Студопедия

Главная страница Случайная страница

Разделы сайта

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Neverland: Baekhyun's rendezvous






Когда Бекхен понимает, кто перед ним, ему хочется подбежать и обнять – теплое тело, очертания которого он забыл уже так давно и по которому столько скучал, даже забыв. А потом… потом ему хочется исчезнуть, наждачкой вышоркать из колей своей памяти этого человека и все воспоминания о нем.
Сухо.
Сухо приближается, останавливаясь шагах в пяти, и Бекхен вспоминает каждую черточку его лица, такого мягкого, такого безжалостного.
- Ну здравствуй, - говорит Сухо тепло, и Бекхену кажется, что его голос повзрослел настолько же, насколько его собственный. Но этого быть не может.
- Ты мне не рад? – Бекхен продолжает молчать, и Сухо делает шаг вперед.
Бекхен заставляет себя не пятиться. Это лицо… его так хочется коснуться, почувствовать нежную мягкость щеки… щеки, которая всегда будет юной – семнадцать лет. В семнадцать от кожи пахнет цветами, а от Сухо – могилой.
- Нет, не рад, - говорит Бекхен. – Ты умер, ты не можешь быть здесь.
- Но ты же здесь, - пожимает плечами Сухо, и Бекхен оглядывается. Ему кажется, что они стоят на поляне в лесу, а под его босыми ногами что-то неприятно хрустит. Бекхен присматривается, и понимает, что это мертвые тельца бабочек… Кажется, их называют бражниками – и они везде. Мертвые. На земле.
- Да, мне тоже они не нравятся, - хмыкает Сухо. – У тебя слишком больное воображение. Ты нарисовал для меня мертвых бражников. Ты перестал любить меня?
- Ты и не представляешь, как сложно продолжать любить того, кто разнес себе череп охотничьим ружьем.
- Мне было семнадцать, Бекки.
- А мне теперь навсегда семнадцать с куском мертвого тебя внутри. Мне теперь всегда порох на вкус и твой закрытый гроб. Ты предал меня…
- Бекки…
- Ты пустил себе пулю в голову из ружья моего отца, которое я сам дал тебе «пострелять в бутылки».
- Давай, выскажись, ты так давно этого хотел, я понимаю, - тихо говорит Сухо.
- Да нечего мне говорить! – кричит Бекхен, и его маленькие кулачки ударяют воздух. – Я все уже выплакал над твоей рубашкой, от которой и через пять лет пахло тобой! А дыру, которую ты мне оставил, не зашить.
- Бекхен, это не твоя вина…
- Моя! Моя! Моя! Я дал тебе это чертово ружье, я даже не заметил, что с тобой… Прости меня, Сухо?
- Прощать? Тебя? – Сухо поворачивается к нему полубоком и смотрит куда-то на свет за деревьями. – Сам себя прости?
- Не могу… теперь уже никогда не смогу… вся моя жизнь полетела в яму, глубокую, как твоя могила.
- Так в этом все дело? Ты считаешь, что я испортил тебе жизнь? – жестко произносит Сухо.
- Да! Ты! Я был нормальным…
- Бекхен…
- Нормальным я был, пока вы все это не сделали со мной!
- Бекхен! – голос Сухо становится злым. – Ты лучше всех знаешь, что никогда не был – ни чем-то особенным, ни просто нормальным… В тебе всегда жило это – желание разрушить…
- Заткнись!
- … сломать, осквернить…
- Я не хочу тебя слушать! Убирайся обратно! Твое тело давно сгнило!
- А душа осталась с тобой… А ты черный, как ночь…
- Пожалуйста… ну перестань, пожалуйста…
- Ты никогда не был белым, Бекки, просто пойми это. Рождаются светлые люди, а есть такие, как ты… С черной душой.
- Я не заслужил так мучиться! Ты врешь! За что?!
- Откуда мне знать…
- Я не хочу, я тебя ненавижу…
Ковер из мертвых тел под ногами внезапно начинает шевелиться и сворачиваться с краев, как одеяло, когда бабочки оживают и взлетают в воздух.
- Этим, - Сухо оглядывается, - ты не навредишь мне.
На носу Бекхена появляется складка, когда губы поджимаются в разъяренный собачий оскал, обнажая острые ровные зубы:
- Ты умер! Я хочу, чтобы ты умер снова!
- … ты навредишь себе…
Мертвые бабочки окружают Сухо, и он исчезает, проглоченный их вихрем. Бекхен думает, что они сжирают его.
Бекхен просыпается.
В спальне темно, только полоска света от фонаря переползает через балкон. Бледный сырного цвета свет от полной луны, тот же, который играл мертвым на навсегда семнадцатилетних щеках Сухо.
Бекхену кажется, что на его постели трупы бабочек, и он сумасшедшее скребет руками по простыни, пытаясь вытрясти их из кровати, а потом берет подушку и одеяло и уходит спать на диван.

