Цивилизация на болотах 3 страница

На другом византийском блюде из той же Слудки первоначально представлена сцена так называемого «кормления змеи». Опустившись на колено, молодая женщина склонилась перед стоящим на тумбе (пьедестале?) большим сосудом. Одной рукой она приподнимает его крышку, другой протягивает кувшин к голове свесившейся из него змеи. В левой части блюда поверх тумбы (пьедестала) с сосудом выгравирована одиночная фигура мужчины в трехроговой короне с выде-

лепным поясом и -н^ ^рон? Т^ ^

s; =^^==^^^^^ ^rs.: 0^^^^

^оТноГ::; ^^^^ предмет. Для правильного изоб^^я ^^ ^_

обходимо знание законов ^^^ ракурсы, стера древности изоегал01. - ^ в тех же случаях,

в частности ^Д^У.^^^т^шенно этот ракурс, когда необходимо оыло ^Р^ ц^д и народов средневековые мастера ^зли1^^ в основных демонстрируют ^е^^^^^^^^^^ ^сидящей фигуры закономерностях " ^Р0^^^ впечатление, что су-

1^^^^^ Г^и

0^= 1" =Я = XII-начала_ XII век^а ^ с ^у, ьш из нона троне воин с меюм„., Ткани роскошной одежды

жен. Поза его бл^w^iк^^^^^ коленях согнуты легко подчеркивают фигуру_ Ног^ в ^ ^

и слегка разведены. Их 110ложение р" гравировках на

" T'-^E^^^^^^^^^

^S'c",..^, '.?»: ^'?»» со^ст-уе, рисунк.»

, корово.а..ных особ. ДР»" 1" ^0",,.,, Кто они? Г ^»Шл: юp: =^п ^;: e•ccыc•.wp...в..,..o^

^^^-^_.-с" ^^

=^^.0" =;, ^,; ^: "

(«военные кпялья»). O^^ria.ч1^ он1 „ „ этом

=.г= °: т=^.^.rг..c»o-.. „

территорией («маленькими княжествами»^ входили э состав больших объединений. Каждое из них возглавлялось «большим князем».

«Большому князю» подчинялись и сенг-ира — богатыри, главы ополчения, возникавшего в родовых общинах, когда им угрожала опасность. Сенг-ира, хотели они того или нет, были вынуждены примириться с насильственной властью «большого князя» и вместе с мюты-коками войти в число его «вассалов». (Логика исторического развития требовала от сенг-ира либо стать мюты-коком, либо уйти в небытие.)

Представляется, что и у обских угров картина была примерно такой же. Письменны0 источники, к сожалению, мало что говорят об этом, зато в религиозных представлениях мы находим вполне конкретные указания на сей счет.

Вспомним культовое место у села Хошлог. «Хозяином» его (и всего прилегающего пространства кедрового «острова») является предок — покровитель селения, богатырь Пайпын-ойка. Он, в свою очередь, «помощник» еще более значимой фигуры — Хонт-торума. Если в Пайпьш-ойке видится сочетание черт богатыря-защитника селения (родовой общины) и «маленького князя», то Хонт-торум типологически соответствует фигуре марг-кока. Ведь Хонт-торум относится к числу персонажей общемансийского пантеона, это одно из высших божеств, почитаемое не только каким-то одним поселком, а всем народом.

Иерархия внутри княжеского сословия у обских угров в позднее время (XVI—XVII века) отчасти отразилась и в письменных источниках. Так, известно, что в состав мощного Пелымского (мансийского) княжества входили княжество Кондинское и Табарин-ское, из которых каждое имело собственного князя.

С этой точки зрения композиция пз восьми коронованных фигур на Коцком блюде не что иное, как «групповой портрет» таежных владык. Центральная (большая) фигура —«большой князь», глава территориального объединения (марг-кок у селькупов). Его окружают «меньшие, молодые князья» (те, которых селькупы называли мюты-кокамп).

