ее враждебность свидетельствовала об обратном, но он не стал настаивать. Надо соблюдать правила игры, как с другими женщинами. Проходить и одновременно вести это сентиментальное собеседование.

– Как вас зовут?

– Лулу-семьдесят восемь.

Он едва не рассмеялся. Она кивнула:

– Правда, забавно?

– А что это значит?

– Семьдесят восемь – год моего рождения. – Она снова отпила. Ее щеки порозовели. – Можно сказать, я играю в открытую, не так ли?

– А Лулу?

– Лулу – это моя тайна. Как бы там ни было, зовут меня не Люсьеной.

Она нервно рассмеялась, на японский манер прикрыв рот ладонью. Крошечная женщина с детскими плечиками. Рыжие волосы спадали вдоль ее висков, словно золоченый оклад иконы. Узкое лицо освещали радужки, тоже казавшиеся рыжими. Глаза, подчеркнутые линией бровей, были хороши, но не вязались со всем остальным. Длинноватый нос, слишком тонкие губы придавали ее облику суровость, сухость, исключавшие саму мысль о красоте. На ней не было никаких украшений. Судя по одежде, она и не подумала принарядиться. Каждая мелочь свидетельствовала о том, что она пришла сюда скрепя сердце.

– Это мой ник в Интернете, – добавила она, словно извиняясь. – Я столько им пользовалась… Он почти стал моим настоящим именем.

Она говорила как охотник, утомленный джунглями и сидением в засаде. Он отметил, что его ник она не спросила. Потому что знала его и так.

Он зашел издалека:

– Чего вы ждете от таких вот свиданий?

Миниатюрная женщина бросила на него короткий взгляд исподтишка, словно говоря «а то ты сам не знаешь», затем назидательно проговорила:

– Шанса. Счастливой случайности. Везения, в котором отказывает мне жизнь.

Чтобы скрыть смущение, она пустилась в общие рассуждения. Ее видение любви, взаимности, совместной жизни. Шаплен покорно поддакивал. Они уже начали обсуждать эту тему как нечто абстрактное, не имеющее к ним никакого отношения.

Лулу-78 расслабилась. Она крутила бокал в руках, следя за кругами на поверхности коктейля. Первое впечатление – что они уже когда-то встречались – рассеялось. И все же время от времени случайный взгляд или интонация возрождали ощущение дежавю. Тогда он замечал мелькавшие в ее глазах гнев и, как ни странно, страх.

Их время почти истекло, но разговор уже не интересовал Шаплена. Он задумал выйти за этой женщиной на улицу и расспросить ее об их общем прошлом.

– В наши дни, – заключила она, – быть не замужем – это болезнь.

– Так было всегда, разве нет?

– В любом случае, здесь от этого не излечишься.

– Спасибо за поддержку.

– Кончай придуриваться… – Она тут же пожалела, что обратилась к нему на «ты». – Вы так не думаете. Никто так не думает.

– Можем перейти на «ты», если хотите.

Она все еще крутила бокал в руках, не сводя с него глаз, словно оракул.

– Пожалуй, не стоит… Какой же отстой, что здесь не курят…

– Вы много курите?

– А тебе-то что?

Эти слова прозвучали как пощечина. Она открыла рот. Созрела, чтобы все выложить. И тут зазвонил колокол. Задвигались стулья, послышался смех, шелест ткани. Сорвалось. Узкое лицо тут же стало невозмутимым, как лик Мадонны.

Шаплен бросил взгляд налево.

Какой-то мужчина уже ждал своей очереди.

* * *

Лулу-78 поднялась по улице Сен-Поль.

В воздухе витала неосязаемая снежная пыль. Заиндевевшие тротуары по углам отливали синевой. Каждый шаг отдавался ударом оркестрового бича. Шаплен шел за ней на расстоянии ста метров. Она могла его увидеть, только обернувшись и вглядевшись в темноту улицы. Ему нравилась эта слежка. Абсолютная четкость каждой детали. При свете дуговых ламп все сверкало, будто отлакированное холодом. Он словно оказался в негативном отпечатке своего сна: белая стена, на ней его черная тень. Сейчас он шел вдоль черных стен, и тень его была белой: его окружал пар от дыхания, пронизанный белесым светом уличных фонарей.