Бекхену кажется, что Лухан никогда не успокоится. Его жизнь превращается в путешествие по кругам ада: сначала ночью бабочки или что-нибудь настолько же мерзкое, а потом днем издевки Лухана, который не упускает ни одного шанса, чтобы пнуть побольнее.
Лухан нарочно делает это. Доводит Бекхена. Постоянно преследует взглядом, а когда они остаются наедине, его губы беззвучно произносят два слога: Кен-су. Бекхен надевает солнечные очки и делает вид, что не замечает Лухана, пока двери лифта не выпускают его.
Лухан сваливает на него работу Кенсу, которой теперь некому заниматься.
Лухан пьет кофе и приторно-душевно сожалеет о его смерти в тесном кругу подчиненных:
- Ах, как жаль… Теперь мне кажется, что Кенсу был незаменим, - и смотрит только на Бекхена. – Скажи, Бекхен, тебе ведь его тоже не хватает? Он был всем нам таким хорошим другом…
Лухан превращает его жизнь в ад, хотя она и так близка к нему с этими снами.

Злоба Бекхена может выжечь стены, но не Лухана – так думает сам Лухан, в очередной раз как бы невзначай касаясь плеча Бекхена и посылая ему взгляд «я все про тебя знаю».
Лухан ловит кайф, когда Бекхен нервно дергается и сжимает зубы. Его глаза становятся совсем узкими от злости, и маленький зрачок плавает в их глубине, как у рыбы. Все его маленькое личико становится похожим на оскал… Точно, Бекхен похож на шавку, настолько тупую или бесстрашную, что ей все равно, на кого кидаться.
- Отвернись от меня… - шипит он. – Не смотри на меня своими блядскими глазами. Не прикасайся ко мне… Иначе, клянусь, я вырву кусок из твоей шеи, и ты захлебнешься кровью.
Бекхен похож на шавку, которая не убьет… Но покусает – и заразит бешенством, так что ее враг все равно умрет. Сдохнет в жестоких муках.
- Не твое дело указывать, куда мне смотреть, - говорит Лухан, больно сжимая в кулаке мягкие, чистые, глубокого сливового цвета волосы Бекхена. Их шелковистое прикосновение к пальцам, их фруктовый из-за шампуня запах так не вяжутся со злым лицом Бекхена, что Лухану становится смешно: - Еще раз позволишь себе наорать на меня и попрощаешься с работой, понял?
Бекхен не отвечает, но в его глазах отчетливо читается «пошел на хуй».

