Мудак, который забыл

Мин, спуская ноги с расправленного дивана, на котором вперемешку простыни, подушки и скомканное одеяло, на чистом автомате поднимает с пола цветную вырвиглазную гавайскую рубашку – просто потому, что наступает на нее. Он двумя пальцами брезгливо кидает шмотку на подлокотник, и Лухан тут же хватает ее, напяливая на себя:
- Вау, моя рубашка, - с таким младенческим восторгом, будто нашел в пачке хлопьев недостающую фигурку из коллекции Стартрек.
Мин игнорирует восклицание, как впрочем и то, что найденную рубашку Лухан застегивать не собирается, возвращаясь к приготовлению яичницы. Его голая грудь с острым соском высовывается из распахнутой рубашки, когда Лухан наклоняется, разыскивая молоко в холодильнике, и Мин думает, что это нормальный для Лухана пиздец – подобранная им одежда всего лишь маленькая частичка, сиротливо занявшая положенное ей место в хаосе вечно кружащегося вокруг Лухана разобранного паззла.
Мин переползает на табуретку и отдает все свое сонное внимание орущему телевизору, на котором бегущая полоса новостного блока и сообщение о сошедшем с рельс поезде. На экране кадры развороченного железнодорожного полотна, санитары в белом и полицейское оцепление. Диктор сообщает количество жертв, и Мин передергивает плечами… Не то чтобы он был впечатлительным, просто представил себя на месте людей, чьи родственники погибли в этой аварии. Вряд ли он смог бы это пережить – бессмысленную жестокость несчастливого случая. Впрочем, если подумать, у него самого даже нет того человека, чья жизнь была бы ему дороже собственной, чтобы так переживать об этом.
- Э-э-эй, что-то не так? – раздается у него за плечом, и Мин оборачивается, разглядывая полуголого Лухана в расстегнутой рубашке и неглаженных желтых шортах, из которых торчат кривые в своей худобе, волосатые ноги. На голове у Лухана ежеутренний пиздец из всклокоченных давно некрашеных волос, а в руке лопатка, по которой обтекает кусок жареного помидора.
- Что случилось? – переспрашивает Лухан, и помидор с чмоканьем шлепается на пол.
- Нормально все, - отвечает Мин, снова поворачиваясь к телевизору. – С чего бы ты взял…
Договаривать ему лень, потому что он искренне надеется, что Лухан отвалит.
- Тогда прекрати жрать хлопья! – предупреждает Лухан, не торопясь оставлять его наедине с телевизором или поднимать упавшую помидорину.
- А, извини… - Мин отдергивает руку, потянувшуюся за очередной порцией кукурузных хлопьев, отстраненно замечая, что да, он сожрал почти все, что было в чашке, пока слушал новости.
Лухан подозрительно качает головой, отходя к плите. Он накрывает сковороду крышкой и косится на Мина через плечо: тот сидит на табуретке, подогнув под себя босые ноги, и опять крошит хлопьями на стол, не отрывая взгляда от телека, в котором, на взгляд Лухана, нет ничего новее того, что было вчера. Мин уже два дня странный…
«Упертый, как пиздец», - Лухан фыркает про себя.
Нет, он ничего не имеет против того, что его парень сегодня ржет, как истеричка, над тупыми шоу, завтра ревет, как та же истеричка, над сопливой дорамой, а послезавтра строит из себя интеллектуала и начинает общаться со своим внутренним я, игнорируя Лухана. Но, блядь, если бы хотя бы причину этого соизволил сообщить… Лухан скребет голую грудь запачканными помидорным соком пальцами и вздыхает: он любит Мина до нервического тика, и когда тот вдруг начинает рыться в своей рыжей голове, отталкивая Лухана, не позволяя поучаствовать в аристократических думах на тему ускользающего смысла жизни, Лухан злится, как собака, и начинает думать, что его отталкивают, ненавязчиво вкладывая во все это печальный подтекст их истории – «я до тебя вообще нормальный был».
- Ешь, - он подталкивает Мину тарелку с месивом пострадавшей, как от бомбы, от его ловкости яичницей.
