Мнение Берна

Выше мы уже упоминали игру «Алкоголик», а что она собой представляет, не пояснили. Давайте сейчас исправим этот недостаток, тем более, что на таком прекрасном примере прекрасно получится отследить все классические приемы игры.

В первую очередь, спросим себя: кто же такой алкоголик? Как правило, услышав это слово, мы представляем себе человека, зависимого от бутылки с водкой. Считается, что алкоголизм – это физическая потребность в спиртном, потому что обмен веществ в организме человека уже настроен на постоянное его получение. Возможно, это и так, но если бы дело этим и ограничивалось, алкоголизм стало бы лечить гораздо проще. Но давно известно, что излечение алкоголизма невозможно без согласия самого больного. Что ни делай, как его ни врачуй, какие шансы не давай – он все равно будет пить, потому что ему это нравится. Алкоголизм имеет не столько физиологическую, сколько психологическую природу. Проще говоря, это игра, в которую сам алкоголик самозабвенно играет ради собственных целей, часто не имеющих ничего общего с выпивкой как таковой. Чтобы понять это, давайте еще раз перечитаем известные всем еще по школьной программе строки – исповедь алкоголика Мармеладова из романа Достоевского «Преступление и наказание»:

Такова уж черта моя! Знаете ли, знаете ли вы, государь мой, что я даже чулки ее пропил? Не башмаки‑ с, ибо это хотя сколько‑ нибудь походило бы на порядок вещей, а чулки, чулки ее пропил‑ с! Косыночку ее из козьего пуха тоже пропил, дареную, прежнюю, ее собственную, не мою; а живем мы в холодном угле, и она в эту зиму простудилась и кашлять пошла, уже кровью. Детей же маленьких у нас трое, и Катерина Ивановна в работе с утра до ночи скребет и моет и детей обмывает, ибо к чистоте с измалетства привыкла, а с грудью слабою и к чахотке наклонною, и я это чувствую. Разве я не чувствую? И чем более пью, тем более и чувствую. Для того и пью, что в питии сем сострадания и чувства ищу. Не веселья, а единой скорби ищу... Пью, ибо сугубо страдать хочу! – И он, как бы в отчаянии, склонил на стол голову.

