Студопедия

Главная страница Случайная страница

Разделы сайта

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






О психодинамическом значении'правил и ритуалов






Везде, где существуют законы, предусмотрены также и санкции, защищающие их исполнение. Что же касается семейных законов, то здесь все много сложнее. С одной стороны, государственный закон, на основе которого принимаются судебные решения, предусматривает, что государство должно как можно меньше вмешиваться в личную жизнь граждан.

С дру­гой стороны, возможные санкции затрагивают не только «виновных», но и жизнь тех, кто с ними свя­зан, и таким образом не всегда ясно, защищают ли государственные санкции (предполагаемых) неви­новных либо жертв (а это прежде всего дети) или на­казание касается всех. Речь идет о тех случаях, когда, например, дети не желают встречаться со своими от­цами, когда матери препятствуют контактам ребенка с отцом или когда после посещения или вместе про­веденных каникул дети не возвращаются больше к матери.

Напряжение между законом и соображени­ями благополучия ребенка можно рассматривать с двух сторон: с одной стороны, с точки зрения воли ребенка или одного из родителей, который опирается на волю или интересы ребенка, и с другой - с точки зрения однажды принятого - и тоже в интересах ребенка — решения суда.

И даже если подумать о том, что нарушение закона противоречит благополучию ребенка, то может статься, что новое рассмотрение дела окажется для него новым травмирующим собы­тием, например, если один из родителей решает заст­раховать свое право на свидания с ребенком при по­мощи полиции.

Речь идет о той проблеме благополучия детей и юношества, которая касается не только развода, но и вообще всех тех областей, где интересы и права детей нуждаются в защите. Например, в случаях, ког­да дети подвергаются жестокому обращению, небреж­ному отношению или ими злоупотребляют. Тогда воз­никает вопрос, что для ребенка более вредно — про­должение существующих отношений или насильное разлучение с первичными любовными объектами?

Здесь следует быть особенно осторожными, но порой осторожность бывает настолько велика, что один из родителей годами не видит ребенка, вопреки существующему судебному решению о посещениях и даже, может быть, заявлению этим родителем своих прав на воспитание.

В таких случаях — и их немало — закон выглядит достаточно беззубо, что призывает к дискуссии о применении государственной власти в случаях, когда не только вмешательство, но и слиш­ком большое невмешательство достигают не того ре­зультата, какой хотелось бы видеть.

Если рассмотреть эти соглашения и дискус-сии, ведущиеся в различных европейских странах14",

то можно распознать пять областей семейной жиз­ни, куда проникает или может проникнуть государ­ство. Я распределил эти области в «иерархическом» порядке. Вначале — те виды вмешательства, которые вызывают общее интернациональное одобрение, а в конце — те, на которые почти никто не отважи­вается.

1. Совместное право на воспитание в качестве за­кона. Оно представляет собой государственное вмешательство, заранее определяя модель пра­ва на воспитание. Всеобщее одобрение специ­алистов, занимающихся этим вопросом, вели­ко. Принудительный характер данного закона ограничен, поскольку участники имеют право на предложение альтернативной модели.

2. Решение суда о праве на воспитание, принятое против желания одного, а то и обоих родителей. Здесь степень вмешательства намного выше. Подобные решения принимаются обычно в тех случаях, когда родители не в состоянии придти к обоюдному согласию. Тогда суд берет в свои руки долю педагогической ответствен­ности, решая, что для ребенка лучше. При этом суд часто пользуется результатами психологической экспертизы. Никто не со­мневается в том, что подобные решения порой бывают необходимы.

3. Не столь велико согласие в том, в какой степе­ни должно государство применять свою власть в вопросах защиты права на посещения, кото­рое, к сожалению, все чаще нарушается. В этом отношении законы в разных странах довольно различны — от приравнивания нару­шений исполнения судебного решения к теле­сным повреждениям или к нарушению прав человека до более или менее высоких денеж­ных штрафов (что, в общем-то, означает воз­можность «откупиться») или до ничего не зна­чащих судебных порицаний. Интересно, что нигде даже речи не идет о том, чтобы санкцио­нировать пренебрежение отца своим правом на встречи с ребенком. Это, конечно, связано с тем, что во всех странах право.на посещения формулируется как право родителя, а не как право ребенка.

