Студопедия

Главная страница Случайная страница

Разделы сайта

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Глава 5. С помощью немого голосования, которое было проведено на основе коротких кивков и многозначительных взглядом






С помощью немого голосования, которое было проведено на основе коротких кивков и многозначительных взглядом, мы с Никитой решили, что ни один из нас не против разбить ночной лагерь именно в кабинете музыки. Часы, висящие на непривычно низком уровне, — (видимо, из—за проблем со зрением, которые были у Андрея Николаевича, и которые можно было заметить невооружённым взглядом, если соотнести толщину стёкол его очков и размеры тех предметов в кабинете, которые априори должны быть маленькими), — показывали без пятнадцати шесть, когда Никита снова принялся наигрывать на фортепиано одну единственную мелодию, которую он знал наизусть. За неимением более интересных занятий я сидела на парте, болтала ногами в воздухе и внимательно следила за тем, какие клавиши выбирают Никитины пальцы, словно потом когда—нибудь хотела попробовать сыграть эту песню.
— А в девять часов будет салют, — произнёс Никита. Его глаза не отрывались от клавиш. — Мы с парнями каждый год ходим смотреть его. Забираемся на крышу девятиэтажки напротив, ну, знаешь, " Ягодки", и фотографируем его для бабушки Сёмы. Она живёт здесь ещё со времён, когда это был не город — так, три дома и полшколы. Она говорит, что день города всегда был для неё особенным праздником — именно в этот день много лет назад она Сёминого дедушку встретила.
Никита рассказывал медленно, и у меня сложилось впечатление, что в голове он параллельно проговаривает правильное исполнение мелодии, чтобы не сбиться.
— Я живу в " Ягодках", — сообщила я.
" Ягодками" в нашем городе назывался длинный девятиэтажный дом, строение которого напоминало букву " Г". Вся его боковая сторона была покрыта изображениями малины и чёрной смородины, а средний подъезд, располагающийся в том месте, где образуется прямой угол, от самой двери и до крыши был усеян маленькими клубничными горстями. По иронии судьбы, в этом подъезде жила я — человек, для которого клубника — единственный в мире аллерген.
— Только не говори мне, что салют ты смотришь из окна, — Никита перестал играть и повернул голову на меня. Я кивнула, и тогда его лицо вытянулось так сильно, что мне на мгновение показалось, что он разбил бы об мою голову фортепиано, если бы это было возможно. — Но жизнь. В буквальном смысле. Пролетает мимо тебя. Со скоростью сапсана " Санкт—Петербург — Москва", — отчеканил Никита с суровой интонацией учителя, которого подвёл его собственный ученик.
— Жизнь. Не ограничивается. Просмотром. Дурацкого салюта, — спародировала я.
— Дело не в салюте, Рит, — Никита повернулся ко мне всем корпусом. — А в том, что ты вообще ничем не интересуешься, похоже, кроме учебников.
Я бы обиделась на его слова, если бы это не делало меня глупой. Больше всего на свете я ненавидела выглядеть глупой.
— Ты меня совсем не знаешь, — я попыталась добавить в голос как можно больше равнодушия, но, кажется, вышло только хуже — Никитины брови сдвинулись к переносице.
— Хоть кто—нибудь на этой чёртовой планете вообще тебя знает?
— Нет, — ответила я слишком быстро даже для самой себя. А затем, немного помолчав, добавила: — Даже я.
Кажется, пытаясь не выглядеть глупой, я стала выглядеть жалкой.
— Ты мне Яна напоминаешь, — заговорил Никита, когда снова уставился в клавиши. Он попытался наиграть что—то другое, но его пальцы соскальзывали не туда, и я видела, как он беззвучно ругался. — Мы с Семёном до сих пор не знаем, когда у него день рождения.
Я почесала кончик носа. С Никитой было сложно не согласиться — пожалуй, единственным во всей стране, кроме меня и президента, кто пытался скрыть от людей свою личную жизнь всеми возможными способами, был Ян Биленштейн. Его родители никогда не приходили на родительские собрания, да и вообще, они были не из тех людей, кого можно было случайно встретить на улице. Сам он всё время молчал и лишь хмурил брови, заставляя тем самым всех девчонок в радиусе километра терять сознание.
— Это странно, — протянула я.
— Ещё бы! Он ведь, всё—таки, еврей! Неужели тот факт, что он не получает бесплатные подарки раз в год, его не удручает?
Я пожала плечами. Спустя несколько мгновений до меня дошёл весь смысл шутки, и я рассмеялась, хотя осадок от этого короткого и скомканного диалога, основанного на том, что была бы у меня возможность, я бы отправилась отшельничать в лес, толстым слоем осел на моей гордости. Я никогда не воспринимала себя как человека, скрытного по причине нелюдимости. Просто собственное общество всегда было для меня способом обрести спокойствие. В каком—то смысле, я была якорем гармонии для самой себя.
— Но мне Ян всё равно нравится. Он хороший друг, и я точно знаю, что всегда могу положиться на него. В конце концов, для девчачьих разговоров у меня есть Сёма.