Священный лось над фигурами символизирует их идеологическое единство. Ведь лось издавна считался тотемом-нервопредком одной пз фратрий обских угров»

Однако не следует забывать о том, что «большие князья» стремились не только закрепить свою власть физически — силой оружия, но и «освятить» ее идеологически. Поэтому они создавали новые культы, присваивали себе связь с великим духом, устанавливали его изображение в своем городке-крепости. Они нуждались в широком территориальном характере культа, в том, чтобы все население, независимо от родовой и этнической принадлежности, почитало княжеского кумира-покровителя. В принципе для этого князь мог узурпировать и уже существовавший культ, провозглашая свою особую сакральную связь с первопредком. Зачастую в лице князя сливались светская и духовная власть.

«Камни, облака или что-нибудь иное», как бы разбросанные между князьями-предводителями, напоминают островерхие шлемы воинов-угров (впоследствии, как уже говорилось, подобия таких шлемов воспроизводились в деревянной культовой скульптуре). Художник, очевидно по причине «малой вместимости» ковша, просто не имел возможности изобразить фигуры воинов. Поэтому он прибегнул к известной условности — процарапал только шлемы. Этим, кстати, невольно подчеркиваются и социальные различия в обско-угорском обществе. Интересно отметить, что очень похожие значки мы находим среди «знамен» обских угров 16.

Под ногами князяй и дружинников — несколько перевернутых антропоморфных личин. Каждая из них обозначена «парой глаз и ртом, без контура лица». Последнее обстоятельство —«без контура лица»— особенно существенно. Этим приемом, возможно, изображались враги, у которых была содрана «радужно отливающая головная кожа». Об обычае скальпирования и значении этого акта в представлениях абориге-

16 Знаменами- называли личные знаки-тамги. Ими метили ценные вещи, о-шечали 1раницы территорий, ставили вместо подписей па документах. «Знамя» могло быть личным или принадлежать какой-либо родовой группе. «Знамя» могло обозначать связь с каким либо мифическим предметом или отмечать прежнюю сословную принадлежность его носителя. В позднее время сюжегы «знамен» помещались на перстни-печатки, изготовлявшиеся русскими мастерами для местного населения. Эти перстни бьли в большом ходу, спрос на них был постоянно высок.

пов тайги уже шла речь. Вспомним сюжет об убегающей голове самоедского богатря и то, как важно было победителю догнать и захватить эту голову (лишь это могло стать знаком окончательной п полной победы над врагом). Мы, к сожалению, ничего не знаем, что потом делали с такими головами, в каких ритуалах пх использовали обские угры. Однако из истории народов сопредельных территорий хорошо известен обычай подвешивать подобные трофеи к конской упряжи, а то и к поясу. На блюде, найденном близ деревни Больше-Аниковская, изображены мужчины в рогатых головных уборах, с саблями в руках, очень похожие на описанных выше. Есть здесь одна очень интересная деталь. На поясе крайней левой фигуры помещен рисунок головы в такой же трехрогой короне. Она развернута совсем в другую по отношению к основной фигуре плоскость, так, что создается впечатление, будто она подвешена к ремню. Видимо, только так можно было изобразить побежденного князя-врага. Пусть он враг, но он — князь, он равен по рангу победителю, и это отразилось в рисунке. Под ногами стоящих фигур победителей перевернутый, а значит, поверженный тотем — мифический предок (олень?). Такое изображение означает попрание, уничтожение не только конкретного врага, но и целой группы людей, связанных общностью происхождения (неважно, действительная эта общность или лишь воображаемая).

Рисунки на «серебряных блюдах»— это иллюстрации к истории обских угров эпохи военно-потестарной организации и сложения территориальных объединений, сопровождавшихся разорением поселков, грабежом культовых мест, попранием чужих святынь, захватом и умыканием идолов. Все это слишком хорошо было знакомо безвестным художникам тех лет, запечатлевшим в своих миниатюрах «на полях серебряной рукописи» и торжество победителей, и их социальный портрет.

