Проблемы в партнерских отношениях

Следствием такой амбивалентности могут стать проблемы, как в супружеских, так и в других партнер­ских отношениях. Крайности повышают вероятность больших конфликтов, а бессознательное удержива­ние противоположных позиций почти неизбежно приводит к кризисам в супружеских отношениях. Да­же если внешне все выглядят достаточно бесконф­ликтно, важные потребности остаются неудовлетво­ренными, что закладывает фундамент будущего ду­шевного неблагополучия.

Потенциальные трудности партнерства не ог­раничиваются непосредственной областью сексуаль­ных отношений. Проблемы самооценки и неумение обращаться с агрессивностью, как и зависимость са­мооценки от постоянного ее подтверждения извне, осо­бенно в отношениях с любимыми людьми, тоже игра­ют свою роль. Если такая потребность выражена до­статочно сильно, это может лечь большой нагрузкой на партнера, чьи собственные «нарциссические» по­требности в этом случае остаются «за бортом».

Нар­циссические же обиды ведут не только к неудовлетво­ренности, но и к агрессивности, чем и завершается фатальный круговорот: если обоюдная агрессивность подавляется - что, в общем, редко может длиться до­статочно долго, - супруги постепенно отдаляются друг от друга; если же она выражается в открытых конфликтах, то в бывшем «разведенном» ребенке вновь оживают прошлые чувства вины и страха. Более того, каждая ссора оставляет за собой новую нарциссическую рану, а «победа» над партнером становится источником сахмоутверждения.

В своем долгосрочном исследовании Баллерш-тейн'⁷ сделала интересное открытие: молодые люди, которые в детстве пережили развод родителей, гораз­до выше оценивают значение длительных отноше­ний, чем их сверстники, за плечами которых нет опыта развода, несмотря на то что они гораздо песси­мистичнее смотрят вообще на возможность таких от­ношений.

Это указывает на то, что процесс иденти­фикации с родителями не только играет значитель­ную роль в нашей самооценке, он определяет также, в каком именно свете видим мы себя. Опыт, который мы приобрели с нашими родителями, несет ответст­венность также за внутреннюю модель отношений между мужчиной и женщиной, которую мы себе со­здаем.

Как бы ни выглядела эта модель в подробнос­тях, но конечное заключение: «Все равно ничего хо­рошего из этого не получится, и в конце концов они все равно разойдутся!» сидит глубоко в душе каждого «разведенного» ребенка. В ходе психоаналитического лечения мне нередко приходилось видеть, насколько неразрывны между собой тоска по надежным и тес­ным любовным отношениям и неверие в их возмож­ность. То есть не простое опасение, а, скорее, полная уверенность, основанная на собственном опыте: эти молодые люди постоянно ожидают повторения своей детской травмы. А ожидание заставляет искать защиту.

Один вариант защиты заключается в том, чтобы не допустить вообще никаких интенсивных отношений и удовлетворяться поверхностными связями, кото­рые нетрудно было бы оборвать. Но тогда этой «гарантии» избежания боли разлуки приносится в жертву самое заветное жизненное желание. Другая возможность состоит в том, чтобы во избежание опасности (снова) оказаться покинутым, покинуть самому. Люди, в свое время травмированные разво­дом родителей, — сознательно или бессознательно — постоянно остаются «начеку».

Стремление «уйти, по­ка не поздно» имеет последствием то, что в кризис­ных ситуациях, а кризисы неизбежны во всех любов­ных отношениях, они слишком поспешно ставят точку. Вместо того чтобы сказать: «Мы еще посмот­рим, что можно предпринять», они в любом кризисе видят лишь ужасное доказательство своих пессимис­тических ожиданий и переживают любое, может быть, вовсе и не такое уж серьезное, нарушение гар­монии как конец всяческих отношений.

Но не только этот генеральный «предваритель­ный» пессимизм по отношению к принципиальной возможности счастливых гетеросексуальных отноше­ний ведет к ожиданию снова оказаться покинутым. Большую роль играет то обстоятельство, что именно любовный партнер представляет собой наиболее под­ходящий объект для переноса⁵".

Да и как может основ­ное переживание, причиненное отцом («Он покинул меня и предал»), не оказаться перенесенным на буду­щего любовного партнера, особенно со стороны жен-шины? Наиболее частый образец переноса у мужчин (конечно, бессознательный) заключается в том, что они склонны в любой женщине видеть властную мать'⁴.

Эти и другие образцы переносов не только на­рушают уже состоявшиеся отношения, они влияют на сам выбор партнера. Несмотря на то, что сознательное представление о желательном партнере, как у мужчин, так и у женщин, скорее всего, противоположно лич­ности матери или отца, «выбирают» они как раз тех, кто совсем не соответствует этому рисуемому себе идеальному образу. И чаще всего виною становится эротическое притяжение, которое не «интересуется» сознательным идеальным образом и возникает сов­сем не там, где хотелось бы.