Она свернула налево, на улицу Сент-Антуан. Шаплен ускорил шаг. Когда он достиг магистрали, она уже перешла на другую сторону и сворачивала направо, на улицу Севинье. Шаплен пересек дорогу следом за ней. Он вышел из бара, ни у кого не взяв номер телефона. Его интересовала только Лулу-78.

– Черт, – выругался он негромко.

Она исчезла. Прямая улица, вдоль которой стояли особняки XVII века, была пуста. Он перешел на бег. Либо она живет в одном из этих домов, либо села в свою машину.

– Чего тебе надо?

Шаплен подскочил: она укрылась под козырьком подъезда. Он различал только ее силуэт в шапочке в тон шарфа цвета опавших листьев. Точь-в-точь заблудившаяся школьница.

– Не бойтесь, – сказал он, подняв ладони.

– Я не боюсь.

В ее правой руке он увидел орудие самозащиты. Одно из устройств, способных ударить током. Подтверждая угрозу, блеснула электрическая вспышка. Пока всего лишь предупреждение.

– Чего тебе надо?

Он выдавил из себя смешок:

– Это же нелепо. Свидание у нас сегодня не задалось, но…

– Мне нечего тебе сказать.

– А я вот думаю, что мы могли бы продолжить все с того места, где…

– Придурок. Как-то мы уже попробовали. А сегодня ты сел за столик и даже меня не узнал.

Значит, ему не померещилось.

– Ради бога, не могли бы вы опустить эту штуку?

Забившись под козырек подъезда, она не пошевелилась. Обледеневший свод окружал ее твердым синим ореолом. Облачко пара образовывало нимб вокруг ее лица.

– Послушайте, – продолжал он примирительно, – я попал в аварию… Частично потерял память.

Он физически ощущал ее настороженность. Ее испуг и недоверие.

– Клянусь вам, это правда. Вот почему я много месяцев не приходил на встречи у Саша.

Никакой реакции. Лулу-78 словно застыла с шокером в руке. Ее поведение выдавало не только оскорбленное самолюбие. Тут было что-то другое. Нечто более глубокое. Страх, зародившийся задолго до этой минуты.

Шаплен переждал несколько секунд в надежде, что она снова заговорит.

Он уже отчаялся, когда она прошептала:

– Тогда ты был другим.

– Сам знаю! – признал он. – Эта авария меня сильно изменила.

– Ноно-весельчак. Ноно-обольститель. Ноно-сердцеед…

Она выплюнула эти слова с горечью. Обида сочилась из ее замерзших губ.

– Ты просто пускал нам пыль в глаза.

– Пыль в глаза?

– Я говорила с другими.

– С другими?

– С другими бабами. К Саша приходят, чтобы подцепить мужика. А уходят с подругами.

Шаплен сунул руки в карманы:

– Ну и при чем тут пыль в глаза?

– За красивой вывеской ничего не было. Ты к нам даже не притронулся.

– Не понимаю.

– Мы тоже. Ты только задавал вопросы. Одни вопросы.

– Вопросы о чем? – попытался он уточнить.

– Как будто кого-то искал. Не знаю.

– Женщину?

Лулу не ответила. Шаплен приблизился. Она забилась в угол и направила на него свой шокер. Изо рта у нее, словно призрак ее страха, по-прежнему вырывалось облачко пара.

– Но ведь это еще не значит, что я чудовище.

– Поползли слухи, – произнесла она глухо.

– Слухи о чем?

– В клубе стали исчезать женщины.

Шаплен вздрогнул. К такому повороту он не был готов. Он уже начинал коченеть от холода.

– Что за женщины?

– Не знаю. Вообще-то никаких доказательств нет.