Ещё Никита рассказал, что Семён достаточно преуспел в спорте для своих ста шестидесяти девяти сантиметров в холке. Лёгкая атлетика и волейбол давались ему проще простого, а вот учёба не давалась совсем. Об этом я была осведомлена и без Никитиного упоминания — Сёма со своей фамилией на " О" не был последним в списке по журналу, но был таковым в рейтинге успеваемости. Кажется, с самого пятого класса.
— Его в школе держат только потому, что кому—то надо участвовать в областных соревнованиях по бегу. Мы с Яном делаем за него домашку, — Никита на мгновение поднял голову, словно что—то вспомнил, а затем перевёл взгляд на меня и улыбнулся. — Разумеется, учителя в курсе. И они не против. Сейчас ему, главное, экзамены сдать. Поступление в университет физической культуры и спорта у него уже в кармане.
— Здорово, — сказала я. Мне нравилось слушать, с каким восхищением Никита рассказывал о своих друзьях. — Здорово. — Повторила я.
Молчание никогда меня не напрягало — я могла сутками делать вид, словно меня больше интересует строение плитки на полу или размер кутикулы на указательном пальце, чем светские беседы с кем бы то ни было. Но в тот момент, сидя на парте и слушая Никиту, мне вдруг захотелось узнать о нём побольше. И я, немного помолчав, поразмыслив и проанализировав возможные вопросы, спросила:
— Какой твой любимый фильм?
Никита смотрел на меня в упор, немного прищурившись словно пытаясь понять, шучу я или нет (хотя, понятное было дело, что нет). Он склонил голову немного вбок, и лишь только после ещё одной многозначительной паузы ответил:
— Лучше спроси меня, какой мой любимый киношный герой.
— Эм. Какой... — я вздохнула, —... твой любимый киношный герой?
— Хм. Сложно сказать.
На этом Никита замолчал. Он в буквальном смысле прикусил язык и принялся листать ноты, стоящие на пюпитре. Я непонимающе развела руками.
— И что это значит?
— Это значит, что мне сложно сказать, — отозвался Никита. На его губах играла улыбка. — Просто этот вопрос, с моей точки зрения, более правильный. Ведь мне может не нравиться фильм, верно? Я могу разносить сюжет в пух и прах, плеваться при виде декораций и накрывать уши ладонями, лишь бы только не слушать отвратительно составленные диалоги, и при этом испытывать такую бешеную симпатию к одному из героев, что буду смотреть, — Никита поднял вверх указательный палец, — а может даже и пересматривать этот фильм.
Я кивнула со знанием дела, хоть и с трудом могла согласиться с данной точкой зрения.
— Не знаю, в общем, — протянул Никита.
— Ладно, проехали.
— Это сложно так с ходу сказать.
— Я поняла тебя. Закрыли тему.
Никита снова перевёл взгляд на меня и ухмыльнулся. Мне начинала надоедать эта игра — каждый раз, когда я говорила что—то, или же когда в нашем разговоре повисала пауза, он смотрел на меня как на маленькую девочку и кривил губы в ухмылке. Он делал это не со злобой или чувством превосходства, скорее, совершенно наоборот, но всё равно мне хотелось вмазать ему по лицу нотной тетрадью.
— А у тебя есть любимый фильм?
— Ага, — ответила я, а потом, после некоторого колебания, добавила: — " Отец невесты", часть вторая. И это очень забавно, потому что у меня нет отца. То есть, он, конечно, есть, просто он бросил нас с мамой и сейчас живёт заграницей. Мама говорит, что где—то между Грецией и Преисподней.
Мама со всеми была немного груба, но отец был единственным, кого она действительно ненавидела всеми фибрами души. К слову, в этом и состояла главная моя проблема: я была слишком на него похожа. Я часто слышала, как она разговаривала об этом со своим дружком: " Этот её отцовский характер сводит меня с ума! " — она орала во весь голос, хоть и наверняка не хотела, чтобы я это слышала.
И тут я заметила, что Никиту моя шутка не рассмешила. Ещё несколько секунд мне понадобилось для того, чтобы вспомнить, что у Никиты действительно нет отца. " Потому что он умер, безмозглая ты дура! ".
И вдруг Никита улыбнулся правым уголком рта.
— Мне нравится смотреть, как твоё лицо краснеет, когда ты понимаешь, что сморозила очередную глупость.
В таких ситуациях моё лицо не просто краснело — оно покрывалось пятнами, и я начинала походить на дешёвого клоуна из бродячего цирка. Никита встал и стянул с себя толстовку — я поймала себя на том, что слишком внимательно разглядывала его предплечья. Я знала, что если не отвлекусь, моё лицо снова вспыхнет всеми оттенками красного, и принялась перечислять в голове химические элементы из таблицы Менделеева.
Водород.
Гелий.
Литий.
Бериллий.
Никите так идёт эта синяя футболка.
Бор.
Углерод.
Азот
Почему он смотрит на меня так странно?
— Что? — наконец проговорила я, когда краска сошла с лица.
— Ничего, — спокойно ответил Никита.
Он подошёл ко мне и, когда между нами едва ли осталось больше четверти метра, сделал шаг в сторону и оказался по правое плечо. Никита облокотился на стол и сложил руки на груди. Не знаю, сколько времени он молчал — просто смотрел перед собой в одну точку, и лишь его грудная клетка опускалась и поднималась на каждом вдохе и выдохе. А затем он вдруг заговорил:
— Они погибли.
