Ненужные мысли

Неправильные

Описание:
Чондэ любит Чанеля, Чанель любит Ифаня, Ифань любит Чондэ.

Примечания автора:
Мне было пиздец грустно.
Продолжение старого фика: https://ficbook.net/readfic/823896
Он просто выебал мне мозг. Не знаю, что сказать. Это все как всегда предосудительно. И неприятно. И больно.
Саунд:
1) The Weekend - Wicked Games: https://vk.com/infiniteplaylist? w=wall-39788892_598
2)https://vk.com/infiniteplaylist? w=wall-39788892_601
Как всегда статус " закончен" - но это ничего не значит.

-------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Ненужные мысли

Слова прорастают на мне, как татуировка.
Все мое тело покрывается словами, которые больше не смываются.

Чондэ чувствует порыв ветра, всколыхнувший легкую штору – она оседает обратно шелковой пылью, задевая нежным его плечо.
- Все как будто осыпается, - говорит Фань.
И Чондэ закрывает глаза.
Но даже с закрытыми глазами он продолжает видеть огромный купол ночного неба за окном, два изгорающих в нем уголька сигарет и острые рассыпанные осколки звезд. Как будто его любовь треснула и раскрошилась, разнеслась по вселенной блестящими обломками.
И Чондэ открывает глаза.
- Все как будто уже осыпалось, - говорит Чондэ. – И мы живем в мире, который уже за чертой.
Фань вздыхает и затягивается: светло-серый дым поднимается вверх, под бездонное к черному, - как будто любовь Фаня попрощалась и растворилась в бесчисленных вселенных.
- Наверно, ты прав, - наконец, отзывается он, и Чондэ стряхивает нагоревший от размышлений пепел. – Но разве не красиво?
- Люди склонны находить особую прелесть в том, что неправильно, - Чондэ всегда говорит то, что от него требуют приличия, условности, совесть… весь тот нестройный хор чужих голосов внутри.
- Да брось… - хмыкает Фань. Фань, слишком умный, чтобы верить всему, что он говорит. – Ты же не думаешь, что это все было зря? Что мы трое – это ошибка?
Чондэ смотрит на него секунды две, потом делает короткую затяжку.
- Не думаю.
Чондэ думает о многом, смотря в бесконечное черное небо, полное недостижимых, вечно крутящихся вокруг своей оси безразличных вселенных, похожих на чужие жизни, никак не касающихся их собственной, разломленной на трети, - но не о том, что того, что сейчас, не должно было происходить.
- Так в чем смысл себя доводить? – спрашивает Фань, поднося к губам маленькую фарфоровую чашку. – Фу, что за гадость… Опять Цаньле кофе варил?
Чондэ кивает, пряча усмешку: младший всегда бросает в кофе маленькую щепотку корицы, и кофе приобретает вкус детского напитка, который Фань тихо ненавидит. Потому что кофе должен быть крепким, горячим и несладким – напиток настоящего мужика, который не выглядит и не ведет себя, как женщина. Так считает Фань по крайней мере.
- Я никого не довожу, - говорит Чондэ, растирая кончик сигареты в маленькой пепельнице из черной керамики – такой же черной, минималистической и спокойной, как все вещи в этом доме. Как все его вещи. Как сам Чондэ. – Просто…
- Что просто? – не унимается Фань. – Давай просто прекратим все это, я же вижу, насколько это тебя напрягает…
Еще один порыв ветра всколыхивает тонкий материал шторы и кидает в лицо едкий дым, поднимающийся от непотушенной сигареты Фаня. Чондэ прижимается щекой к оконной раме и смотрит вверх – перед его глазами еще больше темного молчаливого неба, в котором медленно умирают разреженные биты трека негромко включенного радио. Возникают под тонкой шкурой бьющейся мембраны – и поднимаются умирать туда, высоко вверх, где рождается этот прохладный и отчужденный ветер. Чондэ кажется, что его сердце – как эта хрупкая мембрана: производит бесконечное количество импульсов, обреченных умереть на поверхности неба, прячущего под собой чужие миры никем еще не разомкнутых вселенных. Его сердце сочится чувствами, истекает тоскующими нотами всполохов эмоций из самой печальной синей гаммы. И даже если его голос будет достаточно громким, чтобы достучаться до неба и спросить «Почему все так» у закрытой небесной двери, он не перестанет чувствовать. Есть ответ или нет – неважно. Важно только то, что его покой наступает только тогда, когда он полностью открывается этому тоскующему небу, позволяя ночному ветру прошивать его грудь, будто в ней дырка, позволяя проноситься сквозь это отверстие, поднимаясь вслед умирающим тактам полуночного трека, вслед за дымом сигареты Фаня. Только когда он полностью осмысливает слова Фаня, когда дает окончательный ответ:
- Нет… Я, может быть, и не выгляжу счастливым, но я счастлив, - его мысли успокаиваются, и мечтательная улыбка против воли растягивает губы.
Чондэ снова закрывает глаза, когда новый порыв ветра касается его кожи.
- Я могу только надеяться, что это правда, - отвечает Фань, легко касаясь его волос. – Я так редко вижу тебя счастливым.
Фань тушит сигарету, потому что все предметы утрачивают значение – когда он видит на лице Чондэ улыбку. По-настоящему счастливую улыбку. Фань не думает, что она как-то связана с его словами или вообще возникла как следствие чего-то реального – скорее, просто влияние момента: ночь, усталая сигарета и бесконечное августовское звездное небо, - но ему все равно она дорога. Дорога до бесконечности – потому что он так редко видит лицо Чондэ настолько расслабленным, так редко замечает, что его волшебные глаза окрашены нежной мечтательностью, как сейчас, когда он тихо зовет:
- Чондэ? – и Чондэ смотрит на него, блестя осколками разбитых звезд на самом дне темных мягких зрачков.
Фань кончиком указательного пальца прорисовывает необычный контур его верхней губы, и Чондэ чувствует сильных запах сигарет от его пальцев.
- Чондэ… - падет с губ Фаня то ли просьбой, то ли откровенным обожанием, уносясь вверх, туда же, где исчезло уже почти все, что было важным, и Чондэ вдыхает поглубже, когда Фань целует его.
Фань просто касается его губами, словно разговаривает… Будто медленный беззвучный шепот – закрывая губы Чондэ, запечатывая несказанные слова. Когда Чондэ смотрит на него, Фань видит в его глазах – отражением печального августовского неба – тепло, заботу и много, много тоски. Но это не то, что ему хотелось бы увидеть больше всего. Когда Чондэ касается его лица пальцами, Фань тоже чувствует сильный терпкий запах сигарет от его кожи, смешивающийся с тонким отголоском его одеколона и слабым родным запахом тела. Когда Чондэ касается его губ, Фань лишь обнимает его крепче, стискивая пальцы на тонкой талии в черной майке – и покачивается медленно, в такт просачивающемуся из-под мембраны ленивому треку. Если бы эта была одна из его прошлых шлюх, он бы давно уже вылизывал его пальцы, прикидывая, на что они, мокрые, могли бы сгодиться… Но Чондэ меняет его – неотвратимо, неизбежно, заражая своей вечной печалью гаснущего летнего неба, и Фань, несмотря на то, как ему хочется продолжить, говорит то, что должен:
- Идем спать?
Чондэ кивает:
- Да, идем, - и разворачивается, оглядываясь на него, прежде чем потушить свет.

