Переступая границы

Мин не помнил, чем закончился их разговор, не помнил, кто сказал последнюю фразу и о чем она вообще была – он просто стоял у окна и всматривался в коробку больничного корпуса под окном.
Он вспоминал, как вчера увидел Лухана после операции – он думал, что запомнил каждую черточку на его лице, каждый штрих этого некрасивого портрета в графитовых тонах. Только вытравленные краской волосы оставались такими же яркими, оттеняя болезненную серость кожи. Мин тогда вообще ни на чем не мог сосредоточиться, просто прижался губами к побледневшим луханевским и держал его спящего за руку, пока темнота не прокралась в окна и его не выгнали из больницы.
Часы, которые он провел дома один, бесследно исчезли из его памяти, пока время не возобновилось – когда он вернулся утром, встречая знакомую улыбку Лухана, обнимая его, тревожно всматриваясь в его лицо, разыскивая в нем сам не понимая что… Впрочем, это неправда – он хорошо знает, чего боится больше всего: что с его глупым и наивным Луханом случилось что-то, что уже не исправить, что не восстановится, не вернется к нему бликами их солнечного еще в недавнем прошлом счастья, бессмысленным светом в глазах, к которому он так беспомощно привязался. Мину страшно думать, что это тело, которое он изучил вдоль и поперек подушечками пальцев, теперь изрезано, как кусок мяса, и как бы удачно ни шло восстановление, оно уже не будет прежним – как будто кто-то небрежным обращением испортил красивую и сложную игрушку. И думать об этом мучительно больно.
- Эй, ты меня вообще слышишь? – спрашивает Лухан, предпринявший уже три безуспешных попытки докричаться до стоящего у окна Мина.
Мин быстро оглядывается, схватывая взглядом зеленую окантовку на вороте больничной рубашки Лухана, радостную и беспечную улыбку на его лице, шнурки капельниц, тянущиеся к руке… и дышать снова становится трудно. Солнце слепит, отражается от стеклянных панелей окон внизу, и Мин трясет головой, поспешно отгоняя от себя свои слишком эгоистичные мысли – Лухан здесь, с ним, и от некрасивой, уродующей его лицо серости его глупая улыбка не тускнеет. И за это все он бесконечно благодарен – кому-нибудь там, далеко и высоко вверху, в чье существование он никогда не верил… И им бы попросить еще немного удачи, чтобы пережить курс химии и забыть все это, как сон, который вообще не должен был им присниться.
- Я слышу, чего ты орешь, - шипит Мин, глядя в окно и пытаясь нарочной грубостью спрятать даже от себя самого свои робкие, полные беззащитной надежды просьбы к тому, в чье существование он никогда не верил.
- Я говорю, принесешь мне ноут? А то я тут всего день, а уже с тоски умираю. Ты не представляешь, как скучно лежать целый день и ничего не делать. И даже разговаривать не с кем… Кстати, я спросил у врача, могут ли меня пораньше выписать, он сказал, что на день-два – вполне возможно, если ничего не случится. Хотя что теперь может случиться?
Лухан тараторит, как будто пытается сказать за ограниченное количество времени максимальное число фраз… Фраз, которые расковыривают в Мине кровавые дыры и вызывают желание стукнуть Лухана стоящей у кровати лампой по пустой голове – «выписать пораньше»? «Что может случиться»? Мин бы начал подозревать Лухана в том, что он специально над ним издевается, если бы не знал так хорошо, насколько искренней может быть его наивность… и не подозревал бы про себя, что этот радужный оптимизм – просто способ Лухана устоять, когда все вокруг падает. Но, так или иначе, Мин не может сказать, кто из них более сумасшедший – беспечный Лухан или он сам, раздираемый бесполезными страхами. В его голове все запуталось – все разумные мысли превратились в комок нервов, и его организм, державшийся все эти полные тревогой дни, по излюбленной привычке потребовал разрядки. Мин указательным пальцем стирает слезу, когда слышит:
- Ну так что, принесешь? И зарядник для телефона, хорошо?
Мин торопливо кивает, надеясь, что этот молчаливый ответ удовлетворит Лухана.
- Мин?
Мин сглатывает слезы и глухим, как при насморке, голосом говорит:
- Да?
- Ты там опять ревешь, что ли?
- Нет, - выходит еще менее убедительно.
- Мин, перестань…
Мин то ли кивает, то ли его плечи просто трясутся от сдерживаемых рыданий.
- Мин, все же хорошо, не плачь…
Лухан бы встал, но игла в вене не позволит уйти далеко.
- Мин, повернись, пожалуйста… - внушительно говорит Лухан. – Мин, повернись, или мне придется дойти до тебя.
Мин поспешно смазывает горячие слезы на кулак, жмурится на солнце, запрокидывая голову в надежде, что соленая вода перестанет течь из глаз, и разворачивается к Лухану, улыбаясь сквозь слезы:
- Видишь, я не плачу… - пока новые блестящие потеки расчерчивают его щеки.
