II Виктор Януш 9 страница

Он пересек набережную и вышел на пляж. Невидимый в сумерках прибой, глухо дыша, катил к берегу пенные валы, со звучными хлопками обрушивающиеся на песок. Януш уселся по-турецки, подальше от фонарей, и с наслаждением вгрызся в сэндвич. Одиночество давило на плечи невыносимым грузом. Как же вышло, что у него нигде во всем мире нет ни друга, ни союзника? Настоящей, живой женщины, а не призрака повесившейся самоубийцы? При этом воспоминании – единственном, которое казалось ему достоверным, – он вдруг понял, что здесь может быть новый след. Надо попытаться хоть что-нибудь разузнать.

Его размышления прервал донесшийся издалека вой полицейской сирены. Неужели сыщики уже выследили его в Ницце? Да нет, быть того не может. В темноте все так же шумно дышало море, и в его ритмичном дыхании ощущалась угрюмая мощь. Вот и его судьба, подумал Януш, это вечное повторение одного и того же.

Расследование, которое он сейчас вел, было не первым. Возможно, он уже много раз ходил по этому кругу. Но, теряя память, вынужден был вновь и вновь возвращаться к исходной точке. Сизиф, вступивший в схватку с безжалостным временем. Он должен найти ключ к разгадке до того, как разразится новый кризис и очередной приступ амнезии сотрет его знание, как вода стирает сделанную на песке надпись…

Когда-то раньше – когда? – он читал книгу французского психолога XIX века Жан-Мари Гюйо, умершего от чахотки в возрасте тридцати трех лет. Автор, словно предчувствуя свою раннюю кончину, трудился над этим сочинением с юности. Десяток томов, тысячи страниц – и все посвящены изучению проблем времени и памяти.

Вот что писал Гюйо:

«Раскапывая города, занесенные пеплом Везувия, ученые находят под ними, в глубине, следы других, более ранних поселений, также разрушенных и исчезнувших с лица земли. Примерно то же самое происходит и с нашим мозгом. Жизнь в настоящем запорашивает, не стирая, прошлую жизнь, которая служит ей опорой и скрытым фундаментом. Стоит нам углубиться в самих себя, как мы мгновенно теряемся среди всех этих обломков…»

Януш поднялся и побрел обратно к отелю. Пришла пора спуститься в катакомбы собственного сознания. Предпринять археологические раскопки. Разыскать в глубинах своей памяти мертвые города.

* * *

Решение пришло к Анаис Шатле в 5.20 утра. Подтверждение своей догадке она получила в половине шестого. А в 5.35 уже звонила Жан-Люку Кронье. Детектив не спал: составлял план разыскных мероприятий по обнаружению в Марселе и его ближайших окрестностях Виктора Януша. Он находился в помещении жандармского участка, расположенного на шоссе А55, тянущемся вдоль побережья.

– Я знаю, где сейчас Януш, – возбужденным голосом сообщила она.

– Где же?

– В Ницце.

– Почему в Ницце?

– Потому что Кристиан Бюисон, он же Жестянка, доживает там свои последние дни.

– Мы искали Жестянку несколько месяцев. Но он как сквозь землю провалился. Скорее всего, он уже умер. Его смерть нигде не зарегистрирована, потому что у него не было документов.

– Жестянка вначале удрал в Тулон, а оттуда был переправлен в Ниццу. Там он сейчас и находится. Живет в благотворительном заведении для безнадежных больных.

– Откуда вам это известно?

– Я продолжила расследование с того места, на котором вы остановились. Позвонила врачу, лечившему Бюисона в Марселе. Его зовут Эрик Эношберг, и он входит в ассоциацию «Уличных врачей».

– Я сам его допрашивал. Что он вам рассказал?

– Что он осматривал Жестянку в Тулоне, в январе, после чего устроил его в хоспис братства «Кающихся грешников» Арбура.

Кронье несколько секунд молчал, переваривая новость. Очевидно, имена, названия и даты говорили ему о многом.