Я:
— Что?
Он:
— Мои родители.
Я:
— Мне очень жаль.
Он:
— Автомобильная катастрофа. Удивительно, сколько боли и горя может принести один дурацкий выключенный поворотник.
Я:
— Мне правда очень жаль.
Я не сталкивалась со смертью лицом к лицу — умирали разве что прабабушки и прадедушки, которых я никогда не видела. Мне было сложно представить, что испытываешь, когда понимаешь, что тех, кто ещё вчера обнимал тебя за плечи, больше нет.
И я прошептала:
— Всё будет хорошо.
Никита не сказал ничего. Он лишь кивнул и взглянул на меня так, как ещё никто и никогда на меня не смотрел — словно я могу исправить то, что давно было сломано.
И я подумала: Нужно что—то сделать.
А затем отметила: Что—нибудь из Никитиного списка
Я соскочила со стола, схватила Никитину толстовку и кинула её точно хозяину в грудь.
— Собирайся.
— Что? Куда? — Никита непонимающе хлопал ресницами.
— Идём, — я развернулась и с видом несокрушимого воина направилась прочь из кабинета, — Я покажу тебе, что, согласно спортивной терминологии, называется " надрать сопернику задницу".

Никита стоял посреди огромного спортивного зала, скрючившись, словно вопросительный знак, и смеялся, наверное, уже минут десять. В паре шагов от него я отбивала баскетбольный мяч от пола, раздумывая о том, что иногда столкновение чужих лиц и сферических предметов бывает уместно или даже желательно.
Но это был не тот случай. Несмотря на то, что смеялся Никита надо мной, а, если быть точнее, над тем, как я сначала залезала на козла, а потом пыталась с него слезть, миссия моя была выполнена — я попала в глупое положение, а Никита улыбнулся.
— Лучше отдай мне мяч, — попросил он, всё ещё давясь от смеха.
Я отрицательно мотнула головой.
— Первое правило уличного баскетбола, — заговорила я, хотя, что уж врать, я а) в баскетбол никогда не играла, б) в уличный тем более и в)правила эти придумывала на ходу. — Хочешь получить мяч: отбери. Его нужно заслужить.
Никита злобно взглянул на меня.
— Ты уверена, что хочешь этого? — он стянул с себя толстовку и кинул её на пол — при ударе она прогремела на весь зал лежащими в кармане ключами. — Я вдвое сильнее тебя, плюс на голову выше.
— Зато я быстрее. И ловчее.
— Ты только что с козла упала. Дважды.
Он был прав. Сначала я упала специально для того, чтобы рассмешить Никиту, а потом упала по—настоящему, порвав колготки на левой коленке. Кожу там всё ещё саднило.
— Но если ты, конечно, хочешь играть по—взрослому, — добавил Никита, и я почувствовала всю мощь его взгляда. — Давай сыграем на желание.
Огонёк азарта в Никитиных глазах спокойно мог бы осветить небольшую Сибирскую деревеньку. Он знал, на что идёт. Он знал, что победит в любом случае.
Никита неспешно двинулся ко мне, покачивая бёдрами, словно вышел на прогулку, и до мяча ему вообще нет никакого дела. Но я этому представлению не поверила. Схватив баскетбольный мяч в руки и прижав его к груди, я развернулась на каблуках и бросилась в другой конец спортивного зала, не думая не то, чтобы об уличных правилах баскетбола, но вообще о любых правилах.
— Женщина, это против правил! — я обернулась и увидела, что Никита стоит на месте и разводит руками.
— Что—то я не видела у тебя на спине таблички " Эксперт в области уличного баскетбола", — я показала ему язык.
Он прыснул.
— Это глупо.
— Ты думаешь, я глупая? Не хочу кичиться успехом, но мой средний балл стремится к пяти. Лучший результат в школе, между прочим. К тому же, я знаю много слов вроде " кичиться".
Я пятилась назад, продолжая прижимать мяч к себе. Никита же снова шёл на сближение.
— Ладно, — от передёрнул плечами. — Твои условия?
— Кто первый закинет мяч в корзину, тот и победил.
— И тот загадывает желание.
— Ага, — согласилась я. — И только одно правило: никаких правил. Насчёт три: раз...
Но я не успела договорить — Никита бросился в мою сторону с протяжным " ДВААА! ", да так, словно намеревался не мяч у меня забрать, а сбить меня с ног. Или выбить всю дурь. Я завизжала и побежала прочь.
До баскетбольного кольца оставалась пара метров, и, в теории, я могла бы остановиться и хотя бы попробовать бросить. Возможно, у меня бы даже получилось. Но на практике Никита перехватил меня вместе с мячом раньше, чем я успела подумать о том, что, возможно, это была не такая уж и хорошая идея.
Никита крепко обхватил меня руками так, что одна его ладонь оказалась на мяче, а другая на моём животе.
— Три! — радостно сообщил Никита прямо мне в ухо.
От его дыхания по шее и спине побежали мурашки.
— Мяч всё ещё у меня, — пискнула я.
— У тебя, — подтвердил Никита.