4. Взаимосвязь приемлемого регулирования права на воспитание и развода: в Турции, на­пример, родители могут развестись не ранее, чем придут к взаимному соглашению о даль­нейшем праве на воспитание детей141. Это довольно серьезная форма воззвания к роди­тельской ответственности. Однако здесь отсутствует позиция государства по отноше­нию к модели права на воспитание. С введе­нием совместного права на воспитание отпа­ла бы, конечно, и необходимость подобных санкций.

5. В заключение хочется осветить вопрос психо­аналитической помощи, Хотя во всевозмож­ных дискуссиях то и дело возникает мысль о предписаниях консультации, в настоящее вре­мя царит единодушное мнение, что приятие любой формы профессиональной помощи —

идет ли речь о внесудебном регулировании конфликта (медиации), о психологически-те­рапевтической помощи родителям и детям или о педагогической консультации родителей по поводу обращения с детьми - должно проис­ходить только на добровольной основе и задача государства может состоять лишь в том, чтобы информировать родителей о подобных воз­можностях.

Если посмотреть на эти области вмешательств, то можно увидеть большое уважение по отношению к желаниям родителей или к их готовности следовать рекомендациям суда. Это уважение говорит не только о демократических убеждениях, но и о радующей нас готовности принять в законы познания психологии и педагогики: родительское чувство ответственнос­ти, кооперацию или доверие (например, по отношению к навещаемому родителю) невозможно привести в действие ни параграфами, ни приговорами.

Там, где у родителей недостает на это способностей или готов­ности, требуется иная помощь, а именно помощь компетентных психосоциальных служб. Но и они приходят в движение тоже лишь по желанию родите­лей. А что если родители этого не желают? Нам оста­ется тогда просто сложить руки? Здесь начинается автономия родителей, но здесь и кончается защита ребенка.

Подобная осторожность перед вмешательст­вами или скепсис по отношению к «посягательствам на чужую жизнь», куда относится и профессиональ­ная помощь, имеет свои теневые стороны. Но в доста­точной ли степени обоснована педагогически столь большая сдержанность?

В действительности за всеми этими опасения­ми скрывается сложнейшая модель человеческой личности. Модель личности, которую можно охарак­теризовать так: «Люди действуют по своим убеждени­ям и делают это так хорошо, как только умеют. И ес­ли, например, некоторые родители слишком эгоис­тичны или не хотят видеть, в чем польза для их детей, и не желают помощи консультации, то здесь уж ниче­го не поделаешь». Да, все это так. Но в то же время и не так.

Прежде всего: люди, конечно, стараются делать то, чего они хотят. Но больше всего они хотят знать и мочь. Например, сегодня мне уже почти не случает­ся встречаться с удивлением или протестом какой-либо матери, когда я указываю на то, что ребенок и после развода нуждается в своем отце. Чаще я слы­шу: «Да, конечно, но с моим бывшим мужем это, к со­жалению, невозможно!». Мы видим, как здесь рас­плываются понятия «хотеть» и «мочь».

Если, напри­мер, женщина так зла на своего мужа, что просто не может вынести, чтобы ее ребенок внутренне был свя­зан с этим человеком, если она боится, что ребенок будет любить отца больше, чем ее, и она в конце кон­цов после мужа потеряет и ребенка и так далее, тогда она начинает бороться против контакта ребенка с от­цом. Итак, вопрос: не хочет такая мать контакта ре­бенка с отцом или она просто не может его вынести?

Как психоаналитик я бы сформулировал это так: либидинозные устремления (например, желание «владеть» безраздельно любовью ребенка), плюс аг­рессивные побуждения (например, гордость, желание власти и восстановления чувства собственного достоинства после пережитых обид), плюс страх (потерять любовь ребенка, который теперь будет любить только отца, или страх перед тем, что отец может нанести ре­бенку вред) - все это ведет к укреплению потребнос­ти владеть ребенком единолично.

Если затронутые влечения (либидинозные, агрессивные, нарциссические) или страх слишком сильны, эта потребность приобретает характер принуждения. Теперь можно по­нять, на что должна быть направлена помощь, чтобы данная мать смогла вести себя по-другому. Если нам удастся сделать ее влечения сознательными, они утра­тят большую долю своей категоричности. Прежде всего мы займемся разъяснением страхов142, которые часто не только преувеличены, но и нереальны.

Кроме того, не все побуждения человека обра­зуют одно мощное влечение. Существуют и противо­положные силы.