– Зачем Янушу туда ехать?

– Затем, что он сделал ровно те же выводы, что и я. Вчера около шести вечера он звонил Эношбергу. Выдал себя за полицейского. Надо немедленно мчаться в Ниццу. Януш уже там!

– Не так быстро. Мы с вами, кажется, заключили соглашение.

– Разве вы еще не поняли, что я за фрукт?

Кронье фыркнул:

– Я понял, кто вы такая, в ту же минуту, как вы переступили порог моего кабинета. Избалованная девчонка, которой не хватает в жизни острых ощущений. Дочка богатеньких родителей, назло маме с папой поступившая работать в полицию. Засранка, плюющая с высокой колокольни на закон, хотя по долгу службы обязана его защищать.

Анаис сглотнула слюну:

– Это все?

– Нет, не все. В настоящий момент вы даже не представитель полиции. Вы – правонарушительница, задержанная и оставленная под мою ответственность. Мне звонили из отдела внутренних расследований. Они собираются прислать в Марсель бригаду, которая будет с вами разбираться.

В горле у нее пересохло. По вискам текли капли пота. Итак, ее решили примерно наказать. Но сила притяжения уже была над ней не властна. От сознания того, что она нашла разгадку, у нее словно крылья выросли.

– Выпустите меня. Поедем в Ниццу. Подкараулим Януша в «Кающихся грешниках» и вместе привезем его сюда.

– А дальше что?

– Вы напишете в рапорте, что это я помогла вам осуществить арест. Что моя добросовестность не вызывает сомнений. Лавры победителя достанутся вам. А я смогу реабилитироваться.

Последовало краткое молчание. В тишине, почудилось Анаис, что-то щелкнуло – с таким звуком перезаряжают револьвер.

– Я за вами заеду.

– Поторопитесь.

– Мне надо оставить здесь распоряжения.

– Он опять от нас ускользнет!

– Не волнуйтесь, – успокоил ее Кронье. – Мы предупредим «Грешников». Я с ними знаком. У нас в Марселе действует их отделение. Кроме того, я свяжусь с полицией в Ницце и…

– Только не устраивайте засаду перед Арбуром! Януш почует ловушку.

– Да ну? Ницца, знаете ли, это Форт-Нокс. Там камеры на каждом шагу. Патрульные на каждом углу. Ему не сбежать, вы уж мне поверьте. А сейчас вызовите кого-нибудь из моих людей. Пусть принесет вам кофе. Я заеду за вами через полчаса.

– Сколько нам понадобится времени, чтобы добраться до Ниццы?

– Час с четвертью, если ехать быстро. А мы поедем очень быстро.

И он повесил трубку. Анаис последовала его совету. Вызванный по телефону лейтенант выпустил ее и проводил в столовую полицейского участка. Сотрудники косились на нее с неодобрением. Она рассыпалась в извинениях и объяснениях, униженно улыбалась, но это мало помогало – на нее продолжали смотреть как на психопатку из Бордо, ни с того ни с сего набросившуюся с кулаками на своих же коллег-полицейских. Она устроилась в уголке, решив не обращать внимания на враждебные взгляды.

Первый же глоток кофе принес ощущение, что она пьет жидкую тьму. Возбуждение уступало место ватному безразличию. Она терзалась вопросами. Правильно ли она поступает, гоняясь за Матиасом Фрером? Ведь если его арестуют, ему не избежать обвинения в убийстве…

Ночью она не только вдоль и поперек изучила материалы по делу Икара. Она внимательнейшим образом ознакомилась с заметками Януша. С самого начала у нее появилось смутное чувство, что в них содержится нечто чрезвычайно важное. Фрер, он же Януш, не был ни обманщиком, ни манипулятором. Им двигали самые искренние намерения.

Как и Патрик Бонфис, он был пассажиром без багажа.