Меня удивило то, что его голос звучал слишком уж самодовольно. Это могло означать только одно — у Никиты был план. Но возможности подумать о том, как мне обхитрить его в его же игре, у меня не было. По крайней мере, до тех пор, пока его рука лежала на моём животе чуть выше уровня пояса юбки. Прикосновение это казалось мне настолько лёгким, что если бы Никита убрал руку, ничего бы не изменилось. Она не играла никакой роли в моём удержании. Его рука лежала так только потому, что Никите так хотелось.
— И что ты думаешь ты делаешь? — я повернула голову в бок и наклонила её назад — теперь я могла видеть лицо Никиты.
Он опустил взгляд на меня. Наклони он голову чуть ниже, его губы коснулись бы моего лба.
Я не должна думать о его губах.
Кислород.
Фтор.
Неон.
Или, всё—таки, он?
— Выигрываю, — Никита ухмыльнулся.
Если бы я знала его раньше, в смысле, именно знала, а не была знакома, то я бы могла сказать, что мне нравилось его такое выражение лица — лёгкая ухмылка одними губами и горящие, слегка прищуренные, глаза. Никита Макаров был похож на одного из тех людей, которых стоило знать хорошо, или не знать вообще. Они приходят в твою жизнь словно резкий порыв ветра — распахивая форточки и впуская в помещение прохладу летнего вечера, тихое стрекотание кузнечиков и запах свежескошенной травы. Уходят такие люди быстро, навсегда и оставляя после себя что—то большее, чем просто воспоминания. Таких людей нельзя отпускать, и именно по этой причине я старалась держаться от них подальше.
Старалась. Тут как никогда подходит именно прошедшая форма глагола.
Я знала, что Никита достаточно развит физически — ему не составляло труда оттаскать дюжину старых мониторов на крыльцо, а новые — затащить в компьютерный класс. Но я не могла и подумать, что он может с такой лёгкостью поднять в воздух меня — далеко не хрупкую лань, — на достаточное расстояние над полом. Достаточное, чтобы я смогла спокойно забросить мяч как в лучших фильмах о баскетболе — цепляясь за кольцо под оглушительный рёв толпы.
Позволив мне сделать это в тихом спортивном зале, Никита опустил меня не сразу. Сначала мяч прошёл сквозь корзину и ударился об пол. А затем ещё раз ударился. И ещё. Когда Никита, наконец, опустил меня на пол, я могла поклясться, что его руки буквально на несколько лишних мгновений задержались на моей талии.
— Я победила, — сообщила я.
— Нет, — ответил Никита
— Что значит " нет"? Кто мяч—то забил?
— Я. Только твоими руками. Ты сама сказала, что никаких правил нет.
Я могла бы ответить ему, что он не прав. Я была бы такая: " Это не ты забил моими руками, а я воспользовалась тобой в корыстных целях". Но я промолчала. Возможно, впервые в жизни я отказалась спорить тогда, когда мне было, что ответить. Вместо этого я сказала, что приму своё поражение с гордо поднятой головой, но круг позора по спортивному залу давать не собираюсь. И тогда Никита сказал:
— Ты должна прийти ко мне на День Рождения — это моё желание. Договорились?
Я не уточнила дату и не добавила, что терпеть не могу тематические вечеринки. Я просто сказала да.

За неделю до того, как я застряла в школе, мама заставила меня помогать ей со сбором сумок для поездки в Италию. Это был субботний день — один из тех, когда матери удавалось встать с утра с той ноги: она буквально порхала по квартире вместе со стулом, раз за разом вставая на него для того, чтобы достать с полки очередную шляпу или платье. Её приятеля Марка дома не было: последний месяц перед поездкой его вообще редко где можно было встретить, кроме спортивного зала, бассейна или тренировочного поля. Марк был одним из тех людей, которых свой внешний вид беспокоил настолько, что если бы учёные доказали, что сердце девственницы помогает сделать дельтовидную мышцу и трицепс ещё больше и сильнее, он бы убил меня, глазом не моргнув.
Мы разместились в гостиной: я, мама и два огромных чемодана. Тема " Как уложить тысяча и один предмет гардероба и не заплатить за перевес" пока оставалась нераскрытой. Мы смеялись, примеряя широкополые шляпы и надувая губы, словно девицы в глянцевых журналах. Мама хватала мою ладонь и сжимала её каждый раз, когда говорила о том, что не хочет пропускать мой последний звонок, а я пожимала плечами и отвечала, что это не такая уж и проблема (хотя я бы соврала, если бы сказала, что не хотела, чтобы она пришла). В этот день моя мать вела себя как мама. Мне хотелось верить, что, быть может, она наконец осознала, что я не просто какая—то девчонка, живущая по соседству — я её дочь. Затем она сказала, что гордится мной и моими успехами, и я не знала, как на это реагировать.
А вечером того же дня, когда Марк вернулся с тренировки, всё снова пришло в норму. Он стоял перед большим зеркалом в коридоре и тыкал пальцем в свой пресс, попутно объясняя матери, насколько важны упражнения на косые мышцы живота. Я не смогла сдержаться и сказала: " Лучше бы буратино потратил золотые монеты моей мамы на Азбуку, а не на новый абонемент в фитнес клуб" за что сразу же была отправлена в свою комнату далеко не дружелюбной просьбой закрыть свой рот и закрыть за собой дверь, потому что " Это твой будущий отец, Маргарита! Прояви хоть каплю уважения! ".
