Родителей

Родители Роберта разошлись примерно год на­зад, после того как отец признался матери в том, что у него есть другая женщина. Роберту было шесть с по­ловиной лет и он уже ходил в первый класс. Родите­лей привели ко мне два обстоятельства.

Во-первых, учительница заметила, что мальчик целиком ушел в себя, перестал общаться с другими детьми, на пере­менах оставался сидеть на своем месте и едва ли отве­чал на вопросы.

И, во-вторых, он стал избегать ма­лейшего физического контакта с матерью, вздрагивал при каждом ее прикосновении и постоянно говорил о том, что ему хотелось бы жить с отцом. Он считал, что у отца ему было бы лучше, там ему не нужно было бы ходить в школу, хотя все — в том числе и отец, — объясняли ему, что это не так. Его братишка, двумя годами моложе, напротив, казалось, вообще не про­являл никаких реакций на развод.

Роберт по-своему реагирует на развод родите­лей, как реагируют на него абсолютно все дети. Более того, он проявляет свои реакции и их характер не обе­щает для его дальнейшего развития ничего доброго: ни в отношении успеваемости, ни в отношении раз­вития способности к социальным контактам, ни для его эмоционального развития. Таким образом, Роберт в наших глазах — типичная «жертва развода».

Однако ближайшее рассмотрение поведения Роберта не позволяет типизировать его как простой «симптом развода». Так, из беседы с родителями вы­ясняется, что отчуждение по отношению к матери по­явилось у мальчика не сразу, то есть не непосредст­венно после развода, а развилось позднее, примерно полгода спустя.

Все дело в том, что через три месяца отец вернулся домой, но задержался там не более двух недель. Бурные ссоры между ним и женой вынудили его снова уйти. Еще два месяца спустя, незадолго до Рождества, отец оставил свою новую подругу и снова оказался перед их дверьми с чемоданом в руке. Одна­ко дней через десять он снова ушел.

Замкнутость ре­бенка обнаружилась уже в самом начале, но его от­чуждение по отношению к матери появилось после третьего ухода отца. Можно предположить, что эти два симптома являются реакциями на разные собы­тия, где, собственно, сам развод или, вернее, первый уход отца из дома играет, скорее, второстепенную роль, а в нарушении отношения ребенка к матери по­винны отношения родителей и та форма, в которой они переживали свой кризис.

Замкнутость Роберта в школе появилась, собственно, еще раньше, задолго до ухода отца, и, по-видимому, была связана с напряжением в отношениях родителей еще до развода. Итак, из «типичного ребенка развода» вырастает со­вершенно индивидуальная картина семейного кризи­са, в котором на передний план выступает не столько сам развод, сколько то, как он формировался, то есть кризис родительских отношений.

На практике для профессиональных помощни­ков эта оценка весьма существенна. Проявление ин­тереса к подобного рода подробностям развода может оказать консультанту, берущемуся помочь родителям (идет ли речь о терапии или о даче практических сове­тов), неоценимую поддержку.

Большинство консультантов и рассматривало бы случай с Робертом именно так. Однако взаимо­связь между актуальными реакциями и историей жиз­ни до развода ведет нас несколько дальше. Конечно, нельзя отрицать, что отчуждение Роберта является его реакцией на неопределенность ситуации и конфлик­ты между родителями, но в то же время возникают два вопроса: во-первых, почему он реагирует именно так, а не иначе, и, во-вторых, как именно взаимосвязаны эти реакции с уже развитыми психическими структу­рами (первичными объектными отношениями), сформировавшимися до развода.

В ходе дальнейшей работы выяснилось, что у Роберта уже состоялся «неудачный старт» с мате­рью. Еще младенцем он «кричал три месяца подряд», что, естественно, не могло не пошатнуть веру матери в себя и не подорвать ее чувства к ребенку.

Здесь сы­грало свою роль и то, что Роберт уже в первые недели жизни едва выносил малейшие изменения. С разви­тием физической автономии он потихоньку учился вносить свой собственный вклад в сохранение непрерывности житейских ситуаций, а именно: он отказывался от открытий, которые обычно так увле­кают детей, когда те учатся ползать, не проявлял осо­бого любопытства и не слишком реагировал на внеш­ние события. У таких детей обычные кризисы разви­тия необыкновенно усугубляются любыми новыми нагрузками.

Весь первый год жизни мать была практичес­ки 24 часа в сутки рядом. Но потом ей пришлось пой­ти на работу. Роберт попал в ясли, откуда после обеда его забирал отец (до этого момента остававшийся в тени). С ним ребенок проводил все свое время до отхода ко сну.

Три месяца спустя у мальчика развилось очень интенсивное, можно сказать «материнское», отноше­ние к отцу. Но вскоре отец поменял работу и по не­сколько дней в неделю не ночевал дома. Роберт оста­вался теперь в яслях до вечера и видел отца лишь по выходным.

Фазу нового приближения¹¹¹⁰ осложнили тяже­лые кризисы в отношениях с родителями, новая бе­ременность матери и наконец рождение младшего брата.