Бекхен чувствует, что он на грани. Неделя постоянного напряжения, необходимость контролировать себя, свое лицо и голос, когда Лухан рядом, а ночью бессонница или что еще хуже – сны. Под его глазами нарисовываются зеленые круги, которые Лухан любит душевно приветствовать с утра заботливым:
- Опять плохо спал? – закатывая глаза. – С чего бы это? Может, совесть мучает?
Бекхен заливается кофе, так что оно булькает где-то в глотке, и каждые двадцать минут шляется курить, забивая огромный х… на работу. Ему бы уволиться… Но он же сдохнет сидя дома. Вместо того чтобы искать новую работу будет спать. Спать в ванной, потому что на кровати бабочки, на диване… на диване снова Чанель.
Чанель-с-дивана во сне гладил его по волосам, и лежали они не на диване, а на зеленой траве, как в романтических комедиях, которые Бекхен всегда ненавидел за то, что с ним такого в жизни не случалось и случиться не могло – чтобы лежать на любимом животе, чувствовать, как любимые пальцы путаются в волосах, и мышцы под головой двигаются, когда Чанель говорит:
- Отдыхай… совсем устал… из-за этого Кенсу.
Бекхена шибает током и он поджимает колени к груди:
- Откуда ты знаешь?
- Я все о тебе знаю, - говорит Чанель, проводя по волосам.
Солнце заливает его волосы тоже, делая их карамельно золотистыми, и Бекхена пугает, что грустный голос Чанеля совсем не отражается в глазах – они такие же большие, черные, заботливые.
- И ты не ненавидишь меня? Все ненавидят меня, - Бекхен говорит так, словно напоминает заученное.
- Ты сам себя ненавидишь. По-моему, этого вполне достаточно, - Бекхен даже во сне чувствует, что это бред: Чанель говорит то, что он хочет услышать. Он настолько заигрался с фантазией, что она дает ему иллюзорное право управлять реальностью так, как ему захочется.
- Скажи, что ты на самом деле так думаешь, - просит Бекхен. – Я тебя не заставляю это говорить.
- Я на самом деле так думаю, - послушно повторяет Чанель, и Бекхену кажется, что это голос автомата. Он не понимает, где тот Чанель, что издевался над ним, разговаривая с его задницей, и похабничал про экскаватор. Бекхен должен вернуть того Чанеля, напрячься сильнее.
- Скажи, что я не плохой. Скажи, что я не черный.
- Ты нормальный, Бекки, - говорит сон-Чанель… - ты норма…
Бекхен тупо пялится в пространство, отрывая голову от подушки. Это был сон или то, что он заставил себя нарисовать в голове, засыпая?
Золото солнца паутиной запутывается в волосах Чанеля, бархатный голос звучит опадающими листьями их первой осени вместе. Или они вместе уже много лет, и поэтому голос у Чанеля такой глубокий и низкий?
- Ты нормальный… Просто верь мне. Верь мне и никого больше не слушай. И не спи больше, не спи…
- Эй, не спи! Ты совсем обнаглел? – голос Чанеля похож на голос Лухана.
- Чан… - Бекхен вздрагивает от удара.
На его стол падает красная папка с бумагами. Красная, как листья осени. А золото солнца – волосы Лухана, наклонившегося над ним.
- И кто же это ночью не дает тебе спать, а, Бекхен?
- Не твое… - Бекхен приходит в себя настолько, чтобы огрызнуться, - де…
- Вот это, - Лухан не слушает и тычет пальцем в папку, - должно быть готово завтра. Еще раз уснешь - и ты здесь больше не работаешь. Надеюсь, та шлюха, которая трахает тебя ночами, тебя прокормит.
Чан-ель… Глаза как нефть в одиноком солнце августа. Ча-нель – то, что он всегда будет искать в золоте осени и в зелени весны. Сезоны года крутятся калейдоскопом перед глазами, и отражения Чанеля разбиваются, и Бекхену никак их не собрать под насмешливым взглядом Лухана, чувствуя тонкий обвиняющий запах волос Кенсу, и Бекхену как камень на шее…
«Как кружится голова» – последнее, что думает Бекхен, прежде чем упасть.