Портрет может быть более или менее верным. Блюдо, найденное близ села Слудка в Западном Приуралье, отражает социальную структуру общества с еще большей полнотой, чем ковш из Коцкого городка. В верхней части блюда мы видим два ряда фигур. В первой шеренге фигуры в коронах, во второй — в

островерхих шлемах. (Художник использовал для этой цели уже имеющийся на блюде растительный орнамент, «доработав» некоторые его элементы.) «Коронованные»— князья, а фигуры в шлемах, очевидно, воины, «косатые богатыри». А кто же в центре, на коне (конь отлит заодно с блюдом, а всадник добавлен туземным художником)? Судя по атрибутам всадника, ото Мир-сусне-хум, младший сын верхового бога Нуми-турума. Мир-сусне-хум близок к людям. «Объезжая землю, объезжая воду» (считается, что он это делает ежедневно), «Мировой надзиратель» помогает праведно жувущим, наставляет на путь истины заблудших, вразумляет неразумных, карает грешников (воров, лжецов, обманщиков, скряг). Непременные атрибуты Мир-сусне-хума — белый конь и птичка рейтарнан-уйрищ, возвещающая смену для и ночи. Здесь эта птичка имеет довольно внушительные размеры, одета в «шлем» (примета времени) п находится между солнцем (символ дня) и луной (символ ночи). Для полноты картины художник поместил под чертой (землей), на которой как бы стоит конь, рисунки рыб — так показаны вода и подводный мир.

Предлагаем взглянуть еще на одно блюдо из села Слудка. Красивый козерог в центре нас мало интересует — он был выполнен при изготовлении блюда. Зато семь человеческих фигур по краю нанесены уже в Приуралье. На каждой из этих остроголовых фигур шлем. Это воины. Но если приглядеться к центральной фигуре, нетрудно увидеть, что по нижнему обрезу шлема помещены вплотную друг к другу треугольники, которые образуют опять-таки трехлучевую корону. Князь! Видимо, и в древнеугорском обществе не обошлись не только без социальной стратификации, но и без обязательно соответствующих ей регалий.

Закономерен вопрос: почему на серебряных блюдах и ковшах, которые на Севере приобретали статус священных, изображались смертные, пусть и из высших слоев общества? Действительно, лишь на одной из рассмотренных нами «серебряных страниц» изображено божество общемансийского пантеона — Мир-сусне-хум, остальные рисунки как бы иллюстрируют социальное устройство общества. Дело в том, что у обских угров, хантов и манси бытовал в числе других культов и культ предков. Очевидно, и на наших блюдах

Блюдо из Слудки (фрагмент). Для удобства восприятия фигура «правителя» показана непрозрачной (1); страшный суд. Фрагмент тимпана собора в Отене (1130—1140 гг.) (2).

фигурируют не современники художника, а реальные пли мифические «прародители», снабженные атрибутами времени, когда создавались палимпсесты. Этот прием широко использовался в самые разные времена и у самых разных народов. Так, на картинах итальянских мастеров эпохи Ренессанса встречаем, например, римских легионеров, одетых в средневековые доспехи; на русских миниатюрах XVII века, отображающих события времен татаро-монгольского нашествия (XIII век), голова князя увенчана короной (которой на Руси тогда не было); на уже рассмотренном Аниковском блюде (как и на его Сосьвинском двойнике) воины, осаждающие Иерихон, одеты в доспехи сасанидского времени.

«Итак, с «коронованными особами» теперь мы, кажется, разобрались. Но древние угры подбрасывают нам еще более непонятные сюжеты. Коронованные птицы! И в рисунках, п среди древнего приуральского литья встречаются пернатые... владыки. Впрочем, отвлечемся на время от уже слегка надоевших нам корон и вспомним сказочный сюжет о чудесных взаимопревращениях людней и птиц. Например, о том, как

русский великий богатырь Вольга Всеславич, превратившись в сокола, полетел к басурманам п разведал их тайные помыслы или алтайский богатырь Тектебей-Мерген обернулся ястребом, взмыл вверх и прибил к небу верхнюю губу чудовища Кер-Дьутпа...

Превращение в птиц характерно и для богатырей — героев селькупских легенд: «Когда с ненцами воевали, у нас, селькупского народа, было (воинов) человек пятьдесят, и всех убили, осталось три богатыря. Как выручить себя?,, Давайте, мы лететь будем, — сказал лымбель-куп (богатырь из рода Орла), —я полечу орлом, а вы как? Вот-вот придет войско, в кругу уже, окружены, а вы как? " Хозель-куп (богатырь из рода Кедровки): „Я кедрушкой буду". Сэнгиль-куп (богатырь рода Глухаря): „Я—глухарем (буду) лететь"... До утра сидели, крылья делали. Утром один кедрушкой улетел, другой ~ орлом, а сенгиль-куп — глухарем. Улетели до города какого-то царского. И в город пришли, человеком стали, и с ними русские войска пришли и всех ненцев победили...»