– Молодой человек, – продолжал он, восклоняясь опять, – в лице вашем я читаю как бы некую скорбь. Как вошли, и прочел ее, а потому тотчас же и обратился к вам. Ибо, сообщая вам историю жизни моей, не на позорище себя выставлять хочу перед сими празднолюбцами, которым и без того все известно, а чувствительного и образованного человека ищу. Знайте же, что супруга моя в благородном губернском дворянском институте воспитывалась и при выпуске с шалью танцевала при губернаторе и при прочих лицах, за что золотую медаль и похвальный лист получила. Медаль... ну медаль‑ то продали... уж давно... гм... похвальный лист до сих пор у них в сундуке лежит, и еще недавно его хозяйке показывала. И хотя с хозяйкой у ней наибеспрерывнейшие раздоры, но хоть перед кем‑ нибудь погордиться захотелось и сообщить о счастливых минувших днях. И я не осуждаю, не осуждаю, ибо сие последнее у ней и осталось в воспоминаниях ее, а прочее все пошло прахом! Да, да; дама горячая, гордая и непреклонная. Пол сама моет и на черном хлебе сидит, а неуважения к себе не допустит. Оттого и господину Лебезятникову грубость его не захотела спустить, и когда прибил ее за то господин Лебезятников, то не столько от побоев, сколько от чувства в постель слегла. Вдовой уже взял ее, с троими детьми, мал мала меньше. Вышла замуж за первого мужа, за офицера пехотного, по любви, и с ним бежала из дому родительского. Мужа любила чрезмерно, но в картишки пустился, под суд попал, с тем и помер. Бивал он ее под конец; а она хоть и не спускала ему, о чем мне доподлинно и по документам известно, но до сих пор вспоминает его со слезами и меня им корит, и я рад, я рад, ибо хотя в воображениях своих зрит себя когда‑ то счастливой. И осталась она после него с тремя малолетними детьми в уезде далеком и зверском, где и я тогда находился, и осталась в такой нищете безнадежной что я хотя и много видал приключений различных, но даже и описать не в состоянии. Родные же все отказались. Да и горда была, чересчур горда... И тогда‑ то милостивый государь, тогда я, тоже вдовец, и от первой жены четырнадцатилетнюю дочь имея, руку свою предложил, ибо не мог смотреть на такое страдание. Можете судить потому, до какой степени ее бедствия доходили, что она, образованная и воспитанная и фамилии известной, за меня согласилась пойти! Но пошла! Плача и рыдая и руки ломая – пошла! Ибо некуда было идти. Понимаете ли, понимаете ли вы, милостивый государь, что значит, когда уже некуда больше идти? Нет! Этого вы еще не понимаете... И целый год я обязанность свою исполнял благочестиво и свято и не касался сего (он ткнул пальцем на полуштоф), ибо чувство имею. Но и сим не мог угодить; а тут места лишился, и тоже не по вине, а по изменению в штатах, и тогда прикоснулся!.. Полтора года уже будет назад, как очутились мы наконец, после странствий и многочисленных бедствий, в сей великолепной и украшенной многочисленными памятниками столице. И здесь я место достал... Достал и опять потерял. Понимаете‑ с? Тут уже по собственной вине потерял, ибо черта моя наступила... Проживаем же теперь в угле, у хозяйки Амалии Федоровны Липпевехзель, а чем живем и чем платим, не ведаю. Живут же там многие и кроме нас... Содом‑ с, безобразнейший... гм... да... А тем временем возросла и дочка моя, от первого брака, и что только вытерпела она, дочка моя, от мачехи своей, возрастая, о том я умалчиваю. Ибо хотя Катерина Ивановна и преисполнена великодушных чувств, но дама горячая и раздраженная, и оборвет... Да‑ с! Ну да нечего вспоминать о том! Воспитания, как и представить можете, Соня не получила. Пробовал я с ней, года четыре тому, географию и всемирную историю проходить; но как я сам в познании сем был некрепок, да и приличных к тому руководств не имелось, ибо какие имевшиеся книжки... гм!.. ну, их уже теперь и нет, этих книжек, то тем и кончилось все обучение. На Кире Персидском остановились. Потом, уже достигнув зрелого возраста, прочла она несколько книг содержания романического, да недавно еще, через посредство господина Лебезятникова, одну книжку – «Физиологию» Льюиса, изволите знать‑ с? – с большим интересом прочла и даже нам отрывочно вслух сообщала: вот и все ее просвещение. Теперь же обращусь к вам, милостивый государь мой, сам от себя с вопросом приватным: много ли может, повашему, бедная, но честная девица честным трудом заработать?.. Пятнадцать копеек в день, сударь, не заработает, если честна и не имеет особых талантов, да и то рук не покладая работавши! Да и то статский советник Клопшток, Иван Иванович, – изволили слышать? – не только денег за шитье полдюжины голландских рубах до сих пор не отдал, но даже с обидой погнал ее, затопав ногами и обозвав неприлично, под видом будто бы рубашечный ворот сшит не по мерке и косяком. А тут ребятишки голодные... А тут Катерина Ивановна, руки ломая, по комнате ходит, да красные пятна у ней на щеках выступают, – что в болезни этой и всегда бывает: «Живешь, дескать, ты, дармоедка, у нас, ешь и пьешь и теплом пользуешься», а что тут пьешь и ешь, когда и ребятишки‑ то по три дня корки не видят! Лежал я тогда... ну, да уж что! лежал пьяненькой‑ с, и слышу, говорит моя Соня (безответная она, и голосок у ней такой кроткий... белокуренькая, личико всегда бледненькое, худенькое), говорит: «Что ж, Катерина Ивановна, неужели же мне на такое дело пойти?» А уж Дарья Францевна, женщина злонамеренная и полиции многократно известная, раза три через хозяйку наведывалась. «А что ж, – отвечает Катерина Ивановна, в пересмешку, – чего беречь? Эко сокровище!» Но не вините, не вините, милостивый государь, не вините! Не в здравом рассудке сие сказано было, а при взволнованных чувствах, в болезни и при плаче детей не евших, да и сказано более ради оскорбления, чем в точном смысле... Ибо Катерина Ивановна такого уж характера, и как расплачутся дети, хоть бы и с голоду, тотчас же их бить начинает. И вижу я, эдак часу в шестом, Сонечка встала, надела платочек, надела бурнусик и с квартиры отправилась, а в девятом часу и назад обратно пришла. Пришла, и прямо к Катерине Ивановне, и на стол перед ней тридцать целковых молча выложила. Ни словечка при этом не вымолвила, хоть бы взглянула, а взяла только наш большой драдедамовый зеленый платок (общий такой у нас платок есть, драдедамовый), накрыла им совсем голову и лицо и легла на кровать, лицом к стенке, только плечики да тело все вздрагивают... А я, как и давеча, в том же виде лежал‑ с... И видел я тогда, молодой человек, видел я, как затем Катерина Ивановна, также ни слова не говоря, подошла к Сонечкиной постельке и весь вечер в ногах у ней на коленках простояла, ноги ей целовала, встать не хотела, а потом так обе и заснули вместе, обнявшись... обе... обе... да‑ с... а я... лежал пьяненькой‑ с.