– А что тебе точно известно?

Он перешел на «ты» в знак того, что отныне инициатива в его руках. Соотношение сил вдруг изменилось. Лулу пожала плечами. Она словно сама осознавала всю нелепость своих обвинений.

– Когда мы возвращаемся от Саша ни с чем, то заходим куда-нибудь выпить. Я уже не помню, кто первым заговорил об этой истории, но потом она обросла сплетнями.

– Ты спрашивала у Саша?

– А то. Она сказала, что я брежу.

– Думаешь, она что-то скрывает?

– Неизвестно. Впрочем, как знать, может, она и обратилась в полицию. Вообще-то выяснить, не исчез ли кто из нас, невозможно. Я хочу сказать, что женщина может просто перестать приходить в клуб. Это еще не значит, что она стала жертвой серийного убийцы.

– Ты-то, во всяком случае, все еще бываешь в клубе…

Впервые она рассмеялась, но этот смех прозвучал зловеще:

– Надежда умирает последней.

– Ну а я-то тут при чем?

– В тебе всегда было что-то странное, – смутилась она.

– Потому что я ни одной из вас не касался?

– Мы сами себя накрутили. Даже поговорили с Саша…

Теперь Шаплен понимал, почему метиска так холодно держалась с ним. Пусть она и не поверила наговорам, возвращение Ноно было плохой рекламой для ее клуба.

– Не представляю, как тебя убедить. По-моему, все это полная чушь…

– Мне тоже так кажется.

Словно в подтверждение своих слов, она убрала оружие в сумку.

– Ты все еще боишься?

– Сказано тебе, я не боюсь.

– Тогда что не так?

Она выступила из тени. Вся в слезах:

– Мне нужен мужик, понятно? Не серийный убийца, не страдающий амнезией, не любое другое дерьмо! Обычный мужик, усек?

Последние слова она словно выплюнула вместе с облачком пара. Это был уже не призрак, не хрустальное видение, а выброшенная из воды, задыхающаяся рыба.

Он смотрел, как она быстро удаляется по сверкающему инеем асфальту. Хотелось бы ему ее удержать, но что он мог предложить ей, кроме собственной пустоты?

* * *

Она объявила голодовку, и ее пристегнули к смотровому столу, в рот вставили стальной расширитель, чтобы она не могла стиснуть зубы. В горло вводили трубку для принудительного питания. Опуская глаза, она видела, что это не трубка, а блестящая чешуйчатая змея. Ей хотелось закричать, но пресмыкающееся уже душило ее, давя ей на язык.

Она очнулась в тревожном поту. Горловые мышцы были так напряжены, что она едва отдышалась. В шоке она осторожно помассировала себе шею. Сколько раз за ночь повторялся этот кошмар? Анаис спала урывками. Стоило ей забыться сном, как кошмар сжимал ее мозг, словно когти хищной птицы.

Иногда сон менялся. Она была не в тюрьме, а в психиатрической больнице. Врачи в масках проводили опыт над ее слюной – вкручивали ей в щеку винт. Вся в поту, она дрожала от холода. Цепляясь за свою двухъярусную кровать, тряслась под одеялом в ужасе от одной мысли, что заснет снова.

Хотя возможностей не спать было сколько угодно. Теперь она находилась под усиленным надзором. Глазок в ее камере то и дело щелкал. В два часа ночи врывались надзирательницы, включали свет, обыскивали камеру и, не говоря ни слова, уходили. Анаис провожала их благодарным взглядом. Сами того не зная, они давали ей передышку перед новой встречей со змеей.

Сейчас она, сжавшись в комок, вглядывалась в свою камеру. Она не столько видела ее, сколько ощущала. Стены и потолок подступали слишком близко. Воняло потом, мочой, моющим средством. Умывальник был вделан в стену. Он здесь, притаился в темноте? El Cojo… El Serpiente…^[46]

Она отвернулась к стене и в тысячный раз за ночь прочитала нацарапанные на цементе слова. «Claudia у Sandra para siempre.^[47] Сильвия, я выкрашу стены твоей кровью. Я считаю дни, но дни не берут меня в расчет…» Она провела по надписям пальцами. Поскребла облупившуюся краску. Стены, прослужившие слишком долго.