В мифологии и традиционных верованиях обских угров образ человека-птицы также дело обычное. Мир-сусне-хум может принимать облик гуся, а уж предки — покровители селений сплошь и рядом сочетают (даже в иконографии) человечьи и птичьи черты. Таков богатырь Йибы-ойка (филин-мужчина), предок — покровитель Хурум-пауля, Ворсик-ойка (желтая трясогузка-мужчина) в селении Манья, Халев-ойка (чайка-старик) в Анеевских юртах. Но если обычный богатырь превращался в обычную птицу (с человеческой личиной на груди — ведь это все же не вполне рядовая крылатая тварь), то князь и в птичьем обличье сохраняет свои регалии, из которых главная — корона.

Серебряная посуда (блюда, чаши, ковши) хранилась п использовалась на культовых местах. В эпоху существования территориальных объединений —«княжеств»—главными являлись княжеские святилища, где находился идол, олицетворявший законную власть и силу князя. Такие идолы или их изображения находились в укрепленных городах-крепостях князей (так было и у селькупов, и у обских угров — хантов и манси). «Воспоминания» об этом сохранились в старинных хантыйских былинах: «Я вышел на площадь города, имеющего площадь, — говорит герой одной из

Серебряное блюдо (с. Слудка бывшей Пермской губернии).

них, — и перед комлем священного дерева с изображением бога, сильно изгибаясь, положил семь поклонов». Здесь совершались и более сложные обряды, приносились бескровные и кровавые жертвы, особенно в таких чрезвычайных ситуациях, как начало военных действий. Здесь же, очевидно, происходили и воинственные пляски с оружием, следы которых в прошлом веке наблюдали В. Шавров и М. А. Кастрен. Вот как выглядит этот обряд в описании очевидца. Церемония, которую он видел в остяцком (хантыйском) селении, длилась с вечера до глубокой ночи. В одно из жилищ, где находилось изображение духа (кумира, как называет его Шавров), постепенно сходились жители деревни. Каждый, войдя в дом, трижды поворачивался перед «кумиром», после чего женщины уходили в левую часть комнаты, отгороженную от остального пространства занавесом. «Наконец, как все собрались,

шаман загремел саблями и копьями железными, заблаговременно приготовленными и лежавшими над кумиром на мостках, каждому из предстоящих, кроме женщин, кои были закрыты занавесом, дал или саблю, или копье, а сам, взяв по сабле в ту п другую руку, стал спиной к кумиру. По получении обнаженных сабель и копий остяки стали вдоль юрты рядами, и на нарах также все выстроились, вернулись все вдруг по три раза, держа перед собою сабли и копья. Шаман ударил своими саблями одна о другую, и тогда, по команде его, разными голосами вдруг загайкали, кланяясь из стороны в сторону. Гайкали то редко, то вдруг очень часто, то опять редко, не отставая один от другого, и при.каждом повторении гай («хай», по А. Кастрену) переваливались то направо, то налево, осаживая копья и сабли несколько книзу и подымая вверх. Крик сей и движение или перевалка остяков продолжались около часа.

Остяки чем более кричали и качались, тем более, казалось, приходили в некоторый род исступления и, наконец, так, что я без ужаса не мог глядеть на лица их, кои весьма много сначала меня занимали», — продолжает В. Шавров 17.

«Нагайкавшись довольно, все замолкли п перестали качаться, вернувшись по-прежнему, отдали сабли п копья шаману, который, собравши их. положил туда же, где они прежде лежали». После этого из-за занавеса вышли женщины п начались пантомима и пляски совместно с мужчинами. «...После сего шаман снова раздал сабли и копья. Остяки, получа их, как и прежде, вернулись, довольно времени также гайкали, опять вернулись. В заключение, стукнув концами сабель и копий в пол по три раза, отдали их обратно п разошлись по своим юртам».

Танцы с оружием, очевидно, были связаны с военной магией, широко и практически повсеместно распространенной. Война, вызывающая самые глубокие человеческие эмоции, всегда сопровождалась весьма разнообразными п порой очень сложными ритуалами, направленными на сохранение безопасности собственных воинов и нанесение урона врагу.