Стоит сказать, что мой будущий отец был старше меня всего на семь лет.
— Ладно, смотри, — Никита встал чуть позади меня, перекидывая баскетбольный мяч из руки в руку с такой лёгкостью, словно он был рождён для того, чтобы это делать, — Всё просто. Поднимаешь мяч над головой в согнутых в локтях руках, — каждый свой комментарий он сопровождал демонстрацией, за которой мне минутами ранее было приказано следить очень внимательно. — Затем вытягиваешь их вверх и плавными движениями кисти и пальцев бросаешь мяч в корзину.
Бросок — точное попадание в кольцо.
Я несколько раз хлопнула в ладони с притворным выражением восхищения. Никита изобразил реверанс или, если быть точнее, что—то, отдалённо на него похожее.
— Когда это делаешь ты, всё выглядит действительно легко. Когда это делаю я — мяч бумерангом отлетает от кольца мне в лицо.
— Это было забавно, — Никита подавил смешок.
Я в десятый раз за последнюю минуту коснулась носа, проверяя, не идёт ли кровь.
— Всё, хватит с меня баскетбола, — я устало вздохнула и отправилась в сторону скамеек, бросив по дороге: — Мы играем уже целую вечность!
— Не думаю, что прошло больше двух часов.
— Рассказывай.
— Хочешь поспорим?
Я присела на скамейку и сгорбилась, упершись локтями в колени.
— Какое у тебя отчество?
— Алексеевич.
— Я с вами, Никита Алексеевич, больше никогда в жизни спорить не собираюсь. Вы жульничаете.
Никита рассмеялся.
— Может, тогда в волейбол? Или футбол? Не знаю, какой ещё инвентарь кроме мячей здесь находится в годном для эксплуатации состоянии...
— Я не хочу играть! — воскликнула я. — Я хочу... кушать.
Никита на мгновение замер, задумавшись, а затем смешно скривился.
— Да, я тоже. Причём страшно. Нужно с этим что—то делать.
— Но что? Кабинет труда мы уже объели, и что—то мне подсказывает, что в твоём волшебном рюкзаке больше нет бутербродов.
— Сейчас я забью трёхочковый, и мы пойдём в медпункт за аскорбинками.
— Не смешно.
— А кто сказал, что я шучу? — Никита вскинул брови. На его губах играла ухмылка.
Никиту тяжело было разгадать: он говорил несерьёзные вещи с серьёзным выражением лица, а серьёзные — наоборот. И, как оказалось позже, в тот раз он пошутил наполовину — мы действительно отправились в медпункт. По дороге Никита объяснил мне, что у Ниночки — врачихи, которая, по моему мнению, больше походила на продавщицу мясного отдела в лучших традициях восьмидесятых годов со своими синими тенями и дорогой, но плохо сделанной химией, был низкий уровень сахара в крови, и у неё в столе всегда лежало что—нибудь вкусненькое.
— Не вкусненькое, а содержащее сахар. Это может быть любой быстроусвояемый углевод, — перебила я.
Никита закатил глаза, а затем на мой вопрос по поводу его излишней осведомлённости о жизни школьной медсестры, ответил:
— У меня со зрением проблемы. Я бы даже сказал, большие проблемы. Я прохожу проверку несколько раз в год, следовательно, частенько бываю в медпункте. Мы с Ниночкой в хороших отношениях — однажды она даже пригласила меня на Новогоднее застолье.
— Надеюсь, ты не пошёл, — сказала я.
— Почему? — Никитины глаза горели искренним удивлением, — Пошёл. Точнее, заскочил на часок, чтобы подарить ей цветы и немного пообщаться.
— Фу! — я поморщилась. Воображению удалось нарисовать не очень приятные картинки в моей голове. — Пожалуйста, скажи мне, что ты действительно просто с ней говорил, а то ведь ей уже за сорок, как—то это всё не правильно...
— Рита! — Никита толкнул меня кулаком в плечо — не сильно, но достаточно для того, чтобы я пошатнулась. — Ужас! Как ты вообще могла... Рита, блин! Ниночка просто очень одинока. Её муж умер пару лет назад, детей у них нет, только кот: большой такой, рыжий, дурной немного.
— А почему Ниночка? Она уже лет пятнадцать как не Ниночка.
— Она попросила её так называть... Вас, женщин, вообще хрен поймёшь.
Ещё Никита рассказал о том, что на следующий год Ниночка собирается увольняться, продавать квартиру и переезжать жить в небольшой домик с участком в восемь соток на юге страны. " Этот дом покойный муж построил сам, и они всегда представляли себе, как вместе встретят там старость" — говорил Никита с таким упоением, словно когда—то это была и его мечта.
Но всё, о чем могла думать я — это то, насколько сильно все вокруг Никиты его любили. У меня складывалось впечатление, что у него даже неприятелей не было, не то, что заклятых врагов.
— Не поделишься? — вдруг спросил Никита, привлекая моё внимание.
Он остановился на лестничном пролёте, ведущем в подвал, где располагался медпункт, вцепившись одной рукой в перилла, а другой размахивая ключами.
— В смысле?
— Ну не знаю, просто мне показалось, что ты о чём—то задумалась и выпала из разговора.