Лухан гладит его по волосам, слушая, как чужое дыхание сбивается от сдерживаемых рыданий. Ему отвратительно видеть, как Мин плачет, но сама мысль, что это все из-за него, что он настолько небезразличен Мину, согревает Лухана тонким приятным теплом – как прикосновения к своему слезливому бойфренду, уткнувшемуся лицом в одеяло у него на кровати и вздрагивающему плечами.
И ему не в новинку, что вместе со слезами Мин вдруг начинает смеяться:
- А ты знаешь, что той надписи на мосту, которую ты сделал, больше нет? Они закрасили ее.
- Ты там был? – удивленно спрашивает Лухан. – Зачем?
Мин не отвечает, и Лухан чувствует, как неприятные тяжелые мысли придавливают его – что Мин там делал? Зачем ему понадобилось шляться по мосту одному, разыскивая глупую строчку, выведенную дешевым маркером? Зная патологическую склонность Мина причинять себе боль – нетрудно догадаться, зачем. И Лухан нежно проводит по его волосам, думая, что он никогда не узнает, что пережил Мин, пока он был под наркозом, произнося:
- Какая теперь разница… У нас теперь есть больше, чем надпись.

- Ты ночевать тут будешь? – спрашивает Лухан.
- А что? Мне здесь нравится, - улыбается Мин. Он уже полчаса, сложив голову на скрещенные на кровати руки, пялится на Лухана, который читает что-то в ноутбуке. – Похоже, обо мне забыли, и уже никто не придет меня выгонять.
Лухан смотрит на светящиеся зеленым часы на тумбочке, показывающие начало десятого, и захлапывает крышку ноутбука.
- Я серьезно, иди домой. Тебе надо отдохнуть.
- Почему ты меня выгоняешь? – картинно обижается Мин. – Волочишься тут за медсестричками, пока меня нет?
- Да, конечно, присмотрел уже одну почтенного возраста, - скалится Лухан. – Мин…
- Тш-ш-ш…
- Что ты делаешь?
- Ничего…
- Тогда зачем, черт возьми, ты отнимаешь у меня одеяло?
- Оно тебе не нужно.
- Да ну? Почему ты так улыбаешься?
- Тш-ш-ш-ш… Тебе понравится…
- Еще бы мне не нравилось, ты целуешь мой член… И тебя не смущает, что кто-нибудь может зайти?
- Здесь никого нет, расслабься. Хотя бы один раз я должен закончить с этим, наконец.
- О да, ты у нас король незавершенных минетов.
- Ну теперь-то мне ничего не мешает дойти до конца.
- Так, может быть, ты будешь делать это не через ткань?
- Не указывай мне. Как хочу, так и делаю.
- Да пожалуйста…
Лухан серьезно раскатал губу и настроился получить удовольствие, устраиваясь на подушке поудобнее и зарываясь пальцами в волосы Мина. И когда больничная рубашка поползла по его ногам вверх, все в нем напряглось: он сжал пальцы, сминая волосы, а Мин внизу хихикнул. Мин не мог видеть дверь в палату по понятным причинам, а Лухан просто закрыл глаза – поэтому когда от входа донеслось насмешливое покашливание, это стало для обоих неожиданностью.
- Черт, - Лухан дернулся, поспешно натягивая на себя одеяло, чтобы прикрыть свое крепко стоящее достоинство от глаз той самой почтенного возраста медсестрички, стоящей у входа и разглядывающей красноречивую картину.
- Молодой человек, - она обратилась к Мину строгим голосом, стараясь не улыбаться голубкам, которых невовремя вспугнула, – время для посещений давно закончилось.
- Да, конечно, - Мин старательно изображал пай-мальчика, поправляя одежду. – Как раз собирался уходить. Ну, до завтра, - Мин наклонился к Лухану и беззастенчиво поцеловал в губы, так что Лухан на пару секунд завис, соображая, откуда в Мине вдруг столько нахальства. – До свидания.
- Ох, Лухан, - медсестричка притворно вздохнула, закрывая дверь.

- Старик, что за чушь ты выдумал? Или это план такой, отваляться в больнице, чтобы потом никогда сюда больше не попадать? – Тао нагибается, чтобы обнять Лухана. – Мы беспокоились.
- Да все в порядке, - улыбается Лухан. – Спасибо, что пришли. Тут жутко скучно.
- Да нет проблем. Да, Сехун?
Лухан распахивает руки шире, готовясь к конвейерным обнимашкам со своим бывшим, но Сехун только фыркает:
- Не буду я с тобой обниматься, придурок, перебьешься. Заставил нас всех перепугаться... Я вот лучше Мина обниму.
- Задница, - говорит Лухан, наблюдая, как Сехун в самом деле подходит к Мину и стискивает его руками.
