Глава 14 Прощанье

Бой продолжался недолго. Бандиты удрали, оставив убитых. Одинокие лошади метались по полю. Красноармейцы ловили лошадей, расседлывали и по мосткам загоняли в вагоны. Бойцы быстро восстановили путь, и поезд двинулся дальше.

В Бахмаче классный вагон отцепили от эшелона для дальнейшей отправки в Москву. Эшелон же сегодня должен был уйти на фронт.

Перед отходом эшелона Полевой позвал Мишу. Они уселись в тени пакгауза: Миша – на земле, Полевой – на пустом ящике. Они сидели молча. Каждый думал о своем, а может быть, они думали об одном и том же. Потом Полевой поднял голову, улыбнулся Мише и сказал:

– Ну, Михаил Григорьевич, что скажешь на прощанье?

Миша ничего не отвечал, только прятал глаза.

– Да, – сказал Полевой, – пришла нам пора расставаться, Мишка. Не знаю, свидимся или нет, так вот, смотри…

Он вынул кортик и держал его на левой ладони. Кортик был все такой же, с побуревшей рукояткой и бронзовой змейкой.

Продолжая держать кортик в левой руке, Полевой правой повернул рукоятку в ту сторону, куда смотрела голова змеи. Рукоятка вращалась по спирали змеиного тела и вывернулась совсем.

Полевой отъединил от рукоятки змейку и вытянул стержень. Он представлял собой свернутую трубкой тончайшую металлическую пластинку, испещренную непонятными знаками: точками, черточками, кружками.

– Знаешь, что это такое? – спросил Полевой.

– Шифр, – неуверенно проговорил Миша и вопросительно посмотрел на Полевого.

– Правильно, – подтвердил Полевой, – шифр. Только ключ от этого шифра в ножнах, а ножны у Никитского. Понял теперь, почему ему кортик нужен?

Миша утвердительно кивнул головой.

Полевой вставил на место пластинку, завинтил рукоятку и сказал:

– Человека из-за этого кортика убили – значит, и тайна в нем какая-то есть. Имел я думку ту тайну открыть, да время не то… – Он вздохнул. – И таскать его за собой больше нельзя. Никто судьбы своей не знает, тем более – война… Так вот, бери… – Он протянул Мише кортик. – Бери, – повторил Полевой. – Вернусь с фронта, займусь этим кортиком, а не вернусь… – Он поднял голову, лукаво подмигнул Мише: – Не вернусь – значит, вот память обо мне останется.

Миша взял кортик.

– Что же ты молчишь? – спросил Полевой. – Может быть, боишься?

– Нет, – ответил Миша, – чего мне бояться?

– Главное, – сказал Полевой, – не болтай зря. Особенно, – он посмотрел на Мишу, – одного человека берегись.

– Никитского?

– Никитский на тебя и не подумает. Да и где увидишь ты его! Есть еще один человек. Не нашел я его здесь. Но он тоже ревский. Может, какой случай вас и столкнет… так что его и остерегайся.

– Кто же это?

Полевой снова посмотрел на Мишу:

– Вот этого человека остерегайся и виду не подавай. Фамилия его Филин.

– Филин… – задумчиво повторил Миша. – У нас во дворе тоже Филин живет.

– Как его имя, отчество?

– Не знаю. Я его сына знаю – Борьку. Его ребята «Жилой» зовут.

Полевой засмеялся:

– Жила… А он из Ревска, этот самый Филин?

– Не знаю.

Полевой задумался:

– Ну да ведь Филиных много. В Ревске их почти половина города. А этот вряд ли в Москве. Должен он поглубже запрятаться. А все же остерегайся. Это ведь народ такой: одним духом в могилевскую губернию отправят. Понял?

– Понял, – тихо ответил Миша.

– Не робей, Михаил Григорьевич! – Полевой хлопнул его по плечу. – Ты уже взрослый, можно сказать. Снялся с якоря. Только помни…

Он встал. Миша тоже поднялся.

– Только помни, Мишка, – сказал Полевой, – жизнь как море. Для себя жить захочешь – будешь как одинокий рыбак в негодной лодчонке: к мелководью жаться, на один и тот же берег смотреть да затыкать пробоины рваными штанами. А будешь для народа жить – на большом корабле поплывешь, на широкий простор выйдешь. Никакие бури не страшны, весь мир перед тобой! Ты за товарищей, а товарищи за тебя. Понял? Вот и хорошо! – Он протянул Мише руку, еще раз улыбнулся и пошел по неровным шпалам, высокий, сильный, в наброшенной на плечи серой солдатской шинели…

Перед отходом поезда состоялся митинг. На вокзале собралось много народу. Пришли жители города и рабочие депо. Девушки прогуливались по платформе, грызли семечки и пересмеивались с бойцами.

Митинг открыл Полевой. Он стоял на крыше штабного вагона, над щитом с эмблемой Интернационала. Полевой сказал, что над Советской Россией нависла угроза. Буржуазия всего мира ополчилась на молодую Советскую республику. Но рабоче-крестьянская власть одолеет всех врагов, и знамя Свободы водрузится над всем миром. Когда Полевой кончил говорить, все кричали «ура».

Затем выступил один боец. Он сказал, что у армии кругом нехватка, но она, армия, сильна своим несгибаемым духом, своей верой в правое дело. Ему тоже хлопали и кричали «ура». И Миша с Генкой, сидя на крыше штабного вагона, тоже бешено хлопали в ладоши и кричали «ура» громче всех.

Потом эшелон отошел от станции.

В широко открытых дверях теплушек сгрудились красноармейцы. Некоторые из них сидели, свесив из вагона ноги в стоптанных ботинках и рваных обмотках, другие стояли за ними, и все они пели «Интернационал». Звуки его заполняли станцию, вырывались в широкую степь и неслись по необъятной земле.

Толпа, стоявшая на перроне, подхватила гимн. Миша выводил его своим звонким голосом. Сердце его вырывалось вместе с песней, по спине пробегала непонятная дрожь, к горлу подкатывал тесный комок, и в глазах показались непозволительные слезы. Поезд уходил и наконец скрылся, вильнув длинным, закругленным хвостом.

Вечер зажег на небе мерцающие огоньки, толпа расходилась, и перрон опустел.

Но Миша не уходил.

Он все глядел вслед ушедшему поезду, туда, где сверкающая путаница рельсов сливалась в одну узкую стальную полосу, прорезавшую горбатый, туманный горизонт. И перед глазами его стояли эшелон, красноармейцы, Полевой в серой солдатской шинели и мускулистый рабочий, разбивающий тяжелым молотом цепи, опутывающие земной шар.