17 Шавров В. Краткие записки о жителях Березовского уезда II Чтения в Обществе истории п древностей российских, — Спб., 1871.-Кн. 2.-С. 12.

На культовых местах даже в позднее время (XIX—XX века) зачастую встречались стрелы, луки, копья, сабли. Все это оружие считалось принадлежащим духу, которому посвящено то или иное святилище. В средневековье (и позже) культовые места могли являться арсеналами, оружие из которых при необходимости использовалось по своему прямому назначению. В таких случаях и сам идол выступал в роли боевого фетиша, который должен был укреплять дух своих подопечных, приносить им победу, закреплять успех,

Характерный пример — история «Белогорского шайтана», культ которого носил выраженный территориальный характер. Именно ему среди прочих обильных приношений была пожертвована одна из кольчуг Ермака, вещи которого (и даже земля с могилы), как сообщал Г. Ф. Миллер, по мнению «инородцев», имели особую чудодейственную силу и всегда приносили несомненный военный успех. Этого-то «шайтана» из Белогорья — самого почитаемого святилища — и понесли остяки в бой против казаков шамана Ивана Мансурова, осажденного в Обском городке в устье Иртыша. Они доставили его сюда после серии неудачных приступов, «...и на утри паки приидоша к городку и начаша приступати и принесоша с собою кумира своего, его же чтяху и ему жертвы многие приношаху, и поставиша его близ городка под неким древом, и начаша перед ним жрети, чающе себе помощи от него». «Ег'да же Россиян случаем из пушки поражен и сокрушен бе идол, убояшася видевше сего бегством от Россиян отступиша». Толпы остяков рассеялись, они теперь «ни на кого уже больше не могли надеяться».

О дружинной прослойке — военной аристократии — или о профессиональных воинах речь идти еще не может, так как имеющиеся материалы не свидетельствуют об отрыве ее от непосредственной хозяйственной жизни. Это явление уже более позднего порядка и связано с формированием государственности. В материалах Сибирского приказа она нашла отражение в виде категории так называемых «служилых остяков», которая проявляется наиболее рельефно в тех случаях, когда власть «князца» носила территориальный характер, то есть включала ареалы различных родоплеменных объединений. В этой ситуации она форми-

руется на основе групп, под эгидой которых проходило объединение. Так, например, все кодские ханты, жители первоначальной «вотчины» князей Алачевых, были «служилыми», в противоположность населению впоследствии присоединенных территорий. Сходное явление наблюдалось и в селькупских объединениях. «Товарищи» русских документов, с которыми выступают в походах князья, именовались в устной традиции «ляками», что значит воин, стрелок.

Стать воином князя мог не каждый. Одним из необходимых условий было наличие у неофита покровительствующих ему духов предков, культ которых устойчиво связывался с родовой территорией. Обязанностью «ляков» перед князем было несение военной службы во время походов и набегов. Происхождение и развитие подобных образований рассмотрены Ф. Энгельсом, который отмечал, что рядом с родовым строем вокруг удачливых военных вождей для ведения войн частного порядка возникали объединения людей, жаждавших добычи. Вождь (в данном случае «князь») устанавливает известную иерархию: для малых походов они служили отрядом телохранителей и всегда готовым к выступлению войском, для более крупных — готовым офицерским корпусом.

Аморфность и нечеткость этой прослойки в остяцко-самоедском обществе проявлялась уже в том, что она не отрывалась от непосредственной производственной деятельности.

Позднее отличительной чертой служилой военной прослойки стал неплатеж князцу ясака, который взымался только с населения присоединенных областей. Как и прежде, эти люди должны были являться по первому зову, это они делали охотно, так как грабеж приносил ощутимые доходы. «Богатства соседей возбуждают жадность народов, у которых приобретение богатства оказывается уже одной из важнейших жизненных целей... Грабеж им кажется более легким и почетным, чем созидательный труд. Война, которую ранее вели только для того, чтобы отомстить за нападения или расширить территорию... ведется теперь только ради грабежа, становится постоянным промыслом»18.

18 Маркс Я., Энгельс Ф, Соч.—2-е изд.—Т. 21.—С. 143, 164.