Сехун, обнимая Мина, тихо шепчет ему в плечо:
- Спасибо тебе за него, - и Мин кивает, улыбаясь уголками губ – Сехун, похоже, единственный человек, который на самом деле все понял. – Если бы не ты, все было бы намного хуже, даже страшно подумать, - добавляет Сехун.
- Эй, о чем вы там шепчетесь? – спрашивает Лухан, переглядываясь с Тао.
- Я советую Мину бросать тебя и искать себе нормального парня, - безэмоционально отвечает Сехун. – У которого мозгов побольше и легкие целые.
- Твой парень просто злыдня, - жалуется Лухан Тао.
Пока Сехун и Тао не уходят, Мин стоит у окна, рассеянно слушая шуточки, которыми они перебрасываются, и смотрит на пару их друзей – оба высокие, красивые, молодые, только Тао весь в черном и с большими страшными глазами, а Сехун, наоборот, со своими светлыми волосами похож на одетого в белый свитер ангела. Мин не очень весело усмехается, отмечая разницу между Сехуном и Тао и их собственной с Луханом парой – как небо и земля. Боже, они с Луханом такие неудачники, что могут только мечтать о таких счастливых улыбках, которые светятся на лицах Сехуна и Тао, когда они уходят.
- Здорово, что они зашли, да? – спрашивает Лухан, чересчур пристально всматриваясь в лицо Мина. – Ты рад?
- Да, конечно, - Мин заставляет себя говорить ровным голосом. – После обеда едем домой… и это радует меня еще больше.
- А меня-то как, - мечтательно произносит Лухан, недовольно подпрыгивая задом на твердой койке. – Как меня достала эта кровать.
Мин снова усмехается в окно.

- Ты устал? Отдохни, я разберу вещи.
Мин в зеркало смотрит на Лухана, который с задумчивым видом гладит пальцами стоящий на полке пыльный флакон с одеколоном. Лухан улыбается грустной улыбкой и отвечает, будто не слышал вопроса:
- Сколько меня не было? Неделю? – а потом смотрит на Мина, и грустная улыбка расцветает теплыми чайными отблесками в темных глазах. – А чувство такое, будто месяцы прошли…
- Ты просто повзрослел… - нечетко произносит Мин, отворачиваясь, словно эта фраза предназначалась ему самому, а не Лухану. Но Лухан расслышал ее – один его шаг, движение руки, и холодные пальцы держат Мина за подбородок, заставляя смотреть в глаза:
- А ты?
- Не знаю, - Мин пытается увернуться – это непонятное ощущение больших перемен, совершившихся, пока он не спал ночами, надумывая разные не очень радужные мысли, пугает его, и он пока не готов озвучить, что оно значит.
- Ты больше не любишь меня? – тихо спрашивает Лухан. – Я чувствую, что-то случилось. Я не нужен тебе… - губы Лухана горько кривятся, когда он заставляет себя сказать: - такой?
- С чего ты взял? – в голосе Мина звучит искреннее удивление – да, его отношение к Лухану изменилось из-за всего этого, но совсем не в ту сторону, которой боится Лухан.
- Ты так смотрел на Сехуна и Тао, я видел…
- Ну и что?
- Ты завидуешь им, правда? Ты обижаешься на то, что у нас с тобой не так…
- Я всегда им завидовал, - обрывает Мин, - и не скрывал этого. Но это никогда не значило, что я не люблю тебя…
Мин бессмысленно перекладывает зарядник от телефона с одного места на другое.
- Значит?.. – вкрадчиво спрашивает Лухан, надеясь, что Мин закончит и эту фразу за него.
- Ничего это не значит, - фыркает Мин, пытаясь скрыть усмешку: попытки Лухана выпытать из него очередное «я люблю тебя» - это всегда эпик фейл. – А ты глупый.
- Я и не спорю, - соглашается Лухан, касаясь кончиками пальцев губ Мина. – Только не оставляй меня… Не сейчас, хорошо?
Это робкое прикосновение и горькая просьба вырывает в Мине что-то с корнями, как шторм, и вкус его утренней зависти в красивой паре их друзей приобретает другой оттенок. Посторонний. Перестает ощущаться ранящим и горьким.
- Боже, какой ты дурак, - вздыхает Мин. - Как хочется тебя ударить.
- Не бей меня, я нездоровый, - смеется Лухан. – Я больной тобой на всю голову… У тебя лисьи глаза, когда ты сердишься.
Мин замечает в глазах Лухана вдруг появившуюся эту так знакомую ему черноту и делает короткий шаг назад, пятясь от нее: его всегда смущал этот переход – когда они разговаривали, как друзья, а необъяснимую секунду спустя превращались в любовников, и совсем недружеские желания во взгляде Лухана, разливающиеся тягучими темными пятнами по зрачкам, сложно было игнорировать.