Заметки, хоть и набросанные для личного пользования, не оставляли места для сомнений. Она умела читать между строк. Обе личности этого человека сформировались в результате психотического бегства. Наверняка они были не единственными. Фрер, он же Януш, вел расследование не только по убийствам. Он искал самого себя. Пытался проанализировать каждую из своих личностей, чтобы прийти к первоисточнику – себе подлинному.

На данный момент ему удалось лишь восстановить хронологическую последовательность событий последних месяцев. С января по настоящее время он был Матиасом Фрером. С конца октября по конец декабря – Виктором Янушем. Но кем он был раньше? Он искал ответ на этот вопрос, снедаемый страшным подозрением. Это он убил Минотавра или нет? Он принес в жертву Икара или нет? Кто он – охотник или дичь? Или и то и другое сразу?

Цель, которую он перед собой поставил, далеко выходила за рамки его возможностей. До сих пор ему везло, как любому новичку. Но так не могло продолжаться вечно. Ему грозила шальная пуля. За ним гнались таинственные люди в черном – те, кого он в своих заметках называл «чиновниками», намекая на их повадку политических хищников.

Фрер упоминал также об уличной банде, совершившей на него покушение в Марселе. В первый раз в декабре – тогда его и задержали как зачинщика драки, – и второй раз 18 февраля. Он сумел подловить одного из нападавших и вытрясти из него информацию. Бандитов наняли все те же люди в черном. Надо срочно допросить членов банды из Бугенвиля. Она обязательно предупредит об этом Кронье по дороге в Ниццу, чтобы…

– Анаис!

Она встрепенулась. Грузный майор тряс ее за плечо. Она и не заметила, как заснула прямо в столовой. В приоткрытую дверь были видны снующие туда и сюда жандармы. Смена ночного дежурства.

– Который час?

– Двадцать минут восьмого.

Она вскочила:

– Мы опаздываем!

– Будем там через час. «Грешники» в курсе. Тамошняя полиция уже на месте.

– Я же вам говорила!

– Наши люди все в штатском. Я их хорошо знаю.

– Вы предупредили их, что Януш вооружен?

– Мне порой кажется, что вы принимаете меня за идиота. Жду вас в машине.

Анаис поднялась в кабинет, взяла куртку и завернула в туалет. Сунула голову под теплую воду. В висках стучало. Ее подташнивало. Зато простуда прошла.

На пороге участка она с наслаждением вдохнула ледяной воздух. Кронье уже сидел за рулем. Она посмотрела вокруг: других машин не видать. Никакой кавалерийской атаки. Никакой тяжелой артиллерии. Выступление малыми силами. Эта идея ей понравилась.

Она направлялась к автомобилю, когда у нее в кармане зазвонил мобильник. Вытаскивая, она уронила его и нагнулась подобрать:

– Алло!

– Это Ле-Коз.

Знакомое имя прозвучало для нее приветом с другой планеты.

– Я насчет «Метиса».

– Что-что?

Анаис никак не могла собраться с мыслями. Кронье уже завел мотор.

– Ночью я встречался с этим журналистом. С Патриком Коскасом. Он копнул гораздо глубже остальных.

– Что копнул? О чем ты?

– О «Метисе», о чем же еще?

– Слушай, я жутко тороплюсь, – пробормотала она сквозь зубы.

– Он рассказал мне потрясающие вещи. По его словам, «Метис» никогда не порывал связей с военными.

– Мы можем поговорить об этом позже?

– Нет, не можем. Коскас утверждает, что холдинг занимается химическими исследованиями в области создания препаратов психотропного действия, подавляющих человеческую волю. Что-то вроде сыворотки правды.

– Если, кроме этих сказок, у тебя больше ничего нет, давай созвонимся попозже, идет?

– Анаис, это еще не все.

Она вздрогнула. Ле-Коз никогда не называл ее по имени. И это обращение ее нисколько не растрогало. Оно ее испугало.

– Коскас раздобыл список акционеров компании.