Так и было.
— Не важно, — я улыбнулась. — Просто здорово, наверное, когда вокруг тебя столько много любящих людей, ценящих тебя просто за то, что ты вот такой вот весь.
— Какой " такой вот весь"? — уточнил Никита.
Я пожала плечами.
— Гиперактивный маленький засранец. В хорошем смысле, конечно. Забавный. Понимающий. И добрый... По крайней мере, по каким—то неизвестным мне причинам, со мной ты именно такой.
Тут я замолчала.
— Гиперактивный маленький засранец? — переспросил Никита так, словно кроме этого ничего не услышал. А затем улыбнулся.
Я подумала о том, что он сделал это специально, потому что по моему лицу, наверняка, было очень хорошо заметно, насколько тяжело мне даются откровения подобного рода. Стоило отдать Никите должное — он действительно был очень понимающим.
В медпункте в одной из тумбочек мы нашли маленький электрический чайник, кофе и целый невскрытый бисквитный рулет с клубникой. После целого дня голодовки он показался мне чем—то настолько вкусным, что если бы меня спросили, за кого из знаменитостей я бы хотела выйти замуж, то я бы ответила, что за этот рулет. Лицо Никиты, с жадностью жующего свою добрую половину бисквита, выражало примерно те же эмоции.
Тишина длилась довольно долго, даже после того, как с рулетом и кофе было покончено. Никита завалился на кушетку вместе с буклетом о подростковой беременности, а я прошла в дальнюю комнату медпункта, где висела таблица проверки зрения. Для меня не составляло труда прочитать все буквы, кроме тех, что располагались на самой последней строчке: в век компьютерных технологий мое идеальное зрение служило для меня предметом гордости.
— Я в линзах хожу большее количество времени, — позже сообщил мне Никита. — А дома в очках, чтобы глаза отдыхали. Без ничего я вижу только первые две верхние строчки. Остальное больше похоже на размытые кляксы, — а затем, после продолжительной паузы, он добавил: — Плохое зрение — это единственное, что досталось мне от матери.
В кабинет музыки мы вернулись полные намерения остаться там до утра. Но я, почему—то, не могла заставить себя сесть и успокоиться. Энергия, взявшаяся у меня буквально из ниоткуда, била фонтаном прямо в голову. Никита, который, похоже, заметил, как я сначала присаживаюсь на стул, а затем вскакиваю с него и начинаю ходить по кабинету, нахмурил брови. А мне просто хотелось снова сделать что—нибудь интересное. Мне возможно впервые в жизни, по—настоящему захотелось жить.
— Так во сколько там, ты говоришь, салют? — собственный голос на мгновение показался мне чужим. Я мотнула головой, пытаясь вытащить сознание из пучины раздумий и самокопания.
— В девять.
Никита бросил взгляд на часы, а затем перевёл его на меня. Без пяти девять. Он улыбнулся. Я кивнула, и тогда Никита тут же подскочил с места, не произнося ни слова, схватил меня за руку и потащил к выходу.

Мы бежали по коридору, запинаясь о собственные ноги. Никита продолжал держать меня за руку, но, кажется, он не придавал этому особого значения. В отличие от меня. Мне казалось это таким странным — касаться человека, с которым я находилась рядом в течение одиннадцати лет, совершенно по—другому; совершенно по—другому смотреть на его широкие плечи, скрытые за слоями одежды; совершенно по—другому ловить мелодию его сбивчивого дыхания и того, как он выдыхает моё имя, когда просит бежать быстрее.
Я опустила глаза на свои чёрные туфли, которые из—за скорости только и мелькали на светлом деревянном полу школы. Никита повёл нас к ступенькам: несколько проёмов — и вот мы уже стоим возле выхода на крышу, запыхавшиеся и раскрасневшиеся. По крайней мере я. Никита выглядел так, словно только что вернулся с прогулки со своим старым псом, который передвигался медленнее опьяневшей улитки.
Дверь, ведущая на крышу, была закрыта, но это с трудом можно было назвать замком — если иметь достаточно силы, то можно упереться в ставни и развести их в стороны так, что откроется достаточное, чуть меньше полуметра, расстояние для того, чтобы человек со средним телосложением мог бы протиснуться. Мы с Никитой переглянулись. Он не был хрупким юношей, да и я не была тонконогой ланью. Но мы решили рискнуть.
Никита уперся обеими руками в дверные ставни и принялся толкать от себя. Когда мне, наконец, открылся небольшой вид на крышу школы и тёмно—синее небо, покрытое редкими звёздами, я сказала Никите, и он толкнул сильнее, чтобы я смогла пролезть. Оказавшись снаружи, я схватилась руками за одну из дверей и принялась тянуть на себя, чтобы помочь Никите. Но как я и подозревала, помощник из меня получился так себе — когда Никита уже почти пролез, мои руки соскользнули, и его зажало между дверей. По его выпученным глазам и поджатым губам я поняла, что он еле сдерживается, чтобы не засыпать меня самыми отборными ругательствами.
— Прости, — сказала я, когда, Никите, наконец, удалось справиться со своим положением самостоятельно и оказаться на крыше рядом со мной.
Холодный ветер обдувал лицо и ноги, забирался за шиворот блузки и заставлял меня сжать ладони в кулаки.
