В произведениях Дж.Р.Р. Толкиена

Итак, сначала считаю нужным посвятить слушателей в мое видение роли женщин в культуре раннесредневековых северных военных государств.

Почему именно в этой культуре?

Ответ нам предоставил сам Профессор – в письмах он упоминает в качестве сильнейшего мотива создания своих произведений насыщенность, глубину и богатство литературного наследия древнегерманской группы этносов (включая все волшебные саги норвежского и исландского происхождения, бытописательные «саги об исландцах», громадную группу сказаний ирландского происхождения, в том числе созданные в традиции «истории о странствиях» старинные ирландско-кельтские саги, а также эпические произведения вроде «старшей Эдды» и «Беовульфа»).

По словам Толкиена, все памятники слова, имеющие именно английское происхождение, не шли ни в какое сравнение со всеми этими текстами, с которыми он был, очевидно, прекрасно знаком, будучи по профессии филологом-германистом.

Впрочем, это неудивительно: кажется, что какие-либо характерные и притом общие для всех черты культуры населения Британии более или менее четко оформились гораздо позднее, чем на территориях современной Норвегии, Дании, Исландии, Ирландии. Соответственно, общая культура Мифа и даже той самой «волшебной сказки» (в терминологии современной – «волшебной саги») не смогла сформироваться в достаточной мере; этнические группы Острова были разобщены языковыми барьерами и территориальными претензиями, борьбой аристократии бриттов, саксов и франков за власть и ленные земли. К тому же совершенно явно и ясно прослеживается влияние на язык и культуру островов мощнейшего римского влияния, что не могло не сказаться на предрасположенности к переходу от римского политеизма к бурно развивающемуся молодому христианству.

Разумеется, довольно большую роль в формировании стиля и сюжетного наполнения английских саг и легенд можно закономерно усмотреть во влиянии христианства, но это скорее разница не в его принципиальном наличии, а в том, как остро происходила христианизация Британии в сравнении с северными государствами. Вере же в небожественное волшебство, в многоплановость и даже многомерность мира, в неполярную и неоднозначную сущность богов и их близость к человеку (типичные черты северных мифов) было оставлено мало времени – всего лишь короткий промежуток между Римом и христианством в облике власти короля-христианина и епископов Церкви, и также мало места – она могла надежно утвердиться лишь в душах и умах простых людей, далеких от аристократии. В этих слоях общества, мне кажется, могли найтись настоящие барды и сказители, но это не могло быть явление, аналогичное скандинавскому отношению к стихосложению и эпическим сказаниям – этим не стеснялись заниматься властители, скальды находились среди военных вождей и законоговорителей, богатых бондов и простых воинов и лендрманов.

Профессор отмечал удивительную бедность и незатейливость ранних английских легенд, простоту сюжета, отсутствие особенно яркого и непременного для архаичной саги образа Героя.

Кстати, отклоняясь от темы – есть мнение (позволю себе опереться на теорию г-на Сапковского J, что невероятная популярность мифа о короле Артуре продиктована именно его архаизмом. Это миф, где Артур – король-кельт, христианизированный впоследствии, а Мерлин – идеальный пример классического героя-чародея, чья сила есть воплощение силы и воли древних богов вересковых пустошей и зеленых холмов. Так вот, все эти аргументы я привожу в пользу того, что интертекстуальность в описании образа Женщины могла последовать в первую очередь из притягательного, полного разнообразия мира северных саг и сказаний.

В чем же я вижу отличие образа Женщины в упомянутых сказаниях?

На мой взгляд, она, эта разница, очень существенна.