Лухан наклоняется, за шею притягивая Мина к себе, и оставляет на его губах торопливый поцелуй, словно вновь пытается показать свою зависимость от него. Мину нужно удержать свой тайфун под кожей при себе – каждый раз его немножко напрягает эта трансформация из друга в объект откровенных сексуальных желаний – и он отвечает на поцелуй сдержанно, упрямо пытаясь сохранить дистанцию. Лухан не толкает его ближе, не заставляет, просто продолжает молча рассказывать мягкими губами, как он скучал – будучи запертым в четырех стенах с одним окном, напару со своим страхом и пугающим диагнозом.
Мину хорошо известно, насколько это все неправильно – начиная с самого факта их отношений и кончая извращенным вкусом зависимости, боли и обожания, который они оба горазды в них растворять. Мин знает, что, когда его собственное положение опускается с уровня «лучший друг» до позиции «тот, кто трахается с Луханом» - это унизительно, это превращает его в подобие игрушки из секс-шопа, по определению снизу и в роли девочки… Но все эти переживания смешиваются в его голове в один большой комок мятых мыслей, когда он уступает желанию ответить Лухану, ответить так, чтобы ураган в груди сорвался с цепи – до боли стискивая пальцами высветленные волосы и привставая на носочки, чтобы помешать Лухану разомкнуть губы и вдохнуть. Потому что Лухана невыносимо хочется. Хочется упиваться его сумасшедшим обожанием, хочется чувствовать гулкую пустоту, оставленную в этой бестолковой голове, вечно сомневающейся в искренности его чувств, обыкновенной, пошлой, горячей похотью, хочется сделать его покалеченному телу еще больнее, чтобы нервы перехлестнулись обнаженными кончиками и между ними не осталось ничего постороннего – ни Сехуна и Тао, счастливых их безоблачным счастьем, ни страха перед болезнью, ни боязни их собственных нестабильных чувств, вечно угрожающих взорваться, как перегретый ядерный реактор.
Лухан толкает Мина к стене то ли для того, чтобы удержать, то ли просто для того, чтобы он не уронил его своими жуткими попытками обнять, не переставая целовать выдавливает пуговки из прорезей на полосатой рубашке, растаскивает ее в стороны. Мин приподнимает плечо, пытаясь закрыться от Лухана и его горячих поцелуев в шею, зацепляется пальцами за еще нерасстегнутую пуговицу, отчаянно сопротивляясь этому безобразию.
- Не надо… - беспомощным шелестом плавится под обжигающими прикосновениями рук Лухана, и полосатая ткань все-таки сползает с плеча несмотря на сопротивление Мина, который боится этого всего… Потому что если он сейчас позволит Лухану снять с него эту рубашку, он снова окажется перед ним больше, чем обнаженным – распахнутым настежь. И спрятаться будет некуда – ни от себя, ни от стыда, ни от хищником пожирающего его беззащитность Лухана.
- А знаешь… - Лухан не мог не заметить странные порывы Мина, пытающегося то придушить его, обвившись руками вокруг шеи, то слиться со стеной, защищая свою неприкосновенность. – Знаешь, о чем я думал, когда мне было страшнее всего? Когда они надевали на меня маску, и мне казалось, что это не наркоз, а я умираю?
- О чем? – бормочет Мин, перестав цепляться за пуговицы и с маленькими ножками танцующим где-то внутри предательским желанием наблюдая, как рубашка расходится на его груди.
Мин хватается за футболку Лухана, сжимая кулаки на его боках, будто стена, о которую он опирается спиной, не кажется ему достаточно надежной, когда он поднимает голову, разглядывая отчего-то вдруг повеселевшие глаза Лухана.
Лухан пошленько улыбается, наклоняясь ниже, и едва слышно произносит, касаясь губами уха:
- Не о твоих чудесных раскосых глазах… Не о твоей милой улыбке…
Мин чувствует знакомое прикосновение к груди, холодные кончики пальцев, сжимающие мягкое, и смотрит вниз.
- Я думал о них… - с удовольствием говорит Лухан. – Я представлял, как буду прикасаться к ним снова, а ты будешь смущенно прятать свои вздохи, потому что до сих пор стыдишься, когда я делаю так…
Лухан сжимает ладонь, и сосочек сминается вместе с ней, заставляя Мина сжать кулаки.
- Это пошло… - выдыхает Мин, опираясь на стену и расправляя плечи так, чтобы ничего не мешало ему впитывать прикосновения ладони Лухана, тревожащей все его нервы, сконцентрированные на маленьком розовом пятнышке на груди.
- Наверно, - смеется Лухан, отодвигаясь назад и опускаясь на диван. - Но именно это помогало мне не бояться… Мин? Иди ко мне?