- Спасибо, - отзывается Мин, не чувствуя надобности даже повернуть голову, когда благодарит. Он вообще готов и дерьмо сожрать, а зная, что кулинарные таланты Лухана вообще подчиняются правилу «повезет-не повезет», лучше заранее не рассчитывать на многое.
Лухан молча засовывает в себя куски помидор и жареных яиц и старательно сверлит взглядом профиль Мина, надеясь, что тот хотя бы почешется от интенсивности взгляда. Или – с тем же успехом он может пожелать завтра проснуться британским принцем – снизойдет до разговора с ним.
Лухан вспоминает, как они с Мином познакомились. Его тогдашний парень, Сехун, уезжая на какие-то суперважные соревнования, от которых зависела ни много ни мало его дальнейшая карьера (сам он именно так объяснял свой поспешный и длительный отъезд Лухану, складывая в чемодан дезодорант и – конечно, совершенно случайно – пачку презервативов), буквально за ручку притащил рыжего умилительно скромного парнишку в педантично выглаженном костюме к ним в квартиру, заявив, что Лухану нужно, чтобы за ним кто-то присматривал, и для этих целей он завел скромную полевую мышь своего очаровательного друга Мина, с чем и покинул их, с недоумением глядящих друг на друга, в разворошенной квартире. И Лухан как-то сразу забыл про презервативы в чемодане Сехуна, про неопределившиеся номера, названивавшие ему по ночам, про самого Сехуна… Остался только стоящий в проходе, залитом солнечным светом, удивительно красивый рыжий мальчик, смущенно растрепавший свои волосы и сказавший:
- Ну я пойду, наверно?
И хрена с два Лухан позволил ему уйти.
Мин мотал головой и говорил, что он не гей, отцепляя с себя чужие руки, когда Лухан лез целоваться. Мин раз за разом повторял, что ему нравятся девочки, их сиськи и их ножки, но бутылка паленого виски разворачивала свои стробоскопические эффекты, и рука Лухана в его штанах делала его слова все менее убедительными, а вздохи все более влажными. Они переспали по пьяни. Наутро Мин трясущимися руками надевал трусы, не мог заставить себя посмотреть на Лухана и равноодинаково хотел испариться из его кровати и воспоминаний. Но хрена с два Лухан позволил ему уйти. Он до сих пор держит Мина за руку, молча принимая невысказанные, но вечно копошащиеся на поверхности обвинения в том, что Лухан превратил его в презираемого обществом педика, в которого только ленивый со смехом не ткнет пальцем, из-за Лухана ему приходится прятаться от друзей, которые быстро стали бывшими… Лухан в конце концов в ебеня разнес его бывшую нормальной жизнь, которая висела на плечиках вычищенной и выглаженной, как серый костюм, заполнив хламом, хаосом и каким-то неприличным неконтролируемым сексуальным безобразием.
И он не отпустит эту руку, потому что его алфавит теперь начинается и заканчивается буквой «М», а каждый день должен начинаться и заканчиваться рассыпанными по подушке цветом в лисий мех волосами. Он даже готовить научился так, что после его пусть и отвратительных на вид блюд не тянуло облевать весь сортир, хотя раньше Сехун его попытки заявить себя в кулинарии называл не иначе как коротким и емким словом «пиздец».
И именно поэтому при виде молча поедающего его жертвенную яичницу Мина на Лухана накатывает такое отчаянное отрицание, что он готов все что угодно сделать, лишь бы Мин перестал тупо пялиться в экран и объяснил, что такого случилось в эти два дня, о чем Лухан забыл.
«Эй, посмотри на меня», - одними губами произносит он, свято веруя в то, что его вселенская невхерственная любовь все-таки постучит Мину в уши.
Но Мин, кажется, со всеми своими потрохами переселяется туда, за экран, к парочке ведущих, зачитывающих письма… Лухан искренне считал, что бумажных писем уже не существует, а тут вот тебе на - конверты.
Кто он в жизни Мина? Меньше, чем ебучие никчемные артефакты прошлого, отштампованные марками и выпущенные в мир электроники ностальгии ради?