По мнению С. К. Патканова, из богатырских преданий следует, что войны представляли собой «военные походы остяцких князей или богатырей друг против друга или самоедов ради добычи невест или войны напавших на них ради той же цели соседями». Не отвергая остроту «женского» вопроса в обско-югорском обществе, отметим, что за этим стояли и другие более глубокие причины. В серии тех же сказаний отчетливо звучат захватнические мотивы походов. Один из предводителей подобной экспедиции четко и однозначно определяет ее цели: «Брат, зачем спят так долго мужи, (намерившиеся) завоевать изобилующие рыбой источники чужой земли?» С. В. Бахрушин приводит документы, свидетельствующие именно о таком характере набегов кодских «князей», о постоянных опустошительных войнах приобских хантов с самоедами, сопровождавшихся отчаянным грабежом и являвшихся существенным источником пополнения рабов.

Мощные защитные пояса вокруг городищ возникают как естественная реакция на внезапные нападения, которые приобретают все больший размах. Вряд ли только ради защиты потенциальных невест общество пошло на громадные непроизводственные затраты труда при сооружении грозных и хитроумных оборонительных линий.

Обращаясь к далекому прошлому, исследователь сталкивается с рядом проблем. Хорошо, если в изучаемую эпоху была письменность. Еще лучше, когда обнаружены в «достаточном ассортименте» документы, да еще и разноплановые. Тут есть над чем подумать, можно узнать мысли и чувства далеких пращуров, ощутить дыхание истории. А если всего этого нет? Конечно, раскапывая и изучая памятники древних, мы получаем достаточно объективную информацию о хозяйственной деятельности, строительных навыках, ремесле. Могильники, сожженные жилища, оружие говорят о том, что люди сталкивались друг с другом в жестоких схватках. Но кто, как и с кем воевал, какие социальные и исторические явления стоят за всем этим?

Молчат застывшие в витринах музеев ржавые клинки, храпят свою тайну пробитые доспехи. Можно, конечно, проследить эволюцию основных форм оружия, вычленить в каждый исторический период ведущие

формы, можно увязать их с предполагаемой структурой воинских объединений и, возможно, со способом боя, можно на основании погребального обряда выделить и дружинную прослойку, но остаются без ответа еще сотни вопросов. Здесь-то и приходит на помощь богатейший и еще не до конца оцененный источник — устная традиция, исторический фольклор.

Об историзме эпоса можно дискутировать. Конечно, предания далеки от исторической хроники, но фольклор аккумулировал в себе память «о событиям весьма важных с точки зрения народной этики». Событиях и исторической обстановке, типизовавшихся в народной памяти и в силу этого обладающих высокой степенью исторической достоверности на уровне широкого обобщения, усиленного, по словам С. Н. Азбелева, «убежденностью самого народа в ценностии и правдивости содержания эпоса»19. В Западной же Сибири непрерывное и преемственное развитие аборигенных культур, традиционность остяко-самоедских обществ позволяют с большим, чем где-либо, основанием использовать этот источник, тем более что уже имеется блестящий опыт С. К. Патканова 20.

Военные дружины аборигенов тайги состояли из двух неравных частей, большую из которых составляло ополчение — самовооруженный народ. Героические сказания и устная традиция живо рисуют эту картину. Когда вопрос о походе был решен, «младший муж встал, взял из-за чувала полено, нарезал на нем три грани и отметил зарубками 150 мужей со своей стороны: (где) был плох отец, зарубался сын, (где) был плох сын, зарубался отец». То же проделывает и другой брат. Далее назначались время и место сбора, давались наставления. В случае особо грозной опасности на борьбу поднималось, вероятно, все население княжества. О селькупах, например, известно, что в старину при крайней необходимости в ополчение включались женщины и подростки, то есть все, способные носить оружие.

Призывом к войне была рассылка специальной стрелы, на которой были начертаны магические знаки:

19 Азбегев С. П. Историзм былин и специфика фольклора.-Л.: Наука, 1982.—С. 268.

20 Патанов С, К. Стародавняя жизнь остяков..»

«...и на стреле нарезано одиннадцать шайтанов с рубежи, да и стрельное железо терто».

Низшей военной единицей, очевидно, выступала группа родственников. Одной из частых причин, вызывавших военные столкновения, было нарушение земельных границ, которое каралось смертью. Земля распределялась на семейные участки, которые защищались в первую очередь именно семьями. Военным предводителем в этих случаях выступает глава семьи, поселка, стойбища.