«Именно о таком мужчи­не я мечтала. Но я не люблю его!» — как часто прихо­дилось мне слышать такие высказывания женщин о добрых, не агрессивных, заботливых и чувствитель­ных мужчинах. Или то же самое — от мужчин в отно­шении женщин, которые способны любить, восхи­щаться, баловать мужчину и признавать его авторитет и т. д. И как часто приходится мне слышать нечто в этом роде: «Я знаю, это ужасно, но я ничего не могу поделать, я просто не могу без него {без нее)!».

На супружество переносятся не только детские образцы отношения к объектам, но и идентификации.

Для мальчиков (частичная) потеря отца означает также и потерю важнейшего объекта идентифика­ции; конечно, это не означает, что маленький маль­чик станет теперь однозначно идентифицировать се­бя лишь с матерью. Идентификация с отцом может сохраниться или даже - в качестве замены реальных отношений — усилиться.

Но идентификация с отсут­ствующим отцом имеет мало общего с реальностью, она остается, скорее, голым представлением, из ко­торого рождается позитивная или негативная идеали­зация. Обе формы подготавливают путь несчастливой жизни: потому ли, что такие мужчины бессознатель­но сами постоянно подтверждают свою мнимую не­полноценность или они на протяжении всей жизни стремятся достигнуть какого-то нереального идеала.

Легко можно представить себе разрушительное воз­действие всего этого на построение любых отноше­ний, в том числе на любовную жизнь. Порой иденти­фикация происходит с тем отцом, о котором он еще помнит: с мужем, который не в состоянии был удов­летворить запросы матери и поэтому был изгнан; или с агрессором, который безжалостно бросил жену и детей.

Девочкам, кажется, в этом отношении повезло больше, поскольку у них сохраняется первичный объ­ект идентификации. Более того, в результате развода мать получает объективно возросшую власть и девоч­ка из своей идентификации с ее силой может извлечь некоторую пользу, вплоть до компенсации, в какой-то степени, доли обиды по поводу того, что ее поки­нул отец.

Подобная склонность к переносам не обязательно ограничивает­ся отношениями мужчины и женщины. У меня был один пациент, кото­рый в ответ на каждый конфликт со своим начгшьством готов был в ту же минуту покинуть фирму, на которой работал. За семь лет он сменил четы­ре места работы. В ходе анализа выявилась его тенденция невольно видеть в начальнике «доброго отца», который в дальнейшем, как правило, разо­чаровывал его. И он разрешал проблему тем способом, который был опи­сан выше, - путем ухода.

Но это лишь на первый взгляд. Если есть возможность проанализировать образцы отношений у женщин, то нередко можно столкнуться, собствен­но, с теми же процессами идентификации, что и у мальчиков (или мужчин): они идентифицируют себя с «доразводной» матерью, то есть с сильной и аг­рессивной матерью, которой отец никогда не мог уго­дить, или с матерью, которая целиком подчинялась отцу, позволяла себя использовать и, тем не менее, никогда не в состоянии была удовлетворить его за­просы.

Иными словами, одни женщины не дают спу­ску своим мужьям, а другие, наоборот, целиком под­чиняются им, что ведет к тому, что девочки бессозна­тельно повторяют отношения своих родителей. Как бы болезненны ни были эти сознательные пережива­ния, они проявляют тенденцию бессознательно ожив­лять в партнере некогда потерянного отца.

Часто за агрессивный потенциал мужчин и женщин, который они проявляют в отношениях с любимым человеком, а также за размер агрессив­ности, которую они готовы выносить по отноше­нию к себе, несут ответственность не только про­цессы идентификации и переноса или защита про­тив чувства вины и нарциссических обид, но и тот феномен, на который указывает Валлерштейн: у лю­дей, которые в детстве пережили насилие и страда­ние в отношениях между родителями, либидозные влечения внутренне опасно ассоциируются с агрес­сивными.

Ненависть, мучение и страдание во внут­реннем мире становятся неразрывными атрибутами любви! Это значит, что я неизбежно должен прези­рать, мучить и ненавидеть тех людей, которых я люблю. Но это также означает, что я только тогда могу чувствовать себя любимым, когда меня презирают, мучают и ненавидят. У таких людей размыва­ются границы между удовольствием и неудовольст­вием, между добром и злом.

Эта патология очень сходна с той, которой страдают люди, в детстве ис­пытавшие на себе насилие или сексуальные злоупо­требления⁶". Важно упомянуть о том, что эти весьма тяжелые нарушения организации влечений являют­ся лишь косвенным следствием развода. По сути, со­ображения опасности подобного слияния любви с ненавистью и страданием должны стать педагоги­ческим аргументом для развода: развод спасает детей от жизни, в которой долгие годы царили насилие и психическое страдание.

Статистика говорит о том, что количество раз­водов между теми мужчинами и женщинами, родите­ли которых в свое время разошлись, значительно вы­ше, чем у тех, кто вырос в полных семьях. Теперь нас не должно удивлять, почему это именно так.