Мармеладов замолчал, как будто голос у него пресекся. Потом вдруг поспешно налил, выпил и крякнул. – С тех пор, государь мой, – продолжал он после некоторого молчания, – с тех пор, по одному неблагоприятному случаю и по донесению неблагонамеренных лиц, – чему особенно способствовала Дарья Францевна, за то будто бы, что ей в надлежащем почтении манкировали, – с тех пор дочь моя, Софья Семеновна, желтый билет принуждена была получить, и уже вместе с нами по случаю сему не могла оставаться. Ибо и хозяйка, Амалия Федоровна, того допустить не хотела (а сама же прежде Дарье Францевне способствовала), да и господин Лебезятников... гм... Вот за Соню‑ то и вышла у него эта история с Катериною Ивановной. Сначала сам добивался от Сонечки, а тут и в амбицию вдруг вошли: «Как, дескать, я, такой просвещенный человек, в одной квартире с таковскою буду жить?» А Катерина Ивановна не спустила, вступилась... ну и произошло... И заходит к нам Сонечка теперь более в сумерки, и Катерину Ивановну облегчает, и средства посильные доставляет. Живет же на квартире у портного Капернаумова, квартиру у них снимает, а Капернаумов хром и косноязычен, и все многочисленнейшее семейство его тоже косноязычное. И жена его тоже косноязычная... В одной комнате помещаются, а Соня свою имеет особую, с перегородкой... Гм, да... Люди беднейшие и косноязычные... да... Только встал я тогда поутру‑ с, одел лохмотья мои, воздел руки к небу и отправился к его превосходительству Ивану Афанасьевичу. Его превосходительство Ивана Афанасьевича изволите знать?.. Нет? Ну так божия человека не знаете! Это – воск... воск перед лицом господним; яко тает воск!.. Даже прослезились, изволив все выслушать. «Ну, говорит, Мармеладов, раз уже ты обманул мои ожидания... Беру тебя еще раз на личную свою ответственность, – так и сказали, – помни, дескать, ступай!» Облобызал я прах ног его, мысленно, ибо взаправду не дозволили бы, бывши сановником и человеком новых государственных и образованных мыслей; воротился домой, и как объявил, что на службу опять зачислен и жалование получаю, что тогда было!..