Чондэ раздевается, складывая одежду аккуратной даже в темноте стопкой, поверх которой Фань кидает свою футболку и штаны – хотя бы не пол, как часто делает Цаньле.
- И правда спит, - шепчет Фань, имея в виду Цаньле, свернувшегося посередине кровати замерзшим эмбрионом.
- Он всегда спит, - пожимает плечами Чондэ, разглядывая младшего, и его голос невольно, как помехи на пленке, расчерчивает скрытая нежность: Цаньле прыгает весь день, как щенок, и к десяти вечера обычно так уматывается, что часто не дожидается их с Фанем – прирожденных полуночников.
- Цаньле, эй, - Фань осторожно двигает ворчащего теперь Цаньле ко краю, - подвинься.
- Фа-а-а-ань, - единственное, что уловил сонный Цаньле – кто его разбудил. – Фа-а-а-ань…
Цаньле обматывается руками вокруг шеи Фаня и слепо, не открывая глаз, тычется ему в губы. Фань возвращает поцелуй, пытаясь уложить его обратно – он уверен, что Цаньле тянется к нему просто по привычке, все еще сонный. Чондэ забирается под одеяло, наблюдая за этими манипуляциями Цаньле с незаметной в темноте усмешкой: он знает, что даже сонный Цаньле вполне способен осознавать свои желания – и сейчас он откровенно хочет Фаня.
Фань очень хочет спать, но унять руки и упрямо тянущиеся к нему губы не получается, поэтому он покорно позволяет Цаньле, который все еще прикидывается сонным, целовать его куда попало и водить ладонями по голой груди под одеялом. Фань с запозданием думает, что их возня мешает Чондэ, и решает, что проще всего будет дать Цаньле то, чего ему хочется – перекатываясь влево на Цаньле и прижимая его к кровати.
Чондэ просто наблюдает за этим, подперев локтем голову – как, судя по движениям под одеялом, Фань избавляет Цаньле от белья, продолжая целовать подставленную, выгнутую шею. Он привык, это больше не вызывает в нем ревности – когда тот, кого он любит, получает удовольствие под руками того, кого любит он. Чондэ не знает, что делает Фань, - впрочем, не нужно быть гением, чтобы догадаться, когда Цаньле скрещивает ноги на поясе Фаня, поднимая одеяло и крепче стискивая руками шею Фаня, чтобы прижаться к нему тем, что задыхается от желания и просит ласки в ночной тишине, при выключенном свете. Чондэ, когда покупал эту огромную кровать, вряд ли думал, что матрасу на ней придется выдерживать вес сразу трех тел – а теперь он сам тянется к тумбочке, чтобы протянуть Фаню блестящий в темноте, зажатый двумя пальцами квадратик презерватива.
Фань вскрывает упаковку, пока Цаньле, сидя перед ним с разведенными ногами, смотрит на него голодным и обожающим взглядом. И Цаньле не удерживает удовлетворенного:
- Ах… - когда Фань толкается в него.
Чондэ думает, что это мало похоже на любовь, скорее – данность, потребность в ежедневной ласке. «Люблю» на языке Цаньле – которому, конечно, лучше знать.
Фань двигается, и Цаньле продолжает цепляться за него, изредка прижимаясь губами, чтобы погасить слишком громкий стон. Чондэ хорошо знает, как ему хорошо – когда его Фань с ним. Когда Фань на самом деле старается доставить удовольствие распахнувшемуся перед ним телу, он становится чутким до болезненности – знает, когда нужно двигаться быстрее, чтобы того, кого он любит, захлестнуло волной горячего, обжигающего желания, а когда притормозить – мучая издевающимися, медленными прикосновениями. Вот и сейчас Цаньле сначала тихо всхлипывает, принимая резкие выпады, скребет ногтями плечи Фаня и обнимает его бедрами, а потом расслабляется, извиваясь на кровати, сминая простыни, когда Фань медленно сводит его с ума – пока Цаньле не сворачивается клубком, гася бьющие по его телу волны наслаждения.
Фань устало нагибается над ним, целуя в висок, и Цаньле, вернув поцелуй, поднимается с кровати – в ванной включается свет, бежит вода…