Солина ей так и не перезвонил. Наверняка напал на новый след. Или арестовал Януша. Это бы объяснило его молчание. Зачем связываться со страдающей неврозом зечкой, когда у тебя в руках главный подозреваемый в громком преступлении?

Подобные мысли она прокручивала часами, мечась между сном и явью, жаром и ознобом. Иногда ей мерещилось, что все кончено. Януш за решеткой. Януш признается в своих преступлениях… Потом, понемногу, вера брала верх. Януш на свободе. Януш доказывает свою невиновность… И тогда надежда словно скреблась у нее внутри. Она боялась пошевелиться, чтобы ее не спугнуть.

В темноте снова щелкнул глазок. Анаис ничего не слышала: она снова уснула.

Змея приближалась к ее губам.

– Те gusta? – спрашивал ее отец.

* * *

Шаплен вернулся назад и пересек бульвар Бомарше. Дошел до улицы Шмен-Вер, бульвара Вольтера, площади Леона Блюма. Мороз всех разогнал по домам. Остались лишь асфальт, уличные фонари да горящие кое-где окна, такие уютные и теплые, что у него защемило сердце.

Он перебирал в уме свои недавние открытия. Исчезнувшие женщины, посещавшие вечеринки у Саша. Ноно как возможный подозреваемый. Ноно, задававший вопросы и пытавшийся что-то вызнать у посетительниц клуба. Он на все лады прокручивал в мозгу новые гипотезы. Если бродяг убивал не он, может, он убивал одиноких женщин? Или все эти преступления совершал он один? И каждый раз он яростно мотал головой, отметая эти подозрения. Он заранее решил быть совершенно беспристрастным и не отказывать самому себе в том, в чем не отказывают ни одному преступнику: в презумпции невиновности.

Улица Рокетт. Квартал лофтов спал. Ощутив под ногами булыжную мостовую, он успокоился. Эта студия уже стала для него домом. Он просунул руку сквозь бамбук, потом в разбитое стекло – ключей в тайнике он не нашел. Изнутри отпер замок и открыл дверь. Он нащупывал выключатель, когда получил мощный удар по голове. Рухнув на крашеный бетон, в вихре боли и искр Шаплен мгновенно осознал: он все еще в сознании. Оглушить его не удалось.

Воспользовавшись этим незначительным преимуществом, он вскочил и бросился к лестнице. Но тут ноги у него подкосились. В глазах помутилось. Казалось, в его черепе взбалтывают кровь. Лежа ничком, он обернулся и сквозь кровавую пелену увидел своего врага. Тот вцепился ему в ноги, как игрок в регби. Высвободив ногу, Шаплен пнул его каблуком в лицо. Удар подействовал на противника как электрический разряд. Одним рывком он вскочил и накинулся на Шаплена. Стеклянную крышу пронзила холодная вспышка. Сверкнул нож в руках у нападавшего. Арно метнулся на лестницу, оступился и, приподнявшись, стал взбираться наверх на четвереньках.

Мужчина навалился на него сзади. Шаплен выбросил назад локоть и отшвырнул противника на стальные тросы перил. Арно ни на что особенно не рассчитывал, но леера загудели, словно струны арфы. Этот звук подсказал ему одну идею. Он развернулся и схватил ошеломленного подонка за воротник. Просунул его голову между тросами и сдавил глотку, как кетчисты, которых он видел по телевизору, пережимают канатами ограждения горло противника. Тот страшно захрипел. Но Шаплен не разжал хватку. В висках у него билась одна мысль: убить или быть убитым.

Он стиснул шею врага еще сильнее – и тут же выпустил.