Любящая мать может не только испы­тывать желание единолично владеть ребенком, она еще и хочет, чтобы ее ребенок со временем стал неза­висимым и счастливым взрослым человеком, и уж ни в коем случае она не желает принести ему страдание и отнять у него отца, которого тот так любит. Агрессив­ности, направленной против отца, может противо­стоять (конечно, невысказанное) понимание, что в провале их отношений есть, вероятно, и доля ее соб­ственной вины, а, может быть, живы еще остатки ее былых дружественных и любовных чувств к бывшему супругу.

О власти этих «духов» — иллюзий, а не реалистических страхов, -проявляющихся в поведении родителей, а также о возможности избавле­ния от них благодаря консультации я уже говорил в разделе 4.2.

 

Что касается нарциссических чувств, то большое удовлетворение может принести тот факт, что отец

сейчас вынужден бороться за любовь ребенка и про­являть к нему столько внимания, сколько он не про­являл даже тогда, когда они жили вместе.

И прежде всего хорошие отношения между отцом и ребенком открывают матери возможность иметь свободное вре­мя и не перегружать себя заботами. Тогда она может извлечь из новой жизни что-то хорошее и для себя лично. Страхи также не обязательно однозначно де­терминированы.

Она может чувствовать, что любовь ребенка к отцу еще далеко не значит, что он не любит больше свою маму, и маловероятно, что он «променя­ет» свою маму на новую подругу отца только потому, что та разрешает ему дольше оставаться у телевизора. И, может быть, где-то глубоко в душе она знает, что отец вовсе не такой уж однозначно плохой человек, от которого она должна защищать ребенка, — ведь любила же она его когда-то!

Итак, мы совершаем поступки соответственно своим желаниям. Но желания наши чаще всего до­вольно противоречивы и во внутренних конфликтах выигрывает обычно то, что сильнее. Сильнее же та сторона, у которой в настоящий момент сильнее мо­тивы.

Таким образом, любые изменения в этом соот­ношении сил могут привести к большим изменениям в действиях. (Ничего иного мы и не пытаемся достиг­нуть через консультацию или терапию.)

Вернемся к «государственным интервенциям» и общественным условиям. Внешнее влияние — на­пример, общественное мнение, судебные решения о праве на воспитание, частные определения суда по семейным делам, а также наказания, - требует от индивидуума лишь известного внешнего приспособления, и если он может его избежать, то он это дела­ет.

Подобные внешние влияния воздействуют непо­средственно на соотношение сил противоречивых мо­тивов действий. Если знание матери о важности от­ношений ребенка с отцом (одного его, конечно, еще недостаточно, чтобы определить характер ее дейст­вий) будет подчеркнуто правом на совместное воспи­тание (в качестве закона), тогда ей труднее будет со­вершать действия, противоречащие ее знанию, пото­му что, во-первых, это повлечет за собой своего рода судебную ответственность и, во-вторых, она таким образом вынуждена будет нарушить общественную норму. Значит ей, скорее всего, придется смириться.

А со временем она поймет, что это не так уж и плохо: длительные и тесные отношения ребенка с отцом могут удовлетворить некоторые ее (эгоистические) желания и привести к известной бытовой и жизнен­ной раскрепощенности. И тогда ее (тоже эгоистиче­ское) желание держать ребенка исключительно при себе отступит на задний план.

Ее страхи перед поте­рей любви ребенка из-за его любви к отцу со време­нем тоже ослабятся, потому что, во-первых, она уви­дит, что ребенок продолжает ее любить и, во-вторых, возможно, и отец, у которого теперь нет необходи­мости бороться за ребенка, будет вести себя менее агрессивно. Выражаясь теоретическим языком пси­хоанализа, предписания закона, например, права на совместное воспитание, прежде всего из-за страха перед судебными санкциями, укрепляют Сверх-Я (представления о ценностях, связь действий с раци­ональными взглядами) по отношению к Оно (либидинозные и агрессивные устремления).

Но не только это. Действия, которые соответствуют требованиям Сверх-Я, часто удовлетворяют целый ряд противо­речивых запросов со стороны Оно, так что равнове­сие мотивирующих сил может значительно изме­ниться.

Что действительно для совместного права на воспитание, действительно также и для угрозы санкций на тот случай, если мать станет противить­ся контактам ребенка с отцом. Чем выше угроза на­казания, тем действеннее влияние на равновесие мотивирующих сил. И это кажется мыс вполне оп­равданным не только в этом случае, но и в вопросе дефиниции того поведения некоторых матерей, ко­торое именуется «властью над ребенком».