Кронье уже разворачивался. Анаис перешла на бег.

– Давай я тебе перезвоню! Я правда не могу сейчас…

– И в этом списке я нашел одну знакомую фамилию.

Она уже протянула руку к дверце, но замерла как изваяние.

– Чью?

– Твоего отца.

* * *

– Я должен вас предупредить. У него не все в порядке с головой.

Жан-Мишель поджидал Януша у крыльца приюта Арбура. Здание заметно выделялось на фоне остальных построек авеню Репюблик. Современный дом, окрашенный в солнечные тона. Темно-желтый. Светло-желтый. Ярко-желтый. Немного странно для места, куда приходят умирать. Но еще более странным Янушу показалось поведение встретившего его «кающегося грешника». Он заметно нервничал. Неужели о чем-то догадался? Может, читал утренние газеты и видел его фотографию на первой странице? Ладно. Отступать в любом случае поздно.

Януш последовал за своим провожатым в холл, на стене которого висела белая табличка с красным крестом и надписью: «Молись. Действуй. Люби». Они молча пошли вверх по лестнице. Януш нес с собой портфель с бумагами. Возвращаться в отель он не собирался. Шагая за «грешником», он внимательно его рассматривал. Против всякого ожидания, Жан-Мишель оказался вовсе не почтенным старцем с белоснежной бородой, одетым в рясу с капюшоном, препоясанную вервием. Это был спортивного вида мужчина лет пятидесяти в свитере и джинсах, стриженный ежиком, в очках в металлической оправе.

Они свернули в полутемный коридор, свет в который проникал лишь из узкого оконца под потолком. Линолеумный пол у них под ногами блестел, словно политый водой. Тишина в здании стояла невероятная. На голых стенах не висело ни плакатов, ни табличек. Ничем не пахло. Одним словом, ничто не указывало на предназначение этих помещений. Янушу подумалось, что случайный человек, забреди он сюда, мог бы решить, что попал в отдел социального обеспечения или налоговую инспекцию.

Жан-Мишель остановился возле одной из дверей и обернулся к посетителю. Он стоял против света, уперев руки в боки, и в его позе проглянуло нечто властное. Как будто для Януша настал день Страшного суда.

– Учитывая его состояние, я даю вам десять минут.

Януш молча поклонился. Помимо воли он проникся каким-то благоговейным чувством. Жан-Мишель постучал в дверь. Ему никто не ответил. Тогда он извлек связку ключей.

– Наверное, он на балконе, – предположил он, отпирая дверь. – Он любит там сидеть.

Они проникли в помещение – типовую квартирку-студию, залитую утренним солнцем. Поскрипывал под ногами рассохшийся паркет. На оклеенных светлыми обоями стенах – ни картин, ни фотографий. Слева – уголок, отведенный под стерильно чистую кухоньку.

Вообще вся квартира сияла чистотой.

Безупречной чистотой.

Как в операционной.

Жан-Мишель указал пальцем на открытую балконную дверь. За ней спиной к ним сидел в шезлонге мужчина. «Кающийся грешник» красноречивым жестом развел руки: не больше десяти минут. И отступил на цыпочках, оставив Януша в паре метров от человека, которого он безуспешно искал последние двое суток.

Януш, не выпуская из рук портфеля, прошел вперед. Кристиан Бюисон, до подбородка укрытый пледом, сидел, подставив лицо солнцу. Балкон выходил на улицу. Широкого обзора отсюда не открывалось – мешал стоящий напротив жилой дом. Звуковой фон обеспечивали проезжавшие мимо автомобили и дребезжащие трамваи.

– Привет, Жестянка.

Старик не пошевелился. Януш шагнул через порог и стал напротив него, облокотившись о перила. Бюисон поднял глаза, в которых не мелькнуло ни тени удивления. Выглядел он ужасно – не человек, а ожившая мумия.

– Ты пришел меня убить? – наконец выдавил он.