Противник ударил его коленом в нижнюю часть живота. Это даже нельзя было назвать болью. Не просто болью. В самых глубинах его существа разверзлась черная дыра. Дыхание перехватило. Сердце больше не билось. Он ничего не видел. Сжав гениталии руками, словно пытаясь вырвать из них боль, Шаплен навзничь повалился на лестницу.

Он обо что-то ударился головой. Покатился по полу. На затылок посыпались тюбики и кисти. Стойка. Схватившись за нее рукой, он сумел подняться, при этом едва не сбросив все, что на ней стояло. Он обернулся. Противник уже замахивался. Шаплен получил удар в правый бок, но удержался на ногах. Их обоих швырнуло на кирпичный блок. Баллоны, флаконы, бутылки опрокинулись, разбились, другие в темноте раскатились по полу.

Шаплену удалось оттолкнуть нападавшего. При этом он поскользнулся в лужице и узнал запах. Олифа. Откуда-то из подсознания вынырнула мысль. Олифа полимеризуется при соприкосновении с воздухом. Сидя на полу, он схватил открывшуюся бутылку. Нащупал тряпку, пропитал ее олифой и с энергией отчаяния принялся тереть концы один о другой.

Тень вновь надвигалась на него.

Шаплен тер не переставая, ощущая возрастающий жар между ладонями.

В тот самый миг, когда мужчина набросился на него, ткань вспыхнула, осветив ярким белым светом окружающее пространство. Ослепленный Шаплен наугад ткнул тряпкой в лицо или горло нападавшего. На том тут же загорелась куртка. Он отступил, упал в лужу олифы, куда мгновенно перекинулось пламя. Громила отчаянно забил конечностями, словно охваченный огнем паук.

Шаплен поднялся и схватил длинную кисть, чтобы проткнуть противнику глаза или виски. Он уже ринулся на него, когда чья-то рука вцепилась ему в волосы.

И почувствовал ледяное прикосновение дула к своему затылку.

Ощущение прохлады было даже приятным.

– Будет валять дурака, Ноно.

Электрический свет залил разгромленную студию. Это были не просто следы драки: здесь с остервенением что-то искали. Каждый закоулок в лофте вывернули наизнанку. Шаплен замер и увидел первого нападавшего, распростертого на полу. Он уже не пылал, но над ним поднимался черный дым, достигавший металлических конструкций на потолке. В лофте нечем было дышать.

Его схватили за воротник и подтолкнули к барному табурету – одному из немногих, устоявших после разгрома. Шаплен наконец повернул голову и увидел противника номер два. Еще молодой, тощий как жердь, он буквально тонул в своем коричневом кожаном бомбере. В правой руке он держал полуавтоматический пистолет.

Лицо под сальной прядью волос было тонким, правильным, едва ли не ангельским, но кожа изрыта шрамами от угрей. Из-за странно приподнятых уголков губ казалось, что с его лица не сходит улыбка. Глубоко посаженные глаза мигали с невероятной скоростью, словно у змеи или ящерицы.

– Рад тебя видеть.

Он говорил со славянским акцентом. Шаплен понял, что эти ребята были из тех клиентов, которым он звонил днем. Ответить он не мог. Ему едва удавалось дышать, так его трясло.

Человек со змеиными глазами что-то приказал второму, все еще не угомонившемуся. Похоже, велел ему прекратить дымиться и гореть. Тот сбросил куртку, бешено затоптал ее ногами и направился к кухонным раковинам. Сунул голову под кран с холодной водой, затем открыл застекленную дверь студии.

Сомневаться в том, кто такой его шеф, не приходилось.

– Правда рад тебя видеть.

Его слова сочились иронией. Шаплен подумал, а не собирается ли он пристрелить его прямо здесь, сию секунду. Просто смеха ради. Оружие, которое тот держал в руке, напомнило ему его собственный «глок». Такой же короткий ствол, квадратная спусковая скоба, и тоже не из металла, а из какого-то специального материала. Под стволом он заметил кронштейн, чтобы закреплять фонарик или лазерный прицел. С кем же он связался?