Луханевское «иди ко мне» звучит донельзя довольно, скраденное шорохом полосатой ткани, которая опадает на пол, когда Лухан за манжеты сдергивает рубашку с Мина. Мин не сопротивляется больше, распрощавшись со здравым смыслом и стыдом, когда позволяет затянуть себя на диван, осторожничая только с одной вещью – как бы не придавить и без того настрадавшееся тело Лухана. Он так и остается в странной, будто незавершенной, неудобной позе: локтями за головой Лухана, неосторожно прижимая его светлые волосы к подушке, так что Лухан морщится, вынужденный приподнять голову, освобождая их, а коленями сбоку от него – не решаясь переступить через это вдруг оказавшееся таким ломким тело из боязни сделать больно, когда Лухан осторожно заставляет его пуститься до уровня его лица. Пальцы Лухана замирают на боках, упираясь подушечками в ребра, и Лухан под ним мечтательно улыбается:
- Такой тонкий… такой послушный… - Лухан прижимается губами к соску, согревая теплым прикосновением. – И ведь черта с два это правда.
Лухан заставляет Мина переставить ногу через него и прогнуть поясницу, опуская еще ниже. Этот конструктор из тел, когда Мину приходится держаться достаточно высоко, чтобы не давить на Лухана, и достаточно низко, чтобы он доставал до его груди, выглядит по меньшей мере пошло, но Мин забывает об этом, когда Лухан раз за разом сжимает губами его сосок, раздразнивая сосущее пустоту в животе желание. Мин пытается выдохнуть его потише, опустив голову и отрешенно думая, что никого, в принципе, не должно волновать, чем они занимаются вдвоем, каким бы извращением это ни выглядело.
Лухан нежно целует розовое пятнышко, неспеша втягивая нежную кожу, его пальцы оставляют холодные отпечатки на втором соске, и Мин нетерпеливо ведет бедрами, пытаясь прогнать лишнее возбуждение, которое только вырастает в разы, когда Лухан отрывается – холодный воздух лижет смоченную слюной кожу, и головка соска оформляется четче. В голове Мина волшебная пустота, и только горячие волны откатывают от живота вниз, когда Лухан задевает темный ореол пальцем и шевелится под ним, сгибая ноги в коленях.
Мин никогда не был ханжой, поэтому и теперь не видел смысла скрывать от Лухана, чего ему хочется – он зарылся носом в его волосы, мимоходом поцеловав в висок, и прогнулся еще сильнее, так что его измученная поза с втянутым животом, опущенной головой и поднятой вверх задницей не оставляла сомнений в его желаниях.
Лухан прошелся по всем изгибам так беззастенчиво предложенного ему тела, а потом скользнул по напряженному животу вниз, под ремень, тихо млея от удовольствия, когда Мин подался назад, словно убегая от его руки, но недостаточно далеко, чтобы его реакция говорила о чем-то кроме того, что он хочет медленно и чувственно. Лухан не был против – он неспеша гладил Мина через белье, пока тело под его рукой не затвердело, а Мин, не найдя, как иначе избавиться от напряжения, не начал целовать его рваными, горячими и явно замученными поцелуями.
Лухан расстегнул ремень на его брюках и попробовал стащить их, но сильно натянутая на широко раздвинутые ноги ткань не спешила поддаваться, и Лухан, чертыхнувшись, оставил это занятие до более подходящих времен… или позы – наслаждаясь поцелуями Мина, которого растравленное неудовлетворенное возбуждение заставило сходить с ума: он задрал футболку Лухана, прошелся по животу, погладил ребра, сжал бедра, стиснув Лухана между ними, наконец-то опустился на него. Его движения поспешные, нелогичные, какими-то рваные и чересчур страстные – Лухан только ухмыляется про себя тому, что опять упустил тот момент, когда Мин из скромницы превратился в развратника. Но ему нравится это – глубокий, зависимый поцелуй, руки Мина, сжатые в кулаки, сопротивляющиеся желанию стиснуть его ребра до хруста, наплевав на швы на груди, тяжесть на бедрах, откровенно надавливающая на него твердая и голодная до ласк выпуклость.
Очередную попытку Мина потереться об него Лухан пресек, не особо церемонясь: вдавил чужое тело в себя и слегка встряхнул – а потом забрался в расстегнутые штаны и сильно сжал, прозрачно намекая, что игры закончились. Левая рука Мина, накрытая ладонью Лухана, легла на ширинку луханевских брюк, и Лухан заставил ее скользить по ткани, заставил чувствовать, как быстро его тело реагирует на эти прикосновения.
Это сбило Мина с частоты, и он уткнулся носом в шею Лухана, как попало прижимаясь губами к коже, даже не пытаясь подавить желание сжать ласкающую его руку бедрами. Ему было хорошо… Но голос рассудка, иногда переходивший на шепот, на самом деле в нем не умирал никогда, и Мин, ловя сладкие судороги удовольствия, вопреки ему хрипло выдохнул Лухану в шею:
- Что ты делаешь? Тебе нельзя…
- Зато тебе можно, - облизнулся Лухан. – Если ты все сделаешь сам…
- Но ты же будешь смотреть…
- Конечно буду… Как я могу не смотреть на тебя?