— Оно того стоило, — Никита посмотрел на меня сверху вниз и подмигнул, а затем перевел взгляд куда—то вперёд.
Я сделала тоже самое. И тогда далёкое небо за несколькими многоэтажками правее школы разверзлось яркими букетами искр всех цветов радуги. Они, раз за разом, вздымались на самый верх звёздного небосклона, взрывались миллионами огней и тянулись обратно к земле, словно ветки плакучей берёзы.
— Никогда не видела ничего более красивого в своей жизни, — прошептала я, скорее самой себе, чем Никите.
Когда—то салюты были для меня не более, чем пустой тратой денег налогоплательщиков нашего города. Казалось, с того времени прошла целая вечность.
— А я видел, — ответил Никита.
Я подняла на него глаза, но он не смотрел на меня. Его взгляд, слегка прищуренный и затуманенный, был обращён в небо, и я могла видеть, как в его зрачках отражаются пучки салюта. А затем он неожиданно обнял меня за плечи, этот человек, который раньше казался мне странным и неуместно веселым, и мне было страшно думать о том, почему у меня не появилось желание скинуть его руку.
Мы просто стояли, прижавшись друг к другу, и смотрели на то, каким удивительно красивым бывает небо, и я думала о том, что для того, чтобы найти счастье, даже самое маленькое и незначительное, не надо быть очень умным, или очень красивым, или считать себя достойным этого счастья — нужно просто быть рядом с нужным человеком и хоть иногда открывать своё сердце.
Одна из табличек, висящих на первом этаже между кабинетами истории и ОБЖ цитировала слова римского философа Сенеки: " Для самопознания необходимо испытание: никто не узнает, что он может, если не попробует". В тот день они открылись для меня каким—то новым смыслом. Я поняла, что определённо оно так и есть, и не нужно искать здесь скрытый смысл. Вообще ни в чём не нужно искать скрытый смысл, потому что, в большинстве случае, его нет.
Нужно просто жить.
— Лучше, чем из окна, правда? — спросил Никита.
И я пробормотала, что да.

Мы не покинули крышу сразу после салюта: мне даже не пришлось уговаривать Никиту постоять ещё немного после того, как громыхание утихло, и его сменили радостные крики людей, бродящих по улице или выглядывающих из окон — я просто спросила: " Ведь мы никуда не торопимся? ", а он ответил, что нет.
Температура стремительно падала вниз, — это чувствовал каждый участок моей кожи, не скрытый под одеждой, но мне всё равно было не холодно, потому что Никита продолжал обнимать меня.
Это было странно. Я была уверена, что с земли мы выглядели как пара влюблённых самоубийц, которые решили насладиться сумерками перед тем, как спрыгнуть вниз, взявшись за руки. Когда я поделилась этой мыслью с Никитой, его губы расплылись в широкой улыбке.
— Забавно! — протянул он, не глядя на меня, а затем заговорил после небольшой паузы: — Когда я был маленький, у нас был кот. Мы взяли его из приюта, он был уже довольно взрослый, и, знаешь, немного диковатый. То есть, вёл себя как отшельник: на руки не давался, всё время сидел в одиночестве на подоконнике и смотрел в окно, а когда я подходил к нему, то он сразу убегал прочь. Однажды мама открыла форточку, чтобы проветрить мою комнату, и Василий Алексеевич, воспользовавшись случаем, залез на неё. А мы живём на восьмом этаже, и...
— Твоего кота звали Василий Алексеевич? — уточнила я.
— Родители звали его Васей, но, поверь мне, выглядел он как Василий Алексеевич. И, пожалуйста, все вопросы в конце истории, хорошо?
— Хорошо, — со всей серьёзностью согласилась я.
И тогда Никита продолжил, и он рассказал мне о том, как, будучи шестилетним ребёнком, он подумал, что его кот, которому просто захотелось подышать, решил покончить жизнь самоубийством. И он стоял возле окна и около часа распинался перед котом о прелестях жизни, о вкусном корме, и о том, что тот сможет спать на его кровати на самой подушке, если захочет. И это продолжалось до тех пор, пока не пришёл Женя и не стащил кота с форточки.
— Зачем ты мне это рассказываешь? — рассмеявшись, спросила я.
Никита опустил взгляд на меня и улыбнулся одними губами. Стоя безнадёжно близко к нему, я чувствовала, как живот странно сводит, и я, как довольно неплохой биолог и теоретик, хотела списать это на плохое питание в течение последних двух дней. Хотела. Но не смогла. И, почему—то, сердце неожиданно стало биться чаще.
— Потому что мне хочется. Я, Рита, привык делать то, что мне хочется, не думая о последствиях.
— Не боишься когда—нибудь пострадать из—за этого?
— Нет. — Никита мотнул головой. — Я боюсь проснуться когда—нибудь утром и понять, что упустил возможность.