Фань привел себя в порядок и перевернулся к Чондэ – против воли надеясь встретить в мягких шоколадных глазах недовольство. Но во взгляде Чондэ всегда была только усталость.
- Тоже хочешь? – спросил Фань.
- Нет, - ответил Чондэ, опускаясь на подушку.
Зато самому Фаню очень хотелось – сейчас, когда его собственное тело еще помнило прикосновения горячего, вызывающе откровенного, наполненного удовольствием тела Цаньле, ему хотелось хоть на мгновение ощутить ту же отдачу от вечно сдержанного и холодного Чондэ – чтобы он стонал под ним, умолял дать больше, обнимал его раскрытыми бедрами, цеплялся пальцами за плечи… Фань вопреки словам Чондэ целует его, укладывая на себя, проходится руками по тонкой спине и холодным бедрам, не решаясь погладить то, что между ними.
Чондэ думает отстраниться, отодвинуться, оттолкнуть Фаня от себя – в конце концов, уже чертовски поздно. А потом в его голову приходит странная мысль – что Фань мог не хотеть Цаньле в той же степени, что и он не хочет Фаня, но все равно дал ему то, что Цаньле просил. Дал просто потому, что мог. Просто потому, что не было смысла отказывать. Просто потому, что это основа их отношений. И Чондэ расслабляется, отвечая на поцелуй так, что его не в чем упрекнуть – заигрывая с языком Фаня и запутываясь пальцами в его волосах, чувствуя, как руки Фаня медленно стягивают с него остатки одежды.
Цаньле сидит на краешке ванной, играя с баллоном освежителя воздуха – он давит на кнопку, смотря, как оседают под светом лампочки прозрачные остро пахнущие зеленым чаем капельки. Ему не хочется возвращаться – потому что он знает, что Фань сейчас, скорее всего, нежничает с Чондэ: покрывает его поцелуями, как тонкой глазурью, шепчет его имя, гладит везде и так нежно, что Цаньле бы давно задохнулся от радости. Фань, скорее всего, целует Чондэ, уложив на себя – тогда как сам Цаньле всегда под ним. Впрочем, это не так важно… Цаньле начинает хотеться спать, и он, думая, что дал парочке на кровати достаточно времени, гасит свет и возвращается в спальню.
Они оба считают его эгоистом – поэтому он мало смущается, когда забирается на кровать между ними, разрывая поцелуй и объятия:
- Завтра вставать рано.
Цаньле знает, что Фань, скорее всего, ругается сквозь зубы, а Чондэ улыбается его выходке.
- Я тебя сам завтра подниму, - предупреждает злой Фань. – И попробуй не встать.
- Завтра суббота, Фань, - напоминает Чондэ, поглаживая длинные вьющиеся волосы Цаньле.