- Лухан… Лухан, перестань, я не смогу. Не могу у тебя на глазах… при свете…
Лухан неслышно чертыхнулся, убирая руки от Мина, а потом ухмыльнулся:
- После всего того, что мы делали, ты все еще стесняешься меня?
- Это глупо, да? – Мин переставил ногу через его тело в обратную сторону и сел на кровати, опустив голову. – Я не могу тебе объяснить и не могу себя заставить.
- Нормально. Не надо себя заставлять, - Лухан пытается уследить за своим лицом и стереть с него разочарованное выражение, игриво дергая Мина за лежащий на грубой ткани обивки пальчик. – Мин, все нормально. Не хотеть – это нормально.
Мин покачал головой и сказал куда-то в сторону:
- Дело не в том, что я не хочу… - а потом посмотрел на Лухана большими виноватыми глазами, так что Лухан рассмеялся. – Ты теперь обижаешься?
- Нет, - честно ответил Лухан, опускаясь на подушку и разглядывая потолок, потому что Мина с этим выражением лица, если признаться честно, хотелось валить и… любить до потери пульса. – Нет. Просто, как я и сказал, что-то изменилось.
Мин еще раз отрицательно мотнул головой, но спорить не стал.
- Пойду все-таки разберу эту чертову сумку, - сказал он, застегивая брюки.

Мин валялся на диване, с удовольствием думая, что этот день, наконец, закончился – сказать по правде, он чертовски устал… Устал приглядываться к Лухану и за его улыбками замечать проскальзывающие гримасы боли, когда он двигался резко или ему надо было поднять руки. Мин ничего не говорил, просто отобрал у Лухана в душе шампунь и сделал все сам. Смывая пышную белую пену со светлых волос, старался не думать, что это неприятно – не сами прикосновения к Лухану обернутыми в пену пальцами, а его беспомощность, уязвимость, поселившаяся в красивом и сильном, как он думал раньше, теле. Мин осторожно водил губкой по его спине, не позволяя воде намачивать грудь, улыбался и дразнил, пытаясь спрятать свое разочарование, потом лупил Лухану по рукам, когда он мешал ему обрабатывать шов… Мин никогда не думал, что можно испытывать все эти эмоции сразу – любовь, жалость, раздражение, отвращение. И это утомляло.
Губы Мина сжались на секунду, когда Лухан с грацией накуренного оленя по привычке резко запрыгнул на диван, забыв… и сморщился от боли. А потом широко улыбнулся, явно пытаясь скрыть свою неосторожность. Мин вздохнул.
- Так… - начал Лухан, сжав холодными пальцами голень Мина, чтобы уложить его ногу к себе на колени. – Чем теперь займемся?
- Меня устраивает вариант «спать», - честно признался Мин, тихо балдея от рук Лухана, разминающих его стопу.
- Я не об этом, - рассмеялся Лухан. – Я в общем… Мы уже дрались – и даже разломали шкаф, если я не забыл – мы успели злостно надраться, пожить отдельно, купить машину, поругаться, извиниться, перепихнуться в женских шмотках и пережить операцию…
- И все это за жалких четыре месяца, - Мин не может не улыбнуться в ответ.
- Быстро, да, - соглашается Лухан. - Так что дальше? Похоже на то, что без проблем на задницу нам слишком скучно.
Лухан проводит ногтем по нежному месту на середине стопы, и Мин отдергивает ногу, не позволяя щекотать.
- Сначала надо поставить точку в последнем пункте, - серьезно отвечает Мин. – А потом попробовать пожить как нормальные люди.
Но Лухан только качает головой:
- Не получится, я тебе о чем и говорю, - Лухан вдруг поднимает маленькую ножку, которую разминал, до уровня лица и быстро прижимается губами к стопе. – Мы встретились, чтобы сломать стереотипы.
Мин думает, что в этом есть доля здравого смысла. Всего лишь доля. Более информативным высказыванием он не переставал считать утверждение, что они двое – это просто пиздец.
- Да какие ты умные слова-то знаешь, - фыркает он, шутливо толкая ногой Лухана в плечо. И тут же пугается, мысленно обругивая себя за то, что забыл.
Лухан замечает этот всплеск вины на его лице и ловит ножку обратно, прижимая к груди:
- Мне не больно, не бойся.
Мин, приподнявшись на локтях, смотрит на него осуждающим взглядом, и Лухан сдается, поправляясь:
- Хорошо, не всегда больно… С тобой вообще хорошо, - медленно добавляет он, скользя по бледной коже по-девичьи красивой икры вниз. Тяжелые полы халата расходятся, обнажая гладкое ровное бедро до самого основания, и Лухан гладит его, целуя колено.