Во мне вспыхнуло яростное желание поспорить: мне хотелось сказать ему о том, что всегда нужно думать, прежде чем делать, и что за все поступки, даже самые желанные, человек, так или иначе, рано или поздно, будет нести ответственность. Мне хотелось спуститься обратно в класс музыки и наглядно (Господи, да если бы понадобилось, я бы даже диаграмму ему составила!) показать, что в жизни не все вещи держатся на обычном желании, и иногда, если не всегда, прежде чем что—то сделать, нужно взвесить все " за" и " против". Я даже хотела привести ему какой—нибудь действительно убедительный пример из литературы или кинематографа, но не успела, потому что всё это вдруг перестало иметь смысл, когда Никита Макаров нагнулся ко мне, сокращая и без того минимальное до безобразия расстояние, и поцеловал. Вот так вот просто: продолжая одной рукой обнимать меня за плечи, он обхватил свободной ладонью моё лицо и притянул его к себе. Я не сразу поняла, что произошло, даже тогда, когда его приоткрытые губы коснулись моих. Я просто стояла с выпученными глазами, не имея возможности пошевелиться, словно была парализована.
Поцелуй длился всего пару мгновений, и он совсем не походил на те, которые показывают по телевизору, где любовники страстно облизывают рты друг друга в попытке то ли получить удовольствие, то ли съесть своего партнёра. Это было просто прикосновение губ, настолько детское и невинное, что, наверное, когда тебе семнадцать, это с натягом можно назвать своим первым поцелуем.
Но для меня так оно и было.
Когда Никита отстранился, я ещё несколько секунд не могла дышать, словно все программы внутри меня разом выдали неизвестную ошибку. Никита открыл глаза, и их васильковый цвет на таком близком расстоянии в наступающей темноте приближающейся ночи показался мне ослепляющим. Я прикусила губу, отводя взгляд в сторону.
И тут, кажется, до Никиты словно дошло, что он сделал, потому что он тут же выпустил меня из объятий и сделал шаг назад.
— Прости... Я не должен был, — Никита понизил голос.
А я не знала, что сказать в ответ, и поэтому мне потребовалось около нескольких секунд, чтобы только развернуться на каблуках и двинуться в сторону выхода.
Это выглядело жалко: я, с раскрасневшим лицом, пыхтела и боролась с дверными ставнями, которые никак не хотели подчиняться. Мне хотелось наконец оказаться в кабинете музыки, забрать свою сумку, уйти домой, запереться в своей комнате и представить, что всего этого никогда не было.
— Рита, — голос Никиты раздался где—то совсем близко, и я резко обернулась. Меньше всего мне хотелось, чтобы он жалел меня или пытался остановить или даже просто поговорить. Но Никита лишь обошёл меня, взялся за двери и потянул их на себя, приоткрывая на сколько это было возможно.
Я непонимающе покосилась на него. Он не остановил меня, потому что не хотел, или потому что знал, что я этого не хочу?
Но я не спросила, а он молча опустил глаза вниз. И когда вечерняя прохлада осталась где—то позади вместе с Никитой и ключами, а я оказалась на первом этаже перед кабинетом музыки, где осталась моя сумка, пролетев все лестничные пролёты с бешеной скоростью, цепляясь пальцами за перила, чтобы не слететь, меня охватила паника. Неспособность управлять ситуацией выбивала почву из—под моих ног, и я облокотилась о стену и спустилась по ней на пол, уже не беспокоясь о том, что юбка может помяться. На губах всё ещё чувствовалось чужое присутствие, а перед глазами стояло лицо Никиты, и на мгновение я позволила себе помечтать о том, что, возможно, та девушка, в которую он был влюблён с самого первого класса, это я. Но затем разум взял верх над чувствами — мы просто оказались слишком близко к друг другу в месте, всё было пропитано романтикой; мы просто оказались одиноки вдвоём.
Я тряхнула головой. Дрожащими пальцами я расстегнула две верхние пуговицы на блузке, потому что чувствовала, что в этом большом коридоре слишком мало воздуха, а, может, это всё мои лёгкие, которые до сих пор путают вдохи и выдохи, ведь мозг едва ли понимает, что произошло минутами ранее. Так, в полной прострации, неспособная думать и говорить, я просидела на полу до тех пор, пока не услышала шаги. Их звук, эхом отражающийся от стен, заставил меня вскочить с места и выжидающе уставиться на едва виднеющуюся за поворотом лестницу. Спустя довольно продолжительное время наконец показался Никита. Он шёл медленно, словно его заставляли это делать.
— Я возьму рюкзак и уйду, оставив тебе ключ, — сообщил Никита, останавливаясь в двух шагах от меня. — Если ты не захочешь меня видеть.
Я ничего не ответила, и тогда он прошёл мимо меня, чтобы открыть дверь. Оказавшись внутри кабинета, он подхватил рюкзак за лямку и поднял его, а затем небрежно закинул на одно плечо.
— Я буду в компьютерном классе, — Никита старательно избегал моего взгляда, — До завтра, наверное.
— Стой, — я прикусила губу. Никита замер в дверном проёме спиной ко мне. Его спина казалась мне как никогда сгорбленной, словно груз всего мира лёг на его плечи. — Я слышала, что " Революция" довольно сложная игра.
— Местами.
— Тогда тебе может понадобиться стратегическая помощь.
Никита хмыкнул (Или мне показалось?).
— Только при условии, что последнее решение всё равно будет за мной.
— Думаю, я смогу это пережить.

 






© 2023 :: MyLektsii.ru :: Мои Лекции
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
Копирование текстов разрешено только с указанием индексируемой ссылки на источник.