Первым, что попадается Лухану под руку, становится стоящий на столе открытый пакет молока, и он с мстительным удовольствием переворачивает его над головой Мина, обливая его челку пастеризованным и обезжиренным… Молоко стекает по лицу Мина, превращая содержимое его тарелки в то, чему даже не надо притворяться, чтобы выглядеть дерьмищем, а эмоциональность его взгляда, обращенного на Лухана, по оценке мат-на-квадратную-букву заслуживает номинации на Оскар:
- Ты, блядь, совсем ебнулся?
Но фаза ведения переговоров в эмоциональном спектре Лухана минула еще тогда, когда он пытался понять, на что обижен Мин, и поэтому он, не утруждая себя ответом на в общем риторический уже вопрос ебнулся ли он, за воротник футболки выволакивает Мина из-за стола и впечатывает в ближайшую стену. Пока он слизывает холодные молочные капли с лица Мина и торопливо спускает его шорты, он вспоминает, что Мин ненавидит молоко, которое теперь везде на его лице, на шее, на губах… Губы Мин облизывает с таким выражением лица, что начинает казаться, что его сейчас стошнит от запаха, и Лухан целует их особенно тщательно, посасывая сначала верхнюю, потом нижнюю, чтобы вкуса молока не осталось нигде.
- Совсем ебнутый, пусти, - до Мина вдруг доходит, что можно попробовать повырываться… да и что это вообще за хрень за такая: он стоит посреди комнаты со спущенными штанами, по его лицу стекает блядское молоко, которое Лухан облизывает, как сумасшедший, пока не…
- Мать твою, что за нахрен ты творишь? – Мин понимает, что молоко на лице было не пределом извращенной фантазии Лухана, когда Лухан стаскивает и свои собственные шорты, оставляя их болтаться на щиколотках, и прижимается к Мину голым телом без всего. Голое тело очень остро реагирует на наличие рядом такого же обнаженного, греховного и нетерпеливого. Лухан недолго соображает, чем лучше всего заткнуть Мина, и Мин окончательно теряет все аргументы в борьбе за свое достоинство: его рот занят языком Лухана, а это самое достоинство уже с готовностью отвечает на попытки Лухана вжаться в него животом и потереться своим собственным опущенным хвостиком.
- Блядь, да что же ты за такое… - стонет уже подчинившийся своей судьбе Мин, скрывая ладони под распахнутой гавайской рубашкой на изгибе задницы Лухана и с чувством потирая кожу на совсем не мягких половинках. Его ебнутый на всю голову парень окатил его молоком, снял трусы, а теперь трется своим полувставшим членом о его собственный. Они как два озабоченных недотраханных идиота стоят по пояс голые посреди комнаты и с влажными вздохами прикасаются друг к другу членами так, что в животе все добавляют огня. Они держат друг друга за ягодицы, чтобы движения были четче, ощутимее, рельефнее… и невыносимое желание от одного только осознания того факта, что нормальные люди так не трахаются, разливается где-то по потрохам, мелко пульсирующим внутри и требующим скорейшего удовлетворения.
Лухан заворачивает футболку Мина колбаской до самых подмышек и с очевидной жадностью накрывает ладонями соски, удовлетворенно сдавливая и бормоча:
- Как у бабы, честное слово.
Ни один их секс еще не обходился без того, чтобы Лухан не трепал его соски, с маниакальным наслаждением теребя их в руках и называя за пухлость и полноту сиськами, сисечками и вообще как повезет.
- А у тебя рожа бабская, я же ничего не говорю, - Мин считает, что должен ответить на нанесенное оскорбление, пусть даже он сейчас позорно кончит от губ Лухана, качественно засасывающих его сосок, так что ему начинает хотеться… сойти с ума, пожарить себя на горячей сковородке, вывернуться мехом внутрь, например.
- А, ч-ч-черт, - ритм, в котором они толкаются друг в друга, набирает обороты, и Лухан вынужден постепенно отступать под давлением слишком сильно напирающего на него Мина, который, забыв про сдержанность, с протяжным стоном опускается сверху вниз вдоль его живота и ниже, вцепившись в его поясницу мертвой хваткой, всхлипывает, поднимается и повторяет все снова, приятно радуя прикосновениями не в шутку твердой определенной части тела.