- Это плацебо, - пытается пошутить Мин, чтобы поддержать разговор. Выходит несмешно, но его слишком отвлекает ощущение соскальзывающей с его тела ткани, когда Лухан тянет за пояс, развязывая узел. Мин приходит в себя только тогда, когда Лухану остается потянуть совсем чуть-чуть, чтобы полы халата разошлись совсем, обнажая его тело. Мин вцепляется в пояс и тянет на себя, поспешно отбирая его у Лухана.
- Если тебе неприятно, мы можем не заниматься этим, - заставляет себя сказать Лухан.
- Нет, дело не в этом, я же говорил, - отвечает Мин, разглядывая обивку дивана.
- В чем тогда? – Лухан продолжает гладить нежную кожу по бедру и забирается под халат на ягодицу, осторожно сминая мягкое, пытаясь уловить на лице Мина признаки отвращения. Но ничего похожего он не видит – лицо Мина остается таким же красивым и просто сосредоточенным. – Если все дело в том, что ты не хочешь, не забывай, что твое тело, как бы я ни любил его - слишком большая роскошь для меня. И ты не обязан отдавать его мне только потому, что я хочу.
Мин смотрит на Лухана большими глазами, пытаясь увязать смысл его слов с его обычным поведением – Лухан, который еще ни разу не упустил шанса затащить его в постель, говорит, что согласен потерпеть? Мин начинает думать, что из-за этой болезни на самом деле изменились они оба – стали еще ближе, растеряли страх говорить откровенно, но молчаливый секс, к сожалению, больше не решает всех проблем. И до Мина внезапно доходит, что именно это и смущает его больше всего – вдруг появившаяся между ними откровенность. Болезненная уязвимость Лухана, открывшая все его незащищенные места, вызвавшая необходимость заботиться о нем, заставляя быть ближе, чем раньше, когда можно было просто сказать, что кроме физической близости им друг от друга ничего не нужно, стерла эту границу приватного пространства каждого из них, и вернуться назад теперь непросто. Мин внезапно понял, что он для Лухана самый близкий человек, в этом праве видевший его и больным, и беспомощным, и страдающим, - и это как-то не вяжется с тем, что Лухан все еще хочет его в том самом смысле. Мину вдруг стало сложно – просто лечь под того, кто нуждается в его помощи, чтобы вымыть волосы и одеться. Сложно перестать быть самым близким и стать снова просто телом, которое тихо стонет, когда Лухан ласкает его. Вдруг появившаяся нефизическая близость словно стерла все их безумные ночи в постели, и оказаться перед Луханом без одежды, позволяя читать по его лицу, как ему хорошо, снова кажется Мину безумно стыдным.
- Мне… стыдно, - выговаривает Мин. – Я не могу объяснить, я хочу тебя и твоих ласк, но мне почему-то бесконечно стыдно мыть твои волосы, а потом позволять делать все это с собой... и тем более делать это самому.
Лухан искренне не понимает, как эти вещи могут быть связаны… Ему ясно только то, что он и сам почувствовал – что Мин явно принуждал себя ухаживать за ним. Лухан хорошо знает, что Мин не из тех, кому доставляет удовольствие вытирать сопли, и все, что он делает, он делает лишь из чувства долга. Но и этого вывода ему хватает, чтобы быть Мину благодарным, и он обещает себе делать то, чего от него хочет Мин, и не давить на него.
- Хорошо… - говорит он, тихо выпуская ножку из своих рук. – Я бы хотел помочь тебе, но я не понимаю. Ты для меня как воздух – просто необходим. И как бы ни было отвратительно то, чем мы занимались, мне не было стыдно, я не чувствовал, что это неправильно. Когда я прикасаюсь к тебе, это так же естественно, как дышать. Мне иногда кажется, что где-то там на небе нас задумали как одно целое, и обнимаю я тебя или у нас секс, это не так важно – главное, что мы можем быть ближе, снова соединиться. Когда я касаюсь тебя так, мне кажется, что между нами нет границы, я впитываю всего тебя без остатка, со всем достоинствами и недостатками, с силой и слабостью, потому что это естественно…
Мин слушает его молча, чувствуя странный отклик внутри на его слова. Они кажутся тем самым, что ему было нужно, чтобы почувствовать, что между ними нет барьеров – ни в голове, ни в постели. Странное ощущение щекочет грудь Мина изнутри – старая добрая мудрость, говорящая о том, что того, кого любишь, примешь со всеми потрохами, перестав отделять себя от него.
Внезапное любопытство, открытое этой простой истиной, вдруг поднимает Мина с дивана, и он щелкает выключателем под удивленным взглядом Лухана, погружая комнату в темноту. Слабый свет из окна оставляет от его тела только темный силуэт, и он толкает Лухана на диван, а потом сбрасывает халат на пол, оставаясь укрытым только негустым полумраком.