В первую очередь, свободные женщины обладали просто невероятной для того времени свободой, причем не только свободой физической (т.е. они не принадлежали мужу как имущество) или некими правами внутри общественного уклада, они нередко обладали истинной свободой выражения своего мнения. Напомню, что, например, два раза за историю Исландии законоговорителем(!) была женщина. Что в семье при воспитании детей девочки не находились в униженном и ущемленном положении, не были всего лишь тем, что скорее предстоит выдать замуж. Когда мужья уходил в походы, жены оставались распоряжаться домом на правах старшей. Овдовев, они сохраняли право на все имущество супруга(!). Иногда (правда, редко) они участвовали в битве наряду с мужчинами, и таких женщин не презирали за несвойственное им занятие, а почитали как валькирий. Правда, мужчина ни в чем не должен был напоминать женщину, а также заниматься делами, свойственными исключительно женщинам (например, ведовством и ворожбой).

Теперь об идентичности свободы.

Свобода женщин от давления обычаев и общественной морали очень похожа в древних сагах и у Толкиена. Нет принципиальной разноценности, даже в языке – название расы не синонимично слову «мужчина» J. Атрибут свободы – сила – присутствует в разных проявлениях: это сила воительницы у Галадриэль, сила чар у Мелиан, сила любви, духа и решимости у Лютиэн.

Свобода поступков ограничена естественностью и склонностями индивида, и это так непохоже на иной раз происходящую борьбу за то, чтобы делать то же, что и мужчины, происходящую в нашей современности. Сферы деятельности делятся между полами в силу именно естественной склонности.

Свободы у Профессора лишает тот, кто покорился искаженным чувствам и мыслям. Лютиэн утратила свободу дважды – из-за гордыни и алчности отца и из-за алчности и эгоизма сыновей Феанора. Арэдэль – из-за безудержного желания Эола обладать ею, в котором сложно найти что-то большее, чем та же алчность.

Я не могу не заметить, что вообще лишение свободы, рабство свойственно у Профессора тем, кто дальше всех шагнул от первоначальной, «божественной» идеи. Рабы гребли, сидя в трюмах нуменорских кораблей; рабы и люди, доведенные до рабского состояния, трудились на Врага.

Что же касается отличий в образах эльфийских и человеческих женщин, то я склонен их отнести просто на счет того, что эльфы, по сути дела, являются «перволюдьми» эдемского сада, избавленными от привычного набора слабостей и пороков. То же касается и женских образов. Валар и майар, я думаю, можно не брать в расчет, так как сущность их далека от детей Эру.

Наряду со свободой и деятельностью нельзя обойти вниманием и такой аспект женских образов, как красота. Красота - важна и самоценна, так как правильное – красиво, и красивое – правильно. И это бескомпромиссная красота, вовсе не католическо-христианская. В отношении женских образов эльфиек и людей я позволил бы себе даже слово «прекрасность», от подчеркивания которой в образе героини не отказывалась ни одна древняя северная легенда. Красота – не «сеть прельщения человеков» и не порождение нечистого, она лучезарна, она – признак совершенства творения и близости к Творцу.

Где, как не в архаичной мифологии можем мы найти подоснову этой близости? Ведь женщина наиболее близка к акту истинного творения, к рождению новой жизни, и силой духа она же наделяет будущего героя (опять вспоминается Мириэль). Резюмируя короткий абзац, можно сказать, что сама концепция изображения красоты архаична и мифологична, это неземная красота фаэри и богинь, так проглядывающая иногда в женщинах северных легенд, что непонятно, насколько они причастны к обычному миру, а насколько – к валькириям и феям, девам-воительницам и чародейкам потустороннего.

Почему же Профессор так мало уделил внимания женщинам при создании сюжетной линии? Почему они – во многом пассивные, статичные персонажи? Мне кажется, что помимо собственных замыслов, здесь может иметь место как мотив северных сказаний, где героем эпоса в большинстве случаев является мужчина, так и христианско-католические веяния.

О них подробнее. Почти католическими чертами «женской добродетели» наделены положительные центральные женские персонажи Толкиена.

Они бескорыстны. Все.

Они скромны в мыслях и желаниях.

Они верны и любят по-настоящему.

Они принимают долю своих спутников и возлюбленных. (Долю я имею в виду, а не выбор).