- Что, капризный мой, можешь кончить, просто касаясь меня? – ехидно спрашивает Лухан, помогая телу Мина продолжать эти фантастические колебания вокруг причинного места, от которых он охает, вздыхает и к вечно сопровождающему это событие восторгу Лухана покрывается смазкой.
- Лухан, черт бы тебя побрал, сделай что-нибудь, - Мин от отчаяния принимается обкусывать губы Лухана и, когда ничего снова не происходит, тянет руку вниз, чтобы помочь себе сам, раз уж эта безжалостная сука… Лухан находит это отчаяние очаровательным, откидывает руку Мина и роняет их обоих на диван. Он пытается стащить с Мина мешающиеся шорты, но руки Мина, оставленные без присмотра, снова пытаются сорвать Лухану планы, и он плюет на так и оставшуюся висеть на одной ноге одежду, прижимая неугомонные конечности своего парня к подушке.
- От тебя воняет, - заявляет Мин, когда аура подмышек Лухана достигает его носа.
- А ты вообще в молоке, - Лухан ласково и качественно проводит языком по щеке Мина. – Крем где?
- Откуда я знаю? – Мин мстительно наугад пинает, и Лухан подскакивает на его бедрах.
- Если опять потеряли, я намажу тебя сиропом, - обещает Лухан и, не отпуская прижатых к дивану запястий Мина, начинает шарить на полке, подвешенной низко над диваном.
Здоровенная шайба банки крема валится сверху, едва не ударяя Мина по голове, и он злобно шипит:
- Раздолбай…
Но Лухан только хмыкает и, все еще не рискуя отпустить руки Мина, одной рукой отворачивает крышку, которая, как почти все предметы в их доме, укатывается в ебеня под диван от очередной, как у своенравной лошади, попытки Мина скинуть с себя чужой вес.
Лухан не может позволить себе грубости без предупреждения засовывать в любимую задницу посторонние предметы, поэтому он медленно спускается поцелуями по тяжело дышащему животу Мина, но сегодня, видимо, просто не его день - Мин рыбкой выскальзывает из-под него, складывая ноги на его бедра:
- Тебе еще приглашение на красивой бумаге выписать?
- В твою задницу? Лучше пожизненный пропуск, - Лухан не остается в долгу, но пользуется высказанным разрешением, медленно вводя внутрь покрытый сладковато пахнущим кремом палец. И тут же удивленно вскидывает брови, почти жалуясь: - А чего так легко-то? Мы же давно не…
Нечитаемое выражение на лице Мина соскальзывает в неприкрытый сарказм:
- Знаешь, у нашего водопроводчика тако-о-о-й большой…
Лухана это блядски злит, и он засовывает в Мина все имеющиеся в наличии пальцы разом. Он ведь точно помнит, что они в последний раз…
- Блядь… - Мин морщится от боли. – Сука ты правда что ли не помнишь?
- Что я помнить-то должен? – злое выражение не сходит с лица Лухана.
- Ты напился в четверг, идиот, - Мин извивается под ним, пытаясь освободить руки. – Что, совсем не помнишь, как трахнул меня прямо на лестнице?
Замороженные ячейки памяти в Лухане как-то все разом активизируются, и он действительно вспоминает шершавую оштукатуренную стену, снятые штаны и то, как сильно ему хотелось… его Мина.
- А потом спать ушел, ни слова не сказал, - голос Мина приобретает против его воли жалобный, ноющий оттенок.
Зато Лухана вина догоняет, как грешника справедливая кара: он торопливо целует живот Мина, член, бедра. Он наполняется виной, как стакан соком, переливаясь через край:
- Милый, хороший мой, прости… Мин, я люблю тебя, прости…
Вместо ответа Мин снова пытается сбросить Лухана с себя, дергаясь всем телом.
И тут до Лухана доходит, будто от встряски мозги встают, наконец, на место:
- Ты поэтому обижался?