Конечно, за подобное нарушение не грозит тюрьма (что отня­ло бы мать у ребенка). Закон предусматривает аль­тернативы, и их число не слишком велико. Но часто достаточно уже того, что у матери, благодаря угрозе возможного наказания, появляется чувство: «да... это серьезно!».

На меня произвело большое впечатление то, как подходят к этому вопросу в Словении (в «старой» Югославии). Там матери грозили санкции даже в том случае, если отказ от свиданий с отцом исходил от. ре-бенкат.

Мы уже знаем, что подобные отказы проис­ходят обычно либо из страхов, питаемых чувством ви­ны, либо они являются результатом идентификации с неприязнью матери, которая, как мы уже говорили, помогает ребенку избавиться от своего конфликта ло­яльности. Текст закона — мать не может соответствен­но подготовить ребенка к встрече с отцом — формулирует психологические взаимосвязи как вину матери.

Следует, тем не менее, отметить, что это та вина, в ко­торой многие матери не отдают себе отчета. Здесь да­ется формулировка категории «вины», определяющей самосознание матери: мать несет основную ответст­венность, потому что она живет вместе с детьми и имеет на них большое эмоциональное влияние.

Ко­нечно, эта ответственность не распространяется на поведение отца, но зато вполне распространяется на ее собственное поведение, когда ее неприязнь к отцу выражается в таких действиях и позициях, которые могут внушить ребенку страх.

Конечно, какие именно санкции следует при­менить, необходимо определять в каждом конкрет­ном случае. Что касается права на воспитание и регу­лирования посещений, то в следующих тезисах мне хочется выразить три правила неукоснительного со­блюдения.

1. Вмешательство государства, насильно разлу­чающее ребенка с любимой персоной, с кото­рой он хочет остаться, воздействует на него очень травмирующе. (Это действительно и в тех случаях, когда имеют место жестокое обращение или злоупотребления, с той толь­ко разницей, что здесь речь идет о двух трав­мах, противостоящих друг другу.) Напротив, вмешательство может защитить уже сущест­вующие отношения или восстановить обо­рванные отношения (например, с отцом), ко­торые даже тогда служат интересам ребенка, когда мать или сам ребенок протестуют про­тив них.

2. В подобных случаях можно подумать о при­влечении к делу социальных работников, а также о наказании денежными штрафами или другими санкциями. Применение же полицейской власти почти для всех детей чрезвычайно травматично (и имеет непред­сказуемые последствия), и поэтому его следу­ет избегать.

3. В любом случае следует учредить надсмотр за выполнением судебных решений. Поскольку судебные решения представляют собой лишь определенные рамки для практических дейст­вий, то одного лишь вынесения решения суда еще недостаточно для решения социальных и психических проблем, в лучшем случае они представляют собой лишь исходные условия, то есть это всего лишь начало решения про­блемы.

Конечно, может случиться и такое, что не­приязнь ребенка к отцу останется несмотря на регу­лярные контакты, и надежда на освобождение ребенка от внутренних конфликтов — «хорошо, хо­рошо, если надо, я пойду к отцу!» — не оправдается.

Тогда следует внимательнее изучить обстоятельства. (Никто не говорил об отмене права на опротестова­ние судебных решений.) С другой стороны, закон должен обратить особое внимание и на отцов. Если право посещений и забота о ребенке не будут — как это происходит сейчас почти во всех странах — пра­вом отца, а станут формулироваться как право ребен­ка, то можно будет подумать и о санкциях против отцов, которые не проявляют больше интереса к своим детям.

Конечно, я понимаю, что здесь речь идет об очень трудной проблеме, и против подобной идеи можно выдвинуть и психологические возраже­ния. Однако следует, наконец, приступить к обсуж­дению этого вопроса.

Ритуалы старше человеческой речи. Как носи­тели значения, общего для многих индивидов, то есть в качестве символов, они воздействуют социализирую юше, они обозначают начало власти над памятью. Эту роль ритуалы сохраняют во всех культурах по се­годняшний день: они напоминают людям о вещах, имеющих всеобщее значение.