Януш взял стоявший рядом складной стул, развернул его и уселся рядом с Жестянкой, спиной к улице.

– С какой стати мне тебя убивать?

Лицо старика – серое, дряблое, без единой кровинки – исказила гримаса то ли страха, то ли смеха. Сквозь кожу просвечивали истончившиеся мышцы и омертвевшие сухожилия. Тусклый взгляд потухших глаз еле пробивался из глубины глазниц. Щеки, заросшие седой щетиной, делали его похожим на искупавшегося в ртути дикобраза.

– Я пришел поговорить насчет того, что случилось в каланке Сормью.

– Ясно дело.

Он произнес эти слова почти заговорщически. В этот миг Януш понял, что ничего не вытянет из этого полуразложившегося трупа. Подумать только, проделать такой долгий путь, и ради чего? Перед ним сидела человеческая руина. Сумасшедший, утративший остатки разума, но даже на смертном пороге все еще пытающийся хитрить. Хотелось бы Янушу вызвать в своей душе хоть каплю сочувствия к старому негодяю, но он слишком хорошо понимал: покинь он это заведение без новой информации, за его собственную жизнь никто не даст и ломаного гроша.

– Ты пришел меня убить?

Януш дернулся – сцена начинала напоминать закольцованную пленку – и терпеливо повторил:

– С какой стати мне тебя убивать?

– И то верно, – хохотнул Жестянка. – Зная, сколько мне осталось…

Пришлепнул губами и пробормотал:

– Скорей бы…

Януш наклонился к нему пониже. Он весь обратился в слух, даже дышать перестал.

– Утречком и отправлюсь… Как только солнышко встанет. Сейчас у нас зима, так? Значит, часиков в восемь…

Жестянка умолк. Януш рискнул задать вопрос:

– Что ты делал в тот день?

Старик поднял бровь. Януш уловил в его глазах жадный блеск.

– У тебя выпить есть?

Почему он не подумал об этом раньше? Универсальная валюта в мире бомжей!

– Расскажи все, что знаешь, и я сбегаю тебе за выпивкой, – солгал он.

– Как же, ври больше.

– Расскажи, что там было!

Жестянка снова пожевал губами. Звук раздался такой, словно рядом сломали сигару. Что он там жевал? Может, слова, которые собирался выплюнуть?

– У меня дар, – прошамкал он наконец. – Я чую, когда человек помрет. В воздухе есть магнетизм. И он меняется. А я его чую, потому как у меня в черепушке железяка. – И он ткнул пальцем себе в лоб. – Я типа колдун. Только без волшебной палочки. Сечешь?

– Секу. В то утро в бухте погиб парень.

– Я шел по тропинке. Дошел до пляжа. Там было до фига водорослей. И еще всякого мусора из моря…

Жестянка опять замолчал и принялся жевать губами. Несмотря на яркое солнце, он под своим пледом трясся от холода. Шум на улице стал громче. На сей раз в душе Януша шевельнулось сочувствие. Несчастный бродяга доживал последние дни, если не часы… Вообще-то в этой квартирке было довольно тепло. «Кающиеся грешники», в сущности, делали доброе дело. Потому что позволить себе умереть под солнцем Ниццы могут немногие старики. Только очень богатые старики.

– Что ты видел на пляже?

– Да не на пляже. На скалах.

Бомж смотрел прямо перед собой. Наверное, видел внутренним взором ту давнюю сцену. Его воспаленные бесцветные глаза усыхали, словно выставленная на солнце раскрытая устрица.

– Там был ангел… Ангел с крыльями. Красивый. Большой. Но он сгорел. Слишком близко подлетел к солнцу…

Может, Жестянка и был чокнутым, но он присутствовал на месте преступления в тот момент, когда оно совершалось. Януша тоже охватила дрожь, хотя спину пекло. Ему стоило немалого труда сдержаться и не схватить старика за грудки, чтобы вытрясти из него правду. А правда была здесь, рядом, только руку протяни.