Мин не считает, что такой тупица достоин ответа на под стать ему тупой вопрос, и только обиженно отворачивается, предоставляя Лухану право делать с его телом, что захочется. Ведь если ему хочется – он на лестнице, в душе, где угодно… И что думает об этом всем Мин, ему насрать…
Ресницы Мина предательски намокают, и для Лухана это самая последняя капля. Он отпускает его руки, падает сверху, поворачивая к себе за подбородок:
- Я скотина, сволочь, ублюдок… - обнимает везде и сразу, держа так нежно, словно Мин из воска и того и гляди вытечет между пальцев. – Только не обижайся, крошка… Мин… Я так люблю тебя… Накажи, как хочешь, только не обижайся больше.
Бабочки поцелуев на губах Мина мешают говорить, и он съедает их все сразу в один большой, тягучий, глубокий поцелуй, который заканчивает предложением, сопровождающимся ехидной улыбочкой:
- Что-то давно мы не менялись ролями… Твоя задница вспомнит, каково быть на моем месте, и я все прощу, да?
Лухан с глухим стуком уныло падает лбом в диван, рядом с плечом Мина, гнусаво говоря в обивку:
- Хорошо, - и Мин откровенно ржет – потому что лицо Лухана, когда он снизу, забыть невозможно. Лицо Лухана, когда он снизу, измученное удовольствием и одновременно припечатанное оскорбленной гордостью – это его любимый аттракцион.
- Мстить… сейчас будешь? - Лухан героическим усилием воли заставляет себя произнести это, и Мин звонко смеется над выражением его лица – как будто у ребенка, которого сейчас нашлепают по заднице.
- Нет, подожду, когда от тебя вонять не будет, - отвечает он.
- Тогда я вообще мыться не буду, - бурчит Лухан, заваливаясь рядом на диван.
Мин думает, что это супер, честно: они валяются на выпотрошенном диване, среди потрясающего по масштабам срача, где-то там лужи разлитого молока, а они оба не то что голые, а какие-то недораздетые, обсуждают воняющие подмышки.
- Ты сдохнешь раньше, если перестанешь мыться, - обещает Мин. А потом толкает Лухана локтем, - Лухан…
- М…
- Так и будешь там валяться? Я… - Мин запинается, - все еще хочу тебя… прямо сейчас.
За спиной Лухана выростают два крыла, белые и пушистые, на губы Мина ложится радостный чмок, а с полки валится куча квадратиков из фольги, еще сильнее засыпая мусором безобразие на диване.
- Обожаю тебя, крошка, - говорит Лухан, и… нет, не «их тела сливаются для любви»: раздается вздох раненой жертвы маньяка, и короткие ногти располосовывают бедро Лухана наискось.
- Когда же я сдохну… - вырывается между сжатых зубов Мина, и Лухан выскальзывает назад.
- Я люблю тебя, крошка…
- Пошел ты…
Чмок-чмок-чмок…
Вздох… Бормотание…
Плюх-плюх-плюх…
Как в ебаной манге, честное слово. Мину даже начинает казаться, что когда Лухан кончит, рядом с ним всплывет облачко, в котором издевательским жирным шрифтом будет написано что-то вроде «Пле-е-есь» или «Смыфлблрвщщщщ»
- Ты даже это не можешь делать красиво, - жалуется Мин, и неснятые шорты болтаются на нем, как пожеванный штормом флаг на флагштоке, когда он поднимает ногу.
Лухан ловит потянувшуюся к нему конечность, укладывает на плечо и преданно целует где-то рядом с коленом:
- Прости, моя любовь такая уродская, я знаю, - он и правда знает, что не может дать Мину то, чего он так хочет: что их дом никогда не будет пахнуть цветами и звучать хрен-его-какой-по-счету симфонией для скрипки и фортепьяно, что секс с ним никогда не будет возвышенным актом любви… Но он так любит Мина, что коленки дрожат и хочется исцеловать его всего до кончиков пальцев, лишь бы были мягкие губы, лишь бы он такой теплый был рядом, выгибался бы дугой, как сейчас, заползая на его колени вслед за удовольствием.