Мармеладов опять остановился в сильном волнении. В это время вошла с улицы целая партия пьяниц, уже и без того пьяных, и раздались у входа звуки нанятой шарманки и детский, надтреснутый семилетний голосок, певший «Хуторок». Стало шумно. Хозяин и прислуга занялись вошедшими. Мармеладов, не обращая внимания на вошедших, стал продолжать рассказ. Он, казалось уже сильно ослаб, но чем более хмелел, тем становился словоохотнее. Воспоминания о недавнем успехе по службе как бы оживили его и даже отразились на лице его каким‑ то сиянием. Раскольников слушал внимательно. – Было же это, государь мой, назад пять недель. Да... Только что узнали они обе, Катерина Ивановна и Сонечка, господи, точно я в царствие божие переселился. Бывало, лежи, как скот, только брань! А ныне: на цыпочках ходят, детей унимают: «Семен Захарыч на службе устал, отдыхает, тш!» Кофеем меня перед службой поят, сливки кипятят! Сливок настоящих доставать начали, слышите! И откуда они сколотились мне на обмундировку приличную, одиннадцать рублей пятьдесят копеек, не понимаю? Сапоги, манишки коленкоровые – великолепнейшие, вицмундир, все за одиннадцать с полтиной состряпали в превосходнейшем виде‑ с. Пришел я в первый день поутру со службы, смотрю: Катерина Ивановна два блюда сготовила, суп и солонину под хреном, о чем и понятия до сих пор не имелось. Платьев‑ то нет у ней никаких... то есть никаких‑ с, а тут точно в гости собралась, приоделась, и не то чтобы что‑ нибудь, а так, из ничего все сделать сумеют: причешутся, воротничок там какой‑ нибудь чистенький, нарукавнички, ан совсем другая особа выходит, и помолодела, и похорошела. Сонечка, голубка моя, только деньгами способствовала, а самой, говорит, мне теперь, до времени, у вас часто бывать неприлично, так разве, в сумерки чтобы никто не видал. Слышите, слышите? Пришел я после обеда заснуть, так что ж бы вы думали, ведь не вытерпела Катерина Ивановна: за неделю еще с хозяйкой, с Амалией Федоровной, последним образом перессорились, а тут на чашку кофею позвала. Два часа просидели и все шептались: «Дескать, как теперь Семен Захарыч на службе и жалование получает, и к его превосходительству сам являлся, и его превосходительство сам вышел, всем ждать велел, а Семена Захарыча мимо всех за руку в кабинет провел». Слышите, слышите? «Я, конечно, говорит, Семен Захарыч, помня ваши заслуги, и хотя вы и придерживались этой легкомысленной слабости, но как уж вы теперь обещаетесь, и что сверх того без вас у нас худо пошло (слышите, слышите!), то и надеюсь, говорит, теперь на ваше благородное слово», то есть все это, я вам скажу, взяла да и выдумала, и не то чтоб из легкомыслия, для одной похвальбы‑ с! Нет‑ с, сама всему верит, собственным воображениями сама себя тешит ей‑ богу‑ с! И я не осуждаю: нет, этого я не осуждаю!.. Когда же, шесть дней назад, я первое жалованье мое – двадцать три рубля сорок копеек – сполна принес, малявочкой меня назвала: «Малявочка, говорит, ты эдакая!» И наедине‑ с, понимаете ли? Ну уж что, кажется, во мне за краса, и какой я супруг? Нет, ущипнула за щеку: «Малявочка ты эдакая!» – говорит.

Мармеладов остановился, хотел было улыбнуться, но вдруг подбородок его запрыгал. Он, впрочем, удержался. Этот кабак, развращенный вид, пять ночей на сенных барках и штоф, а вместе с тем эта болезненная любовь к жене и семье сбивали его слушателя с толку. Раскольников слушал напряженно, но с ощущением болезненным. Он досадовал, что зашел сюда. – Милостивый государь, милостивый государь! – воскликнул Мармеладов, оправившись, – о государь мой, вам, может быть, все это в смех, как и прочим, и только беспокою я вас глупостию всех этим мизерных подробностей домашней жизни моей, ну а мне не в смех! Ибо я все это могу чувствовать. И в продолжение всего того райского дня моей жизни и всего того вечера я и сам в мечтаниях летучих препровождал: и то есть как я это все устрою и ребятишек одену, и ей спокой дам, и дочь мою единородную от бесчестья в лоно семьи возвращу... И многое, многое... Позволительно, сударь. Ну‑ с, государь ты мой (Мармеладов вдруг как будто вздрогнул, поднял голову и в упор посмотрел на своего слушателя), ну‑ с, а на другой же день, после всех сих мечтаний (то есть это будет ровно пять суток назад тому), к вечеру, я хитрым обманом, как тать в нощи, похитил у Катерины Ивановны от сундука ее ключ, вынул что осталось из принесенного жалованья, сколько всего уж не помню, и вот‑ с, глядите на меня, все! Пятый день из дома, и там меня ищут, и службе конец, и вицмундир в распивочной у Египетского моста лежит, взамен чего и получил сие одеяние... и всему конец!

Мармеладов стукнул себя кулаком по лбу, стиснул зубы, закрыл глаза и крепко оперся локтем на стол. Но через минуту лицо его вдруг изменилось, и с каким‑ то напускным лукавством и выделанным нахальством взглянул на Раскольникова, засмеялся и проговорил: – А сегодня у Сони был, на похмелье ходил просить! Хе‑ хе‑ хе! – Неужели дала? – крикнул кто‑ то со стороны из вошедших, крикнул и захохотал во всю глотку. – Вот этот самый полуштоф‑ с на ее деньги и куплен, – произнес Мармеладов, исключительно обращаясь к Раскольникову. – Тридцать копеек вынесла, своими руками, последние, все что было, сам видел... Ничего не сказала, только молча на меня посмотрела... Так не на земле, а там... о людях тоскуют, плачут, а не укоряют, не укоряют! А это больней‑ с, больней‑ с, когда не укоряют!.. Тридцать копеек, да‑ с. А ведь и ей теперь они нужны, а? Как вы думаете, сударь мой дорогой? Ведь она теперь чистоту наблюдать должна. Денег стоит сия чистота, особая‑ то, понимаете? Понимаете ли, сударь, что значит сия чистота? Ну‑ с, а я вот, кровный‑ то отец, тридцатьто эти копеек и стащил себе на похмелье! И пью‑ с! И уж пропил‑ с!.. Ну, кто же такого, как я, пожалеет? ась? Жаль вам теперь меня, сударь, аль нет? Говорите, сударь, жаль али нет? Хе‑ хе‑ хе‑ хе!