– А рядом с ангелом кто-нибудь был? Ты кого-нибудь еще там видел?

Жестянка перевел мутные, словно затянутые тиной глаза на Януша:

– Ага, видел. Был там один мужик.

– И что он делал?

– Молился.

Вот так неожиданность.

– Как так молился?

– Он стоял на коленках возле ангела. И повторял одно и то же слово.

– Какое слово? Ты его расслышал?

– Не, ничего я не слышал. Я далеко был. Но я прочитал по губам. Я умею читать по губам. Давно научился, еще когда работал в центре для глухонемых…

– Что он говорил? Что, черт возьми, он говорил?

Умирающий старик захихикал и съежился под пледом. Януш чувствовал себя рыбой, пойманной на крючок. Почти тотчас же до него дошло, что уличный шум изменился. Теперь к привычным звукам добавилась музыка, вернее, ритмичный стук. Если это и была музыка, то странная, на грани пародии. Она вызывала ощущение кошмара. Но она означала, что в городе начался карнавал.

Януш заставил себя успокоиться и шепнул на ухо старику:

– Слушай, Жестянка! Я приехал издалека, чтобы поговорить с тобой. Скажи мне, что говорил этот человек, который молился рядом с ангелом. Какое слово он повторял?

– Русское слово.

– Русское?

Жестянка вытащил из-под пледа корявый палец и принялся отбивать им такт:

– Слышишь? Карнавал.

– Какое слово он повторял?

Жестянка все так же стучал по подлокотнику костлявым пальцем.

– Какое слово?

– Он все время твердил: «matriochka»…

– Что это означает?

Полуживой бродяга подмигнул ему:

– И ты меня убьешь?

Януш схватил его за руку, прикрытую пледом:

– Господи боже, да зачем мне тебя убивать?

– Потому что мужик, который молился, – это был ты, говнюк!

Януш выпустил руку больного и отступил к перилам. Музыка за спиной звучала все громче. Она уже перекрывала уличный шум. От нее слегка вибрировал пол балкона.

Жестянка ткнул в Януша пальцем:

– Ангела убил ты. Ты убил его и сжег, потому что ты демон. Ты – посланец Сатаны!

Януш едва не упал. Ему пришлось вцепиться в балконные перила. Лишь тут он осознал, что вокруг что-то не так. В карнавальную музыку ворвались посторонние звуки. Завывания сирен. Они перекрывали карнавальный галдеж. Перекрывали шум улицы.

Он повернулся лицом к дороге. Отовсюду съезжались полицейские машины. На крышах крутились мигалки, рассыпая под солнцем бриллиантовые искры. Хлопали, открываясь, дверцы. Из них десятками выпрыгивали люди в форме.

Вцепившись обеими руками в перила, Януш, остолбенев, наблюдал за этой картиной. Он замечал каждую деталь. Полицейские рации. Красные повязки. Оружие…

Толпа расступалась перед ними.

Притормаживали трамваи.

Навстречу полицейским спешили «кающиеся грешники».

И тут все как один задрали головы. Януш еле-еле успел отступить в глубь балкона. Когда он снова бросил взгляд на улицу, то увидел Анаис Шатле. Она заряжала пистолет.

Он не раздумывая бросился к левому краю балкона, швырнул вниз свой портфель, перекинул ноги через перила и ухватился за водосточную трубу.

В ушах раздавался гомон карнавала и слышались смешки Жестянки. Он полез по трубе, по-обезьяньи перебирая руками и ногами. Когда руки совсем онемели, он спрыгнул в пустоту и упал на тротуар. От удара перехватило дыхание. Ему показалось, что он переломал себе все кости. Прокатившись по земле, он сумел приподнять голову и тогда увидел, что все входы и выходы в здание перекрыты полицейскими. На сей раз он точно попался.