Мин стонет, как раздавленный катком, не только потому, что внутри него в полуудушенном ритме двигается часть Лухана, подталкивая внутренности к глотке, но и из-за этого самого придурочного Лухана…
«Уродская»…
Слово-то какое нашел.
Мин подрывается с дивана и подтягивается, хватанув Лухана за волосы, целует так, словно хочет сжать, залепить к черту его губы, выдохнувшие только что упрек, в котором нет упрека… и свою дурную гиперчувствительную совесть заодно.
Лухан невозможный, Лухан отвратительный. Его почти невозможно смутить… «Лухан, поцелуй?» - «Хорошо» - «У меня губы грязные» - «Я согласен» - «А в ягодицу поцеловать?» - «Пожалуйста»… С этим невозможно бороться на самом деле.
А Лухану слегка сводит зубы… подумаешь, шестьдесят килограмм веса держатся за его волосы. Не то чтобы ему были дороги его похожие на гнездо обесцвеченные патлы, но…
- Мин, отцепись, крошка, - Лухан мягко выпутывает из своих волос чужие пальцы, - плешивый я буду нравится тебе еще меньше.
Мин опять слышит в его словах готовность подчиняться и назвать себя хоть говном, если Мину этого захочется, и он с отчаянным стоном кладет его руку на то, что давно требует к себе внимания, горячо повторяя в волосы, которые недавно чуть не вырвал:
- Дурак, ты такой дурак…
- Я знаю, - просто соглашается Лухан, поглаживая большим пальцем набухший горячий кончик. – Только не начинай меня ненавидеть.
- Заткнись… - Мин сжимает зубы на чужом плече, оставляя на яркой ткани гавайской рубашки мокрый след, - потом ведь пожалеешь.
- Я жалею только о том, что не могу дать тебе больше, - на этих словах их ритмичные движения друг на друге обретают внушающую уважение амплитуду и глубину, и Мин отрешенно думает, падая на колени Лухана, что это и есть то, что называется «трахаться»: ритм, частота и четкость. Вверх-вниз на чужом теле, под завязку от самого дна, быстро, пока хватает дыхания, пока отчаянно натертая плоть не теряет своей жадности, угасая под потоком выплеснувшейся жидкости.
Мин чувствует, как горячо в мышцах ног, а из задницы вообще будто вынули что-то большое и гладкое, как труба, что, впрочем, недалеко от истины. Его пальцы мелко подрагивают, и он прижимается к Лухану, утаскивая его руку вниз и прижимая пальцами между ягодиц, чтобы избавиться от ощущения, что его трахнули и бросили с растянутой задницей. Но Лухан притягивает его к себе и трудно вообразимым образом впутывается в него, просовывая ногу между бедер и руку под плечо, обвивается вокруг, как сытый удав, и мурлыкает в ухо:
- Жрать хочеца-а-а…
- Уебище, - Мин наугад тыкает локтем, попадая по луханевским ребрам. – Ты мерзкий.

Мерзкий, грязный как собака под дождем, Лухан тащит его в ванную, но Мин выпинывает его из дверей душа, прогоняя убирать грязь самого разнообразного происхождения, размазанную по всем поверхностям. Когда он возвращается, грязи не становится меньше, телек по прежнему орет что-то из бодрого субботнего эфира, а Лухан в одних шортах, через желтую ткань которых вызывающе проглядывает свободно свисающий член (собственно, трусов на нем, насколько он помнит, с утра вообще не было, и надо бы поиcкать их под диваном), и моет посуду… Ну как моет: быстро споласкивает горячей водой и засовывает в шкафчик.
- Бля-я-я-дь… - Мин в белом пушистом халате скидывает в раковину к Лухану все, что находится на столе, включая тарелку с раскисшими хлопьями. – Ты отсюда вообще не уйдешь, пока это дерьмо не разберешь…
- Ну Мин…
- С тараканами будешь трахаться, когда они заведутся. Я уверен, тебе понравится.