Принципы всеобщего вооружения и связанная с ними система военной подготовки вытекали из нужд и возможностей присваивающего хозяйства. Умение в совершенстве пользоваться оружием, ловкость, физическая сила и выносливость — качества, необходимые воину и охотнику, с детства выковывались в повседневных занятиях. В древних обществах большое значение придавалось участию в охоте, как способу тренировки воинских формирований.

Провести границу между системами производственного и военного обучения порой затруднительно. По свидетельству Гр. Новицкого, с самого раннего возраста юноши включаются в систему общей подготовки будущих воинов-охотников. С детских лет они приобретают навыки пользования оружием, «...обще всим едино рукоделие, стреляние». Эта коллективная подготовка проводится взрослыми, которые «сих убо хитростей и чада свои изучает и от младых ногтей приноравливаются к стрелянию из лука...». Все свободное время у молодежи занято тренировками, длительность и непрерывность которых ставится на первое место: «...ничем бо иным через все житие свое не упражняются, яко сим единым промыслом, и таково хитростно в своем рукоделии изучены, яко всяк в младости своей изучился лук себе из дерева и стрелы делать». В результате каждый приобретает такое высокое мастерство в обращении с луком, что «...и наикрепчайшего зверя: медведя, лосей, оленя убивають, — и даже...птиц всяких не толико по воде плавающих, но и по воздуху летающих в самом летании стрелами улучают», — подводит итог Гр. Повицкий21

21 Новицкий Г. Краткое описание о народе остяцком:

1715 г.— Новосибирск, 1941— С. 43.

/ Охота имела большое значение в воспитании физи-^ ческой силы, выносливости, в отработке системы коллективного взаимодействия, согласованности в последующих тактических операциях. У хантов, к примеру, охота выступала как некоторое «...подобие шахмат-топис, где противниками являются охотник и зверь, понимающие ходы друг друга и реагирующие на них».

В подростковом возрасте практиковались игры-тренировки, когда необходимо было сбить шесть палочек, воткнутых в землю по три в ряд, или мишень подле противника. Попавший приближался к мишени на длину лука. В случае промаха стрелу забирает противник. Выигрывал тот, кто первым достигал своей дощечки.

Специальными упражнениями вырабатывались ловкость, умение защищаться от стрел. Для этого юношу ставили на открытое место и стреляли в него из лука тупыми стрелами. «Сперва тихонько пускают стрелы, потом больше, больше. Когда он совершеннолетний станет (15—16 лет), он уже полностью все знает. Это по всей нашей национальности было...» — свидетельствует устная селькупская традиция. Согласно той же традиции, большое значение имела острота зрения, которая проверялась следующим образом: «Если на ковше (Большой Медведицы) в середине видит звезду — значит хорошее зрение».

Подобные методы подготовки имели повсеместное распространение. Во всяком случае, они известны у народов крайнего северо-востока Сибири, а западносибирские богатыри, по фольклорным преданиям, ловко уклоняются от пущенных в них стрел, быстро приседая или высоко подпрыгивая, а то и попросту отбивая их веслами, палкой и другими подручными средствами. Настойчивость, с которой в разных вариациях сообщаются эти сведения, весьма примечательна. И, несмотря на кажущуюся фантастичность, сведения эти содержат рациональное зерно. Недавно в литературе было сообщение о том, что комплекс довольно несложных психологических упражнений развивает реакцию настолько, что позволяет даже ловить стрелу, и не только уклоняться от нее 22.

22 Наука и жизнь, 1930.- № 3.- С. 153.

Особое место в системе тренировок занимали бег, прыжки, метание копья, ношение тяжестей (камней, бревен). В легендах и былинах обычны мотивы, связанные с подобными упражнениями. В отдельных случаях (видимо, в целях тренировок) носили на охоте панцирь. В фольклоре есть сведения о состязаниях и военных играх, происходивших на особых чистых площадках возле городищ и поселений. Активное участие в них иногда принимали соседи и чужеземные богатыри. Во время состязаний они внимательно изучали силу и способы борьбы, накапливали опыт на случай возникновения настоящей войны. Здесь происходило выявление отличительных качеств воина.