В падении он разбил витрину и сейчас поразился, что не чувствует ни боли, ни страха. Полицейские, привлеченные грохотом, оборачивались в его сторону, выхватывая оружие. В свете мигалок он ясно видел, что они испуганы ничуть не меньше его. Если не больше.

В этот миг справа показался трамвай, перекрыв ему поле обзора. Вместо вооруженных полицейских на него из залитых солнцем окон пялились изумленные пассажиры. Он вскочил на ноги. Подобрал портфель и, бормоча: «Matriochka», бросился вперед, туда, где звучала музыка карнавала.

Вся его жизнь оборачивалась каким-то затянувшимся дурацким розыгрышем.

* * *

Он догнал трамвай, проскочил наискосок перед головным вагоном и едва увернулся от второго трамвая, шедшего в противоположном направлении. Некоторое время он, почти оглохнув, бежал в узком коридоре между двумя громыхающими составами. Затем свернул налево и помчался прочь от трамвайной линии. На оставшийся за спиной приют Арбура и легионы полицейских он даже не обернулся, хотя не сомневался, что они несутся за ним по пятам.

Он знал, что будет дальше. Все это с ним уже бывало. Сейчас из здания выбегут полицейские, в том числе Анаис. Они разделятся на группы и начнут прочесывать авеню Репюблик и прилегающие кварталы. Вызовут дополнительные машины. Снова завоют сирены, подвозя очередную армию охотников. И все они будут преследовать одну и ту же дичь – его, Януша.

Он выбрался на площадь, в центре которой стоял памятник из белого камня. Какой-то исторический деятель. Януш на секунду остановился, пытаясь отдышаться. Увидел деревья. Церковь с античным портиком. Зонты от солнца. Пешеходов, машины, парочки за столиками кафе. На него никто не обращал внимания.

Он сосредоточился. Уперев ладони в колени, весь обратился в слух. Он ловил нужный ему сигнал. Карнавальную музыку. Завывания сирен сильно мешали, но Януш все же сумел определить, откуда звучат фанфары и барабаны.

Он побежал по широкому проспекту, открывшемуся справа. Главное – добраться до карнавальной толпы. А там он смешается с народом и станет невидимым. Не замедляя бега, он пытался думать. Но мысли рвались. Откровения Жестянки. Его рассказ о том, что Януш был на месте убийства Икара. Странное слово matriochka. Слишком много вопросов. И по-прежнему – ни одного ответа. Сам себе не отдавая отчета, он бормотал на бегу:

– Matriochka… Matriochka… Matriochka…

Что означает это слово?

Он несся, не снижая скорости. Теперь уже прохожие начали на него оглядываться. Наверняка многие из них сложили в уме два и два: где-то рядом воют полицейские сирены, а по улице удирает человек… Вдруг слева показалась узенькая улочка, запруженная народом и застроенная магазинчиками. Она шла параллельно проспекту. Помогая себе локтями, Януш пробрался в толпу, в самую ее гущу.

И в тот же миг перенесся в Марсель.

В квартал Панье, состоящий из лабиринта тупиков и проулков.

Должно быть, это старая часть Ниццы.

Оглядываться и соображать, куда именно его принесли ноги, было некогда. Надо просто двигаться на звук барабанов – в них Янушу слышалось биение пульса большого города. На мостовых теснились всевозможные лавки. Торговали зонтиками, сумками, сорочками. А вот и еще одна площадь. Здесь раскинулся рыбный рынок. Затем другая улочка, еще уже и темнее. Ее камни как будто источали аромат фруктов…

Музыка раздавалась все ближе…

Музыка его спасет…

Он по-прежнему двигался вперед без оглядки. Он понятия не имел, сумел ли сбить полицию со следа или она дышит ему в затылок. Справа открылся проход к ведущей вниз лестнице, зажатой между домами из искусственного мрамора. Он спустился и вновь оказался на солнце, словно нырнул из ночи в день. Еще один проспект. Звук сирен отдалился. Никаких машин с мигалками. Только трамваи, которые двигались вправо и влево от разделительной полосы на дороге, почти вплотную к газону тротуара.