- Ну Ми-и-ин…
Мин быстро распинывает вещи по своим местам, скидывая все, что находит на полу, либо в мусор, либо в стиралку. Поскольку находки с полу по большей части – шмотье Лухана, он не особо утруждает себя сортировкой. Лухан как-то на полном серьезе предложил ему выбросить все, что ему лень мыть, и купить новое… Лухан после этого долго спал у стены, лишенный доступа к минову царственному телу. И эта история повторяется каждый раз – Мин вынужден попрать свое достоинство и, взяв швабру, расчищать свинарник под заунывное, повторяющееся за плечами абсолютно бесполезное «Ну Ми-и-ин».
Нуми-и-ин как блядская золушка вынужден по локоть копаться в дерьме, пока эта бесполезная тушка с начинкой из спермы вместо мозгов возится в душе, дурным голосом напевая детскую страшилку. А в задницу это все… Мин на прощанье запинывает под диван зарядник луханевского сенсора и тащится на балкон, залегая с журналом в глубоком, просто огромном кресле, которое Лухан пару месяцев назад приволок откуда-то, довольно улыбаясь и повторяя что-то про «оно достаточно большое, чтобы уместить двоих… м-м-м…».
Спустя блаженные десять минут тишины, в течение которых Мин наслаждался глянцевыми страницами прошлогоднего журнала из кипы таких же обессроченных, брошенных в углу и оставшихся в этой квартирке, кажется, еще от прошлого хозяина, его задумчивое нирваническое единение с креслом нарушает шорканье тапок, и зевающий Лухан в таком же, как у него, только синем халате выкидывает его из кресла, занимая его место.
От возмущения Мин только беззвучно открывает рот, как рыба. Очень благородных кровей и очень оскорбленная. Лухан, так и не справившийся с зевком, молча тащит его к себе на колени, и Мин закрывает рот, устраиваясь между его ног, а спиной на луханевской груди: ну раз придурку так хочется…
Лухан ни мало не смущаясь тем, что дым сигареты забивается им обоим в нос и режет глаза, закуривает, лениво стряхивая пепел в стоящий где-то на полу стакан с окурками (чтобы Лухан завел пепельницу? Да никогда-а-а…), и безмятежно целует в щечку на раздраженное
- Опять провоняешь, - Мина, ревниво выдернувшего мятый журнал из-под луханевского локтя и отодвинувшегося подальше от дымящего кончика сигареты, пока Лухан не выжег им дыру на его халате.
Лухан красиво наполняет никотином балкон, выдыхая серые облака, и без задней мысли забирается свободной рукой под легко запахнутый белый халат, нашаривая под тканью ребра, маленькие игрушечные сосочки и плоскую косточку на груди, не отрываясь от сигареты. Полы халата с какой-то гостеприимной охотой расходятся все сильнее, и Мин вспоминает, как отважился как-то намеками выспросить у Сехуна, как тот умудрялся справляться с сексуальным маньяком.
- Че? – не понял Сехун.
- Ну… как часто вы… - Мину было еще как стремно спрашивать у бывшего парня своего парня, сколько раз В ДЕНЬ можно заниматься этим, не грозя прослыть мартовскими кроликами. – Ну… вы…
- А, - рассмеялся Сехун, - ну если очень хочется, можешь подмешать ему виагры в чай, а так у него не встанет, даже если ты будешь вилять задницей у него перед носом, как звезда стриптиза.
- В смысле? – сообщенный Сехуном факт как-то не вязался с тем, что они с Луханом попробовали уже везде, даже на кухонном столе. – Я наоборот не знаю, как трусы на себе удержать, - раздраженно закончил Мин.
Сехун бросил на него сомневающийся взгляд.
- И то есть когда вы свалили куда-то на прошлой вечеринке, а потом вернулись, как из унитаза вынутые…
- Ну да, - Мин думает, что глупо спорить с очевидным.
Сехун ржет.
- Ну поздравляю, чувак. У Лухана на тебя стоит по умолчанию… Даже завидно как-то…
Халат устает держать оборону и разваливается завязками, опадая распахнутыми полами между ног. Их убогая квартирка на последнем этаже, и можно не волноваться, что их увидит кто-то… Разве что из окон угловых квартир немного видно их балкон. И это тризлоебучее чувство, заставляющее его ощущать себя эксгибиционистом, подкатывает томительно сладкими волнами к низу живота, заставляя Мина поднять ногу на табуретку… так что сверху донизу между белыми полосами махровой ткани появляется полоска его голого тела, а одна нога вообще приглашающее приподнята, открывая доступ к внутренней части бедер.