Лухан слышит мягкий звук падения и возвращается, чтобы, открыв дверь, увидеть лежащее на полу тело Бекхена, его кисти, развернутые ладонями вверх, закрытые глаза с неподвижными ресницами и шелковистые сливовые волосы, рассыпавшиеся по покрытию. Лухан разглядывает его секунд десять, подходит, поднимает, несет в свой кабинет, где есть диван. Потом с ядовитой улыбкой бьет по щекам, и мысль, что первое, что увидит Бекхен, когда очнется, будет его лицо, приятно царапает его неугасающее желание сделать Бекхену больно. Затравить, загнать в угол, как на охоте – вот то, чего он хочет больше всего.
Когда Бекхен открывает глаза и видит перед собой Лухана, его душит истерика. Лухан гладит его по волосам, а Бекхену кажется, что он хочет его придушить. Бекхен боком сваливается с дивана, падая на колени:
- Мне надо уйти… Я плохо себя…
- Иди, - как ни в чем не бывало отвечает Лухан, и его довольная улыбка пугает Бекхена хуже, чем неприкрытая злоба раньше.
Бекхен надеется, что не успел ничего наболтать, пока был в отключке.
Он скатывается с этажей офиса и шагает по улице, кутаясь в пиджак. Лето, середина дня – а ему холодно. Он думает, что он и правда на грани. Ему просто нужно поспать… без снов. Вывеска супермаркета некстати попадается на глаза, и Бекхен думает о бутылке виски. Если выпить достаточно, ему ничто не приснится.
Бекхен стоит у полок с алкоголем и тянет руку к бутылке, когда рядом с ним чей-то голос произносит:
- Бекхен? Ты?
Бекхен разворачивается и утыкается взглядом в грудь. А потом смотрит выше – перед ним стоит его бывший одноклассник, Тао. Черные волосы, подведенные глаза, пончо с длинными кистями на плечах и заинтересованный взгляд.
- Привет, - произносит Бекхен, разглядывая чужое лицо. Ему кажется, Тао не изменился внешне – такой же странный, черный, выделяющийся, - но со взглядом что-то не так, из-за него у Бекхена такое же ощущение, как глубоко летней ночью – что кто-то смотрит с неба на тебя, изучает из самой глубины. Бекхен думает, что это его психоз… А еще надеется, что сам он в отличие от Тао почти не изменился. Но Тао, видимо, так не думает:
- Я тебя еле узнал… Да еще волосы эти… красные.
Бекхену хочется спросить «да еще» - это к тому, что кроме?.. Но он только теребит эти самые красные пряди:
- Да ничего особенного…
- Слушай, - голос Тао вдруг становится бодрым, как у игривого щенка, - ты что, напиться собираешься?
Бекхен замечает, что все еще держит бутылку в руках.
- Честно говоря, да.
- Нет, так не пойдет, - Тао отбирает бутылку и ставит назад, а потом хватает его под локоть и тащит к кассам. – Мы с тобой со школы не виделись, пойдем лучше ко мне, я тут совсем недалеко живу.
Бекхен позволяет себя вести. Просто позволяет – потому что думает, что это, может быть, лучше, чем виски, которое он не любит.
Тао готовит макароны, стоя у плиты в своем пончо и шортах. Это выглядит странно, но Бекхен думает, что ему идет. Он вообще похож на цыганку – слишком смуглый, в одном ухе длинная сережка, раскосые глаза улыбаются хитрюще с явным намерением наебать… Но Тао только заставляет его съесть приготовленный ужин и наворачивает сам, расспрашивая его о жизни, о работе, и многое рассказывает сам.
- А я знаешь, в гадалки заделался, - шутит он, и Бекхен разглядывает комнату, увешанную ловцами снов, бусами и еще какими-то пытающимися казаться магическими побрякушками.
- И как, на жизнь хватает?
- Будешь смеяться, но столько придурков хотят, чтобы я избавил их от, - Тао двумя пальцами показывает насмешливые кавычки, - духов…
- Так ты избавляешь? Ржешь так, будто сам в это не веришь, - говорит Бекхен.
- Ну-у-у, знаешь… - тянет Тао. – Я ведь могу смеяться, а…
- Я помню, - соглашается Бекхен. – Половина школы мечтала побить такого фрика, как ты. Но не трогала только потому, что ты всегда знал, когда будет тест и какая погода завтра.
Тао смеется.
- Ну да… может я и правда кое-что умею, - Бекхен понимает, что Тао отшучивается и решает его подколоть.
- Тогда, может, и мне поможешь?
Тао вопросительно вскидывает бровь.