Т Под «фазой нового приближения» психоанализ подразумевает очень раннее время развития ребенка — от полутора до трех лет. В это нре-мя ребенок вынужден отказываться от известной доли уже было таким трудом отвоеванной автономии. Он снова усиленно ищет внимания и близости матери, причем его буквально «разрывает» между желаниями отдаления, автономии и желанием близости и нового приближения. Если ребенок в этом возрасте вынужден переживать разлуку с родителями, это чрезвычайно отрицательно воздействует на образование ранних психиче­ских структур (см. Кн. I. Экскурс «Ранние объектные отношения и про­цесс индивидуализации»).

Когда Роберту исполнилось три года, его отец начал играть в хоккей и все свое время посвящал тре­нировкам, а в выходные разъезжал с играми по всей Австрии. Таким образом, Роберт, можно сказать, по­терял своего отца.

Мальчик становился все тише, его развитие в области моторики, развитие автономии и речи явно задерживалось. В яслях, а затем и в детском саду бро­салась в глаза его замкнутость, он избегал физичес­ких контактов, не смотрел собеседнику в глаза, поч­ти не разговаривал и не играл или играл один. Когда Роберту было четыре года, воспитатели посоветовали родителям обследовать ребенка на предмет его аутических черт.

Итак, первый «симптом развода» (замкнутое поведение в школе) хотя и взаимосвязан с семейным кризисом, но в действительности это «старый симп­том», который возник из-за конфликтов объектных отношений еще в предэдипово время. То же самое можно сказать и о поведении ребенка по отношению к матери. Его реакции обусловливаются тем обстоя­тельством, что типичный для него образец социаль­ного поведения по отношению к посторонним бази­руется на его отношении к матери.

Не вызывают удивления и результаты проективных тестовых обсле­дований¹⁰¹, показавших, что защитные механизмы Ро­берта находятся в стадии развития, характерной для двух-трехлетних детей: в них преобладает стремление к отрицанию, к проекции и расщеплению. Поэтому Роберт и был вынужден разрешить свой конфликт лояльности методом расщепления объектов — на хоро­шего отца и плохую мать.

То, что выбор Роберта пал на отца, имеет не­сколько причин.

Во-первых, ему казалось, что отец готов к возврату в семью, но мать его вновь и вновь изгоняет. Во-вторых, мальчик идентифицировал себя с отцом, который и до развода слишком редко бывал дома. В-третьих, переживания развода активизирова­ли в нем переживания старой разлуки с матерью и связанного с нею рождения брата. Таким образом, у него не только возникли агрессивные чувства к ма­тери, но он избегал и ее прикосновений; вероятно, они напоминали ему (бывшую) интимность их отно­шений, которая по причине болезненных пережива­ний стала теперь казаться опасной. (В этих обстоя­тельствах отец становился чрезвычайно важным объектом, который должен был защитить ребенка от матери.)

И наконец, мальчик опасался, что, не приняв целиком сторону отца, он потеряет его окончательно. Польза подобной диагностики заключается в том, что она дает возможность установить диффе­ренцированную идентификацию.

1. Прежде всего родители должны, наконец, внести окончательную ясность в свои отношения. Но, независимо от времени, которое займет подобный процесс, можно уже сейчас сформулировать цели кон­сультации — в интересах развития Роберта и его брата:

• версии развода родителей, существующей у Роберта, необходимо противопоставить об­щую версию самих родителей, которая ослож­нила бы Роберту обвинение во всем одной только матери;

• конечно, для этого требуется больше одной бе­седы с Робертом. Здесь необходимы скрытые, так сказать, бессознательные послания роди­телей, и особенно — со стороны отца. Ведь до сих пор именно такие послания и подтвержда­ли версию ребенка;

• речь идет о чем-то более важном, чем о внуше­нии ребенку некоторых познаний. Прежде всего, следует ослабить динамический момент расщепления, то есть избавить ребенка от его конфликта лояльности.

2. Нужно выяснить, существуют ли в семье ус­ловия для непосредственного выражения агрессивно­сти Роберта, что способствовало бы приостановке дальнейшего процесса расщепления.

3. Отчуждение по отношению к матери, как ус­тановило диагностическое обследование, в данном случае не является реакцией переживания в чистом виде, это всего лишь усиление или расширение уже имевшейся симптоматики, которая связана не непо­средственно с ситуацией развода, а возникла за много лет до него. Поэтому для Роберта недостаточно одной только консультации родителей. Чтобы ему помочь, необходимы терапевтические мероприятия.

4. Здесь можно кое-что сказать о терапевтиче­ских методах:

• независимость явления замкнутости Роберта от актуальной ситуации развода означает, что терапия не должна фокусироваться непосред­ственно на разводе (см. ниже, раздел 3.2);

• из проективного материала трудно определить, являются ли фиксации влечений и фиксации Я феноменом регрессии на основе внутренних конфликтов либо они — результат задержки или дефицита развития. Анамнез, в отличие, указывает на то, что здесь мы в первую очередь имеем дело не со «зрелым» невротическим конфликтом, а с очень ранними нарушениями развития¹" ².

Терапевт должен обратить особое внимание не столько на защиту против эдипо­вых конфликтных ситуаций, сколько на при­митивные механизмы преодоления страха. Здесь тоже недостаточно всего лишь вскрыть их, то есть вербально сделать сознательными. Терапия должна предоставить Роберту защи­щенное помещение, в котором он мог бы пол­ностью довериться терапевту, чтобы испробо­вать новые пути преодоления страха.