Музыка звала его с противоположной стороны дороги.

Януш замедлил шаг. Он пересек проспект по диагонали, стараясь ничем не выделяться из толпы гуляющих. И пошел мимо садов, в которых росли пальмы, а посреди лужаек стояли статуи. Он шел на звуки музыки. Теперь он узнал мелодию и тихим голосом вслух произнес название песни. «I gotta feeling»^[24] в исполнении группы «Black Eyed Peas». Небрежной походкой – руки в карманах, голова опущена – он миновал парк. Посыпанные гравием дорожки. Плотные заросли кустарников. Семейные пары с детьми на лавочках. До цели оставалось совсем немного. На что он рассчитывал? Стать участником праздничного шествия? Спрятаться под трибунами?

Едва он покинул территорию парка, как его надежды угасли. Доступ к шествию перекрывали металлические заграждения и наскоро возведенные трибуны для зрителей. Возле них несли службу полицейские и охрана, призванные следить за соблюдением порядка. Януш не раздумывая затесался в толпу, двигавшуюся к пронумерованным воротам. У него был единственный шанс – затеряться в толпе. Вместе с остальными пройти через контроль, предъявив билет.

А вот и кассы. Над ними висел огромный плакат: «Карнавал в Ницце. Лучший на голубой планете». Перед окошками почти не было очереди. Вой сирен сюда не доносился, заглушаемый музыкой карнавала.

– Один билет, пожалуйста.

– На трибуну или стоячий?

– Стоячий.

– Двадцать евро.

Януш смешался с толпой зрителей, собравшейся под железными стояками, поддерживавшими трибуны. У него на глазах полицейские бегом покидали свои посты. Каждый прижимал к уху рацию и на ходу вынимал из кобуры оружие. Итак, они получили сигнал тревоги.

Януш добрался до ворот с номером, указанным у него в билете. Шум вокруг стоял оглушительный. Контролер забрал у него билет и пропустил внутрь. В лицо ему он даже не смотрел. Вообще контролеры не смотрели на зрителей – все их внимание было поглощено бегущими полицейскими.

Удалось.

Он проник за ограждение.

Ему понадобилось несколько секунд, чтобы оценить обстановку. Друг напротив друга располагались две трибуны, плотно заполненные ликующим народом. Широкий проход оставили для передвижных установок. Большинство зрителей не сидели, а стояли, громко хлопая в ладоши. Ребятня развлекалась, опутывая родителей лентами серпантина. Между рядами фланировали танцовщицы в костюмах лягушек, вытягивая вперед перепончатые лапы. Девушки в нарядных длинных платьях приподнимали юбки, открывая полосатые колготки.

Но главным, конечно, было шествие.

Пятиметровой высоты ярко-голубая сирена с оранжевыми волосами размахивала многочисленными конечностями. Интенсивностью окраски она напоминала слепящую голубизну с полотен Ива Кляйна. У Януша мелькнула странная ассоциация. Источником вдохновения при создании «международного синего цвета Кляйна» художнику послужило небо Ниццы. Вокруг сирены в воздухе реяли накачанные гелием медузы. Два кита, пристроившиеся с двух сторон от ее хвоста, пели песню. За повозкой танцующим шагом шли девочки в чешуйчатых костюмах.

Януш стоял среди зрителей и, зажав портфель под мышкой, старательно хлопал в ладоши и подпевал выступающим. При этом он не забывал время от времени настороженно оглядываться вокруг. Пока рядом не было видно ни одного человека в форме или с красной повязкой на рукаве. Вместо них шли бесконечной чередой танцоры, жонглеры и мажоретки, которых зрители осыпали серпантином и цветными конфетти. Затем начался парад великанских принцесс. Под их красными, желтыми и голубыми платьями высотой в несколько метров прятались повозки, благодаря чему фигуры принцесс парили над толпой в облаках пестрых бумажных лент.