- Скажи мне… мне тут приснился один сон, он пугает меня, и я правда не знаю, был ли это сон или я это сделал на самом деле.
Тао подбирает ноги под себя, долго пялится на него, а потом говорит:
- Не знаю.
- Ну понятно, - Бекхен фыркает: он позволил себе надеяться. На пару секунд – позволил. – Не густо с тебя помощи, гадалка.
- М… - Тао встает, шлепает босыми ногами к окну и закуривает тонкую женскую сигарету с вишневым запахом. – Это что-то очень нехорошее, да?
- Угу, - кивает Бекхен. – Только я не расскажу. По правилам ты должен сам догадаться.
- Дело-то не в этом, - Тао машет рукой в воздухе, разгоняя противный сладкий дым. – Ты просто хочешь, чтобы это было правдой. Почему-то хочешь.
- Да? – кажется, что Бекхена самого удивляет эта мысль. – Может быть и так.
- А еще есть причина, по которой ты не хочешь, чтобы это было правдой.
- Ну извини, не очень приятно чувствовать себя способным на такое.
- На такое что? – вкрадчиво уточняет Тао.
- Сказал же, не скажу, - ухмыляется Бекхен. А потом вздыхает и смотрит в одну точку куда-то в пространство, произнося медленно: - Хорошо, пусть будет не сон. Значит, я именно настолько жуткий человек… Знаешь, мне тут один парень сказал, что некоторые рождаются светлые, а есть такие, как я…
- Или как я? – безразлично переспрашивает Тао, снова машет рукой и дергает себя за кисточки накидки на плечах. – Думаешь, мне это все нравится?
Бекхен только смотрит на него, пытаясь понять. Он красивый. Наплевательски красивый, неправильно, как линии его век – с этими бабскими сигаретами и по-бабски тонкими щиколотками, с дурацким пончо на плечах, с длинной серьгой и с пристальным взглядом из-под ночного неба.
- Я тоже не сам себе выбрал этот мусор в голову… - Тао вышвыривает окурок за окно. – Надоело все…
Тао опирается задницей о подоконник и смотрит на него, прищурившись:
- Я только одно понял.
- Что?
- Если сам дерьмо, водись с тем, кто такой же.
- Вот это вывод…
Тао вдруг подходит к нему на пару шагов.
- А ты знаешь, что всегда мне нравился?
Теперь очередь Бекхена насмешливо изгибать бровь. Но долго это пафосное выражение на его лице не держится, потому что Тао продолжает:
- Потому и нравился, что черный, как ночь, гнилой, как деревяшка из реки.
В глазах Бекхена загорается непонимание и тонкая в запах вишневых сигарет, оставшийся в комнате, обида.
- И не смотри на меня так, - говорит Тао, подходя еще ближе. Он стоит вплотную к Бекхену, а потом опускается к нему на колени, становясь на кресло по бокам от ног Бекхена. – Я же сказал, что мне нравится.
- Нравится, что я не светлый? – уточняет Бекхен.
- Угу. Твои глаза, всегда были слишком живые, в них никогда не гас огонь… и мне даже нравится, что это на самом деле адское пламя твоей ненависти, - Тао кладет руку на щеку Бекхена и придвигается чуть ближе, на самом деле разглядывая что-то в глубине его зрачков.
- Боль, обида, ненависть, жестокость - все здесь, Бекхен, - пальцы Тао на висках Бекхена, и ему кажется, что голос Тао гипнотизирует его. – Этому бесполезно сопротивляться… Ты так нравишься мне…
Тао наклоняет голову и целует так, будто пробует неизвестное, но такое желанное блюдо, мягко касаясь губами, собирая на вкус то, о чем говорил – боль, обиду…
Бекхену слишком странно от этого всего. Впервые кто-то сказал, что Бекхену не нужно казаться лучше, чтобы его любили и хотели. Впервые кто-то так… красиво толкал его в темноту, не заставляя чувствовать себя виноватым.
Он отвечает стремительно, сгребая к себе задницу Тао, гладит спину и путается в надоедливых кистях накидки. Тао прогибается и прижимается к нему ягодицами, потираясь о джинсы.
- Ты что, еще и снизу быть хочешь? – усмехается Бекхен.
- Я пацифист, - пофигистично отвечает Тао, продолжая целовать. – Я всегда снизу.

 






© 2023 :: MyLektsii.ru :: Мои Лекции
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
Копирование текстов разрешено только с указанием индексируемой ссылки на источник.