Мин с кошачьим изяществом вытягивается рядом с Луханом и, положив подбородок на скрещенные руки, смотрит на него в темноте.
- Как ты любишь надо мной издеваться, - смеется Лухан, проводя ладонью по изгибу спины, перерастающему в сочную кривую ягодиц.
- Да-а-а, - мурлыкает Мин. А потом утыкается носом в диван. – Нет. На самом деле мне все еще стыдно, и я просто не могу встать, потому что ты увидишь меня голым.
Смех Лухана звенит в темноте чем-то ярким, звонким и искренним.
- Значит, валяться голым рядом со мной ты можешь, а перспектива сесть на меня и трахнуть тебя пугает, да?
- Вроде того, - виновато улыбается Мин. – Лухан, помоги мне?
- Иди сюда…
Мин подтягивается, достает до губ, кладет руку на шею, гладит, а потом ведет вниз по груди, распахивая халат Лухана, расправляется с поясом, и, когда полы халата разъезжаются в стороны, забирается на него.
Когда Мин прижимается к нему самыми неприличными местами, из Лухана, доведенного заморочками Мина до нервического тика, вырывается короткое:
- Черт… - и он, наплевав на боль в груди, сгребает чужое тело, ставшее из-за всех этих махинаций со смущением в сотню раз желаннее, ближе, несдержанно целуя, пока Мин торопливо сдергивает с его рук рукава халата.
Лухан ненадолго выпадает из реальности, пока его тело бурно восторгаеся близостью другого тела, такого же обнаженного, как собственное, но куда более нежного, мягкого, чувственного, тонкого… Мозг Лухана рождает самые прочувствованные эпитеты, пока руки проверяют их справедливость, обнимая, скользя по теплой натянутой на ребра коже, сжимая соблазнительные ягодицы и лаская хрупкую шейку с торчащими позвонками.
А потом Мин вкладывает ему в руку маленький холодный тюбик.
Сильный ягодный запах лубриканта ползет по комнате, и Мин утыкается лбом в шею Лухана, когда его касаются холодные пальцы. У Мина проскальзывает мысль, что Лухану снова должно быть больно тянуться к нему, но вопреки разуму, резко потерявшему в густоте дельных мыслей под растягивающими его пальцами, Мин реагирует на нее - укусом в шею… Он успевает искусать всего Лухана, пока нависает над его телом, покачивая бедрами и наслаждаясь собственной бесстыжестью, которая недавно так пугала его – пугала, пока он снова не распробовал ее на вкус.
Когда и этого разврата ему кажется мало, он фыркает, отталкивает Лухана и сдавливает его бедрами, сладко жмурясь от ощущения упирающейся ему в ягодицы возбужденной плоти. То, что они не разрывают презерватив, когда им так хочется порвать друг друга, можно считать большой удачей – равно как и то, что Лухан все-таки оказывается внутри вопреки бестолковым суетливым метаниям Мина.
Лухан вообще представлял все себе немного не так, но что-то в этом было – в Мине, которого невозможно было заставить выпрямиться, и он так и двигался на нем под углом, смущая трогательной складочкой в основании бедер и вызывая приливы безумной нежности из-за переплетенных с его собственными пальчиков. Лухан держал их зажатыми между своими до самого конца, пока не решил, что полезнее будет поспособствовать Мину кое с чем. И когда его помощь довела дело до логического финала, Лухан улыбался даже несмотря на оглушающее его самого удовольствие: лицо Мина над ним отражало целую палитру самых любопытных эмоций – от тягучего наслаждения, прорисовывавшего складочку на лбу и заставлявшего постоянно облизывать губы, до смущения, проступившего краской на щеках и трепетавшего прикрытыми ресницами.
- Ты чудо, - хрипло выдохнул Лухан, помогая Мину опуститься рядом и нежно целуя в губы.
Мин рассмеялся и заерзал, устраиваясь поудобнее. А потом сказал:
- А знаешь что самое смешное? Что еще стыднее, чем сам стыд?
- Что? – спросил Лухан, поглаживая кожу на чужой спине, оторваться от которой он не нашел в себе сил несмотря на неудобную позу, из-за которой ныли ребра.
Мин хихикнул, утыкаясь в сгиб руки Лухана.
- Что мне хоть и было стыдно, но хотелось всегда сильнее.
- Ахахах… ты маленький извращенец, я всегда знал, - Лухан прижал Мина к себе, откровенно наслаждаясь изгибами нежного тела под руками. – Хорошо, честность за честность… Мне всегда было стыдно за одно свое желание…
- Какое? – Мин приподнялся на локтях, заглядывая в чужие глаза.
- Называть тебя котенком, малышкой, деткой…
Лухан целовал куда попало, оставляя отпечатки губ на плечах и щеках, надавливал на ребра, заставляя Мина извиваться от щекотки.
- Перестань, - хохотал Мин.
- Крошкой, принцессой, солнышком…
- Пере… ахаха…