В общем, договоримся сразу. Алкоголик в нашем примере – это не больной, а человек, играющий определенную роль. То, что при этом он попадает в физиологическую зависимость от спиртного, не так уж и важно. Он не для того пьет, чтобы нарушить свой обмен веществ, и даже не для того, чтобы ощутить приятную легкость во всем организме. В этой игре есть, как минимум, пять ролей:

1. Сам Алкоголик – главное действующее лицо, Примадонна.

2. Преследователь. Это тот, кто мешает алкоголику пить, постоянно упрекая его. В большинстве случаев эту роль играет жена Алкоголика. Она его постоянно пилит, устраивает скандалы, отбирает спиртное, что не мешает Алкоголику напиваться вновь и вновь.

3. Спаситель. Как правило, это – Добрый доктор Айболит, который излечивает Алкоголика. Правда, на следующий день после окончания успешного курса лечение Алкоголик зачастую отмечает это дело и впадает в новый запой.

4. Простак. Это – союзник Алкоголика, по доброте душевной он дает ему выпить, когда жена отбирает все деньги и бутылки. А действительно, почему бы не дать, если человеку хочется? Иногда это – другой Алкоголик, помогающий нашему главному герою двигаться с бутылкой дальше по жизни.

5. Посредник. Это – человек, поставляющий Алкоголику спиртное. Он профессионал в своем деле, он вполне понимает главного героя, всегда готов ему помочь – разумеется, пока Алкоголик кредитоспособен и в состоянии оплатить участие Посредника в игре. Среди всех актеров Посредник в игре – единственный профессионал и единственный, кто имеет со всего этого безобразия материальную выгоду.

Если «театр» маленький, то один актер может играть сразу несколько ролей. Например, жена Алкоголика вполне способна выступать в качестве Простака, когда муж приходит домой в зюзю пьяный и не стоит даже на четырех ногах. Она раздевает его и заботливо укладывает в постель. Утром она выступает в более привычной роли Преследователя, высказывая мужу все, что она о нем думает, и устраивая ему скандал. Вечером она же – Спаситель, который пытается лечить Алкоголика, умоляя его отказаться от дурных привычек.

В чем же дело? Какое удовольствие находит Алкоголик во всей этой игре? Опьянение? Нет. Берн четко называет кульминационный момент: похмелье. Похмелье не в физическом, а в моральном смысле слова. Алкоголику нравится стоять на руинах собственной жизни, он любит это подавленное, униженное состояние, он получает от него почти физическое наслаждение. Вспомните того же Мармеладова – он упивается своим горем, падением. Это – разновидность мазохизма, присущая очень многим слабым людям и вынуждающая их вступать в игру, где все их спасают или ругают, а они могут всласть почувствовать себя слабыми и беспомощными, а главное – избежать всякой ответственности. Берн описывает это так:

...Некий пациент, приходя на консультацию к психотерапевту после очередного загула, обрушивал на свою голову потоки ругательств; психотерапевт в ответ молчал. Позже, будучи участником психотерапевтической группы, больной вспоминал эти визиты и с самодовольной уверенностью приписывал все свои бранные слова психотерапевту. Когда алкоголики в терапевтических целях обсуждают свою ситуацию, их, как правило, интересует не проблема выпивки как таковой (очевидно, в основном они упоминают о ней из уважения к Преследователю), а последующие мучения. Мы считаем, что цель при злоупотреблении спиртным, кроме удовольствия от самой выпивки, состоит еще и в том, чтобы создать ситуацию, в которой Алкоголика будут на все лады распекать не только собственное внутреннее «Я», но и любая фигура из непосредственного окружения, принимающая достаточно большое участие в Алкоголике, чтобы пойти ему навстречу и подыграть в его игре. Поэтому и терапию в этой игре надо направлять не на привычку выпивать., А на устранение стремления алкоголика потакать своим слабостям и заниматься самобичеванием, которые наиболее полно проявляются в игре «На следующее утро». К этой категории не относятся, однако, запойные пьяницы, которые морально не страдают после похмелья.