Они покорны судьбе.

Воля Господа или центрального божества в той или иной мере заменена на судьбу и Замысел, и следует ей абсолютное большинство, за небольшим исключением, а именно Лютиэн. Она противится не только силам, олицетворяющим зло, но и просто своей судьбе, своему предназначению, но делает это не из желания противопоставить себя воле создателя или Могуществ, а из любви, силе которой уступает всё, и, скорее всего, это также часть Замысла.

Довольно интересен также случай Андрет. Он так напоминает типично христианскую историю об «учёном» богоискательстве, что только наличие в качестве вносящего истину персонажа не ангела, а Финрода Фелагунда не дает довести эту аналогию до конца. Впрочем, «Атрабет» вполне может претендовать на роль единственного «богословско-философского текста» в нетипичном мире Толкиена, где АБСОЛЮТНАЯ правда о сотворении и истории мира и существ, его населяющих, хотя и не полностью, но известна этим самым существам.

Но почему женщина? Не потому ли, что в христианской традиции вопрос о страданиях и их причинах должен был рождаться в смиренных умах философски настроенных богословов, а не женщин, которым задаваться подобным вопросом в связи с полным смирением и покорностью своей судьбе как-то неприлично? Не высказывая предположения о намеренном разрушении Толкиеном этого стереотипа, рискну сослаться на возможную интертекстуальность, только на сей раз не прямую, а обратную (или даже «оппозиционную»).

Впрочем, особенно пофилософствовать о строении и предназначении мира, как я уже отмечал, и не удастся, ведь если ты можешь даже явиться пред теми, кто участвовал в сотворении мира, то остается очень мало пространства и мотивации для произвольной трактовки чего бы то ни было.

Но это у эльфов... люди все же дальше отстоят от стихий и Благословенного края, и меньше знания, и больше сомнений. Удивительность же того, что Профессором эти сомнения вложены в уста женщины, мне кажется, может быть объяснена не только некоей оппозицией к патриархально-христианской модели, но и прямым следованием другой... той самой старинной, где женщина – носительница не только сокровенных знаний, близкая к потустороннему миру, она еще и носительница мудрости, недоступной мужчине. Я говорю о том же древнем северном культурном наследии.

Также я хочу сказать несколько слов о «статуте Финвэ и Мириэль», где история Мириэль может предстать как метафора библейского мифа о грехопадении (читай, о привнесении Искажения), инициированном при помощи женщины. Если это сравнение и хоть сколько-нибудь правомерно, то последующая дискуссия Валар не дает завершить аналогию. Смерть-уход Мириэль долго осмысляется ими, и в конце концов однозначного ответа они не находят – здесь есть и мотив Искажения, из-за которого смерть как неблагое явление, не служащее ничему хорошему, приходит в Благословенный край, и рассуждения о том, что это вина самой Мириэль, отринувшей надежду и упрямо не желающей изменить свой выбор. Так как выбор был уже за фэа (духом) Мириэль, который, по мнению Валар, не может подвергнуться искажению, то это можно приписать некоторому подсознательному желанию проиллюстрировать принцип свободы воли, распространяющийся на Детей Эру – как движущая сила развития мира, свобода воли должна присутствовать везде. Позже, когда фэар Финвэ и Мириэль встретились, она говорила о сожалении по поводу своего тогдашнего решения. Таким образом, миф о грехопадении если и служил какой-то основой, то значительно развился в иллюстрацию того, что предназначение и судьба Детей Эру не до конца ясна даже Валар.

Кстати, заметно и то, что Профессор наделяет именно женщин и персонажей с женскими чертами (Ниенна) не только естественной способности к скорби и сопереживанию по поводу страданий и лишений, но еще и вытекающей из скорби способностью задаться вопросом о мироустройстве, на который и эльф из Благословенного края (в случае Андрет), и совет Валар не может однозначно ответить.