Несмотря на современ­ную тенденцию «изгонять» ритуалы из естественно­научной жизни, — что является ошибкой, потому что воздействие ритуалов происходит не из внешних ма­гических атрибутов, а из их внутренней магической силы, — наши будни и различные области нашей жизни сформированы ритуалами, даже если послед­ние и не позволяют опознать себя таковыми. Ритуа­лы могут быть личной, общественной или социаль­ной природы, их значение часто состоит в том, чтобы создать порядок.

Выражаясь языком психоанализа, развитие и соблюдение ритуалов относится к тем действиям Я, с чьей помощью осуществляется связь и заключаются компромиссы между запросами Оно, Я и Сверх-Я144. Кроме того, введение новых ритуалов всегда вызывает (параллельное) изменение психиче­ского равновесия, а также действия в ритуализиро­ванной области жизни. Можно сказать, что область «послеразводной» жизни отмечена далеко идущим выпадением ритуаль­но поддерживаемых соглашений.

Вынесение реше­ния о разводе не в состоянии восполнить эту функ­цию, поскольку оно объявляет законченным ритуаль­ное состояние брака. Что же касается будущего, то оно ограничивается внешними формами, а пози­ции и поведение остаются, тем не менее, не отрегули­рованными. Совсем иначе, чем в начале партнерства, где такие исходные позиции, как верность, желание быть вместе, взаимопомощь и другие, предусмотрены уже заранее - внутренне и внешне (самим заключе­нием брака). Для отношений разведенных родителей, их детей, бабушек и дедушек, старых друзей и новых партнеров не существует ни общественного ролевого соглашения, ни личных связывающих обязанностей.

Это проявляется уже в том, что в нашем языке не су­ществует даже готовых слов для этих отношений и мы вынуждены изобретать новые конструкции («разве­денная пара», «бывшая жена») или использовать ста­ромодные, пренебрежительные понятия (например, «мачеха»).

Интересна развитая в США модель церемонии развода, которая обратила на себя внимание не только Тильмана Мозера|4(\ Насколько я понял, там речь идет о том, чтобы развод совершался в такой же праздничной обстановке, как и свадьба. И не просто как ритуал завершения — и развязывания всех узел­ков, — а как ритуал изменения, ориентированный на будущее. В ходе такой церемонии может произойти обмен психологическими посланиями. Например, когда церемониймейстер просит:

— родителей вспомнить об их былой любви;

— признаться в своей боли, которую принесла с собой разрушенная любовь (таким образом обидам и ранам будут найдены слова);

— извиниться перед детьми, которые были рож­дены в любви, за причиненное им страдание;

— присутствующих друзей оказать поддержку су­пругам и их детям в этой тяжелой ситуации и заверить их в своей дружбе — и это здесь и сейчас;

— мать пообещать отцу, что она никогда не забу­дет, что он - отец ее детей. Отец обещает то же самое матери;

— родителей обещать детям, что они никогда не будут препятствовать их любви и контактам с другим родителем;

— отца обещать детям, что они всегда, что бы ни случилось, могут рассчитывать на него.

Это все то, к чему должны быть готовы родите­ли, и они должны сознательно заявить свою готов­ность следовать этим правилам. Это то, чего в других случаях предстоит добиться при помощи медиации.

Конечно, эти «тихие» намерения сами по себе на про­тяжении длительного времени не в состоянии проти­востоять другим личным мотивам. Но, как от законов и санкций, так и от подобных ритуалов, можно ожи­дать, что они внесут некоторые изменения в потенци­альный конфликт мотивов, и это в пользу зрелого ро­дительского Я и Сверх-Я.

Само собой разумеется, что одна лишь подоб­ная церемония не сотворит чуда и не дает никакой га­рантии по отношению к продолжающимся старым или вновь появившимся конфликтам. Но все же:

- между простым намерением и открыто данным обещанием существует огромная разница;

— торжественное обещание (в присутствии сви­детелей) не будет так скоро «забыто»;

- обещание дается не только бывшему супругу (супруге), но и детям, что связывает дополни­тельно;

— наконец, следует указать на то, что подобная церемония в большой степени освобождает де­тей от страха и действует расслабляюще, а это необыкновенно повышает шансы избежания слишком больших деструктивирующих нару­шений психического равновесия у детей в эти самые тяжелые первые недели и месяцы после развода.

 






© 2023 :: MyLektsii.ru :: Мои Лекции
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
Копирование текстов разрешено только с указанием индексируемой ссылки на источник.