Самое интересное, что вполне возможен алкоголизм... без алкоголя. Человек проходит все стадии деградации, но при этом не употребляет ни капли. Никакой физической зависимости, естественно, не возникает, но психологическая игра развивается по своим законам. Почему же тогда другие, и их подавляющее большинство, пьют? Именно потому, что в детстве им внушили, что алкоголик – это больной человек, которого нужно жалеть, ругать и лечить. И когда они хотят, чтобы их самих жалели, ругали и лечили, они прикладываются к бутылке.

Бывает и так, что Алкоголик начинает пробовать другие роли в этой игре. Самый известный пример – это наверняка знакомая вам по американским фильмам организация «Анонимные алкоголики». Эти товарищи сами пробуют себя на роль Спасителя, помогая вытаскивать других из болота пьянства. Вполне благородная задача, скажете вы, ну и при чем же здесь игра?

А при том, что, становясь Спасителем, алкоголик остается в рамках все той же игры, только меняется его роль. То есть он в любой момент может вернуться в исходное положение. Интересный факт: в некоторых ячейках «Анонимных алкоголиков» кончался запас нуждавшихся в спасении, после чего некоторые «спасенные» уходили в запой, чтобы остальным было кого «спасать». Шоу должно продолжаться, черт возьми! Берн считает, что человек должен не менять роль, а выходить из игры в принципе. Давайте поверим ему, ему виднее, в конце‑ то концов.

Но нужно обратить внимание на то, что не только Алкоголик в этой игре с наслаждением играет свою роль. А другие что, хуже? Разве они статисты на этой сцене? Ни в коем случае, они – полноправные актеры, которые тоже хотят проявить свой талант! Особенно хорошо это получается у Преследователя, ведь у него есть огромный простор для мазохизма. Устраивать «вырванные» или «отнятые» годы, жаловаться на жизнь с алкашом, воспроизводить плач Ярославны – что может быть приятнее для людей с определенным настроем психики? А он, увы, встречается в наших городах и селах не так уж редко. Точно так же играют и Спаситель, и Простак, и Посредник. Каждый преследует свою цель, каждый говорит и действует согласно своему сценарию и получает от этого моральное удовлетворение. В противном случае он бы в нее не играл.

Когда окружающие не хотят играть предписанные им роли, Алкоголик может всеми правдами и неправдами заставлять их сделать это. Берн рассказывает такую историю:

Хорошо известно, что в игру «Алкоголик» играют всерьез и бросить ее трудно. В одну из психотерапевтических групп входила женщина‑ алкоголик, которая сначала почти не принимала участия в деятельности группы, пока, на ее взгляд, она не познакомилась с членами группы достаточно близко, чтобы выступить со своей игрой. Она попросила сказать ей, что о ней думают члены группы. Поскольку до сих пор поведение ее было вполне приятным, то большинство высказалось о ней в благожелательном тоне. Но женщина стала протестовать: «Я совсем не этого хочу. Я хочу знать, что вы на самом деле обо мне думаете». Из ее слов было ясно, что она напрашивается на порочащие ее замечания. После того как другие члены группы отказались выступать в роли Преследователя, она пошла домой и сказала мужу: если она выпьет еще хотя бы один раз, то он может разводиться с ней или пусть отправляет ее в больницу. Муж обещал сделать так, как она просит. В тот же вечер эта женщина напилась, и муж отправил ее в больницу. В приведенном примере пациенты отказались выступать в роли Преследователей, а именно этого ждала от них женщина. Она не смогла вынести подобное антитезисное поведение членов группы, несмотря на то, что все окружающие старались подкрепить то минимальное понимание ситуации, которого ей удалось достичь. А дома она смогла найти человека, охотно сыгравшего необходимую ей роль.

Бывает еще одна разновидность игры «Алкоголик», которая известна, пожалуй, всем. По крайней мере, многие ее наблюдали. Муж с женой приходят в гости (или, наоборот, гости приходят к ним на праздник). Муж – Алкоголик, который вроде бы бросил пить. Но по поводу праздника он воодушевляется и считает, что вполне простительно пропустить стаканчик‑ другой. В атмосфере праздника он встречает всеобщее сочувствие, и жене ничего не остается, как отступить. В результате герой нашего рассказа напивается в хлам.