Лухан закуривает вторую, продолжая витать где-то в никотиновых облаках, и Мин почти уверен, что Лухан и не замечает, что делает, водя рукой по его телу. Ему нормально, что Мин голый. Ему хорошо, когда ноги раздвинуты. Ему вообще все правильно, если можно касаться там, где приличные люди краснеют.
- Ты вообще можешь свои руки при себе держать? – раздраженно фыркает Мин, поворачивая ногу так, что колени расходятся под тупым углом.
- Неа, - отвечает Лухан, отрывая фильтр от губ.
Лухан извращенец. Лухан такое дерьмо, что… Ему нравится заставлять Мина чувствовать себя какой-то то ли гейшей, то ли проституткой, каждый раз с головой отдающейся удовольствию и с волнительным трепетом раздвигающей ноги. Ему, черт бы его побрал, нравится жить в свинарнике, забивать огромный хуй на правила и заниматься сексом сколько и когда хочется. У них крохотная квартирка, и денег хватает только на до тошноты уже задолбавшие хлопья с молоком. Им бы надо подыскать себе еще по одной непыльной работе, а вместо этого они каждую субботу заканчивают, как сегодня: ласкаются, как грешники в Содоме, потом прыгают друг на друге, потом спят до самого вечера, обнявшись, на вечно незаправленной постели среди гор барахла из валяющейся повсюду одежды, обломков пепельницы, проводов ноутбука, остатков завтрака и бог знает еще какой херни. Мин думает, что они проваливаются в какое-то дерьмовое сонное, безвольное, расслабленное царство из хаоса и вскрытых упаковок презервативов, и это отвратительно… И надо бы с этим покончить, подняться с Лухана, погладить одежду, например… Но черт бы побрал этого засранца с выжранными аммиаком волосами. Лухан такое дерьмо, что… ни на мгновение не дает забыть, что на него можно положиться, пусть он и превратит дом в свинарник, а твою жизнь – в феерический бесконечный траходром… Лухан может трахнуть его по пьяни в подъезде и забыть, но он… никогда не предавал его перед другими, как будто Мин – это все, за что он может держаться.
Мин вдруг думает, что ему, возможно, есть кем дорожить, слушая в новостях об очередном сошедшем с рельс поезде…
А где-то там в комнате, с до сих пор орущим телевизором, куча неглаженного белья и луханевский зарядник, со злости запнутый им под диван…
Журнал с грохотом падает на пол, глянцевые страницы плавно закрываются. Мин приподнимается, чтобы освободиться из рукавов халата, а потом снова ложится на Лухана, закидывая руки назад, сцепляя пальцы на его шее. Халат лениво сползает с него совсем, и Мин оказывается совсем голым на Лухане. Лухан не бросает свою сигарету, не принимается возбужденно натирать член Мина – просто продолжает гладить вытянувшееся на нем обнаженное тело, водит ладонью по груди, животу, касается бедра. Мин слегка выгибается в пояснице и, держась за шею Лухана, сдвигается по его телу вверх, чтобы Лухан свободно доставал до его без возражений распахнутых бедер, прикасаясь с внутренней стороны. Мин совершенно голый с бесстыже разведенными ногами, прохладный воздух обнимает его тело абсолютно везде, как и руки Лухана, а из угловых квартир, скорее всего, видно их балкон… Мин приподнимается вслед за рукой Лухана, тронувшей его между ног, заставляя сделать прикосновение более ярким. Он на Лухане, он голый, он сам просит ласкать его. Он на Лухане, абсолютно без одежды, и руки Лухана заставляют его хотеть сильнее, хотеть прикосновений к напрягшимся соскам, поглаживаний по низу живота и между ног. Он на Лухане, он бесстыже обнаженный без складок соскользнувшего с него халата. И ему невыносимо приятно ощущать это…