Валар я опять не рассматриваю подробнее – хотя в «Статуте Финвэ и Мириэль» можно прочитать множество философской полемики относительно этики и мироустройства, но полемизирующие лишь носят приблизительные черты живых существ.

Вряд ли будут сколько-нибудь плодотворными мои рассуждения о третьем возможном источнике идей и деталей в формировании образа женщины, а именно о личном жизненном опыте Толкиена. Даже подробное знакомство с биографией, я думаю, не даст шанса на понимание – разве что жизнь рядом с профессором Толкиеном дала бы ответ на вопрос, кто из живущих с ним рядом мог так или иначе повлиять на литературное творчество. Общеизвестно, конечно же, исключение – Лютиэн, прообраз которой – Эдит. То, как Толкиен переосмыслял этот образ, начав с полусказочного в «Утраченных сказаниях» и закончив на возвышенно-поэтическом в последних вариантах «Лэйтиан» и «Сильмариллионе», может быть, подсказал бы, как именно Толкиен осознавал формирование своего идеала женственности, но рассмотрение того я не считаю необходимым.

ЕленаКарловская (Полынь)

Эльфийский антураж в игровом лагере

Мало от чего так же сильно зависит имидж некоторых игр и мало что находится на играх в таком небрежении, как образ Волшебного Народа…

Максим Шкель. Плач о Волшебном Народе

Расы, которые можно отнести к Волшебному Народу, встречаются во многих книгах и легендах, но все они обладают некими общими свойствами. Эльдар Толкиена, Aen Seidhe Сапковского, ситхи Теда Уильямса, Ши Кэролайн Черри и кельтских легенд – это прежде всего Иные расы. Они бессмертны или живут чрезвычайно долго – отсюда следует другое чувство времени. Их мудрость накоплена эпохами, их планы могут воплощаться столетиями. Они могут быть то серьезны, то веселы и непосредственны, как дети. Живут в согласии с природой, являясь ее частью.

И, наконец, они обладают врожденным чувством прекрасного, определяющим многие их поступки.

Нельзя не согласиться с тем, что на многих играх роли эльфов и подобных им нечеловеческих рас являются довольно сложными – конечно, если игроки ставят перед собой задачу создать относительно продуманный образ персонажа. Максим Шкель в статье «Плач о Волшебном Народе» заявляет: «Роли Волшебного Народа стоит считать самыми трудными и особо ответственными – им предстоит быть не людьми, но чем-то другим. Вжиться в такую роль будет куда сложнее, чем в человека разной степени испорченности. Такие роли не должны быть массовыми, потому что никогда не найдётся достаточно людей, способных на них. Это не оскорбление, просто игра в Волшебный Народ – «на любителя». Ценности и устремления, а также чувство времени у них другие».

Итак, при отыгрыше нечеловеческой расы необходимо подчеркнуть ее отличие от обычных (или необычных) людей. Здесь важны не только особенности действий, психология, но и бытовые предметы. «Иной стиль оформления способствует иному образу мышления игроков, изображающих нечеловеческую расу». Хорошо поясняет данный принцип известное понятие «антураж», обозначающее весьма широкий класс вещей – части одежды, посуда, украшения, такие используемые в игре предметы, как письменные принадлежности, светильники, магические артефакты…

Тему антуража можно разрабатывать почти бесконечно, а в данном докладе я коснусь оформления игрового лагеря. Ведь для многих из нас место проживания на игре – это не только туристический лагерь, но и часть игрового мира, дом, для кого-то – родина или убежище. Здесь я рассматриваю только общие, командные поселения как наиболее распространенные, исключая индивидуальные жилища (дом оседлого эльфа в человеческом городе, холм Ши).

В зависимости от положения расы на игре можно выделить несколько условных типов поселений:

v зачарованный лес;

v мирный город;

v военная крепость.

В каждом из них есть и общие черты (жилой сектор, место приготовления пищи, место собраний…), и глубокие отличия.